Зак. 519 1 страница

освящает эту хоть и первоначальную, но косную материю, небесные воды по праву своего «пре-восходства» изливаются на землю, управляют земными водами.

Тайна и судьба земного моря скрываются и решаются на небесах. Они запечат­лены и зашифрованы в таинственных письменах небесной картографии, кальками которой служат «земноморские» карты и лоции, ведущие мореходов не столько по водам земного моря, сколько по звездному пути их небесного предназначения.

Все эти глубинные, во многом универсальные архетипы, образы, символы при­сутствуют и в мифологии Белого моря, потаенная, сокровенная мистическая суть которого кроется в его названии, в пелагониме Белое море. В топонимической ли­тературе этимология этого пелагонима трактуется чаще всего с позиций физической и исторической географии, дополненной обветшалыми социологическими реминис­ценциями. «Название Белое море сравнительно молодое, оно возникло не раньше XV века. Судя по всему, оно пошло от находящегося на Севере вологодчины Белого озера, название которого калькировано с древневепского "Воугдарь" — Белое озе­ро»⁹. В свою очередь этимология «Белого озера» связывается с геологией этого озера, воды которого окрашены в белый цвет¹⁰. «С XVI века... произошло переос­мысление значения слова "белый" в соответствии с реалиями времени. Определе­ние "белое" воспринималось в одном из его исторических значений как синонимич­ное слову "свободное". "Белое море" — "свободное море", как "белое место" — земля, не облагаемая феодальными поборами, а "беловодье" — вольная, свободная, никем не занятая земля»". Сведение столь насыщенных религиозными коннотаци­ями гидронимов, как «Белое море» и «Беловодье», к физиографизму и социологиз­му обнаруживает явную зависимость современного географического сознания от законов «земного тяготения», не позволяющего исследователям за толщей физичес­кой географии распознать тончайшую ткань инобытия метафизической, сакральной географии, в системе координат которой цветовая символика «белого» сопрягается с образами божественного света и святости.

Более других к потаенному смыслу пелагонима «Белое море» приблизился исследователь топонимики Мурмана А.А. Минкин, который увидел в нем связь с символической системой славянских цветовых обозначений сторон света, со сла­вянской геосимволикой: «У народов Востока издавна существовала цветовая симво­лика ориентации. Так, у китайцев, турок и монголов северу соответствовал черный цвет. Славянские народы север обозначали белым, а юг — синим цветом. И конечно же, недаром болгары называют и ныне Ионическое море Белым, а русские задолго до нашествия татар именовали Каспийское море Синим. Можно предположить, что согласно цветовой символике и Белое море — это Северное море»¹². Оставляя в стороне «темный» вопрос о славянской геосимволике, можно с абсолютной уверен­ностью говорить о том, что этимология названия «Белое море» должна рассматри­ваться не только в физиографическом ряду водных объектов с «чистой, белой во­дой», но и в колористической гамме индоевропейской символики, устанавливаю­щей связь белого цвета с категориями света-сияния и святости. В этом отношении наиболее показательны данные балтийской (балтской) гидронимии и топонимии, в которой эпитет «святой» (svent) «особенно часто применялся к водным объектам и, прежде всего, к рекам и озерам (статистические данные фиксируют еще большую выделенность водных названий как "святых"); <...> Такое разительное предпочте­ние в употреблении svent- по отношению к водным объектам (причем нередко слиш-

ком большим или протяженным по длине, чтобы трактовка их как святых была бесспорной или по крайней мере корректной) снова возвращает нас к семантичес­ким проблемам. Уже отмечалось ранее... что в физиографическом употреблении балт. svent- обозначает блестящую, сияющую водную поверхность.

Это соображение подтверждается бесспорной связью "святости" с "блеском", "сиянием", в их предельном проявлении — с цветом золотым или пурпурным. Более того, эти последние свойства и есть форма выражения святости в оптически-визу­альной сфере (коде). <...> "Святость" вод (и ряда других физиографических объек­тов) отличается от святости святой воды в христианском ритуале и тем более от святости святого человека, святого храма, святого слова. "Святость" вод, по крайней мере в исходном локусе, предполагает наличие таких внешних черт у этих вод, которые поражают наблюдателя (зрителя) некоей положительной предельностью (напр., в эстетической сфере), сверхъестественной гармонией, создающими преиму­щественные условия для прорыва от феноменального (и через феноменальное) к ноуменальному. Такие "святые" воды могут быть осмыслены как подлинно святые и стать объектами культа, но могут и не вовлечься в сферу религиозно-сакрального, оставаясь на уровне "святой" красоты»¹³. Несомненно, что Белое море обладало не только феноменальной, «святой» красотой, воспетой в веках художниками, книжни­ками, духовидцами Севера, но и ноуменальной, иномирной святостью, сиявшей как для поморов, почитавших свое родное море «Святым», так и для иноземных море­ходов, называвших его по имени «русского» морского бога — Заливом св. Николая. Святость «Никольского» Белого моря подчеркивается и в географическом описании России в «Книге Большому чертежу», где оно именуется «великим Морем Белым» и «Соловецким морем»¹⁴. Таким образом, Святость Северного моря удостоверена не только религиозно-мистическим опытом поморов и соловецких иноков, свидетель­ствами русских географов и иноземных мореплавателей, но и самой колористичес­кой номинацией Студеного моря-океана — «Белое».

Белый цвет занимает особо выделенное место в колористической мифопоэти-ческой модели мира, являясь цветовым синонимом всего мироздания, что отчетливо отображено в русском фразеологизме «весь белый свет». П.А. Флоренский, разви­вавший идеи онтологичности (бытийственности) «цвета как формы и сути святос­ти»¹⁵, следующим образом определял положение белого цвета в световой картине мира русского православия: «"Бог есть свет". Бог есть свет, и это не в смысле нравоучительном, а как суждение восприятия, — духовного, но конкретного, непос­редственного восприятия славы Божией: созерцая ее, мы зрим единый, непрерыв­ный, неделимый свет. Свет не имеет дальнейшего определения кроме того, что он есть свет беспримесный, чистый свет, в коем "несть тьмы ни единыя..." В отноше­нии к цветам мы называем свет — белым: но "белый" не есть положительное определение, оно указывает только на беспримесность, на "ни тот, ни другой, ни третий цвет", а только: сам он, чистый, беспримесный свет. "Белый свет" есть только обозначение света как такового, чисто аналитическое подчеркивание его цельности. Он — свет ли, Бог ли — полнота, в нем нет никакой односторонности»¹⁶.

В мистическом и догматическом богословии Русской Православной Церкви, в ее таинствах и обрядах белый цвет является формой и сутью божественной свято­сти — божественного света. «Божественная святость проявляет себя в мире как Божественный свет, как Слава Божия, вот почему возможно сближение понятий

"свят" и "свет"¹⁷. В Таинстве Крещения "облачает новокрещенного иерей во одея­ния". Перед Крещением оглашенный был освобожден от одежды в знак отречения от "ветхого человека" и "ветхой жизни" <...> Облачение человека в крещальную ризу означает возвращение его к целости и невинности, которыми он обладал в раю. Святой Амвросий (Медиоланский) сравнивает эту одежду с одеянием Господа Иисуса Христа на горе Фавор. Преображенный Христос являет свое совершенство и без­грешное человечество не в "обнаженном" виде, но в одежде "белой, как свет", в нетварном состоянии Божественной Славы. <...> Облачение крещаемого в белую одежду, таким образом, есть знак обретения своей истинной природы и изначаль­ного сияния славы»¹⁸.

Святость белого цвета, явленная в световидных одеяниях Таинства Крещения (весьма значимого для религиозной феноменологии морской культуры Севера), воплотилась и в колористической геосимволике Русской земли — Святой Руси, которая с XV века начинает именоваться Белой Русью во главе со священным пра­вителем «Белым царем всея Руссии». «Это наименование русского монарха имеет явные сакральные коннотации. Оно соответствует образу Белого царя в стихе Голу­биной книги...»¹⁹. Показательно, что тюрки и монголы, в геосимволике которых белый цвет означал запад, русских царей называли «белыми царями», а русскую веру (православие) — «белой верой». Екатерина II для монголов была не просто «белой царицей», «но ее считали воплощением богини буддийского пантеона» Цагааг Дараэхэ (Белой Тары)»²⁰.

Святая Русь, с учетом ее водных, «водолейских» оснований, — это Беловодское царство, на поиски которого устремлялась душа русского человека. На сакральных картах Святой Руси, составленных по религиозно-мифологическим описаниям рус­ских паломников-странников, священная страна «белой воды» (Беловодье) сопола-гается с областью моря (Беломорье). «На Беловодье, на море, на островах живут святые люди», и «если попасть туда, то можно живым сделаться святым и взойти на небо»; «святых людей видели ходившие на беловодье; святые люди верхом на конях по водам подъезжали к ним и звали, но кони, ходившие на Беловодье, тонут, и святые люди уезжают обратно»²¹.

Соположение Беловодья с Беломорьем и его островным миром райской святой земли не только указывает на святость Белого моря, но и раскрывает евангельские истоки морской религиозности — «хождение по водам». Святые люди, крепко ут­вержденные в вере, величаво шествуют на конях по священным водам Беломорья-Беловодья, а маловерные странники, прибывшие в райскую землю за легкой, бес­печной жизнью, тонут. Топологическое сопоставление Беломорья с географией бла­женного потустороннего царства прослеживается не только в легендарном «беловодском» цикле, но и в русской волшебной сказке, которая отправляет своего героя «по живую, по молодую воду за тридевять земель, в тридесятую землю, за белое море — в дивье царство»²².

Мистика Белого моря как запредельного священного пространства, пребывание в котором открывает видение иных миров, доступна и личностному духовному опыту современного человека, распознающему в тварной белизне Белого моря от­блески нетварного Божественного Света. Примечательны в этом отношении эписто­лярные озарения — видения одного из современных «очарованных» беловодских странников, открывшего для себя в Беломорье край белого цвета и света: «пом-

нишь, как ты поначалу спрашивала меня, почему его называют белым? Этот вопрос задают практически все, попавшие сюда впервые. А к тому же, перечитывая тогда "Моби Дик", наткнулась в главе "О белизне кита" на странную фразу: "Почему, невзирая на долготы и широты, Белое море оказывает на наши души такое потус­тороннее влияние?.." Поэтому не только белизна, но и потусторонность этого моря волновала твое воображение. <...> Очистившееся небо, освещаемое скрытым за горизонтом полярным солнцем, было белым, и эта его белизна хлынула в море, начисто смыв линию горизонта. И не осталось ни неба, ни моря, вернее было и то и другое, но как единое, нерасчлененное целое. И казалось — стоит направить моторку в безбрежную светлую даль... обнаружишь себя бороздящим уже не море, а небо, над которым раскинет свои просторы Белое море. Был в нем ответ и на второй твой вопрос о потусторонности. Ведь потусторонность — это всегда бытие "по ту сторону". По ту сторону Добра и Зла, которые властвуют с переменным успехом в нашем посюстороннем мире. А здесь, в этой всепоглощающей белизне, была стерта извечная грань между воздухом и водой, между верхом и низом, между небесами и преисподней. Вряд ли Герман Мелвилл, написавший ту загадочную фразу о потусторонности влияния Белого моря, бывал в этих краях. Просто ему удалось обнаружить глубинные архетипы нашего подсознания, связывающего бе­лизну, заключающую в себе все цвета спектра, с размыванием граней между про­тивоположностями»²³.

Несомненна ущербность современного помраченного умозрения, стремящегося подменить Закон Божий психологическими законами подсознания с его архетипами, если только не видеть в этом пресловутом подсознании воспоминаний падшего человечества о своей покинутой духовной родине, а в архетипах и символах не усматривать «мира несотворенных идей, мыслей Бога о мире и вневременных ло­госов. <...> Логосы — это образы, знаки, парадигмы, генетические коды, "перфо­карты", существующие вечно в Божественном Разуме. Однако, чтобы стать реаль­ностью в этом мире, найти воплощение и ожить, они должны соединиться с духов­ными энергиями. <...> В соединении логосов и энергий — тайна Божественного Домостроительства»²⁴.

Поэтому и мистика Белого моря, открывающая иные уровни и глубины бытия, сокрыта не в физике белого цвета как содержащего в себе всю развертку, гамму цветового спектра, а в деяниях святых соловецких подвижников, которым впервые был явлен Свет Божественного откровения, преобразивший первичную, природную белизну Белого моря в белый цвет святости и утвердивший Соловки в качестве духовного центра и оплота Беломорья, в образе того неприступного «камня веры», той Фаворской горы, над которой воссиял нетварный Божественный Свет Преобра­жения.

Первым беломорским свято-(духо)видцем, своеобычным новым северным Си­меоном Новым Богословом стал основатель Соловецкой обители преподобный Зо-сима — избранник Божественного Света. Первородство Зосимы в иерархии Собора всех беломорских святых имело глубоко промыслительный характер, «ибо, — по слову его "Жития", — на море хотел Бог прославить угодника своего». Именно преподобному Зосиме во всей полноте был явлен Промысл Божий о Соловках как острове Преображения и камне веры и спасения, воздвигнутом среди волнующейся стихии моря житейского.

Образ Преображенья открылся преподобному Зосиме в видении Божественного Света: «Когда же наступило утро, блаженный Зосима вышел из шалаша, и явлено было ему некое божественное видение: всего его пресветлый луч просветил и бо­жественное сияние место то осветило. И ужас обуял его от такого видения. И видит он с восточной стороны огромный и прекрасный храм, возвышающийся над землей. От этого зрелища переменился в лице Зосима»²⁵. В мистическом озарении препо­добного Зосимы Божественным Светом Господь Бог открылся ему не только в си­янии Своей Славы, но и в видении Небесного Храма — знамения того Света Пре­ображения, который просветил и озарил учеников Христа на горе Фавор.

Истинный смысл видения раскрыл пронзенному и пораженному Божественным Светом Зосиме его сподвижник — преподобный Герман: «Показал ведь Бог в древ­ности образ скинии Моисею в пустыне, так и тебе явил страшное видение. Ибо хочет твоими трудами место устроить»²⁶. Причастник Божественной святости пре­подобный Зосима, подобно своему ветхозаветному предтече Моисею, должен был вывести свой поморский край из плена языческой тьмы и завершить исход построе­нием в Обетованной Земле храма Предвечного Света. Руководствуясь замыслом Божиим о земле Поморья, повелел преподобный Зосима «строить большую цер­ковь — святого Преображения Господа нашего Иисуса Христа — на том месте, где было ему видение божественного луча»²⁷. Так трудами и заботами преподобного Зосимы Соловецкие острова — древний центр языческого морского мира, вопло­щенного в космографии лабиринта, превратились в острова храма Преображения Господня, а его престольный праздник стал храмовым праздником всего преобра­женного Поморского края нового неба и новой земли. Древний языческий Гандвик скандинавско-финской мифологии («Залив чудовищ», «Колдовской залив») — «море мрака» — преобразился в «Белое море святости», в «Соловецкое море».

В своих молитвах преподобный Зосима неустанно просил Господа утвердить
его в вере, и это прошение свершилось: «И ныне, Человеколюбец, утвердил меня
"на камне веры", ибо Тебе предал душу мою»²⁸. «Камень веры» и воздвигнутый на
нем храм Преображения Господня — вот те слагаемые двуединого образа Соловков,
которые составили православную сердцевину морской культуры Русского Севера и
определили личностный вклад преподобного Зосимы в Домостроительство, иконо-
мию Поморской земли, украшавшейся и равноподвижническим житием двух дру­
гих соловецких первоначальников — преподобных Савватия и Германа. Однако
несмотря на равность и соразмерность подвигов, каждое из лиц соловецкой троицы
имело свой особый дар, свое особое призвание в устроении священной географии
Белого моря. I

Если преподобный Зосима просвещает Поморье светом Преображения, устроя- \ ет земную церковь на соловецком камне веры по образу Небесного Храма, то пре- | подобный Савватий выступает как его Предтеча, приуготовляющий и расчищаю- 1 щий почву для последующего умного делания. Преподобный Савватий предстает и как воплощение идеи духовного преемства Соловков от Кирилло-Белозерского монастыря и Валаамской обители. С именем преподобного Савватия связано пере-, несение на Соловки того особого почитания Пресвятой Богородицы, которым был отмечен Кирилло-Белозерский монастырь, именовавшийся и Домом Пречистой Богородицы. Одновременно этим утверждалось и значение Соловков как общерос­сийской святыни, поскольку Домом Пречистой Богородицы почитали и всю Рос-

сию, над которой Божия Матерь распростерла свой благодатный Покров. Преподоб­ный Савватий своими духовными странствованиями по Поморской земле связал воедино всю ее священную географию и гидрографию от святых вод Белого озера до святого Белого моря.

Совершенно особый вклад в устроение Соловецкой обители внес преподобный Герман, которого именуют «сподвижником», «сотрудником», «сопостником» препо­добных Зосимы и Савватия. Однако все эти определения, подчеркивающие его сопричастие подвигам двух соловецких первоначальников, не раскрывают самую глубинную суть деяний преподобного Германа, которая состояла в том, что он, по словам «Соловецкого патерика», «сделался проводником» преподобным Савватию и Зосиме. Преподобный Герман — это проводник, путеводитель, прокладывающий, торящий путь-дорогу, которая пролегла по водам Белого моря. В текстах «Житий» преподобный предстает как мореплаватель, перевозящий на святой остров своих сподвижников, либо исполняющий другие мореходные надобности. Весьма приме­чательна и глубоко просмыслительна была и кончина земного пути этого вечно плававшего по водам подвижника. В 1478 году преподобный Герман, «посланный из Соловецкого монастыря в Великий Новгород для монастырской потребности, в путешествии своем предуведомлен будучи некоторым откровением Божием о своей кончине, преставился в монастыре преподобного Антония Римлянина»²⁹. Сокровен­ная связь преподобного Германа с этой обителью состояла в том, что преподобный Антоний Римлянин в свое время также прославился чудесами на водах и приплыл в Новгород на камне (плавание «на камне веры» по водам — один из центральных образов морской культуры Русского Севера).

Путеводительский дар преподобного Германа, его связь с мореплаванием, со всеми плавающими и путешествующими сближают преподобного с образом святи­теля Николая Мирликийского и в целом с кругом местной северной морской куль­туры. Весьма вероятно, что сыграло свою роль и местное, карельское происхожде­ние преподобного, на которое указывает «Житие преподобного Савватия» («И встре­тил в ней Савватий монаха, по имени Герман, родом из карелов»). И само иноческое имя преподобного отсылает к имени и подвигам преподобного Германа Валаамско­го, который со своим сподвижником преподобным Сергием много сделал для про­свещения языческой карельской чуди. (Версия о тотемском происхождении препо­добного Германа, излагаемая «Соловецким патериком», порождена чудесным явле­нием преподобного священнику Григорию из старой Тотьмы.)

Равноподвижнические, но различные жития трех соловецких первоначальни­ков — преподобных Зосимы, Савватия и Германа, каждый из которых внес свой особый неповторимый вклад в духовное устроение Поморской земли, отразились в архитектурно-символическом ансамбле трех главных храмов Соловецкого монасты­ря (Спасо-Преображенский собор, Церковь Успения Пресвятой Богородицы, цер­ковь Святителя Николая), с каждым из которых связывается место упокоения одно­го из основателей обители.

В 1484 году при игумене Исайе «...нетленные мощи преподобного Германа... перенесены в Соловецкий монастырь и погребены с почестью... на правой стороне церкви святителя Николая в часовне»³⁰. Расположение усыпальницы преподобного Германа рядом с церковью Святителя Николая раскрывает особое участие Чудот­ворца («русского», «морского бога») в подвижническом морском жизненном пути преподобного.

Святые мощи преподобного Савватия, по слову «Жития», погребены были в могиле, выкопанной «за алтарем церкви Успения Пречистой Богородицы». В 1557 году была построена каменная церковь Успения, а «над сею церковью в главе ус­троен придел Усекновения Честныя Главы святого Иоанна Предтечи»³¹. Этот при­дел символизировал скорее всего не особое участие и пожалования царя Иоанна IV в Соловецкий монастырь (как это отмечается в источниках), но сугубый подвиг преподобного Савватия, который стал предтечей грядущего преображения Беломо-рья. После кончины преподобного Зосимы «положили его в могилу, которую выко­пал своими руками за алтарем церкви святого Преображения Господа нашего Иису­са Христа»³².

Священная храмовая топография мест упокоения трех соловецких первоначаль-ников, воплотившая нарочитую связь преподобных с преобразовательными событи­ями и лицами священной истории (преподобного Зосимы — с образом Преображе­ния Христова; преподобного Савватия — с образом Божией Матери; преподобного Германа — с образом Святителя Николая), являет собой своеобразное архитектур­ное «умозрение в камне», изоморфное иконописному «умозрению в красках». Трех-частный ансамбль храмов во имя Преображения Господня, Успения Пресвятой Бо­городицы и Святителя Николая — это каменный соловецкий Деисус (деисис), ком­позиция которого совпадает с иконографией ряда древнерусских «деисусных» икон, на которых Святитель Николай «может изображаться в "Деисусе" наряду с Богоро­дицей (вместо Иоанна Предтечи), выражая таким образом идею предстательства за род христианский, посредничества между человеком и Господом»³³.

Своими земными трудами и подвигами, своими посмертными чудесами три соловецких первоначальника — преподобные Зосима, Савватий и Герман — как земной извод «Троицы Домостроительной» воплотили особое тринитарное бого­словие Поморской земли, запечатленной в ее священной географии, в ее идейно-образном сакральном генофонде, основу которого составили парадигмы (прообра­зы) Божественного Света (святости), морского-водного пути-дороги, ведущего к Храму как образу Матери Божией. «В праздновании Рождества Божией Матери — Матерь Божия именуется Храмом Божиим — Божиим Жилищем. То, что в почита­нии Матери Божией остается неизменным, Матерь Божия пребывает навек чистей­шим и совершеннейшим образом Церкви»³⁴.

В преобразованиях Пресвятой Богородицы в Ветхом Завете она предстает как «истинная земля обетованная». «Пресвятая Дева есть для верующих "спасения град", "пристанище", "хранилище", "ограждение", утверждение и священное пристани­ще»³⁵.

Таким образом, тринитарное богословие Поморской земли и ее духовного серд­ца — Соловецкого острова — заключено в умозрении Севера как края Предвечного Божественного Света, видение и постижение которого возможны на морских (вод­ных) путях святости, ведущих к спасительному пристанищу и граду Иерусалиму Новому как образу Небесной Церкви.

Святость вод Соловецкого Белого моря равносильна святой воде крещения, погружение в которую знаменует смерть «ветхого человека» и рождение человека «нового». «"Старый человек" умирает, погрузившись в воду, и вместо него рожда­ется новое существо. Этот символизм замечательно разъяснен Иоанном Христосто-мом, говорившем о символической многозначности крещения. Он писал: "Оно оз-

начает смерть и погребение, жизнь и воскресение... Когда мы погружаем голову в воду, как в гроб, старый человек уходит под воду, вода скрывает его всего, и когда мы выходим из воды, появляется новый человек". <...> Однако в христианском понимании Вод появляются некоторые новые элементы, связанные с некоей "Исто­рией", в данном случае — со Священной Историей. Прежде всего, великое значение крещения в том, что оно предполагает погружение в пропасть Вод для дуэли с морским чудовищем. Это погружение имеет образец: вхождение Христа в Иордан, которое было в то же время и погружением в Воды смерти. Как пишет Кирий Иерусалимский, "дракон Бегемот, по Иову, сидел в пучине и поглощал реку Иордан. И так как было нужно сразить головы дракона, Иисус, войдя в воды, привязал чудовище, чтобы придать нам способность наступать на скорпионов и змей". Затем возникает значение крещения как повторения Потопа. По Юстину, Христос — это новый Ной, с победой вышедший из Вод Смерти и ставший вождем племени. Потоп обозначает как погружение в морские глубины, так и крещение. Потоп — это, следовательно, некий образ, воспроизводимый крещением. Подобно Ною, который смело вошел в Море Смерти, поглотившее греховное человечество, и вышел из него, вновь окрещенный опускается в купель, чтобы сразиться с морским Драконом в высшем бою и выйти из него победителем"»³⁶.

Только признание высочайшего сакрального статуса вод Белого моря, их при­частности таинству Крещения и высшим целям христианской жизни — обожению и преображению мира и человека — позволяет понять тот достаточно уникальный и парадоксальный факт, что люди, совершившие тягчайший грех (убийство), люди, погибшие неестественной смертью (утопленники), то есть все те умершие, которые по русской мифологической «таксономии» причислялись к разряду «нечистых», «заложных» покойников, которых даже не принимала «мать-сыра земля», по смерти были причислены к лику местночтимых и всероссийских святых (преп. Варлаамий Керетский, Иоанн и Логгин Яренгские, Вассиан и Иона Пертоминские), особо по­читавшихся поморами в качестве покровителей северных мореходов.

Раскрывая содержание культа «нечистых» покойников на Руси, русский этног­раф Д.К. Зеленин писал: «Северно-русские называют таких покойников заложные, т. е. заложенные; это название связано с погребением, при котором покойника не закапывают, а оставляют на земле, прикрепив сучьями. Очень древний и, несомнен­но, языческий обычай восточных славян требовал не закапывать заложных покой­ников в землю. Вероятно, при этом стремились избежать осквернения земли нечис­тым трупом. <...> Этот "гнев земли" находит выражение в самых разных формах. Прежде всего, разгневанная мать-земля не принимает нечистый труп. Такой покой­ник всегда возвращается на землю, сколько бы его ни хоронили; при этом захоро­ненный труп не подвергается тлению, и благодаря этому покойник может выходить по ночам из могилы. Этот последний взгляд на труп, не подвергшийся тлению, как на нечистый, противоречит учению православной церкви о почитании нетленных мощей...»³⁷.

Однако святость вод Белого моря, подобно водам крещальной купели, смывала «нечистоту» человека, погрузившегося в его смертные воды, и порождала совсем иное отношение к останкам человека, утонувшего (потопшего) в святом море. Иеро­монах Соловецкого монастыря Сергей (Шелонин), которого по праву именуют пер­вым русским писателем-маринистом (XVII в.), в «Сказании о перенесении честных

мощей Иоанна и Логгина Яренгских» запечатлел особое поморское отношение к «мертвым без статуса» (Ю. Пентикайнен) — к морским утопленникам. «Обычай есть в приморий живущим человеком: от моря утопших человек взимати телеса и земли предавати погребению...»³⁸. Святое Белое море не только смывает «неволь­ный» грех неестественной смерти утонувшего в морских водах человека и перерож­дает его в жизнь вечную, но и приобщает отдельных «мертвецов без статуса», из­бранников Божьих, к сонму святых.

Исполняя подвиг послушания, соловецкие иноки Вассиан и Иона, сопровож­давшие караван монастырских судов со строительными материалами для обители, попали в сильную бурю и утонули. «Морские волны выбросили тела Преподобных на восточной стороне Унской губы. Соседние поселяне, по утишении бури, плывя на рыбную ловлю по Унской губе и приблизившись к месту, где лежали тела Пре­подобных, увидели множество воронов, носящихся в воздухе над ними и как бы отгоняемых невидимою силою. Тела были нетленны и невредимы. Поселяне снача­ла решились было отвезти их в свое селение и с честью похоронить близ своей приходской церкви. Но когда они, положив тела в ладью, поплыли к своему селе­нию, мгла и мрак окружили их, так что они потеряли дорогу и опять пристали к тому месту, где были найдены тела Преподобных. В ночном видении явились им преподобные Вассиан и Иона и сказали: "Положите нас на пустом месте, в бору, под большою сосною, а в свое селение не возите; взяв нас из воды, неужели вы желаете опять положить нас в воду? Когда Богу угодно будет, Он и на этом месте устроит храм". Тогда рыбаки припомнили, что, действительно, селение их стоит на сыром месте, и, согласно желанию Преподобных, похоронили тела их в бору, под сосною, а над могилою поставили деревянный крест»³⁹.

Поиск по сайту: