Глава 23. Отослав Присси, Скарлетт устало побрела в холл и зажгла лампу

Отослав Присси, Скарлетт устало побрела в холл и зажгла лампу. В доме стояла удушающая жара, словно весь полуденный зной остался в его стенах. Состояние оцепенения мало‑помалу покидало Скарлетт, и у нее засосало под ложечкой от голода. Она вспомнила, что не ела ничего с прошлого вечера, кроме ложки мамалыги, и, взяв лампу, прошла в кухню. Огонь в плите погас, но от жары все еще нечем было дышать. На сковородке лежала половина черствой кукурузной лепешки, и Скарлетт, жадно вгрызаясь в нее зубами, стала шарить по кухне в поисках еще какой‑нибудь еды. В горшке нашлось немного мамалыги, и Скарлетт принялась есть большой разливной ложкой прямо из горшка. Мамалыга была сильно недосолена» но от голода у Скарлетт не хватило терпения поискать соли. Проглотив четыре ложки мамалыги, Скарлетт почувствовала, что жара душит ее, и, взяв в одну руку лампу, в другую — остатки лепешки, вернулась в холл.

Она донимала, что нужно подняться наверх и добыть с Мелани. Если там что‑нибудь неладно, у Мелани не хватит сил позвать. Но, одна мысль о той комнате, где она провела эти страшные часы, приводила ее в содрогание. Она не в силах была заставить себя пойти туда. Она хотела бы никогда больше не переступать порога этой комнаты. Поставив лампу на консоль возле окна, она прошла на веранду. Здесь на нее повеяло прохладой, хотя ночь была теплой, безветренной и неподвижный ночной воздух пронизан теплом. Скарлетт опустилась на ступеньки в круге света, отбрасываемого лампой, и снова принялась грызть лепешку.

Когда голод был утолен, силы начали понемногу возвращаться к ней, но одновременно возродился и ужалил страх. Какой‑то неясный гул доносился с другого конца улицы, и она не знала, что он предвещает. Различить что‑либо в этом гуле было невозможно, он просто то нарастал, то замирал. Она наклонилась вперед, прислушиваясь, и вскоре почувствовала, что мускулы у нее заныли от напряжения. Всем своим существом она желала сейчас одного: услышать стук копыт, поймать беззаботный, самоуверенный взгляд Ретта, прочесть в нем насмешку над ее страхом. Ретт увезет их отсюда куда‑нибудь. Безразлично куда. Ей было все равно.

Она сидела, прислушиваясь к звукам, долетавшим из города, и вдруг увидела, что небо над верхушками деревьев заалело. Это ее озадачило. Зарево разгоралось у нее на глазах. Из бледно‑розового небо стало багровым. И вскоре огромный язык пламени взвился над деревьями. Скарлетт вскочила на ноги. Снова противно заныло и заколотилось сердце.

Янки в городе! Они пришли и жгут город. Горело, по‑видимому, где‑то к востоку от центра. Языки пламени взмывали все выше и выше, множились, захватывали все большее пространство неба перед ее испуганным взором. Похоже было, что горит целый квартал. Теплое дуновение ветра повеяло ей в лицо, принеся с собой запах дыма.

Она Сбросилась наверх к себе в спальню и распахнула окно. Зловещее огненное зарево расползалось по всему небу, и огромные клубы черного дыма, крутясь, взвивались вверх, нависая над языками! пламени. Запах дыма становился все ощутимее. Беспорядочные мысли проносились в голове Скарлетт: как скоро может огонь перекинуться на Персиковую улицу?.. Дом сгорит.., сюда вернутся янки.., куда бежать.., что делать… Голова у нее кружилась, в ушах стоял такой гул, словно все демоны преисподней с воем слетелись в дом; все перепуталось в ее охваченном паникой мозгу, и она ухватилась за подоконник, боясь упасть.

«Надо собраться с мыслями, — твердила она себе снова и снова. — Надо собраться с мыслями». Но мысли проносились как испуганные птицы и ускользали от Нее. Она стояла, вцепившись в подоконник, и вдруг услышала страшный взрыв, более оглушительный, чем все орудийные залпы. Огромный столб пламени взвился к небу. Еще взрыв и еще. Земля заходила ходуном, стекла в окнах лопнули, и комнату засыпало осколками.

Взрыв следовал за взрывом, земля сотрясалась, и вокруг бушевал ад огня. Фонтаны искр взмывали к небу и медленно, лениво оседали на землю, прорезая кроваво‑красные облака дыма. Ей почудилось, что из соседней спальни донесся слабый стон, но она не обратила на него внимания. Теперь ей было уже не до Мелани. Ничего не существовало для нее больше — только страх, жгучий страх, пробегавший по жилам. Она снова стала ребенком — обезумевшим от страха ребенком, которому надо уткнуться головой в колени матери и ничего не видеть, не слышать. О, если бы очутиться дома! С мамой!

Среди душераздирающего грохота взрывов она внезапно уловила другие звуки — топот гонимых страхом ног, взбегающих по лестнице, и прерывистые всхлипы, похожие на лай отставшей гончей. Присси влетела в спальню, бросилась к Скарлетт и так вцепилась ей в руку, что чуть не расцарапала кожу в кровь.

— Янки? — вскричала Скарлетт.

— Нет, мэм, наши жентмуны! — задыхаясь, выкрикнула Присси, еще глубже запуская ногти в руку Скарлетт. — Они подожгли завод, и военные склады, и те, что с продуктами, господи, мисс Скарлетт, они подожгли семьдесят вагонов с ядрами и порохом, — и, как бог свят, мы все сгорим тоже!

Она снова начала прерывисто всхлипывать, и ногти ее так впились в тело Скарлетт, что та вскрикнула от боли и со злостью отпихнула девчонку от себя.

Значит, янки еще не вошли в город! Значит, еще можно спастись! Она старалась подавить свой страх.

«Если я сейчас же не возьму себя в руки, то начну визжать, как ошпаренная кошка», — сказала она себе. Зрелище животного страха, владевшего Присси, помогло ей обрести почву под ногами. Она схватила Присси за плечи и тряхнула.

— Перестань выть и говори толком! Янки же еще не пришли, идиотка! Видела ты капитана Батлера? Что он сказал? Придет он? Присси перестала всхлипывать, но зубы у нее выбивали дробь.

— Да, мэм, я под конец нашла его. В баре, как вы говорили. Он…

— Не важно, где ты его нашла. Придет он? Ты сказала ему взять лошадь?

— Ой, нет, мисс Скарлетт, он говорит, и лошадь и коляску наши жентмуны забрали в госпиталь.

— О боже!

— Но он придет.

— А что он сказал?

Присси перевела дыхание и как будто немного успокоилась, но глаза ее все еще вылезали из орбит от страха.

— Я все сделала, как вы сказали, мэм: нашла его в баре. Постояла снаружи, покликала, он и вышел. Увидал меня, я стала ему говорить, а тут солдаты взорвали склад на Декейтерской, огонь сразу — во! — и он говорит: «Пошли!» — и схватил меня, и мы побежали к Пяти Углам, и там он говорит: «Ну, что еще? Говори живо!» А я говорю, что вы говорили, чтоб он поскорей пришел и пригнал лошадь с коляской. У мисс Мелли, говорю, ребеночек, и мисс Скарлетт хочет скорей вон из города. А он говорит: «Куда это она надумала ехать?» А я говорю: «Не знаю, сэр, только вам надо поскорей прийти, потому как янки придут, а она хочет, чтобы вы увезли ее». А он смеется и говорит: «А у меня забрали лошадь!» Сердце у Скарлетт упало: последняя надежда покидала ее. Какая же она дура, как она не подумала о том, что отступающая армия, конечно, уведет с собой всех оставшихся в городе лошадей и заберет все повозки! Оглушенная этой мыслью, она на какой‑то миг перестала даже слышать, что говорит Присси, но тут же овладела собой.

— А он тогда говорит: «Скажи мисс Скарлетт — пусть не тревожится. Я украду для нее лошадь, пусть хоть последнюю во всей армии». И еще он так сказал: «Мне не впервой красть лошадей. Скажи ей: я добуду лошадь, даже если в меня будут стрелять». Потом опять засмеялся и говорит: «Ну, беги домой!» А тут опять ка‑ак: бу‑ум! И я чуть не упала на дорогу, а он говорит, не надо пугаться, это наши жентмуны жгут арт.., аре.., ну, чтоб не достались янки, и…

— Так он придет? И пригонит лошадь?

— Вроде так.

Скарлетт с облегчением перевела дух. Если есть хоть малейшая возможность достать лошадь, он достанет. На то он и Ретт Батлер. И она простит ему все его прегрешения, если он вызволит ее отсюда. Бежать! И раз с ними будет Ретт Батлер, ей нечего бояться. Ретт не даст их в обиду. Благодарение небу, что есть на свете Ретт! Забрезжившая надежда на спасение заставила ее вернуться к насущным делам.

— Разбуди Уэйда, одень его и собери нам всем немного вещей в дорогу. Уложи все в маленький сундучок. И не говори мисс Мелани, что мы уезжаем. Пока молчи. Заверни ребенка в две мохнатые простыни и не забудь уложить его пеленки.

Присси все еще цеплялась за ее юбку и выкатывала белки глаз. Скарлетт отпихнула ее, высвободила юбки.

— Живо! — прикрикнула она, и Присси, как испуганный кролик, шмыгнула за дверь.

Скарлетт понимала, что надо пойти успокоить Мелани, которая, верно, сходит с ума от страха, слыша этот чудовищный непрекращающийся грохот, видя полыхающее в небе зарево. Ей, должно быть, чудится, что настал конец света.

Но Скарлетт все еще не могла заставить себя переступить порог этой комнаты. Она спустилась вниз и решила упаковать фарфор и кое‑какое серебро, которые мисс Питтипэт не взяла с собой, уезжая в Мейкон. Но у нее так дрожали руки, что в столовой она уронила на пол три тарелки, и они разбились вдребезги. Она выбежала на веранду послушать, не едет ли Ретт, вернулась в столовую, уронила серебро, и оно со звоном рассыпалось по полу. Она роняла все, за что бы ни взялась. Зацепилась за лоскутный коврик и полетела на пол, но тут же вскочила, даже не почувствовав боли от ушиба. Она слышала, что Присси носится наверху по комнатам как угорелая, и это бесило ее, потому что она сама столь же бессмысленно бегала взад‑вперед.

В десятый раз выглянув на веранду, она не вернулась в столовую продолжать свое никчемное занятие, а опустилась на ступеньки. Она была просто не в состоянии ничего упаковать! Не в состоянии ничего делать! Оставалось только сидеть и ждать появления Ретта, слыша, как отчаянно колотится сердце. Прошли, казалось, часы, а его все не было. Наконец на дороге послышался негодующий скрип несмазанных колес и медленный неровный топот копыт. Почему он не торопится? Почему не пустит лошадь рысью?

Звуки стали слышны отчетливее, и Скарлетт, вскочив на ноги, окликнула Ретта. Она смутно видела, как он спрыгнул на землю с небольшой повозки, слышала, как скрипнула калитка, и он появился на дорожке. Он направился к ней, и теперь она уже хорошо видела его при свете лампы. Он был одет щегольски, словно собрался на бал: на нем был безукоризненного покроя белый полотняный костюм, серый муаровый, расшитый шелком жилет и в меру пышная гофрированная манишка. Широкополая шляпа была лихо сдвинута набекрень, за поясом виднелись два длинноствольных дуэльных пистолета с рукоятками, инкрустированными слоновой костью, и нечто тяжелое — видимо, патроны оттягивало карманы его сюртука.

В его упругой кошачьей походке было что‑то первобытно‑дикарское, и посадкой красивой головы он походил на вождя какого‑то языческого племени. Эта страшная ночь, вогнавшая Скарлетт в панику, подействовала на него как глоток хмельного вина. В смуглом лице притаилась хорошо скрытая от глаз беспощадность, которая напугала бы Скарлетт, будь она более проницательна и умей читать, в его взгляде.

В темных глазах Ретта плясали веселые искорки, словно веет происходившее сильно его забавляло, словно адский грохот и зловещее зарево могли напугать только детишек. Когда он поднялся на веранду, Скарлетт подалась вперед навстречу ему — зеленые глаза ее лихорадочно горели на бледном лице.

— Добрый вечер, — сказал он, как всегда манерно растягивая слова, и, сняв шляпу, отвесил ей элегантный поклон. — Отличная погода, не правда ли? Я слышал, вы собираетесь в дорогу?

— Если вы будете насмехаться, я не стану с вами разговаривать, — произнесла она дрожащим голосом.

— Да вы, никак, напуганы? Я просто не верю своим глазам! — Изобразив на лице крайнее удивление, он улыбнулся так, что Скарлетт захотелось спихнуть его с лестницы.

— Да, я напугана! До смерти напугана. И если бы господь и обделил вас мозгами, вы бы испугались тоже. Но у нас нет времени для болтовни. Надо убираться отсюда.

— Я к вашим услугам, мадам. Но куда предполагаете вы направиться? Меня привело сюда обыкновенное любопытство — интересно было узнать, куда вы собрались? Вы не можете поехать ни на север, ни на юг, ни на восток, ни на запад. Повсюду янки. Только одна дорога из города ими пока еще не захвачена, и по этой дороге отступает армия. Но и эта дорога недолго будет в наших руках. Кавалерия генерала Ли ведет арьергардные бои под Рафэнд‑Реди, стараясь удержать дорогу до тех пор, пока вся армия не отойдет. Если вы последуете по этой дороге за армией, у вас тут же отберут лошадь, и хотя это животное не многого стоит, мне не так‑то просто было его украсть. Так куда же вы направляетесь?

Она стойла, вся дрожа, и слушала его, но слова почти не доходили до ее сознания. Однако, когда он задал свой вопрос, что‑то прояснилось у нее в голове, и она внезапно поняла, что на протяжении всего этого злосчастного дня знала, куда ей надо уехать. Только туда.

— Я поеду домой, — сказала она.

— Домой? Вы хотите сказать — в Тару?

— Да, да! В Тару! О, Ретт, нам надо спешить!

Он посмотрел на нее так, словно сомневался, в своем ли она уме.

— В Тару? Бог с вами, Скарлетт! Вы что, не знаете, что под Джонсборо целый день шли бои? На пространстве в десять миль вдоль дороги, от Раф‑энд‑Реди вплоть до самого Джонсборо и даже на улицах, города! Янки, может быть, уже орудуют в Таре сейчас, а может быть, и во всем графстве. Достоверно никому не известно, где они, но во всяком случае, где‑то там, рядом. Вам нельзя ехать домой. Вы напоретесь прямо на армию янки!

— Я хочу домой! — воскликнула она. — И поеду! Поеду!

— Вы просто дурочка! — решительно, грубо сказал он. — Не можете вы ехать в этом направлении. Если даже вы не напоретесь на янки, в лесах полно бродяг и дезертиров из обеих армий. И часть наших войск еще продолжает отступать от Джонсборо. Они, как и янки, не постесняются забрать у вас лошадь. Вам остается только одно: ехать по следам нашей отступающей армии и молят бога, чтобы никто не заметил вас под покровом ночи. А в Тару вам нельзя. Даже если вы туда доберетесь, там, скорее всего, найдете только пепелище. Я не позволю вам ехать домой. Это безумие.

— Нет, я поеду домой! — закричала она, и голос ее сорвался. — Я поеду домой! Вы не можете мне помешать! Я поеду домой! Я хочу к маме! Я убью вас, если вы будете мне мешать! Я хочу домой!

Страшное напряжение этих суток прорвалось наружу истерическими рыданиями, слезы ярости и страха катились по ее лицу. Она замолотила кулаками по его груди, вскрикивая снова и снова:

— Я хочу домой! Домой! Я пойду пешком! Всю дорогу! И вдруг почувствовала себя в его объятьях — мокрая щека прижата к его крахмальной манишке, усмиренные кулаки притиснуты к его груди. Его руки нежно, успокаивающе гладили ее растрепанные волосы, голос тоже звучал нежно. Так мягко, так нежно, без тени насмешки, словно это был голос не Ретта Батлера, а какого‑то совсем незнакомого ей большого, сильного мужчины, от которого так знакомо пахло бренди, табаком и лошадьми — совсем как от Джералда.

— Ну полно, полно, дорогая, — ласково говорил Ретт. — Не плачьте. Вы поедете домой, моя маленькая храбрая девочка. Вы поедете домой. Перестаньте плакать.

Она почувствовала какое‑то легкое прикосновение к своим волосам и смятенно подумала, что, верно, он коснулся их губами. Она хотела бы никогда не покидать его объятий — они были так надежны, так нежны. Под защитой этих сильных рук с ней не может приключиться никакой беды.

Достав из кармана платок, он утирал ей слезы.

— Ну, а теперь высморкайтесь, как настоящая пай‑девочка, — приказал он, а глаза его улыбались. — И скажите мне, что надо делать. Мешкать нельзя.

Она послушно высморкалась, но ее все еще трясло, и она не могла собраться с мыслями. Заметив, как дрожат ее губы и какой беспомощный подняла она на него взгляд, он начал распоряжаться сам.

— Миссис Уилкс только что разрешилась от бремени? Брать ее с собой опасно, опасно везти двадцать пять миль в тряской повозке. Лучше Оставить ее с миссис Мид.

— Миды уехали. Я не могу ее оставить.

— Решено. Значит — в повозку. Где эта маленькая черная балбеска?

— Наверху, укладывает сундук.

— Сундук? В эту повозку нельзя впихнуть никакой сундук. Вы и сами‑то там едва поместитесь, да и колеса могут отлететь. Позовите девчонку и скажите, чтобы она взяла самую маленькую пуховую перинку, какая сыщется в доме, и отнесла в повозку.

Но Скарлетт еще никак не могла найти в себе силы сдвинуться с места. Ретт крепко взял ее за плечо, и ей показалось, что излучаемая им жизненная сила переливается в ее тело. О, если бы они могла быть такой хладнокровной, такой беспечной, как он! Он подтолкнул ее к холлу, но она не двинулась, все так же беспомощно глядя на него. Губы его насмешливо искривились:

— Где же та героическая молодая леди, которая заверяла меня, что не боится ни бога, ни черта?

Внезапно он расхохотался и выпустил ее плечо. Уязвленная, она бросила на него, ненавидящий взгляд.

— Я не боюсь, — сказала она.

— Боитесь, боитесь. Того и гляди, упадете в обморок, а у меня нет При себе нюхательных солей.

Не найдясь что ответить, она от беспомощности сердито топнула ногой, молча взяла лампу и стала подниматься по лестнице. Он шел за ней следом, и она слышала, как он тихонько посмеивался про себя, и это заставило ее распрямить плечи. Она прошла в детскую и увидела, что Уэйд, полуодетый, сидит скорчившись на коленях Присси и тихонько икает. А Присси скулит. На кровати Уэйда лежала маленькая перинка, и Скарлетт велела Присси снести ее вниз и положить в повозку. Присси спустила ребенка с коленей и отправилась выполнять приказ. Уэйд побрел следом за ней и, заинтересовавшись происходящим, перестал икать.

— Идемте, — сказала Скарлетт, подходя к двери спальни Мелани, и Ретт последовал за ней с шляпой в руке.

Мелани лежала тихо, укрытая простыней до подбородка. На белом, словно неживом, лице просветленно сияли запавшие, обведенные темными кругами глаза. Мелани не выказала удивления, увидав входящего к ней в спальню Ретта. Она восприняла это как должное и попыталась даже слабо улыбнуться, но улыбка угасла, едва тронув губы.

— Мы едем ко мне домой, в Тару, — быстро заговорила Скарлетт. — Янки подходят. Ретт отвезет нас. Другого выхода нет, Мелли.

Мелани попыталась кивнуть и показала на младенца. Скарлетт взяла на руки крошечное тельце и завернула в мохнатую простыню. Ретт шагнул к постели.

— Постараюсь не причинить вам боли, — сказал он тихо, подтыкая под нее простыню. — Сможете вы обнять меня за шею?

Мелани подняла было руки, но они бессильно упали. Ретт наклонился, просунул одну руку под плечи Мелани, другую — под колени и осторожно поднял ее. Мелани не вскрикнула, но Скарлетт видела, как она закусила губу и еще больше помертвела. Скарлетт высоко подняла лампу, освещая Ретту дорогу, и тут рука Мелани сделала слабое движение в направлении стены.

— В чем дело? — мягко спросил Ретт.

— Пожалуйста, — прошептала Мелани, пытаясь указать на что‑то, — Чарльз.

Ретт внимательно поглядел на нее, думая, что она бредит, но Скарлетт поняла и внутренне вскипела. Мелани хотела взять с собой дагерротипный портрет Чарльза, висевший на стене под его саблей и пистолетом.

— Пожалуйста! — снова зашептала Мелани. — И саблю.

— Хорошо, хорошо, — сказала Скарлетт и, посветив Ретту, пока он осторожно спускался с лестницы, вернулась в спальню и сняла со стены саблю и портупею с пистолетом в кобуре. Нести все это вместе с младенцем и лампой было не очень‑то с руки. Как похоже на Мелани: сама еле дышит, янки, того и гляди, ворвутся в город, а у нее первая забота — о вещах Чарльза!

Снимая дагерротип со стены, Скарлетт скользнула взглядом по лицу Чарльза. Его большие карие глаза смотрели на нее с портрета, и она приостановилась на миг, с любопытством вглядываясь в его черты. Этот человек был ее мужем и несколько ночей делил с ней ложе, и она родила ему ребенка с таким же кротким взглядом больших карих глаз. И все же она почти не помнила его лица.

Младенец у нее на, руках выпростал крошечные кулачки и тихонько захныкал, и она наклонилась к нему. Впервые до ее сознания дошло, что этот ребенок — сын Эшли, и внезапно со всей страстью; на какую еще было способно ее истерзанное существо, она возжелала, чтобы это был ее ребенок — ее ребенок и Эшли.

Присси вприпрыжку взбежала по лестнице. Скарлетт передала ей младенца, и они стали торопливо спускаться одна за другой, а лампа отбрасывала на стену их странно колеблющиеся тени. В холле Скарлетт увидела чепец, поспешно нахлобучила его себе на голову и завязала ленты под подбородком. Этот траурный чепец Мелани был не совсем впору Скарлетт, но припомнить, где ее собственная шляпа, Скарлетт не могла.

Она вышла из дома, взяла лампу и спустилась с веранды, стараясь, чтобы сабля не била ее по ноге. Мелани, вытянувшись, лежала на дне повозки и рядом с ней — Уэйд и закутанный в простыню младенец. Присси забралась в повозку и взяла младенца на руки.

Повозка была тесная, с низкими бортиками. Колеса как‑то странно кривились внутрь, и казалось, они вот вот соскочат с осей.

Скарлетт поглядела на лошадь, и сердце ее упало. Это было жалкое, изнуренное создание. Лошадь стояла, низко свесив голову. Спина у нее была стерта упряжью в кровь, и, услышав ее дыхание, Скарлетт подумала, что ни одна здоровая лошадь так дышать не может.

— Не слишком шикарный выезд, да? — с усмешкой заметил Ретт. — Как бы она не пала в оглоблях. Но ничего лучшего я раздобыть не мог. Когда‑нибудь я расскажу вам, слегка, конечно, все приукрасив, где и как я ее украл и как в меня едва не всадили пулю. Только неизменная преданность вам могла подвигнуть меня в моем почтенном возрасте сделаться конокрадом, да к тому же польститься на эту клячу. Позвольте помочь вам подняться в экипаж.

Он взял у нее лампу и поставил на землю. Козлы представляли собой просто узкую доску, положенную поперек повозки. Ретт поднял Скарлетт на руки и посадил на эту доску. Как чудесно быть мужчиной, да еще таким сильным, как Ретт, подумала Скарлетт, оправляя юбки. Когда Ретт был рядом, она ничего не боялась: ни пожаров, ни взрывов, ни янки.

Он взобрался на козлы рядом с ней и взял вожжи.

— Ох, постойте! — воскликнула она. — Я забыла запереть парадную дверь.

Ретт расхохотался и хлестнул лошадь вожжой.

— Чему вы смеетесь?

— Смеюсь над вами — вы хотите преградить путь янки с помощью замка? — сказал он, и лошадь медленно, неохотно тронулась с места. Оставленная лампа продолжала гореть, отбрасывая на землю желтое пятно света, которое все уменьшалось и уменьшалось по мере того, как их повозка удалялась от дома.

Ретт гнал по Персиковой улице на запад свою заморенную клячу: повозку немилосердно трясло на колдобинах, и у Мелани порой вырывались сдавленные стоны. Темные, молчаливые дома маячили где‑то по обеим сторонам улицы, темные ветви деревьев сплетались над головой. Светлые столбы изгородей, словно могильные надгробья, неясно белея, выступали из темноты. Узкая улица казалась уходящим во мрак туннелем, но сквозь густой лиственный шатер над головой просвечивали грозные багровые сполохи, и черные пятна теней, словно обезумевшие призраки, метались по земле. Все явственней и явственней становился запах дыма, а с жарким дуновением ветра все слышней делались долетавшие из центра города, как из преисподней, крики, глухой грохот армейских фургонов и тяжелый топот марширующих ног. Когда Ретт, натянув вожжи, свернул на другую улицу, новый оглушительный взрыв потряс воздух и чудовищный язык пламени и дыма взвился на западном краю неба.

— Должно быть, взорвался последний вагон с боеприпасами, — спокойно произнес Ретт. — Почему они не угнали его сегодня утром, идиоты! Времени было предостаточно. Что ж, тем хуже для нас. Я рассчитывал, отклонившись от центра города, проехать подальше от пожарищ и всего этого пьяного сброда на Декейтерской улице и, не подвергая вас опасности, выбраться из города юго‑западной окраиной. Но нам так или иначе придется пересечь где‑то улицу Мариетты, а, насколько я понимаю, взрыв произошел неподалеку оттуда.

— Нам что же — нужно будет пробиваться сквозь огонь? — дрожащим голосом спросила Скарлетт.

— Надеюсь, нет, если поторопимся, — сказал Ретт, соскочил с повозки и скрылся в глубине какого‑то двора. Он вернулся оттуда с отломанной от дерева веткой, которой принялся безжалостно погонять лошадь. Животное припустилось неровной рысцой, хриплое дыхание с шумом вырывалось у него из ноздрей, повозку швыряло из стороны в сторону, и всех ехавших в ней подбрасывало, как кукурузные зерна на раскаленной сковороде. Заплакал младенец. Присси и Уэйд заревели во всю мочь, больно стукаясь о края повозки. Но Мелани не издала ни звука.

Когда они уже подъезжали к улице Мариетты, деревья поредели, и от объятых огнем зданий и бушевавшего в вышине пламени на улице стало светло, как днем, а пляшущие тени метались, словно разодранные бурей паруса тонущего корабля.

У Скарлетт от страха зуб на зуб не попадал, но сама она этого даже не замечала. Ее трясло как в ознобе, хотя жар полыхал ей в лицо. Ад разверзся, и если бы дрожащие ноги ей повиновались, она выскочила бы из повозки и с визгом бросилась бы обратно во мрак, обратно под спасительную крышу дома мисс Питтипэт. Она теснее прижалась к Ретту, вцепилась трясущимися пальцами в его рукав и молча всматривалась в его лицо, ожидая хоть слова ободрения. В алых отблесках огня профиль Ретта — красивый, жесткий, насмешливый — вырисовывался четко, как на античных монетах. Когда она прижалась к нему, он обернулся, и блеск его глаз обжег ее, испугал, как вырвавшееся наружу пламя. Скарлетт казалось, что он полон какого‑то презрительного и бесшабашного ликования, словно все происходящее доставляет ему только радость и он с упоением спешит навстречу аду, к которому они с каждой минутой приближались.

— Держите, — сказал он, вытаскивая один из двух заткнутых у него за пояс длинностволых пистолетов, — и если только кто‑нибудь — белый ли, черный ли — приблизится с вашей стороны к повозке и попробует остановить лошадь, стреляйте в него, а разбираться будем потом. Только упаси вас бог — не подстрелите при этом нашу клячу.

— Я… У меня есть оружие, — прошептала Скарлетт, сжимая в руке лежавший у нее на коленях пистолет и твердо зная, что даже перед лицом смерти побоится спустить курок.

— Есть оружие? Откуда вы его взяли?

— Это Чарльза.

— Чарльза?

— Ну да, Чарльза — моего мужа.

— А у вас в самом деле был когда‑то муж, малютка? — негромко проговорил Ретт и рассмеялся.

Хоть бы уж он перестал смеяться! Хоть бы скорее увез ИХ отсюда!

— А откуда же, по‑вашему, у меня ребенок? — с вызовом спросила она.

— Ну, муж — это не единственная возможность…

— Замолчите и поезжайте быстрей! Но он внезапно натянул вожжи, почти у самой улицы Мариетты, возле стены еще не тронутого огнем склада.

— Скорей же! — Это было единственное, о чем она могла думать: — Скорей! Скорей!

— Солдаты! — произнес он.

Они шли по улице Мариетты, мимо пылающих зданий, шли походным строем, насмерть измученные, таща как попало винтовки, понуро опустив головы, уже не имея сил прибавить шагу, не замечая ни клубов дыма, ни рушащихся со всех сторон горящих обломков. Шли ободранные, в лохмотьях, неотличимые один от другого, солдаты от офицеров, — если бы у последних обтрепанные поля шляп не были пришпилены к тулье кокардой армии конфедератов. Многие были босы, у кого голова в бинтах, у кого рука. Они шли, не глядя по сторонам, безмолвные как привидения, и лишь топот ног по мостовой нарушал тишину.

— Поглядите на них внимательно, — услышала Скарлетт голос Ретта. — Потом будете рассказывать своим внукам, что видели арьергард Нашей Великой Армии в момент ее отступления.

Внезапно она почувствовала к нему острую ненависть — такую всепоглощающую, что на какой‑то миг это чувство заглушило даже страх — жалкий, презренный страх, как показалось ей в эту минуту. Она знала, что и ее собственная безопасность, и безопасность всех остальных — тех, кто там, у нее за спиной в этой повозке, — в его руках, и только в его, и все же она не могла не испытывать к нему ненависти за издевательские слова об этих несчастных в лохмотьях. Промелькнула мысль о мертвом Чарльзе, об Эшли, который, быть может, тоже уже мертв, о всех веселых, храбрых юношах, гниющих в наспех вырытых могилах, и она забыла, что сама когда‑то называла их про себя дураками. Она не произнесла ни слова, только в бессильном бешенстве поглядела на Ретта, и взгляд ее горел ненавистью и презрением.

Уже проходили последние ряды колонны, когда какая‑то маленькая фигурка с волочащейся по земле винтовкой покачнулась и стала, глядя вслед уходящим. Скарлетт увидела отупевшее от усталости лицо, бессмысленное, как у лунатика. Солдат был не выше ее ростом — не больше, казалось, своей винтовки. И лицо — безусое, перепачканное грязью. «Лет, верно, шестнадцать, — пронеслось у Скарлетт в уме, — верно, из внутреннего охранения, а может, просто сбежавший из дому школьник».

Она продолжала наблюдать за ним, и в этот миг у мальчишки подогнулись колени и он повалился ничком на землю. Двое мужчин молча вышли из последнего ряда колонны и направились к нему. Один — высокий, худой, с черной бородой почти до пояса — все так же молча протянул свою винтовку и винтовку упавшего другому. Затем наклонился и с ловкостью фокусника закинул тело мальчишки себе на плечо. Не спеша, чуть согнувшись под своей ношей, он зашагал следом за удалявшимся отрядом, а мальчишка яростно выкрикивал, точно рассерженный ребенок:

— Отпусти меня, черт бы тебя побрал! Отпусти меня! Я могу идти!

Бородатый не произнес ни слова в ответ и вскоре скрылся за поворотом дороги.

Ретт сидел неподвижно, опустив вожжи, и глядел им вслед. Смуглое лицо его было странно задумчиво. Внезапно раздался треск рушащихся бревен, и узкий язык пламени взвился над кровлей склада, в тени которого стояла их повозка. Огненные вымпелы и стяги торжествующе взвились к небу у них над головой. Дым разъедал ноздри, Уэйд и Присси раскашлялись. Младенец чуть слышно посапывал.

— Боже милостивый, Ретт! Вы что — совсем рехнулись? Чего мы стоим? Гоните! Гоните же скорей!

Ретт, не отвечая, безжалостно хлестнул лошадь хворостиной, и она рванулась вперед. Повозка, дико раскачиваясь из стороны в сторону, опять затряслась по улице Мариетты, пересекая ее наискось. Перед ними открылся недлинный, узкий, похожий на огненное ущелье проулок, который вел к железнодорожным путям. Все здания по обеим его сторонам горели, и повозка ринулась туда. Их обдало испепеляющим жаром, ослепило сверканием тысячи раскаленных солнц, оглушило чудовищным треском и грохотом. Какие‑то, подобные вечности, мгновения они находились в центре огненного вихря, затем внезапно их снова обступил полумрак.

Когда они неслись по горящей улице и с грохотом пересекали железнодорожное полотно, Ретт молча, размеренно нахлестывал лошадь. Лицо его было сосредоточенно и замкнуто, мысли, казалось, бродили где‑то далеко. И невеселые, как видно, были это мысли — так ссутулились его широкие плечи, так твердо были сжаты челюсти. Жаркий пот струями стекал со лба и щек, но он его словно не замечал.

Он свернул в какую‑то боковую улочку, затем в другую, и повозка так пошла колесить из одного узкого проулка в другой, что Скарлетт совершенно утратила всякое представление о том, где они находятся, а рев пожара замер уже далеко позади. И по‑прежнему Ретт не произносил ни слова. Только размеренно, методично нахлестывал лошадь. Багровые сполохи огня гасли в небе, и путь беглецов уходил в такой мрак, что Скарлетт рада была бы услышать от Ретта хоть единое слово — даже насмешливое, даже язвительное, обидное. Но он молчал.

Ладно, пусть молчит — все равно она благословляла небо за то, что он здесь и она под его защитой. Хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между нею и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперед.

— О, Ретт! — прошептала она, сжимая его руку. — Что бы мы делали без вас! Какое счастье, что вы не в армии!

Он повернулся и посмотрел ей в глаза — посмотрел так, что она выпустила его руку и невольно отшатнулась. В его взгляде не было больше насмешки. Только откровенная злоба и что‑то похожее на растерянность. Потом презрительная усмешка искривила его рот, и он отвернулся. Еще долгое время они продолжали ехать в полном молчании, подскакивая на рытвинах, и лишь жалобное попискивание младенца и сопение Присси нарушали тишину, пока Скарлетт, потеряв терпение, не ущипнула служанку со всей мочи, отчего та дико взвизгнула и испуганно примолкла.

Наконец Ретт круто свернул куда‑то вправо, и вскоре они выехали на широкую, довольно ровную дорогу. Неясные очертания, каких‑то строений стали попадаться все реже и реже, а за ними по обеим сторонам темной стеной стоял лес;

— Вот мы и выбрались из города, — сухо сказал Ретт, натягивая вожжи. — Это основная дорога на Рафэнд‑Реди.

— Так поехали же скорей! Не останавливайтесь!

— Пусть это животное немного передохнет, — сказал Ретт и, повернувшись к Скарлетт, спросил с расстановкой выговаривая слова: — Вы твердо решились на этот безумный шаг, Скарлетт?

— На какой?

— Вы no‑прежнему хотите пробираться домой? Это же самоубийство. Между вами и Тарой находится армия янки и кавалерия Стива Ли.

О, великий боже! Уж не хочет ли он теперь, после всех чудовищных испытаний, через которые она прошла, отступиться от нее и не везти домой?

— Да, да, конечно, хочу! Ретт, умоляю, поехали скорее! Лошадь не так уж устала.

— Обождите. Ехать по этой дороге до самого Джонсборо нельзя. Она идет вдоль железнодорожного пути. А за железную дорогу к югу от Раф‑энд‑Реди весь день сегодня шли бои. Вы знаете какие‑нибудь другие дороги, небольшие проселки, тропы, которыми можно миновать Раф‑энд‑Реди и Джонсборо?

— Знаю! — обрадованно воскликнула Скарлетт. — Не доезжая до Раф‑энд‑Реди есть проселок, он ответвляется от главной дороги на Джонсборо и тянется дальше на много миль. Мы часто катались там верхом. Эта дорога выводит прямо к усадьбе Макинтошей, а оттуда всего миля до Тары.

— Ну что ж. Может быть, вам удастся объехать Раф‑энд‑Реди стороной. Генерал Стив Ли целый день прикрывал там отступление. Возможно, янки еще и не прорвались туда. Может быть, вам повезет и вы проскользнете, если солдаты Ли не отберут у вас лошадь.

— Мне… Я проскользну?

— Да, вы. — Голос его звучал резко.

— Но, Ретт.., а вы… Разве вы не отвезете нас?

— Нет. Здесь я вас покидаю.

Не веря своим ушам, она в растерянности поглядела вокруг — на сумрачное, лиловато‑синее небо позади, на темные стволы деревьев, обступавшие их, словно тюремная стена, со всех сторон, на испуганные фигуры в повозке и — на него. Может быть, она не в своем уме? Или ослышалась?

А он теперь уже откровенно усмехался. Она видела, как белеют в полумраке его зубы, а в глазах блеснула привычная насмешка.

— Вы нас покидаете? Куда же.., куда вы уходите?

— Я ухожу вместе с армией, моя дорогая.

Она перевела дух — с досадой, но и с облегчением. Нашел время шутить! Ретт — в армии! Не он ли вечно насмехался над дураками, которые позволили увлечь себя барабанным боем и трескучей болтовней ораторов и сложили голову на поле боя, чтобы те, кто поумнее, могли набивать себе карманы!

— Так бы, кажется, и задушила вас — зачем вы меня пугаете! Ну, поехали!

— Я вовсе не шучу, моя дорогая. И я очень огорчен, Скарлетт, что вы так дурно восприняли мой героический порыв. Где же ваш патриотизм и ваша преданность нашему Доблестному Делу? Я даю вам возможность напутствовать меня: «Возвращайтесь со щитом или на щите!» Но поспешите, ибо я должен еще произнести небольшой, исполненный благородной отваги спич, прежде чем отбыть на поле брани.

Его тягучая речь резала ей слух. Он издевается над ней! Но вместе с тем она почему‑то чувствовала, что он издевается и над собой тоже. О чем это он толкует? Патриотизм.., со щитом или на щите.., поле брани? Не всерьез же он все это говорит? Не может же он так беспечно заявлять о том, что хочет покинуть ее здесь, на этой темной дороге, покинуть вместе с новорожденным младенцем, с женщиной, которая, быть может, вот‑вот умрет, с дурой‑негритянкой и насмерть перепуганным ребенком и предоставить ей самой тащить их всех по полям сражений, где кругом янки, и дезертиры, и стрельба, и бог весть что еще?

Когда‑то, шестилетней девчонкой, она однажды свалилась с дерева — упала плашмя, прямо на живот. Она и сейчас еще помнит это ужасное мгновение, пока к ней не возвратилась способность дышать. И вот теперь она смотрела на Ретта и вдруг ощутила то же самое: перехватило дыхание, закружилась голова.., оглушенная, она ловила воздух ртом.

— Ретт! Вы шутите?

Она вцепилась в его локоть и почувствовала, как слезы капают у нее из глаз на скрюченные пальцы. Он взял ее руку и слегка прикоснулся к ней губами.

— До конца верны себе в своем эгоизме, моя дорогая? Все мысли только о собственной драгоценной шкуре, а не о нашей славной Конфедерации? Подумайте о том, как вдохновит наши доблестные войска мое внезапное появление в их рядах в последнюю решающую минуту! — Голос его звучал вкрадчиво и ехидно.

— О, Ретт! — всхлипнула она. — Как можете вы так поступать со мной? Почему вы покидаете меня?

— Почему? — Он беспечно рассмеялся. — Возможно, из‑за проклятой чертовой сентиментальности, которая таится в каждом из нас, южан. А возможно.., возможно, потому, что мне стыдно. Как знать!

— Стыдно? Разумеется, вы должны сгорать со стыда! Бросить нас здесь одних, беспомощных…

— Дорогая Скарлетт! Уж вы‑то не беспомощны! Человек столь себялюбивый и столь решительный ни в каком положении не окажется беспомощным. Я не позавидую тем янки, которые попадутся на вашем пути.

Он соскочил на землю — Скарлетт в испуге смотрела на него онемев — и подошел к повозке с того края, где сидела она.

— Слезайте! — приказал он.

Она молча смотрела на него во все глаза. Он грубо взял ее под мышки и, приподняв с козел, опустил на землю рядом с собой. Затем решительно потянул прочь от повозки в сторону. Она чувствовала, как песок и камешки, набившиеся в туфли, больно колют ей ступни. Душная тишина ночи обволакивала ее, как в тяжком сне.

— Я не стану просить вас ни понять меня, ни простить. Мне, в общем‑то, безразлично, будет ли это доступно вашему пониманию, так как я сам никогда не пойму и не прощу себе этого идиотского поступка. Меня бесит мое еще не изжитое до конца донкихотство. Но наш прекрасный Юг нуждается сейчас в каждом мужчине. Ведь кажется, именно так заявил наш отважный губернатор Браун? Впрочем, это не важно. Я ухожу на войну. — Внезапно он расхохотался — звонко, от души, разбудив эхо в глубине темного леса. — «Тебя любить не мог бы я столь сильно, когда б превыше не любил я Честь». note 6 Очень подходящие к случаю слова, не так ли? И уж конечно, лучше всего, что я мог бы придумать сам в такую, как сейчас, минуту. Ведь я люблю вас, Скарлетт, невзирая на то, что сказал вам когда‑то ночью, месяц назад, у вас на веранде.

В медлительной речи его звучала ласка, и его теплые, сильные руки сжали ее голые локти.

— Я люблю вас, Скарлетт, потому что мы с вами такие родственные души. Мы оба отступники, моя дорогая, и низкие себялюбцы. Плевать мы хотели на все на свете — лишь бы нам самим было хорошо, а там пропади все пропадом.

Его голос продолжал долетать до нее из мрака, она слышала слова, но они звучали бессмысленно. Ее усталый мозг старался воспринять жестокую истину — Ретт покидает ее здесь, оставляет на произвол янки. В мозгу стучало: «Он покидает меня: Он покидает меня». Но мысль эта не пробуждала в ней никаких эмоций.

А потом она почувствовала его руки вокруг своей талии, вокруг своих плеч, ощутила твердые мускулы его бедер, и пуговицы его сюртука впились ей в грудь. Жаркая тревожная волна поднялась со дна ее души, сметая все, заставляя забыть, где она и что с ней происходит. Она почувствовала, что слабеет, что беспомощна, как тряпичная кукла, в его руках, а эти руки были так успокоительно надежны.

— Вы не хотите изменить своего решения? Помните, о чем я говорил вам месяц назад? Опасность, близость смерти — что еще может придать такую остроту ощущениям? Будьте же настоящей патриоткой, Скарлетт. Сумейте дать сладостные воспоминания вашему воину, посылая его на смерть.

Он целовал ее. Она чувствовала шершавость его усов на своих губах, его поцелуй был долгим, неспешным, его горячие губы медлили, прильнув к ее губам, словно впереди у него была еще целая ночь, Чарльз никогда не целовал ее так. И никогда от поцелуев Тарлтонов или братьев Калвертов не творилось с ней такого: ее обдавало то жаром, то холодом, колени у нее слабели и ноги подкашивались. Он слегка отклонил ее назад, и его губы скользнули по ее шее ниже, туда, где вырез лифа был застегнут тяжелой камеей.

— Радость моя, — шептал он. — О, моя радость! Как в тумане, возникли перед ней на мгновение неясные очертания повозки, и она услышала тоненький дрожащий голосок Уэйда:

— Мама! Мне страшно!

Резкий, холодный луч здравого смысла внезапно вспыхнул в ее усталом, затуманенном мозгу, и в памяти сразу воскресло то, что на какой‑то миг изгладилось из сознания: ей тоже страшно, безумно страшно, а Ретт покидает ее, негодяй, подлец! И к тому же у него еще хватает наглости, стоя здесь, посреди дороги, оскорблять ее, делать ей гнусные предложения! Гнев, ненависть придали ей силы, и, резко оттолкнув его, она вырвалась из кольца объятий.

— Ох, ну и подлец же вы! — воскликнула она, в бессильном бешенстве тщетно стараясь припомнить все самые страшные ругательства, какими Джералд осыпал мистера Линкольна, или Макинтошей, или своих упрямых мулов, но никакие бранные слова не шли ей на ум. — Вы жалкий трус, мерзкое ничтожество! — И, не находя больше достаточно уничтожающих слов, она из последних сил ударила его с размаху по лицу, и удар пришелся по губам. Он отступил на шаг назад и поднес к губам руку.

— Вот как, — проговорил он, и с минуту они молча стояли в темноте, глядя друг на друга. Скарлетт слышала его тяжелое дыхание и свое — такое учащенное, словно она бежала бегом.

— Правду говорили про вас! Все говорили правду! Вы — не джентльмен!

— Слабо, моя дорогая, — произнес он, — очень слабо. Она понимала, что он снова смеется над ней, и эта мысль еще подхлестнула ее.

— Ступайте прочь! Прочь от меня! Уходите, слышите? Я не желаю вас больше видеть. Никогда. Я буду счастлива, если вас разорвет снарядом! На тысячи кусков! Я…

— Не утруждайте себя подробностями. Основная мысль ваша мне ясна. Когда я сложу голову на алтарь отечества, вам, боюсь, придется испытать легкий укол совести.

Он снова рассмеялся, повернулся и зашагал обратно к повозке. Там он остановился, и она слышала, как изменился его голос, когда он, как всегда почтительно и учтиво, обратился к Мелани:

— Миссис Уилкс!

Послышался испуганный лепет Присси:

— Господи боже, капитан Батлер! Мисс Мелли вот уж сколько лежит вся помертвелая!

— Она жива? Дышит?

— Да, сэр. Дышать‑то дышит.

— Так даже лучше для нее. Приди она в сознание, ей труднее было бы переносить боль. А ты получше позаботься о ней, Присси. Вот, возьми себе эту маленькую монетку. И если можешь, старайся не быть большей дурой, чем ты есть на самом деле.

— Да, сэр. Спасибо, сэр.

— Прощайте, Скарлетт.

Она знала, что он обернулся и смотрит на нее, но не проронила ни слова. Ненависть сковала ей язык. Послышался хруст камешков под его ногами, и на мгновение в полутьме проглянули очертания его широких плеч. И вот он скрылся из глаз. Какое‑то время до нее еще долетал звук его шагов. Затем и шаги замерли вдали. Она медленно побрела назад к повозке. Колени у нее подгибались.

Почему он ушел, скрылся во мраке, ушел на войну, которая уже проиграна, ушел туда, где царят безумие и хаос? Почему он ушел, он, Ретт, так любивший наслаждения, женщин, вино, добрую еду и мягкую постель, тонкое белье и щегольскую обувь? Он, презиравший Юг и всех идиотов, которые за него сражались? И вот теперь он сам избрал этот путь, чтобы шагать в своих надраенных сапогах по дорогам голода, ран, изнурительных переходов и опасностей, подстерегающих солдата на каждом шагу, как лязгающие зубами волки. А в конце этого пути стояла смерть. Он не должен был никуда уходить. Он богат, мог жить в довольстве, ничто ему не угрожало. Но он ушел и оставил ее одну в этой черной, слепой ночи, с притаившимися где‑то янки, одну, вдали от дома.

Теперь ей сразу пришли на память все те бранные слова, которые она хотела бросить ему в лицо, но было уже поздно. Она прислонилась головой к шее лошади и заплакала.

Поиск по сайту: