У. Голдман. Принцесса-невеста. Сажерук сидел на каменных ступенях и ждал

Сажерук сидел на каменных ступенях и ждал. Ему было не по себе, но, чего он боялся, он и сам не знал. Может быть, памятник за его спиной слишком откровенно напоминал ему о смерти? Смерти он боялся всегда, он представлял себе её тёмной и холодной, словно ночь без огня. Правда, было для него кое-что и пострашнее смерти, а именно — уныние. С тех пор как Волшебный Язык выманил его в этот мир, оно шло за ним по пятам, как вторая тень. Уныние, от которого руки и ноги делаются тяжёлыми, а небо — серым.

Мимо него по ступенькам скакал мальчик. Вверх-вниз, без устали, на лёгких ногах, с радостной улыбкой, как будто Волшебный Язык перенёс его прямиком в рай. Почему он так счастлив? Сажерук огляделся, посмотрел на узкие дома, бледно-жёлтые, розовые, цвета персика, на тёмно-зелёные ставни и крыши из красного кирпича, на олеандр, который пышно цвёл перед каменной оградой, словно его ветви пылали ярким пламенем, на кошек, гревшихся у тёплых стен. Фарид подкрался к одной из них, схватил за серую шерсть и посадил себе на колени, пусть та и запустила когти в его ногу.

— Ты знаешь, что здесь делают, чтобы кошки не слишком размножались? — Сажерук вытянул ноги и, прищурившись, смотрел на солнце. — Как только наступает зима, люди запирают своих кошек в доме, а для бродячих ставят перед дверью миски с отравленным кормом.

Фарид почесал кошку за острыми ушками. Его лицо оцепенело, на нём не осталось и следа блаженного счастья, благодаря чему оно ещё минуту назад казалось таким кротким. Сажерук быстро отвернулся. Зачем он это сказал? Ему мешало счастье на лице мальчика?

Фарид отпустил кошку и поднялся по ступеням к памятнику.

Сажерук всё ещё сидел, поджав ноги, когда вернулись двое их спутников. У Волшебного Языка в руках не было книги, он хмурился… а на его лбу были написаны угрызения совести.

Почему? С какой стати Волшебного Языка мучит совесть? Сажерук недоверчиво осмотрелся, сам не зная, что собирался увидеть. У Волшебного Языка все мысли всегда написаны на лице, он похож на вечно открытую книгу, страницы которой может читать кто угодно. А вот про его дочь этого не скажешь. Догадаться, что у неё на душе, не так легко. Но когда она сейчас приблизилась к нему, Сажеруку показалось, что в её глазах таилось что-то вроде заботы. Может быть, это было даже сострадание. Не относилось ли оно к нему самому? Что такого рассказал этот писака, чтобы девочка так на него смотрела?

Он поднялся на ноги и стряхнул пыль с брюк.

— У него больше не осталось ни одной книги, так? — сказал он, когда отец и дочь подошли к нему.

— Так. Они все украдены, — ответил Волшебный Язык. — Ещё несколько лет назад.

Его дочь не сводила глаз с Сажерука.

— Что ты так уставилась на меня, принцесса? — закричал он на неё. — Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?

Попал в точку. Сам того не желая. Он не собирался ничего угадывать, и уж тем более — правду. Девочка кусала губы, глядя на него по-прежнему со смесью заботы и сострадания.

Сажерук потрогал своё лицо, ощупал шрамы, навсегда прилипшие к его щекам, словно открытка: «Горячий привет от Басты». Ни на день он не мог забыть этого бешеного цепного пса Каприкорна, даже когда хотел.

«Это чтобы ты в будущем ещё больше нравился девушкам!» — прошипел Баста ему на ухо, прежде чем стереть его кровь с ножа.

— Будь ты проклят, трижды проклят! — Сажерук с такой яростью пнул ногой ближайшую стену, что ступня потом болела ещё несколько дней. — Ты рассказал этому писаке про меня! — накинулся он на Волшебного Языка. — И теперь даже твоя дочка знает обо мне больше, чем я сам! Ну ладно, выкладывай. В таком случае я тоже хочу это знать. Расскажи мне. Ведь ты сам много раз собирался мне это поведать. Баста вздёрнет меня на виселице, да? Он вытянет мне шею на целый аршин, он опутает меня верёвками, пока я не задохнусь и не окоченею, правда? Но разве это имеет какое-то значение? Ведь Баста теперь здесь. Сюжет изменился, история наверняка стала другой! Баста ничего не сможет мне сделать, как только ты вернёшь меня на моё законное место!

Сажерук сделал шаг в сторону Волшебного Языка, он хотел схватить его за горло, потрясти, ударить — за всё, что он ему сделал… Но между ними встала девочка.

— Перестань! Это не Баста! — крикнула она, отталкивая Сажерука. — Это кто-то другой из людей Каприкорна, кто-то, кто уже поджидает тебя. Они хотят убить Гвина, а ты приходишь ему на помощь, и за это они тебя убивают. И всё осталось по-старому! Однажды это случится, и ты этого никак не поправишь! Понял? Поэтому ты должен оставаться здесь, тебе нельзя возвращаться, никогда в жизни!

Сажерук пристально уставился на девочку, словно взглядом мог заставить её замолчать, но она выдержала его взгляд. Она даже попробовала схватить его за руку.

— Радуйся тому, что ты здесь! — пробормотала она, когда он отшатнулся от неё. — Здесь ты не стоишь у них на дороге. Ты можешь уйти далеко-далеко… — Её голос затих.

Возможно, она заметила слёзы в его глазах. Он с досадой вытер их рукавом. Он озирался, точно зверь, попавший в ловушку и ищущий выхода. Но выхода не было. Вперёд идти было некуда, и, что ещё хуже, не было никакого пути назад.

Поодаль, на автобусной остановке, стояли три женщины, они глазели на них с любопытством. Сажерук часто ловил на себе подобные взгляды, — всем было видно, что он какой-то нездешний. Чужой, навечно.

На другой стороне площади играли в футбол консервной банкой трое детей и пожилой мужчина, Фарид загляделся на них. Рюкзак Сажерука висел у него на тощих плечах, а к брюкам прилипло несколько кошачьих шерстинок. Он глубоко ушёл в свои мысли, ковыряя пальцами босых ног полоску между брусчаткой. Мальчик при первой возможности снимал кроссовки, которые купил ему Сажерук, он бегал босиком даже по горячему асфальту, привязав кроссовки к рюкзаку, как привязывают добычу охотники, собираясь домой.

Волшебный Язык тоже смотрел на играющих детей. Может быть, он подавал старику знак? Тот оставил детей одних и направился к ним. Сажерук попятился. По его спине пробежали мурашки.

— Мои внучата в восторге от ручной куницы, которую держит на цепи вот этот мальчик, — сказал подошедший старик.

Сажерук отступил ещё на шаг. Почему этот человек так смотрит на него? Он смотрел совсем не так, как женщины на автобусной остановке.

— Дети утверждают, что куница умеет показывать фокусы. А мальчик может глотать огонь. Можно, я приведу их сюда, чтобы они увидели вблизи, как это делается?

Мороз прошёл по коже Сажерука, хотя нещадно палило солнце. Как старик смотрел на него! Точно на собаку, которая давно уже от него сбежала и вот вернулась, пусть с поджатым хвостом и блохастой шерстью, но всё же это его собственная собака.

— Ерунда, никаких фокусов, — выдавил из себя Сажерук. — Смотреть тут совершенно не на что!

Он отпрянул ещё дальше, но старик шёл прямо на него, как будто невидимая нить связывала их.

— Мне очень жаль! — сказал он и поднял руку, словно хотел ощупать шрамы на лице Сажерука.

Тот наткнулся спиной на припаркованную машину. И вот старик стоял уже перед ним. Как он таращился на него…

— Убирайся! — Сажерук грубо оттолкнул его. — Фарид, подай мои вещи!

Мальчик вприпрыжку подбежал к нему. Сажерук выхватил у него из рук рюкзак и запихал туда куницу, не обращая внимания на клацанье острых зубов. Старик уставился на рожки Гвина. Быстрым движением Сажерук закинул рюкзак за плечо и попытался бочком проскользнуть мимо незнакомца.

— Пожалуйста… Я хочу с тобой просто побеседовать. — Старик преградил ему дорогу и схватил его за руку.

— А я — не хочу!

Сажерук постарался высвободиться. Костлявые пальцы старика оказались на удивление сильными, но ведь у него был нож, нож Басты. Он вытащил его из кармана, щёлкнул лезвием и приставил старику пониже подбородка. Его рука дрожала (ему никогда не доставляло радости угрожать кому-нибудь ножом), но старик всё же отпустил его.

И Сажерук побежал.

Он будто не слышал, как сзади его окликал Волшебный Язык. Он спасался бегством, что с ним случалось уже не раз. Он полагался на свои ноги, даже если не знал, куда они его в конце концов принесут. Деревня и шоссе остались позади, он прокладывал себе дорогу сквозь луговую траву, его поглотил горчично-жёлтый дрок, укрыла серебристая листва масличных деревьев… Подальше от домов, от асфальтированных дорог. В густых зарослях он всегда чувствовал себя в безопасности.

Только когда каждый вздох стал отдаваться болью в теле, Сажерук упал в траву за брошенной цистерной, в которой квакали лягушки и испарялась на солнце скопившаяся дождевая вода. Он лежал, тяжело дыша и прислушиваясь к биению собственного сердца, и смотрел в небо.

— Кто был этот старик?

Он вздрогнул и приподнялся. Перед ним стоял мальчик. Значит, он бежал за ним следом.

— Пошёл прочь! — выдохнул Сажерук. Мальчик присел среди полевых цветов. Они росли повсюду, голубые, жёлтые, красные. Цветочные чашечки были рассеяны по траве, как распылённая краска.

— На кой ты мне сдался! — заорал на него Сажерук.

Мальчик молчал. Он сорвал дикую орхидею и разглядывал её цветок. Она была похожа на шмеля, сидящего на цветочном стебле.

— Какой странный цветок! — пробормотал он. — Таких я ещё никогда не видел.

Сажерук сел и опёрся спиной на стенку цистерны.

— Ты ещё пожалеешь, что увязался за мной, — сказал он. — Я возвращаюсь. Ты догадываешься — куда.

Только когда он выговорил это, ему стало ясно: он принял решение. Уже давно. Он вернётся. Трусишка Сажерук вернётся в логово льва. Неважно, что говорил Волшебный Язык, неважно, что говорила его дочка… Он хотел лишь одного. Он всегда жаждал только одного. И если он не мог сделать это немедленно, то оставалась, по крайней мере, надежда, что когда-нибудь он всё же осуществит свою мечту.

Мальчик всё ещё был здесь.

— Ну, уходи же! Возвращайся к Волшебному Языку! Он позаботится о тебе.

Фарид по-прежнему невозмутимо сидел рядом, обхватив руками колени.

— Ты возвращаешься в деревню?

— Да! Туда, где живут дьяволы и демоны. Можешь мне поверить, таких мальчиков, как ты, они съедают на завтрак. После этого кофе кажется им гораздо вкуснее.

Фарид провёл цветком орхидеи по щекам. Он скорчил гримасу, когда листья защекотали его кожу.

— Гвин хочет погулять, — сказал он.

В самом деле, куница кусала ткань рюкзака и высовывала мордочку. Сажерук развязал ремни и выпустил её.

Гвин, прищурясь, посмотрел на солнце, сердито зарычал — вероятно, по поводу неурочного времени суток — и прошмыгнул к мальчику.

Фарид поднял его на плечо и серьёзно посмотрел на Сажерука.

— Я никогда ещё не видел таких цветов, — повторил он. — И таких зелёных холмов, и такой хитрой куницы. Но таких людей, как те, о которых ты говоришь, я знаю очень хорошо. Они всюду одинаковы. Сажерук покачал головой:

— Эти — хуже всех.

— Вовсе нет.

Упрямство в голосе Фарида рассмешило Сажерука. Почему — он и сам не знал.

— Можно пойти ещё куда-нибудь, — сказал мальчик.

— Нельзя.

— Почему? Что тебе надо в той деревне?

— Кое-что украсть, — ответил Сажерук.

Мальчик кивнул, как будто кража — самое обычное дело на свете, и осторожно положил орхидею в карман своих брюк.

— А ты меня сначала научишь ещё каким-нибудь играм с огнём?

— Сначала? — Сажерук невольно улыбнулся: мальчик хитёр, понимает, что, возможно, никакого «потом» не будет. — Конечно, — сказал он. — Я научу тебя всему, что умею. Сначала.

Поиск по сайту: