ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ

Дорогой Гнусик!

Мне кажется, в последний раз ты извел слишком много бумаги на изложение совершенно простой истории. Все дело в том, что ты дал своему подопечному выскользнуть из рук. Положение довольно серьезное, и я отнюдь не намерен защищать тебя от последствий твоей небрежности. Раскаяние и новый приток того, что противник называет «благодатью», да еще такой мощный, как ты описываешь, — крупный провал. Это равносильно вторичному обращению, возможно, на более высоком уровне, чем первое.

Тебе следовало бы знать, что удушливое облако, мешавшее твоим атакам на пациента, когда он шел со старой мельницы, давно известно. Это самое варварское оружие Врага, оно обычно появляется, когда Он непосредственно рядом с пациентом при особых обстоятельствах, классификация которых у нас еще полностью не разработана. Некоторые люди всегда окружены таким облаком и потому недосягаемы для нас.

А теперь о твоих ошибках. Судя по твоему описанию, ты, вопервых, позволил пациенту прочесть книгу лишь потому, что она действительно ему нравится, а не для того, чтобы ронять умные реплики у новых друзей. Во‑вторых, ты позволил ему прогуляться на старую мельницу, выпить там чаю, пройтись по деревне, которая ему тоже нравится и побыть при этом одному. Другими словами, ты позволил ему получить два истинных удовольствия. Неужели ты настолько невежествен, что не увидел опасности? Основная особенность страдания и наслаждения в том, что они совершенно реальны и, пока длятся, дают человеку критерий реальности. Если бы ты попытался погубить своего подопечного методом романтизма, стараясь сделать из него Чайльд Гарольда или Вертера, погруженного в жалость к самому себе из‑за выдуманных бед, тебе нужно было бы предохранять его от всякого подлинного страдания. Пять минут реальной зубной боли разоблачат все романтические печали, покажут, какая это все ерунда, и сорвут маску со всей твоей стратегии. Ты пробовал погубить своего пациента земными соблазнами, подсовывая ему тщеславие, суету, иронию, дорогие и скучные удовольствия. Как же ты не разобрался в том, что подлинного удовольствия ни в коем случае нельзя допустить? Разве ты не мог предвидеть, что такое удовольствие по контрасту просто убьет всю ту мишуру, к которой ты его с таким тщанием приучал? Что то удовольствие, которое дали ему прогулка и книга, особенно опасно для нас? Что оно сорвет с его души кору, которой она твоими стараниями начала обрастать? Да ведь оно дало ему почувствовать, что он возвращается домой, вновь находит себя! Отдаляя подопечного от Врага, ты хотел отдалить его от себя самого и в какой‑то степени преуспел. А теперь все насмарку.

Конечно, я знаю, и Враг не хочет, чтобы люди были привязаны к самим себе. Но это совершенно другое дело. Помни, что Он действительно любит этих маленьких насекомых и до смешного ценит неповторимость каждого из них. Когда Он говорит, что они должны отрешиться от себя, Он имеет в виду отказ от притязаний их своеволия. Когда они следуют этому наказу, Он возвращает им личность во всей полноте и даже хвалится (боюсь, вполне искренне), что они тем больше обретают себя, чем больше принадлежат Ему. Радуясь тому, что они жертвуют даже самыми невинными проявлениями воли. Он ужасается, когда они по какой то причине изменяют самим себе. А мы всегда должны побуждать их к этому. Самые глубокие импульсы и склонности человека — то сырье, та строительная площадка, которыми Враг снабдил его. Заставив его отойти от них, мы выигрываем очко. Даже в несущественных вопросах желательно подменить его собственные взгляды земными стандартами, условностями или модой. Сам я всегда искореняю из своего пациента всякую личную склонность, н апример интерес к состязаниям по крикету, коллекционирование марок или любовь к какао. Такие склонности не несут в себе, разумеется, никакой добродетели. Но в них есть какая‑то невинность, какая‑то смиренность, самозабвение, которые мне противны. Человек, искренне и бескорыстно наслаждающийся чем‑нибудь, не обращая ни малейшего внимания на то, что скажут другие, уже самим этим защищен от некоторых наших утонченных методов. Всегда старайся, чтобы пациент отказался от людей, книг, блюд, которые он действительно любит, в пользу «значительных» людей, «самых известных» книг и «самых лучших» блюд. Я знал одного человека, который защищался от сильного искушения гордыни еще более сильным пристрастием к селедке с луком.

А теперь придется подумать, как исправить положение с твоим подшефным. Самое важное — много ли он думает о покаянии и не претворяет ли он его в действие? Пусть эта свинка поваляется в своем раскаянии. Если у него есть к тому склонность, пусть напишет о нем книгу. Это прекрасный способ обезвредить то, что Враг посеял в сердце человека. Пусть он займется чем угодно, кроме активного действия. Ни воображаемая набожность, ни душевный подъем не повредят нам, если мы помешаем им укрепиться в человеческой воле. Как сказал один из людей, активные привычки повторение укрепляет, а пассивные ослабляет. Чем чаще он погружен в чувства, не связанные с действием, тем меньше он способен к действию и в конечном итоге тем меньше он способен к чувству.

Твой любящий дядя Баламут.

Поиск по сайту: