Красная Армия. Окончание

Служба в армии офицером в войсках радиоэлектронной борьбы наверно отличалась от службы лейтенантом в мотострелковых или танковых войсках, но, тем не менее, не была «малиной», как может показаться некоторым. Практически всё время приходилось находиться на службе, и даже летом, хотя Чёрное море было за забором части в нескольких сотнях метров, мне было не до купаний. Конечно, я мог сказать в роте, что пошёл в автопарк, а там договориться с дежурным прапорщиком о том, что если меня будут искать, сказать дежурному по части, что я «только что» ушёл на боевое дежурство, а на боевом дежурстве... думаю продолжать не надо, и так понятно, а самому отправиться купаться на море. Но у меня не возникало желание поступать так. И не потому, что я был фанатом службы, а потому, что это не резонировало с моей душой. В выходные, которые были свободны от службы, я предпочитал хорошенько выспаться и заняться хозяйственными делами.

Да, я перебрался с первой квартиры на другую, где я был сам себе хозяин. Я снял квартиру на всё время моей службы, гораздо ближе к месту моей службы и дальше от моря. Хотя это и не имело принципиального значения, ибо я не имел возможности, да и желания «пропадать» на море. Квартира была двухкомнатной, что мне совершенно было не нужно. Но в этом «удружил» мой брат Владимир, когда по делам своей работы он прилетел в Одессу и проведал меня. Он немедленно занялся поиском квартиры и нашёл мне именно двухкомнатную квартиру и заплатил за неё вперёд, поставив меня перед фактом. Таким образом, я въехал в двухкомнатную квартиру без мебели. Из своей части я привёз кровать и постельные принадлежности, закупил кое-что для кухни и... мой быт был организован. Благо, что холодильник и кухонный стол со стульями, хозяева квартиры всё-таки оставили. В принципе, я появлялся в своей квартире во время обеденного перерыва и на ночь, если не был в наряде.

В редкие выходные, я отправлялся в Одессу, на знаменитый Привоз и закупал всё необходимое для своих кулинарных изысканий. Эти «изыскания» не были чем-то уж супер, но моя зарплата позволяла мне покупать деликатесы, которые я не мог себе позволить, будучи студентом. Могу сказать только, что колбасы с Привоза были просто изумительные. На Привозе был большой колбасный ряд, и обычно я обходил его и выбирал колбасы, которые казались мне хорошими. Обычно я пробовал понравившуюся мне колбасу, и довольно скоро я уже знал, у какой колбасницы какая колбаса, да и они меня уже знали. Закупал там же мясо, душистое растительное масло, крестьянскую сметану, в общем... картина понятная. Студентом, я это не мог себе позволить, зато теперь мог себя немного побаловать. Когда я был студентом, я видел, как продавцы на базаре гоняли студентов, которые ходили по рядам и «пробовали» у торговцев их товар. «Попробовав» у десяти-двенадцати торговцев, студенты пытались таким образом наполнить свои пустые желудки, так как в большинстве случаев они «спускали» свою стипендию очень быстро, а потом искали способ «дотянуть» до следующей. Поэтому, мне очень не хотелось, чтобы меня кто-то принимал за такого «пробовальщика» и когда был студентом, и позже. Если для кого-то подобное было развлечением, то для меня это было унизительно. Каким бы голодным я не был, я считал непозволительным для себя подобное унижение или даже чей-то намёк на нечто подобное. На Привоз я довольно часто ездил в форме, и в таком виде ни у кого не возникало мыслей о моём желании «объесть» «бедных» торговцев. Сейчас смешно вспоминать о своих ощущениях и мыслях того времени, но это было, и было со мной.

Жизнь офицера не была для меня чем-то невыносимо тяжёлым, как об этом говорят прошедшие армию молодые парни. Я конечно был офицером, а не солдатом, но не думаю, что дело только в том, кем ты служишь, но и как ты служишь. Приходилось мне слышать о тяготах службы и от офицеров-двухгодичников, и от солдат. Конечно, в армии было много дурости и несуразицы, но и много того, что действительно необходимо и что действительно делает из мальчишки мужчину. Были у нас в части офицеры, которые к солдатам относились, как к трамплину для своей карьеры. К примеру, дежурный или помощник дежурного, проверяя по уставу караульную службу, каждый раз объявлял «тревогу», а это означало, что и отдыхающая и бодрствующая смены караула поднимались «в ружьё», по команде нападение на охраняемый объект и неслись на этот объект. Таких офицеров солдаты не уважали, и я с ними был солидарен в этом вопросе. Но это не значит, что я сам делал какие-то попущения, совсем наоборот. Только я старался действовать справедливо, как я сам понимал это.

Когда по семь-десять суток в месяц проводишь в наряде, довольно быстро усваиваешь многие нюансы службы. Как «зелёный» лейтенант, я, проводя по уставу проверку караульной службы, приходил в караулку, брал начальника караула или разводящего и караульного из бодрствующей смены, отправлялся на проверку часовых. По мере приближения к охраняемым объектам, почти всегда были слышны звуковые сигналы, назначение которых я понял довольно-таки быстро. Оставшиеся в караулке этими сигналами предупреждали часовых об идущем проверяющем, и когда я достигал каждого охраняемого объекта, часовые бодрым голосом докладывали мне о том, что происшествий нет. Меня, да и не только меня, просто и не без смекалки, «обводили вокруг пальца». Это было весьма остроумно, но роль «лопуха» меня не очень устраивала. Поэтому я изменил свою тактику. Вместо того, чтобы зря бегать по охраняемым объектам, я, придя в караульное помещение, напрямую шёл в комнату начальника караула, где висела электронная схема охраняемых объектов. На ней были лампочки, каждая из которых зажигалась тогда, когда часовой, обходя объект по заданному маршруту, нажимал очередную кнопку. Поэтому, находясь в караульном помещении можно было наблюдать за движением часового по охраняемому объекту.

Так вот, зная расстояния между точками, я садился напротив этой схемы и наблюдал за лампочками. Если очередная лампочка не зажигалась через время, которое требуется на прохождение между двумя точками маршрута часового, плюс время на выкуривание сигареты и добавку на «черепашью» скорость, я объявлял тревогу. И что самое интересное, солдаты никогда не считали мои действия неправильными. Очень часто, когда я просил прислать мне горе-часового после смены, солдаты мне говорили: «Тов. лейтенант, не стоит Вам этим заниматься, мы сами разберёмся». Думаю, что этот часовой не спал в положенное время отдыха, а со шваброй наводил блеск в караулке. Иногда сержанты и солдаты второго года службы смывались из казармы на море или к своим девушкам. Обычно, на свою койку они клали шинель и прикрывали её одеялом. Если не пройдёшь между койками, то и не заметишь подобной подмены. У дежурного по роте всегда был готов ответ, что данный сержант, ефрейтор или солдат пошли облегчиться. Я, понимая, куда они шли «облегчаться», давал дежурному полчаса на то, чтобы «облегчающийся» доложил о своём прибытии мне в дежурку.

Я знал, что только я покидал расположение роты, к «облегчающемуся» нёсся посыльной из роты и прерывал «облегчение» отсутствующего, вне зависимости от степени «облегчения». После чего, появившись в дежурке «застуканный» на самоволке молодец, докладывал мне, и я сам определял ему наказание за проступок, которое чаще всего заключалось в мытье полов в штабе части. Я никогда не докладывал о происшествии ни командиру той роты, ни командиру части, потому что я уже наказал за нарушение. Мои штрафники всегда считали, что если я их «застукал» — наказание справедливо и всегда качественно мыли полы сами. Другие офицеры поступали в подобных ситуациях иногда по-другому, докладывали командиру части. В результате этого, вся часть стояла на плацу добрых часа полтора, слушая ораторские речи командира части и, в результате чего, очередные наряды вне очереди очень часто получали совсем не те, кто был причиной происшествия. По стойке «смирно» всё это время стояла вся часть, включая офицеров и прапорщиков. Думаю, картина ясна...

Во время, так называемого, паркового дня по субботам, я солдатам своего взвода давал план работ на день и ставил условие, что, если они качественно сделают всю работу раньше времени, всё остальное время — их личное время. Условием было только проверка качества работы. Такая постановка вопроса давала стимул для солдат сделать хорошо работу, им было выгодно сделать всё быстро и качественно, а не «тянуть» резину, имитируя кипучую деятельность, потому, что обычно, если они завершали одну работу раньше времени, им тут же находили новую. Если завершали и эту, находили вновь, даже если это была бессмысленная работа. Таким образом у солдат «убивали» любую инициативу, желание и необходимость делать что-нибудь быстро и качественно.

В моём взводе был один солдат, который был просто человеком-проблемой. У него была солдатская смекалка, только наоборот. К примеру, когда одна из станций стояла на боевом дежурстве, он решил погреться в теплоте дизельного электрогенератора. По инструкции, во время работы дизеля, там нельзя долго находиться из-за высокого содержания угарного газа. Так мой «Тёркин»-наоборот решил поспать на маскировочных сетях, лежащих в дизельной. А чтобы не угореть, надел противогаз. Казалось бы, остроумно, если бы не одно маленькое «но». Противогаз не защищает от угарного газа. Если бы прапорщик, начальник этой станции и его прямой командир, случайно не заглянул бы в дизельную установку, был бы из «сообразительного» солдата «тёпленький» труп.

Но «приключения» бравого солдата на этом не закончились, он каким-то непонятным образом устроил пожар на станции, находящейся на боевом дежурстве. Благо, что пожар обнаружили быстро и потушили. Как командир взвода, я нёс материальную ответственность за технику своего взвода и мне, вместе с начальником пострадавшей станции, пришлось восстанавливать её после пожара. Станция стоила многие миллионы, можно только себе представить, что бы было, если бы пожар не потушили вовремя. Кое-какое пострадавшее от пожара оборудование удалось списать по износу, но кое-что пришлось оплатить из своего кармана мне и начальнику станции. «Герой» получил только несколько нарядов вне очереди. После этого случая горе-солдата уже на пушечный выстрел не подпускали к технике. Его определили служить в котельную, где он вновь отличился, чуть не взорвав котёл отопления казарм. Он вновь уснул в тепле, а когда это обнаружили температура в котле была в красной зоне, ещё бы немного и... котёл бы взорвался вместе со сладко спящим солдатом. Благо, что этот солдат дослуживал свой второй год, и мне не пришлось наблюдать его «изобретательность» во второй год своей службы...

* * *

Мой брат несколько раз приезжал ко мне, ему очень понравился Ильичёвск и Одесса. Это привело к тому, что он уволился со своей работы и устроился на работу там, так что, вторая комната, как и вся снимаемая мной квартира, весьма пригодилась ему, ведь порядка семидесяти процентов своего времени я проводил в нарядах или на службе, а оставшееся от службы время в основном приходилось на вечер и ночь, когда я предпочитал отдыхать. Ведь, в лучшем случае я, как и все остальные офицеры и прапорщики, не занятые в наряде, попадали к себе домой не раньше восьми часов вечера, а то и позже. Отведав приготовленного мной ужина, я делал необходимые хозяйственные дела, такие, как стирка и глажка своей формы, чистка сапог и туфель, иначе командир части делал замечание за помятые брюки или пыль на сапогах или туфлях. Помятые брюки означали, что нет чётких «стрелок». В остальное свободное время я много читал, благо, что у одного прапорщика моего взвода, ранее служившего в Восточной Германии, была очень хорошая библиотека. Очень много читал и в нарядах по ночам, когда был вынужден «сидеть» на телефонах. Вернее при телефонах, готовый немедленно ответить на любой звонок, как по коммутатору части, так и внешних линий.

После десяти вечера практически все телефоны «засыпали» до шести утра. А дежурный по части или помощник дежурного, коим я ходил в первые несколько месяцев своей службы, «охраняли» сон телефонов. Чтение книг в подобной ситуации было просто спасением. Но после нескольких часов чтения, вне зависимости от содержания книги, глаза начинают закрываться сами по себе. Крепкий кофе или чай тоже не очень помогали, и приходилось откладывать книги в сторону. Чтобы хоть как-то прогнать сон, приходилось выходить на крыльцо штаба, чтобы свежий морской бриз немного освежил засыпающие мозги. Это помогало на некоторое время, но стоило только усесться за пульт дежурного по части и уставиться на молчащие телефоны, сонливость возвращалась очень быстро, с этим просто ничего нельзя было поделать. Так что, прогулка на свежем воздухе при проверке караульной службы, было просто спасением. После неё минут тридцать-сорок чувствуешь себя свежим, а потом сон вновь тихо-тихо подкрадывается из-за спины. Борьба со сном — занятие не из приятных. Нельзя было заснуть, но и сидя в дежурке ночью, в полнейшей тишине, не заснуть было очень тяжело, особенно, если заступаешь в наряд через день или через каждый второй день. Если в наряде удавалось поспать четыре часа — это было даже очень хорошо.

Вообще-то, я с детства любил спать в полной тишине, даже работающий в соседней комнате телевизор, включённый на малую громкость, не позволял мне быстро уснуть. Ещё я любил спать в тёмной комнате, если свет попадал мне в глаза или даже светилась полоска света из под закрытой двери — мне было сложно уснуть. Будучи студентом, я «придерживался» тех же привычек. Так что, легко представить себе, как я воспринимал ситуацию, когда отдыхать приходилось за тонкой фанерной перегородкой, под трезвон телефонов и «тихие» приказы, передаваемые голосом командира части или других офицеров. Думаю, ситуация ясная...

Пришлось учиться отдыхать в любых условиях. Благодаря столь «комфортным» условиям для отдыха, я научился отключаться от всего и вся практически в любых условиях. Вне зависимости от звукового «сопровождения», внешнего освещения и положения моего тела, я мог отключиться на необходимое мне время и буквально за секунды мог вернуться в активное состояние. После длительных «тренировок» я мог выключиться сидя на стуле в дежурке и немедленно включиться при звуке открываемой двери или другом звуке, который я считал стоящим внимания. Дошло до того, что я не слышал трескотни телефонов и гула голосов, а просыпался от тихого звонка будильника. Так что, когда жизнь заставит, можно привыкнуть практически ко всему.

В некоторой степени, я себя подготовил к подобному еще, будучи студентом, когда, готовясь к экзаменам, через каждые пятьдесят минут отключался на десять, реагируя только на звонок будильника. Это позволяло быстро усваивать огромные объёмы информации. Подобные студенческие навыки пригодились и ещё больше развились в армии. И я считаю это весьма положительным приобретением... Так что, служба протекала, хоть и несколько напряжённо, но и не была для меня чем-то отрицательным, во многом скорее наоборот. Армия, которая в принципе должна была стать могилой моей научной карьеры, на самом деле для меня сделала очень многое. Я, конечно, не занимался теорией волновых процессов, как это принято в классической школе теоретической физики. К моему огорчению, математические уравнения, с которыми «играются» физики-теоретики, являются в большей степени игрой ума, а не наукой в полном смысле этого слова. Постулаты, вводимые в науке, так навечно и остаются белыми пятнами, на которые учёные не обращают внимания, забывая, что за ними ничего не стоит. Так что, попав в армию, «умерла» моя научная карьера именно такого плана, в которой я и не был, в принципе, заинтересован. Зато, цепь случайных и не совсем событий произошла со мной только благодаря тому, что я оказался в армии. И поэтому я только премного благодарен декану своего факультета за то, что кому-то из блатных нужно было моё место, и кто-то не хотел идти в армию, и только благодаря этому я оказался в армии!

Большое число нарядов по части имело и положительную сторону. К концу 1984 года у меня накопилось отгулов на почти две недели! И я решил ими воспользоваться на Новый Год. Командир части позволил мне воспользоваться своими отгулами, и я даже получил разрешение убыть в другой город. Для не знакомых с армейскими правилами, немного поясню ситуацию. Офицер или прапорщик, даже в свой выходной или праздничный день должен быть в пределах досягаемости посыльных. Офицер, даже идя на свидание с девушкой, должен сообщить, где и как его можно будет найти или куда позвонить, в случае тревоги. Конечно, далеко не все и не всегда это делали, когда, например, на несколько часов отправлялись в Одессу, но если бы кого-нибудь начали разыскивать и не смогли бы найти быстро, то такому офицеру или прапорщику пришлось бы не очень сладко, в случае реальных событий. Могли разыскивать офицера и в выходной, если в его подразделении произошло какое-нибудь происшествие. Поэтому, официально получив почти две недели отгулов, я не мог просто взять и отправиться, куда я хочу. Поэтому, я сначала получил «добро» от командира части, а потом в канцелярии получил соответствующие документы. Ведь, как офицер, я имел удостоверение личности офицера и без таких документов, меня мог остановить любой патруль и отправить на офицерскую гаупвахту. Но я эти документы имел, и мне волноваться по этому поводу не было надобности. Кстати, у меня, ни разу за время моей службы, военный патруль не проверял документы, хотя я и «наталкивался» на патрули, и они на меня. Но, тем не менее...

* * *

Купив авиабилет, я отправился в Одесский аэропорт. Из Ильичёвска ходил автобус и я, зная расписание, появился на автобусной остановке с хорошим запасом времени. Но, по каким-то причинам, нужный мне автобус не появился по расписанию. Сначала это не очень меня обеспокоило, но, когда до отлёта моего самолёта осталось меньше часа, моё отпускное расслабление начало потихоньку «испаряться». С каждой минутой это расслабление исчезало всё больше и больше, и я решил «поймать» такси. Помню, что я долго не мог поймать такси и когда я всё-таки плюхнулся на заднее сидение машины, до вылета оставалось минут тридцать, тридцать пять. Билеты перед Новым Годом всегда были проблемой, и мне очень не хотелось опоздать на свой самолёт. И хотя из Ильичёвска до одесского аэропорта было относительно недалеко, я, тем не менее, волновался, и мне очень хотелось успеть к вылету. Даже мелькала мысль о том, что было бы неплохо, если бы отлёт самолёта задержался. Когда я всё-таки добрался до регистрации на рейс, оказалось, что вылет самолёта задерживается. Я вначале сильно обрадовался такому обороту событий, но когда выяснилось, что нужный мне самолёт ещё не прилетел в Одессу из-за погодных условий в Одессе и Харькове, моя радость по поводу задержки рейса сменилась досадой.

Интересно иногда бывает, радуешься и огорчаешься на одно и то же событие, в зависимости от того, устраивает оно тебя или нет. В данном случае, я получил полный «букет» реакций на одно и то же событие. Оно меня сначала обрадовало, а потом оно же и огорчило. Когда я опаздывал на свой самолёт, единственное, чего я желал, так это того, чтобы отлёт самолёта задержался. А когда я узнал, что мой рейс задерживается, и по каким причинам, — сильно расстроился. Такая уж природа человека...

Самолёт не улетел без меня, но и со мной он не мог улететь. И именно вторая «часть» ситуации меня не устраивала. Но, так или иначе, мне предстояло «загорать» в ожидание своего самолёта, и такая перспектива меня не очень устраивала, как и любого другого человека в подобной ситуации. С каждой новой минутой ожидания эта «перспектива» меня устраивала всё меньше и меньше, и я стал думать о том, как было бы хорошо, если бы «проклятый» туман, накрывший своим сплошным покрывалом одесский аэропорт, развеялся, и мой самолёт смог бы приземлиться и... думаю всем понятно, что должно было последовать за этим «и». И каково же было моё удивление, когда через минут пятнадцать-двадцать молочный туман над одесским аэропортом развеялся, и образовалось солнечная «проталина». Аналогичное случилось и в Харькове, о чём, конечно, я узнал позже. Через положенное для полёта время, рейс из Харькова прибыл в Одессу и... через некоторое время объявили посадку на мой рейс. Я был весьма доволен подобным развитием ситуации и тем, что мне не пришлось сидеть сутки или более в аэропорту, ожидая лётной погоды. Я ещё подумал о том, как мне с этим крупно повезло.

Проведя свой дополнительный отпуск в Харькове, я через десять дней вновь оказался в аэропорту, только, на этот раз, города Харькова. В этот день я попал к своему рейсу вовремя, но, тем не менее, меня ждало очередное разочарование. Самолёты не летали, нелётная погода была в Харькове, в Свердловске, из которого летел самолёт в Одессу, с посадкой в Харькове и в самой Одессе, куда я, собственно говоря, и собирался лететь. Короче, ситуация — нарочно не придумаешь. Я опять сижу в зале ожидания аэропорта, и кругом нелётная погода. Кому это может понравиться? Да никому, в том числе и мне. И естественно, я начал вновь думать о тучах и туманах, которые создают столько проблем, из-за которых люди должны сидеть и ждать у моря погоды и в прямом, и переносном смысле. Конечно, мне очень хотелось, чтобы моё «кукование» не продолжалось долго. И вновь, к великой моей радости, через пару часов распогодилось, и я улетел в Одессу.

Сначала я такое везение никоим образом не связывал с собой. Я вернулся в свою часть вовремя, без опоздания и ещё похвастался своим везением. И очень скоро мне пришлось очень сильно засомневаться в том, что в данных событиях мне сопутствовала «Госпожа Удача». Эти сомнения у меня появились после того, как из своего отпуска почти на две недели позже положенного срока вернулся один из офицеров моей воинской части. Он опоздал из отпуска по одной простой причине. В одесском аэропорту из-за густого, практически молочного тумана, почти месяц стояла нелётная погода. За этот месяц туман рассеивался только два раза на несколько часов. Сначала — на три-четыре часа, когда я улетал из Одессы, после чего туман вновь плотной шапкой накрыл землю. И второй раз — когда я возвращался из своего отпуска в часть, после чего нелётная погода сохранялась ещё две недели. Получается, что лётная погода появлялась на несколько часов только тогда, когда мне нужно было лететь. И я заподозрил, что всё это неспроста и что, скорей всего, я и есть причина моего везения. Конечно, вероятность случайности подобного существует, но она ничтожна мала. И у меня возникли подозрения, что теория вероятностей в данном случае, всё-таки не причём. Оставалось только получить новые подтверждения моего прямого участия в подобных явлениях, чтобы подтвердить или опровергнуть моё предположение. После этого случая я стал уже внимательно наблюдать за своими желаниями и их последствиями и не только за желаниями, связанными с состоянием погоды.

А что касается погоды, то, стоило мне сосредоточиться или сильно пожелать и... прекращался или начинался дождь, появлялись или исчезали тучи и облака, мне было достаточно только представить процесс. Осознав, что моё желание влияет на погоду я, тем не менее, старался без особой надобности не вмешиваться в погоду. Но с тех пор, мне практически никогда не приходилось сидеть в залах аэропортов в ожидании лётной погоды. В дни «моих» рейсов всегда была лётная погода, даже, когда лётной погоды не было ни до, ни после «моих» дней перелётов. Так что, очень скоро возможность «случайности» происходящего с погодой, по крайней мере, для меня, с «повестки дня» была снята. Получалось у меня, как в той сказке про Емелю: «По щучьему велению, по моему хотению...». У меня, правда, не было волшебной щуки, или мне о ней не было ничего известно, а было только моё «хотение», которого оказывалось достаточно для неосознанного (на то время) управления погодой. И хотя, как говорится в песне: «...у природы нет плохой погоды, каждая погода благодать...», мне никогда лично не нравился нудно моросящий холодный дождь, когда низкие свинцовые тучи зависают над землёй на многие дни. У меня подобная «благодать» почему-то особого резонанса в душе не вызывала. И хотя я и понимал необходимость подобной погоды тоже, иногда не выдержав нудности этой «благодати», устраивал и себе, и, надеюсь, всем остальным, периодический отдых от подобной «благодати», и так уж получалось, что этот отдых я устраивал на выходные и праздничные дни, особенно, если у меня намечалось какое-то мероприятие, и мне нужно было быть на открытом воздухе.

* * *

Но всё это происходило позже, а пока я ещё в армии, и мои открытия нового, необыкновенно красивого мира всё ещё продолжаются... Мой брат не только побеспокоился о квартире для меня, о чём я уже упоминал ранее, но и «довёл» до местного населения сведения о том, что я могу лечить людей. В моей части многие знали не только о моих возможностях влияния на людей, в чём многие убедились не только в качестве зрителей, но и о моей возможности лечить тоже. Многие солдаты, офицеры и прапорщики обращались ко мне с просьбами о помощи. Я старался, по возможности, им в этом помочь. С лёгкой руки моего брата, который всегда обладал талантом устанавливать очень быстро контакт практически с любым человеком, ко мне с просьбами о лечении стали обращаться и жители Ильичёвска. Так что, после службы вечером, если я не стоял в наряде, ко мне приходили гражданские лица, как любят выражаться военные. Мой брат очень красочно расписывал людям, что я умею делать и часто просил меня потом доказать этим людям, что он не врёт, и что всё сказанное им правда. Я много раз просил его не создавать мне такой «рекламы», и тогда мне не будет надобности доказывать кому-либо, что я не верблюд, а он — не лгун. Но он был неисправим в этом. Причём он рассказывал людям не только о том, что я могу лечить, но и других моих «странностях». И с этим связан один весьма смешной случай.

Однажды он рассказал нескольким своим знакомым о том, что я могу загнать под ногти иголки, и при этом у меня даже не расширятся зрачки глаз. И, естественно, ему не поверили, и он попросил меня доказать этим людям, что он не лгун. Ему очень хотелось, чтобы я это сделал, он говорил о том, что это очень важно для него, иначе эти люди не будут его воспринимать серьёзно, а ему по работе было необходимо обратное. Короче, он меня уговорил. Но перед тем, как перейти к описания моей демонстрации, хотелось бы немного прояснить саму ситуацию об иголках, загоняемых под ногти...

Ещё мальчишкой меня потряс фильм о Камо — «пламенном» революционере «Великой» «Русской» Революции. В фильме Камо изображал из себя сумасшедшего, чтобы избежать тюрьмы и каторги. Врач, проводящий медицинскую экспертизу на предмет наличия у него сумасшествия, загонял ему в спину иголку и наблюдал за его реакцией. Камо при этом никак не показывал, что он чувствует боль, продолжал разговаривать, как ни в чём не бывало, со своим ручным воробьём. Единственное, что его выдало, так это то, что его зрачки каждый раз при вонзании иглы расширялись. Врач, увидевший это, был настолько потрясён волей и силой духа Камо, что подтвердил диагноз сумасшествия, которое симулировал Камо. После просмотра фильма, я находился под большим впечатлением от данного сюжета и подумал о том, а смог ли бы я выдержать боль и не подать вида?! Конечно, мне не хотелось изуродовать себя в ходе проверки своей собственной твёрдости духа. К тому времени я побывал во многих переделках и вроде бы не проявлял слабости духа, но я не знал до какой степени крепок мой «дух». Поэтому, было бы проще всего попробовать что-то похожее, о чём говорилось в фильме.

Но самому загнать иглу в нервные узлы спины было несколько проблематично, и подобное было возможно только при привлечении посторонней помощи. А мне, ох как этого не хотелось! А вдруг мой «дух» дрогнет и об этом станет известно другим... Так что, постороннюю помощь я исключил сразу. Как-то не хотелось становиться всеобщим посмешищем. Поэтому приходилось рассчитывать только на себя самого.

И тут я вспомнил, что наибольшее число нервных окончаний находится под ногтями и в глазах. Протыкать свои глаза мне не очень хотелось, и я остановился на ногтях. К тому же, я вспомнил о том, что одной из изощрённых пыток как раз и является вонзание иголок под ногти человеку. Этот факт и решил возникшую дилемму. Загнав иглы под ногти, я мог добиться желаемого результата. Я мог проверить твёрдость своего «духа» и не сделать себе каких-либо серьёзных телесных повреждений. При этом, я мог справиться с этой проверкой сам и наблюдать в зеркале за своими зрачками, — расширятся они или нет, когда я загоню иглу себе под ноготь!? Выбрав подходящий момент, когда дома никого не было, я с некоторым волнением приступил к эксперименту со своей «силой духа». Я взял иглу, продезинфицировал её одеколоном, чтобы случайно не занести себе инфекцию под ногти и, уставившись на себя в зеркале... загнал себе иглу до основания ногтя. Вроде бы всё у меня получилось, но мне хотелось убедиться, что мои зрачки не расширяются при этом. Уже будучи уверенным, что я смогу это выдержать, как это должно быть, я попросил своего брата быть посторонним независимым наблюдателем и вновь повторил эксперимент в его присутствии. Он подтвердил, что мои зрачки при этом не расширялись. Именно это мне и было нужно.

Я не скажу, что, вгоняя иголки себе под ногти, я не испытывал боли, боль была, вообще-то я всегда отличался повышенной чувствительностью, но в этих экспериментах я своей силой воли не позволял боли «захватить» себя и даже пытался при этом улыбаться. У меня всё получилось, и я остался доволен своими результатами. Я не стал демонстрировать всё это другим, мне не нужно было дешёвого авторитета. Я хотел проверить самого себя для себя, и мне это удалось. Единственный кто об этом знал — был мой брат. И вот, через десять-двенадцать лет после моего эксперимента, мой брат упоминает о нём, и его объявляют лгуном. Как-то после своей службы, я подъехал вместе со своим братом к этим людям имея с собой иголки и одеколон. Предстоящие наблюдатели предлагали не делать «глупостей», но я решил всё-таки показать им этот «трюк». Я загнал у них на глазах несколько иголок под ногти левой руки (я — правша) с улыбкой и просьбой наблюдать за моими зрачками. Когда я это сделал, одна зрительница происходящего сказала, что это — иллюзия и никаких загнанных иголок под ногти нет, что я просто создал иллюзию, и что она уже слышала об этом от других людей и не стоит держать всех за дураков!

На что я ответил ей тем, что предложил самой проверить это и подёргать за «внушённые» мной им иголки. Эта женщина совершенно уверенная в своей правоте, спокойно подошла ко мне и взялась за иголку и попыталась подёргать ею. И тут произошло неожиданное... осознав, что иголки — настоящие, и они, в самом деле, загнаны мною под ногти, она грохнулась в глубокий обморок, и мне пришлось её ещё из этого обморока выводить. К сожалению, на этом история с иголками и моим братом не завершилась. Через несколько лет, зимой 1991 года она получила неожиданное продолжение, когда я приехал проведать своих родных в Мин-Воды.

Мой брат работал тогда в районной архитектуре и как-то похвастался перед местными КГБ-шниками тем, что я могу загнать иглы под ногти и при этом мои зрачки не расширятся. Его вновь обвинили во лжи, и он вновь стал уговаривать меня доказать обратное, иначе все над ним будут смеяться. Получилось так, что меня пригласил на торги скакунов директор Терского конного завода, и там же должны были быть неверующие из комитета. На аукционе присутствовало много иностранцев и, конечно же, среди «публики» были и работники комитета. Я дал слово своему брату, что если мы этих людей увидим, то я им продемонстрирую желаемое. Мы их повстречали, брат представил им меня, как «того» брата, который спокойно загоняет иголки под ногти. Они начали говорить, что они верят в это и не надо никаких демонстраций, но по их глазам было видно, что это не так. Я продемонстрировал перед их собственными глазами, как я загоняю иголки под свои ногти и попросил их наблюдать за моими зрачками.

На этот раз, никто в обморок не упал, но после этого я сказал своему брату, что больше я ради него подобное делать не буду, и, что если ему так уж хочется чем-то похвастаться, так пусть уж хвастается чем-то тем, что он может делать сам, иначе, в следующий раз, он будет загонять иголки сам себе. И дело не в том, что мне это было трудно сделать, просто я считал подобные действия совершенно ненужными, ведь я это сделал для себя, чтобы проверить свою волю и силу «духа», а не для того чтобы производить на кого-нибудь впечатление...

* * *

А теперь, вернусь вновь к своей армейской жизни по одной простой причине: мои исследования и открытия неведомого для меня и, как я понял позже, не только для меня, имели огромное значение для понимания природы. Время от времени, проводя свои «показательные выступления» для сомневающихся офицеров и прапорщиков своей части, которые не видели сами, а только слышали от других, я пробовал разные варианты воздействия на человека, изучал, как мозг человека реагирует на моё воздействие и придумывал всё новые и новые варианты перестройки мозга. Благо, желающих попробовать было предостаточно и среди солдат, и среди прапорщиков и офицеров. Мои «представления» вносили некое оживление в будни службы, и заряд хорошего смеха всегда был желателен. Я «забрасывал» своих добровольных помощников в прошлое и настоящее и просил их передавать свои ощущения при подобных перемещениях.

Однажды на учениях, когда я со своим взводом выдвинулся на указанные позиции, и расчёты моих станций развернули их для боевой работы, после обеденного перерыва у меня возникла мысль проверить одну идею. В полевых условиях мой взвод развернул станции около лесополосы, и я решил выяснить, как растения реагируют на человека и его поведение. Я попросил у курящих спички и попросил своих добровольных помощников наблюдать за происходящим. Я прижёг спичкой лист на одном дереве. На это моё действие дерево ответило изменением своей «ауры» с голубовато-зелёного цвета на сочный красный. Скорее всего, таким образом дерево «закричало» от боли. И этот «крик» боли услышали другие деревья лесополосы. А может, таким образом пострадавшее от моих действий дерево предупреждало остальные деревья о том, что я причиняю боль. Так как, стоило мне только приблизиться к другим деревьям, у которых я даже не думал прижигать листья, как их «аура» менялась аналогично тому, как это случилось с деревом, у которого я прижёг лист.

Когда я попросил других подойти к деревьям, ни одно из деревьев не меняло своей «ауры», а только тогда, когда я пытался к ним приблизиться. Дерево запомнило меня очень хорошо и могло отличить меня от любого другого человека. И не только запомнило само, но и «передало» на своём языке другим деревьям мои данные, благодаря чему, и все остальные деревья той лесополосы получили приметы «особо» опасного «преступника». Весьма неплохо для «безмозглых» растений, не правда ли?! У растительных организмов существуют свои органы чувств, они чувствуют боль, радость, испытывают грусть и многое другое, что мы привыкли считать присущими только нам качествами и возможностями. У них есть своё, отличное от нашего сознание, и они тоже не хотят умирать, они тоже боятся смерти, как и многие люди. Поэтому рекомендую не причинять вреда растениям, если нет на то особой необходимости. Мои открытия позволили взглянуть совсем по-другому на окружающий нас мир природы. Каждое живое существо, растение или животное, обладают разными уровнями сознания и целым спектром своих органов чувств, о которых мы — люди-человеки — не имели даже представления, считая себя, свои возможности, венцом творения природы, не понимая даже частички этой природы, включая природу самих себя...

А между этими моими открытиями, моя служба текла своим чередом. После службы я лечил людей, ближе к концу моей военной «карьеры» меня разыскала сотрудница факультета, на котором я учился до армии, которая знала о том, что я могу лечить людей и что уже имел успех с лечением раковых больных четвёртой стадии. Она обратилась ко мне с просьбой о помощи её соседу, которого уже выписали умирать домой и давали ему не более месяца жизни. Ей стало жалко его двух детей, и она разыскала меня через моих друзей, которых она знала. Я согласился на приезд этого человека, и когда он прилетел ко мне, он уже не мог ходить сам, его должны были поддерживать два человека.

Приближалась весна 1986 года, мне оставалось прослужить ещё несколько месяцев до увольнения в запас. Приближалась очередная проверка, что всегда сопровождалось дополнительной суетой в нашей воинской части, как и в любой другой. Приходилось порой возвращаться со службы после десяти часов вечера, и поэтому мне приходилось работать с ним во время своего обеденного перерыва. Тем не менее, интенсивная работа с этим человеком дала результат, и через четыре месяца он поехал домой вполне здоровым. Улетал он уже сам и сам нёс свой багаж, о чём он сам мне сообщил по возвращении домой. Мне удалось уничтожить его раковую опухоль вместе с метастазами, но он был всё ещё достаточно слабым.

Упоминаю я об этом не из-за того, что у него был рак, а потому что история с этим человеком получила неожиданное продолжение. О чём я расскажу по мере развития событий...

* * *

Во время последней перед моим увольнением проверки, со мной произошла смешная история. Командир нашей части решил составить из офицеров и прапорщиков два наряда по части, которые бы сменяли друг друга. И мне «посчастливилось» быть дежурным по части через день. И всё было бы ничего, если бы после смены с наряда получалось бы хоть немного отдохнуть, но, так как я по-прежнему был командиром взвода и нёс ответственность за его готовность к учениям, сменившись с наряда, я часто отправлялся не домой, а в расположение роты и своего взвода. Кто служил в армии, тот знает, какой сумасшедший дом в частях во время проверок, когда каждую минуту проверяющим может быть объявлена учебная боевая тревога и начало учений. Так что и после наряда удавалось попадать домой порой только после полуночи, чтобы утром вновь быть в части, а после обеда вновь заступить дежурным по части. Напомню, что отдых дежурного по части с восьми часов утра до двенадцати дня. Во время проверки дежурному и в положенное время отдыхать не получается.

После нескольких таких дежурств, только силой воли удерживаешь себя, чтобы не выключиться мгновенно. Во время приёма-сдачи дежурства по части, старый дежурный сдаёт своё табельное оружие и при этом должен разрядить свой пистолет и произвести контрольное нажатие на курок, направляя ствол в пол или в потолок под углом в сорок пять градусов, как это положено по инструкции. Когда я подготавливал своё оружие к сдаче новому дежурному, кто-то из офицеров отвлёк меня каким-то вопросом. Ответив на вопрос, я вернулся к прерванному занятию. А так как в моей голове отложилось то, что я хотел сделать перед тем, как меня отвлекли вопросом, я вернулся к прерванному занятию, передёрнул затвор своего пистолета, направил его в пол и... нажал курок. Прогремел выстрел, пуля, срикошетив от пола, вошла в потолок. В штабе наступила гробовая тишина. Из своего кабинета выскочил перепуганный командир части. Он и многие другие сначала подумали, что кто-то или пристрелил кого-то или покончил самоубийством.

Я недоумённо посмотрел на свой пистолет и никак не мог понять, каким образом патрон мог оказаться в стволе, когда я вытащил магазин! Несовершённое действие в моей голове оказалось совершённым. На этот раз всё закончилось вполне благополучно, никто не пострадал, только заступающий новый дежурный по части сильно перепугался, хотя пуля и ударила в пол между моими ногами. Мне сделали выговор за неаккуратное обращение с оружием, и на этом вопрос был исчерпан. Мне повезло, что я даже на «автомате» производил проверку своего оружия по инструкции, иначе, в подобной ситуации, когда в дежурной комнате было много людей, кто-то мог бы серьёзно пострадать от шальной пули...

В мае я получил очередное воинское звание, стал аж старшим лейтенантом, командир части и офицер из штаба округа предлагали мне подумать о том, чтобы остаться в кадрах, я обещал подумать, но это было больше проявление вежливости, нежели внутренние колебания моей души. В положенное время я уволился в запас и отправился в Харьков.

Поиск по сайту: