САКРАЛЬНАЯ ГЕОГРАФИЯ РУССКОГО СЕВЕРА

ЛУКОМОРСКИИ МИФ И БЬЯРМИЙСКАЯ САГА

Мой духовный путь восхождения к морю и к Северу начинался в той прекрас­ной и сказочной стране детства, святая чистота и зачарованная география которого была воспета А.С. Пушкиным:

У лукоморья дуб зеленый; Златая цепь на дубе том: И днем и ночью кот ученый Все ходит по цепи кругом; Идет направо — песнь заводит, Налево — сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,

Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках

Следы невидимых зверей;

Избушка там на курьих ножках

Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;

Там о заре прихлынут волны

На брег песчаный и пустой,

И тридцать витязей прекрасных

Чредой из вод выходят ясных,

И с ними дядька их морской. <...>

Там царь Кащей над златом чахнет;

Там русский дух... там Русью пахнет!

Как истинный Поэт, наделенный Божественным даром про-зрения и про-виде-ния невидимых мистических глубин священной географии России, А.С. Пушкин в образе Лукоморья распознал всю Русскую землю — Святую Русь, которая подобно острову — духовному материку-континенту — омывается водами семи морей. Пуш­кинский образ Руси как воплощения Лукоморья, то есть страны, лежащей у самой «луки моря», вскрывает изначальность морского лика России, ее вековечное плава­ние по водам мирового Океана-моря.

Топос Лукоморья принадлежит к числу архетипических, центральных элемен­тов пространственной картины мира русского народа. Наиболее полно он представ-

лен в корпусе русских народных заговоров — этом своеобразном путеводителе по «неведомым дорожкам» иного мира. «Первой периферийной областью "мира ино­го", переходной между ним и здешним миром, в русских заговорах обычно служит море (иногда — река). Вспомним, что по древнейшим представлениям путь в цар­ство мертвых лежит через водное пространство. Чаще всего море называется Океа­ном, но встречаются названия Черное, Чермное, Белое, Хвалынское и др. Следую­щим кругом с более высокой степенью сакральное™ оказывается остров. В боль­шинстве заговоров его название — Буян или же Буелан, Курган и т. п. <...> Центр координат мифологического мира обычно представлен камнем (Алатырь и некото­рые другие), горой (Сион, Синай, Харив, Фавор, Афон, Голгофа и др.), церковью, столбом, дубом и им подобными объектами, аналогичными мировому дереву»'.

В текстах заговоров содержится и подробное «океанографическое» описание морей, омывающих «российско-лукоморский» остров Буян (не случайно Россию называли страной «буяна»): «Есть в западной стороне море Черное; в том море есть остров. На том же острову выросло дерево»; «Есть святое Океан-море, на том свя­том Океан-море есть стоит остров»; «...пойду перекрестясь, из избы в двери, из ворот в вороты, в чистое поле, на восток, в восточную сторону, к Океан-морю, и на том святом Океан-море стоит стар матёр муж»; «На море на Океане, среди моря Белого стоит медный столб, от земли до неба, от востока до запада»; «Прииду я, раб Божий... и брошу те тридесят ключей во святое Хвалынское море, и приидет щука золотая, челюстью ухватит те ключи и понесет во глубину морскую...»².

Лукоморская океанография, акцентирующая святость всех окружающих ее мо­рей, устанавливает и их пространственную соотнесенность с определенными сторо­нами света. Океан-море устойчиво связывается с Востоком, Черное море — с Запа­дом. Белое море, расположенное на Севере России, в мифологической картографии Лукоморья совмещается с Океан-морем, с Востоком («на море на Океане, среди моря Белого»). Соположение Севера с Востоком в топологии иного мира вызывает сходное взаимопритяжение Запада и Юга, моря Черного и моря Хвалынского (Кас­пийского или Синего). Тем самым священная география лукоморской России поля­ризуется, становится биполярной. В ней выделяются два противостоящих сакраль­ных центра, два полюса, наделенных позитивной и негативной семантикой — Север и Юг. В русской колористической картине мира Северу соответствует белый цвет, Востоку — красный. Запад окрашен черным цветом, Юг — синим. Поэтому Север­ный полюс России, как сочетающий в себе кристаллическую логосную белизну Севера с жизнетворческим энергийным красным накалом Востока, просвечен золо­том, которое, по словам П.А. Флоренского «есть чистый беспримесный свет». На­против, Южный полюс, смешавший в себе черные краски Запада с синевой Юга, воспринимается как тьма кромешная, как зияющая пустота, в которой отсутствует свет. Таким образом, в русской биполярной геосимволике Север и Юг предстают и противостоят друг другу как свет и тьма (отсутствие света).

Наши размышления о теософии Севера и Юга подтверждаются выводами по­следователей школы Рене Генона «с ее акцентом на изначальность северной гипер­борейской Традиции». Исследуя сакральную географию России, А.Г. Дугин пишет о священном круге Руси — Гардарики, который заключает в себе как пространство Русской земли (Круг Земной), так и ее космологическое время (годовой цикл): «Сразу бросается в глаза, что этот круг ограничен с севера и юга двумя водными простран-

ствами, которые имеют выразительные и символические названия: на севере это Белое море, на юге море Черное. При этом север в мифологических сюжетах рус­ских (и славянских) преданий обычно имеет положительную, световую, солнечную окраску, а юг, наоборот, негативную, теневую. Поэтому логично отождествлять Север нашего круга, Белое море, с Летом, а Юг, Черное море, — с Зимой. Восток вполне закономерно можно сопоставить с Весной, а Запад с Осенью»³. И далее: «...Священ­ным символом северной половины Русского Круга можно считать образ Оленя, который всегда сочетается с образами Солнца, Света, Неба, Блага. Логично предпо­ложить, что в южных регионах Руси следует искать персонажи «зимние», связанные с Тьмой, Хаосом, Подземным миром. И действительно, в сказках славянского юга нередки Змей, Дракон, Волк, Собака; Змей часто живет в Черном море, совершая оттуда вылазки на селения россов и разоряя их пашни. И, наконец, этот Змей по­хищает Деву, которую потом освобождает храбрый Богатырь. Этот змееборческий сюжет особенно важен... для понимания священного образа России. Ведь это не просто повторяющийся сказочный мотив; сакральное географическое пространство соответствует циклической логике года, и Змей выступает в образе сил Тьмы, кото­рые зимой поглощают Солнце, пытаясь помешать его животворному восхождению к "макушке лета", к Северу. А значит, сказочная русская царевна, похищенная Змеем, символизирует Солнечную Деву. И сюжет этот "аполлонический", гипер­борейский, на что, по-видимому, указывает древнее название Змеиного острова в Черном море, близ устья Дуная, острова, который был связан с культовым комп­лексом Аполлона»⁴.

Делению русского сакрального пространственно-временного Круга на две по­ловины — северную, летнюю, и южную, зимнюю, соответствуют и два образа Лу­коморья, запечатленные древнерусской книжностью и народной мифологией: Луко­морье, локализованное в полунощных пределах Северной Руси, у «луки» Студеного Океана-моря, и Лукоморье Южной Руси, лежавшее в «незнаемых землях» половец­кого поля-степи, у «луки» Черного и Хвалынского (Синего) морей.

Для проникновения в сокровенную глубину священной географии Лукоморья крайне существенно указать на его связь с сюжетом, мотивами и персонажами ос­новного мифа о поединке Бога Громовержца с его Противником — Змеем. Сюжет лукоморского мифа как один из вариантов основного змееборческого мифа кален-дарно приурочен ко времени свершения космического поединка — Юрьеву дню осеннему (26 ноября) и весеннему (23 апреля). «Еще в XVI веке существовало на Руси поверие, что в Лукоморье есть люди, которые умирают на Юрьев день осен­ний (26 ноября), а в весенний оживают, снося перед смертью своей товары в одно место, где соседи их, в течение зимы, могут брать оные за известную плату. Зим-неспячки, воскресая весною, разсчитываются с ними. Подобное сказание о полу­нощных народах, спавших по шести месяцев в году, известно было и Геродоту»⁵. Об этом пишет и Б.А. Успенский: «Любопытно в связи со сказанным русское по­верье о том, что где-то далеко есть царство (Лукоморье), в котором люди умирают на зиму и воскресают весной, причем обычно считается, что умирают они в осен­ний Юрьев день (26 ноября), а воскресают в вешний Юрьев день... <...>; о том же сообщают, со слов русских, и иностранцы в своих описаниях России — Гербер-штейн, Гваньини, Рейтенфельс, Таннер и др. <...> Это поверье следует сопоставить с представлением о стране блаженных рахманов (иначе говоря, царстве мертвых),

которые, по мнению буковинских рутенов, наполовину люди, а наполовину рыбы... т. е. обнаруживают признаки змеиной природы, поскольку рыбы в народной мифо­логии рассматриваются как разновидность змея...»⁶.

Лукоморский миф с его календарным временным циклом, с мотивами немой торговли имеет прямые соответствия в таком важном институте древнерусского протогосударства, как полюдье, смысл которого заключался в ежегодном княжеском объезде всего земного круга Руси с целью, сбора дани. Традиционный взгляд на институт полюдья как на явление социально-экономического или политического характера не исчерпывает его сути, которая кроется в ритуальных истоках полюдья, в образе священного царя. Полюдье — это ежегодный календарный ритуал путеше­ствия священного царя — великого князя по всему сакральному кругу русских земель, которые устраивали ему праздничную встречу, включавшую пиры, состяза­ния, добровольные дани — жертвоприношения, кормления, княжеский суд.

Ритуал полюдья удивительным образом напоминает славянский языческий об­ряд поминовения умерших — тризну с ее ритуальной трапезой, играми, обменом дарами, посмертным судом. На связь полюдья с тризной указывает не только эти­мология названия мест встречи князя земским миром — «погост» (священный центр земли-волости и кладбище), но и строительство судов для отправления в иной мир вниз по Днепру тех жертвоприношений, которые князь получил во время зимнего кругового обхода русских земель.

Корабль (судно) — это не только транспортное средство, на котором души умерших людей отправлялись в мир мертвых, находившийся в низовьях реки или за морем, но и место последнего, посмертного суда, определяющего судь-бу покой­ного, прах которого после сожжения по славянскому обряду погребается в со-суде (по-судине). Полюдье настолько интимно связано с образами смерти, что княгиня Ольга, отомстившая древлянам за убийство мужа — князя Игоря — во время полю­дья, умертвила древлянское посольство в полном соответствии с тремя видами сла­вянского погребального ритуала: сожжение в огне, захоронение в земле, отправле­ние покойного по воде на корабле.

Во всех этих деталях и подробностях ритуального русского земного круга нельзя не распознать мифологический мотив странствования — путешествия — хождения героя (священного царя) по неведомым землям иного мира мертвого царства. Этот мотив сближает ритуал полюдья с лукоморским мифом. Между ними есть и прямые совпадения календарного свойства. Ритуальный круговой объезд русских земель князем начинался в ноябре и завершался в апреле, что полностью соответствует временному циклу лукоморского мифа об умирающих и воскресающих «поганых» народах. Как ритуал полюдья, так и миф о незнаемой земле Лукоморья отражают пространственно-временное деление Руси на две половины — верхнюю, северную, светлую, летнюю и нижнюю, южную, темную, зимнюю. Полюдье было связано с нижней, южной, половиной Руси, территориально охватывавшей земли древлян, дреговичей, кривичей и северян, и с темным, зимним, периодом времени.

Лукоморский миф позволяет определить и более точные календарные рамки полюдья, которое открывалось 26 ноября и завершалось 23 апреля. «По свидетель­ству Константина Багрянородного, русские князья со своей дружиною выходили из Киева при наступлении ноября и отправлялись на полюдье или уезжали в земли подчиненных им племен славянских и там проводили зиму»⁷. Оставление священ-

ным царем — великим князем — своей столицы вместе с наступление зимы озна­чало смерть Руси, превращение ее в зимнее, сонное, мертвое царство Лукоморья. Главным героем как ритуала полюдья, так и лукоморского мифа является вели­кий князь, в образе которого отчетливо проступают черты священного царя-Громо­вержца, вступающего в ритуальный поединок со Змеем. «...Царь в качестве вопло­щения Бога Грозы, убивая своего ритуального противника, вызывает плодородие... и этим обеспечивает процветание страны. <...> Для сопоставления предполагаемого индоевропейского ритуала, обеспечивавшего плодородие страны с помощью ритуаль­ного поединка священного царя со змеем, со славянскими данными особый интерес представляет круг текстов, связанный со Всеславом и Вольгой у восточных славян и с Вуком — Змеем Огненным у южных славян»⁸. В восточнославянском мифе образ князя Всеслава как священного царя амбивалентен. Он сочетает в себе черты как воина-змееборца, так и противника Громовержца — Змея. Всеслав — князь-оборотень. С одной стороны, он выступает как охотник, убивающий медведей и волков, а с другой — «сам Всеслав может превращаться в волка (как и в сокола, и в тура, что отражает трехчастность шаманского мира)»⁹.

Мотив оборотничества отмечен и в литовских преданиях о Перкунасе, где его противник превращается в разных животных, в частности, в козла. Ритуальные экви­валенты этих славянских и балтских мифологических представлений можно найти в хеттских ритуалах, где выступают люди в овечьих шкурах, в частности "волчьи" люди в овечьей шкуре. <...> Эти ритуалы связываются с представлением о тотем­ном священном царе-волке. <...> Такую же связь можно предположить и для славян­ского, где Всеслав и Змей — Огненный Волк выступают качестве князей-волков... <...> С точки зрения структуры ритуала священный царь или князь выступает при этом как медиатор, который одновременно воплощает оба члена противопоставле­ния — и охотника, и волка. <...> Этим же переносом объясняется и то, что герой мифа о Волхе-Всеславе может иметь имя, этимологически связанное с корнем vois — в имени Волоса, ср. Волх и волхит... ср. и позднейшие осмысления связи волх-Волк»¹⁰.

Мифологический образ князя Всеслава — Волха — Волка имеет самое прин­ципиальное значение для понимания амбивалентной природы княжеской власти в Древней Руси, соединившей в себе сакральные функции с функциями воинскими. Ж. Дюмезиль следующим образом определял особенности воплощения тернарной модели космоса и социума у индоевропейских народов Северной Европы: «...гер­манцы, балты, славяне, даже скифы разворачивают нечто вроде общего фронта: там политическая власть менее определена, нет большого корпуса жрецов — обще­ственная религия в основном дело вождя группы, отца семейства или главы племе­ни; само общество образует совокупность, в которой различия, столь сильные у большей части остальных инодеевропейцев, смягчены. Все это не могло не оказать влияния на организацию идеологии. Поэтому в русской традиции тот из трех "до­исторических" героев, кто представляет первую функцию, Волх или Вольга, одно­временно и шаман, и князь-воин: во главе своей дружины он совершает чудесные подвиги, но не столько благодаря отваге, сколько магии, хитрости, дару превраще­ний, одним словом, всему тому, что Х.М. Чадвик и Н. Кершо Чадвик называют "его интеллектуальным даром и протеическими чертами". И те же слова могли бы быть приложены к скандинавскому Одину»¹¹.

Амбивалентный образ древнерусского князя — царя и волхва-шамана — наи­более ярко воплощен в деяниях князя Олега и княгини Ольги, в именах которых слышатся не только отзвуки скандинавской этимологии «священный», но и звуча­ние имени бога Волоса — верховного шамана и ведуна, прародителя мифологиче­ских героев («В-Ольга», «В-Олег»). «При разборе преданий об Олеге мы видим, что в народной памяти представлялся он не столько храбрым воителем, сколько вещим князем, мудрым или хитрым, что, по тогдашним понятиям, значило одно и то же: хитростью Олег овладевает Киевом, ловкими переговорами подчиняет себе без насилий племена, жившие на восточной стороне Днепра; под Царьградом хитро­стью пугает греков, не дается в обман самому хитрому народу и прозывается от своего народа вещим. В предании он является также и князем-нарядником зем­ли...»¹². Двойственней образ князя Олега, сочетающего в себе черты воина, культур­ного героя-устроителя («нарядника») Русской земли с оборотническими свойствами волхва-ведуна, перекликается с летописным изображением княгини Ольги: «Харак­тер Ольги, как он является в предании, важен для нас и в других отношениях: не в одних только именах находим сходство Ольги с знаменитым преемником Рюрика, собирателем племен. Как Олег, так и Ольга отличаются в предании мудростью, по тогдашним понятиям, т. е. хитростью, ловкостью... <...> Ольга хитростью мстит древлянам, хитростью берет Коростень; наконец, в Царьграде перехитряет импера­тора. Но не за одну эту хитрость Олег прослыл вещим, Ольга — мудрейшею из людей: в предании являются они также как нарядники, заботящиеся о строе зем­ском; Олег установил дани, строил города. Ольга объехала всю Землю, повсюду оставила следы своей хозяйственной распорядительности»¹³.

Соответственно разделению образа священного царя-князя, выступающего в грозном облике Громовержца-Перуна, воина, нарядника-устроителя Русской земли и в хтоническом облике противника Громовержца — Волоса, на две половины раз­деляются русское время и русское пространство. Граница между ними проходит по оси змееборческого мифа о Егории Храбром, который во время новогоднего риту­ального поединка со Змеем в Юрьев день весенний одерживает победу, завершаю­щуюся космическим устроением Русской земли: «В целом ряде сказаний о Егории Храбром (Георгии Победоносце) русский народ вел свою повесть о змееборчестве. Великий воин Христов, поражающий своим копьем огнедышащего дракона, являет­ся в этих сказаниях разъезжающим по земле светлорусской и утверждающим веру православную, заставляя расступаться перед собою леса темные, дремучие, горы высокие, реки широкие»¹⁴. Это первая ипостась Егория — Юрия Храброго, в кото­рой он предстает как победитель Змея, как царь лета, Севера и света, как культур­ный герой — нарядник Русской земли. Вторая ипостась Егория Храброго связана с его поражением во время ритуального поединка со Змеем в Юрьев день осенний. «В других сказаниях терзает Григория царище-Демьянище, сажающий Храброго в погреба глубокие на тридцать лет и три года»¹⁵.

Этот образ плененного (связанного) царя света, образ зимней, южной Руси, подпавшей под временную (полугодовую) власть зимних, хтонических сил мрака и тьмы. Это время, когда на Руси царствует князь-оборотень (волк). Не случайно, что и полюдье, совершавшееся князем в зимнее время года, воспринимается в ряду деяний князя-оборотня. Древляне, убившие князя Игоря во время полюдья, называ­ли его волком в овечьей шкуре: «Повадится волк к овцам, перетаскает все стадо,

пока не убьют его». Смерть князя-оборотня означает конец зимнего, волчьего, змеи-ного царства. «Но выходит и из-под земли светозарный воитель, идет на свои под­виги — насаждает веру христианскую, искореняет басурманскую, поражая на этот раз — вместо "лютаго стада змеиного" — огненного змея-дракона. В другом сказа­нии Егорий, подобно сказочным богатырям, спасает царскую дочь, отданную на жертву Змею Горынычу. И всюду вслед за ним разливает над тьмою ужаса яркий свет радости освобождаемого от гнетущего мрака и лихой злобы»¹⁵.

Таким образом, мифологические описания географии Древней Руси исходят из дуалистической картины мира, разделяющей Русскую землю на Северную Русь и Южную Русь. Северная Русь — это летнее царство света, в котором правит князь-воин, победитель Змея, украшатель и устроитель русского космоса. Южная Русь — это зимнее царство мрака и тьмы, в котором правит князь-оборотень (шаман-волхв) — воплощение сил мирового хаоса — Змея. Родиной Змея является южное Лукоморье, этногеография которого связывается с «чистым полем» половецкой степи, прилега­ющей к «луке» Черного, Азовского и Хвалынского морей. Южное Лукоморье — это зимнее царство Кащея бессмертного, география которого подробно излагается в дорожных указателях разных жанров русского фольклора — в сказке, в былине, в заговоре: «На море на Океане, на острове Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет; под тем дубом стоит липовый куст; под тем липовым кустом лежит златой камень; на том камне лежит руно черное, на том руне лежит инорокая змия Гарафена»¹⁶. С этого лукоморского острова Буяна змей вторгается в Русскую Землю. Сюда же, в чистое поле Лукоморья, на поединок со Змеем выезжают русские былинные богатыри. Лукоморский Змей в былинном эпосе представлен рядом персонажей. Это и Соло­вей-разбойник, имя которого «связано если не генетической, то анаграмматической связью (намеренным звуковым сходством, сопроводавшим сходство смысловое) с именем бога Волоса, противника Громовержца»¹⁷. Соловей-разбойник был пленен (связан) Ильей Муромцем и доставлен в стольный Киев-град.

Одной из ипостасей змеиной природы Лукоморья является Маринка Игнатьев­на, в которой исследователи распознали позднейший, выродившийся вариант «жен­ского образа основного мифа — Мокоши — жены противника Громовержца "Змея"»¹⁸. В былине «Маринка не просто волшебница, она еще и правительница страны: по одним вариантам, это — "земля Арапская", по другим — "Корсуньская". Название не имеет значения, важно, что это "чужая" земля, а город, где живет правительница, стоит у моря»¹⁹.

Чрезвычайно знаменательно, что другая женщина — жительница северного Лу­коморья (сохранившего память о своем южном зеркальном отражении) сказитель­ница Марфа Крюкова, никогда ранее не покидавшая своей поморской родины, пре­красно знала сокрытую от непосвященных тайную географию всей лукоморской Руси: «Марфа Крюкова в тридцать восьмом году впервые отправилась по России. Подъезжая к морю Каспийскому и не зная его, она вдруг заволновалась и все рас­спрашивала попутчиков и проводников вагона: "Скажите мне, где здесь город Кон-царь, в котором не царь царил, не король королил, а управляла во всех делах Ма­ринка, дочь Кандалова? Она хошь и славилась вроде королевной, но была хитрая ведьма, Илью Муромца даже завлекла. Бессовестная была — так и назвал ее Глеб-князь, сын Володьевич". А спутники на Марфу поглядывают, ужимаются... <...> странна им старушка и чудна, а эти странные люди непонятны в свой черед Марфе,

Поиск по сайту: