Наука или соответствие правилам

А.Сухотин:

«От науки, ее творцов, естественно ждать изобретений и открытий, несущих уверенную практическую прибавку. Если теория не продвигает нас по пути воздействия на нашу жизнь, совершенствуя и украшая ее, то в оценках такой теории наблюдается заминка. Это и понятно, нужны ли исследования, которые вдали от каждодневных забот, которые не умеют облегчить труд или обставить наш быт полезными вещами?

Эту позицию можно понять. А. Эйнштейн как-то заметил: «Теперь я знаю, почему столько людей на свете охотно колют дрова. По крайней мере, сразу видишь результаты своей работы». Великий физик знал, что от его теорий к практической работе путь неблизкий.

Знание, имеющее прямой выход в хозяйственную жизнь, в промышленность, быт, обычно и квалифицируют как полезное.

Когда речь заходит о фундаментальной науке, кажется, все принимают ее значение (хотя и не все едины в толковании самого обозначения). Между тем именно на головы «фундаменталистов» сыплются, прежде и теперь, упреки в оторванности от практики, в неспособности подойти к темам эпохи. У этих наветов давняя традиция, не остывшая до нынешних распрей. Пометим ее хотя бы немногими примерами.

В конце прошлого столетия (19 век – прим. Лиаса) французскому архитектору Ж.Вьелю в статье под многообещающим названием «О бесполезности математики в деле обеспечения прочности сооружений» выпало желание написать, будто «при возведении зданий не нужны сложные вычисления с их степенями, корнями и алгебраическими выражениями». Может быть, Ж.Вьель действительно уберегся от корней и выражений, поскольку ему не довелось созидать крупные комплексы, может, была иная причина… Но вот другой случай. В 1922 году сотрудник английского института гражданской инженерии, автор работ по прикладной механике и сопротивлению материалов Т.Тредгольд вышел в печать с заявлением, что прочность зданий обратно пропорциональна учености его созидателя (имея в виду, конечно же, теоретическую ученость).

Возьмем поближе. В 1939 году советская Академия наук не пощадила пионера ядерной энергетики И.В.Курчатова, обвинив в расхождении его исследований с научной актуальностью. Не где-нибудь, а на академической сессии видные ученые объяснили ему, что он ушел в тему, «не имеющую отношения к практике».

И уже совсем сегодня французский историк науки и философ А.Койре объявил: «Можно возводить храмы, дворцы и даже кафедральные соборы, прорывать каналы и строить, развивать металлургию и керамическое производство, не обладая научными знаниями или обладая лишь зачатками последних». Наверно, и в самом деле можно, но будет ли стабильный прок?

Безусловно, предрассудку о бесполезности фундаментальных исследований помогают корениться трудности в определениях меры практической ценности продукта труда ученого. Не говоря уже о внешних науке ценителях, сами первооткрыватели порой не только не знают, с какой стороны к этой мере подступиться, но сомневаются даже вообще в возможности использований их результатов в практике.

Когда Г.Герцу удалось экспериментально обнаружить электромагнитные волны, нашлось немало энтузиастов, готовых осуществить в деле новую систему связи – без столбов, без проводов или кабелей. Удивительнее всего то, что против выступил … сам Г.Герц. Он обнародовал расчеты, которые должны были «доказать» невозможность беспроволочной передачи сигналов. Более того, ученый заявил, что найденные им электромагнитные волны вообще никогда не найдут какого-либо практического применения. Он даже просил Дрезденскую палату коммерции, от которой зависело финансирование научных работ, запретить исследования радиоволн как бесполезные.

Столь же неосторожным оказался прогноз К.Рентгена в оценках прикладного использования открытых им лучей, в частности, для распознавания болезней, при выявлении бракованных отливок в металлургии и т.п. Каких-либо практических выходов своим лучам он не обещал.

А вот факт, по времени вплотную близкий нашим дням. Трудно переоценить долю Э.Резерфорда в становлении атомной энергетики. Он не только объяснил явление радиоактивности, создав вместе с Ф.Содди ее теорию, но первым в эксперименте расщепил атом. Тем не менее, выдающийся физик был убежден, что всякий, кто предрекает извлечь из превращений атома энергию, произносит вздор…

Как известно, вскоре после кончины Э.Резерфорда, в 1939 году, один из его учеников, немецкий исследователь О.Ган, вместе с коллегой Ф.Штрассманом обнаружил деление атомных ядер урана под действием нейтронов. Это возвещало, что человечество на пороге использования мощи атома. К сожалению, поначалу оно прошло не в мирных целях.

Характерно и то, что случилось с самим О.Ганом. Еще до описанного события к нему в 1934 году обратилась талантливая соотечественница химик И.Ноддак (вместе с мужем они открыли последний стабильный элемент в таблице Менделеева – рений). И.Ноддак поделилась совершенно «нелепой» мыслью попытаться с помощью нейтронов разбить ядро атома на части и просила О.Гана обговорить эту идею с физиками. Ответ был удручающим: если она не хочет потерять репутацию хорошего ученого, то о подобном лучше и не заикаться.

Итак, факты свидетельствуют, насколько зыбки, подвижны грани между практически полезным и бесполезным при оценке научного результата, насколько быстро знание, только вчера казавшееся далеким от практических забот, сегодня становится нужным. В наше время отношения между теоретической наукой и ее приложениями еще сложнее. С одной стороны, увеличивается абстрактность знания, уходящего дальше и дальше в глубь вещества и Вселенной, растет применение формализмов и «математизмов». С другой же стороны, современное развитие, подгоняемое волной НТР, предъявляет науке свои счета на практический эффект. Так все сильнее растягивается линия переходов между теоретической частью научного знания и его прикладными разделами. Следовательно, путь от теории к практике становится сейчас длиннее, напряженнее. Он насыщен непредвиденными поворотами и событиями, которые отнюдь не содействуют укреплению доверия к абстрактно-теоретическим построениям.

Дело в том, что вообще вложения в науку в значительной мере – ставка на риск. Возьмем такой подсчет. В США 67 процентов оплачиваемых научных исследований в промышленности оказывались, по сведениям середины 60-х годов, безрезультатными. А из тех, что несут прибыль, лишь десятая часть по-настоящему выгодна. И только один процент дает приличный доход…

Так обстоит дело с исследованиями, можно сказать, пригретыми производством, понятным ему. Но что говорить о науках фундаментальной окраски, которые мало что могут обещать «кукурузного». Это и предопределяет политику. Ощущается пресс так называемого «технического давления». Он особенно чувствителен там, где рассчитывают видеть науку орудием взвинчивания гигантских доходов. Ученых понуждают высокими окладами, обещанием лучших условий для научной работы и т.п. развивать прикладные направления, фактически превращая исследователей в технологов, а тех, кто не «превращается», записывать в ряды бесплодных.

Проясняют обстановку данные современного американского социолога Р.Ритти. Стремление получить результат фундаментального характера находится (по шкале так называемых «незримых наград») у инженера промышленной лаборатории США на пятнадцатой из шестнадцати позиций. Зато желание обогатить идеями практическую сферу занимает первое место… Подобный уклон на получение скорых отдач сообщает сильнейшую тягу к практицизму и бросает тень на теоретические заделы…

Спору нет, наука должна обслуживать практические цели. Вся неразбериха проистекает от незнания, каким образом этому научиться… Идеалом истинной науки не должно стать преследование сиюминутной пользы, которой охотнее всего гордятся псевдоученые, ибо «никакая мысль не может принести столько вреда успехам умственным и материальным, как убеждение, будто наука в своем поступательном движении должна руководствоваться утилитарными целями»…

С учетом заявленного понятие полезности явно раздваивается. Наряду с непосредственной отдачей в производство исследовательский результат имеет внутринаучную ценность, содействуя приращению информации и – тем самым – развитию науки. Стало быть, добываемое знание неверно судить (точнее, не всякое знание стоит судить) по меркам прямого сиюминутного успеха.

Наука хотя и вызвана к жизни практическими надобностями, но обременена не только этой внешней заботой. Она обслуживает также и себя, увеличивая свою информационную мощь. В этом ее внутренняя, теоретико-познавательная и предсказательная обязанность, потому что знания нужны также для того, чтобы ковать новые знания. Уклоняясь от этого, наука вскоре бы выродилась, слившись с обычными производственно-бытовыми навыками… Соответственно складывается и структура науки, ее межведомственные нити и назначения как особого, до известной меры, АВТОНОМНОГО ОРГАНИЗМА (выделено Л.)

По классификации, предложенной современным физиком П.Оже, в ней выделяются четыре слоя.

Фундаментальная область «чистой» науки. Ее удел – свободное теоретическое плавание, когда ученый задает вопросы сам себе и сам же на них отвечает.

Целенаправленное теоретическое исследование. Оно решает проблемы, набегающие извне. Вопросы ставит природа, а ученый дает на них ответ.

Прикладные ветви, где условия диктует производство, определяя задачи, подлежащие решению.

Конструкторские разработки. Получение технологических схем на основе прикладных находок.

Прямой путь к практике знают только прикладные разделы да конструкторские проекты. Что же касается первых двух, то их выход на производственный простор достаточно опосредован».

Вот примерно – и в лучшем варианте – то, что мы могли бы сказать о своем отношении к вопросу «что есть в нашем понимании наука?» Другое дело – схемы, рамки, принципы, да и – чего греха таить – догмы, которые, в конечном счете, определяют «правила игры» в самом этом «автономном организме», живущем по законам своего времени, соблюдая традиции и обряды, сложившиеся на протяжение двух сотен лет под воздействием объективных и субъективных факторов.

Что касается объективных факторов, то здесь многое более-менее понятно, и об этом можно говорить долго и нудно. Но вот о том, что лежит в основе субъективных факторов, говорить приходится с оглядкой на понимание собеседника. Уж очень не однозначно каждый из нас подходит к этому вопросу. Поэтому выбирается какая-то общедоступная, емкая или приемлемая позиция. Такой позицией можно считать взгляд самого автора «Превратностей научных идей», который мы полностью разделяем. Анатолий Константинович пишет:

«Иногда развитие науки сравнивают с боями по овладению зданием. Сначала прорыв на новый этаж, а затем схватки уже на этаже. Прорывы – и есть дело фундаментальных дисциплин, утверждающих новую парадигму, на основе которой идет потом прикладная работа».

Однако бой, в нашем понимании, – это акция, спланированная дальновидным умом, хорошо разработанная, продуманная и обеспеченная. Хочется думать, что за разработкой стратегии и тактики боя стоят ответственные отцы – командиры, полководцы от бога. В ином случае – это – как утверждает мадам история – революционное вооруженное восстание. Но если без иронии, то это – самый обыкновенный бунт, спровоцированный неспособностью (сдерживать недовольство) одних и невозможностью (терпеть сдерживание) других. Естественно, одни – обладатели кресел, зарплаты и преимуществ власти, другие – рядовые (и не очень рядовые) энтузиасты, борцы за «правое» дело (или за «левое» – без разницы), за «правду», за «истину» (в своей, разумеется, инстанции).

И если в результате боя (бунта) взят очередной этаж здания науки, то «на плечах» у авангарда на отвоеванные площади (почетные места) наряду с «идейными» и энергичными непосредственными участниками штыко-рукопашной схватки, расталкивая бойцов, задержавшихся на лестничных маршах, ворвутся и рассядутся в президиумах вчерашние «заслуженные» сдерживатели. Пока суть да дело, пока разберутся бойцы, что к чему, пока переключатся на схватку местного значения на том самом этаже, а этаж-то, оказывается, превращен уже в большущий кабинет хранителей традиций и блюстителей законов, в кабинет, тем не менее, с современными кондиционерами и джакузи. И отцы – командиры, не ударившие, зачастую, палец о палец, если речь идет о «старом» командном составе (да простят нам «старые» белые в о роны и серые вор о ны), прибив на дверях табличку с часами приема (писали бы сразу: раз в год – в день рождения), уже убыли на очередной семинар – симпозиум – конгресс, проводимый для руководителей на противоположном краю света (белого, разумеется). Но на это они и руками водители. И если кто-то этого не понимает, пусть лезет на очередной этаж отвоевывать новые полезные площади. Но по пожарной лестнице, если уж так невтерпеж. И тихонько-тихонько, чтобы не шуметь, не тревожить покой и сон новоселов недавно отвоеванного этажа. То бишь, революция – она и в науке революция.

Но уж если «отцы-командиры» снизошли до приема по научному вопросу, то … не стоит тешить себя иллюзиями на сей счет. И не стоит уповать на небеса, потому что они – небеса – давно уже тут не причем. Можно сослаться хотя бы на опыт Анатолия Бича (надеемся, что Анатолий Макарович на нас не обидится). В предисловии своей книги «Природа времени» он делится с читателями мыслями о некоторых событиях, последовавших после того, как книга была выпущена и получила положительную оценку в читательских кругах. Так вот, там есть один весьма поучительный эпизод:

«И тут меня попутал бес. Мой товарищ предложил мне выступить в Министерстве по вопросам науки и технологий перед представителями официальной науки с докладом, а они, мол, потом официально оценят и тогда фонд фундаментальных исследований официально выделит грант… Мне бы поблагодарить товарища и … жить бы себе тихо, никого не трогая.

Но…испытывая легкий дискомфорт и терзаемый хорошо скрытым тщеславием, я в один прекрасный солнечный день направился к ученым людям. Среди двенадцати человек – местных и приглашенных – главенствовали двое: доктор наук, астрофизик Ш. и член-корр. НАН Украины физик-теоретик Ф. Астрофизик Ш., постоянно как-то странно усмехаясь (словно подсмотрел в замочную скважину интимную сцену и предвкушал удовольствие от того, что сейчас всем расскажет), достал несколько бумажек и, приблизив одну из них вплотную к толстым стеклам очков, начал читать. Оказалось, что на 31 странице у меня была неточность, а на 37 – небрежность. Оказалось, что, говоря о потоках времени, я не дал определение потока вообще… И так, странно усмехаясь, Ш. дошел до последнего листочка. Я с пониманием внимал, более того, соглашался с ним, но ждал, когда же он заговорит по существу. Ф. все это время молчал и в моих глазах становился все важнее и важнее. Наконец, Ш. рассказал, какой я нехороший по мелочам, и я приготовился слушать о гипотезе: о концептуальном подходе, о противоречиях в обосновании, о сомнительных следствиях, о неправомерности и т.д., и т.п. Но Ш., оказывается, все уже сказал. Бросив в мою сторону пустой взгляд, он с почтением повернулся к Ф. А Ф. все молчал и молчал, и все понимали, что вот сейчас сам он как скажет… А он все молчал. Наконец, Ф. встрепенулся, прервав поток каких-то, безусловно, умных мыслей, и спросил, давно ли я сдавал экзамены по физике. Ш. от таких слов тоже встрепенулся и обвинил меня в том, что я покушаюсь на основы… Я попытался сопротивляться, т.е. хотел сказать им, что когда наука встречается с аномалиями и парадоксами, тем более с психофизическими феноменами, то имеют право на жизнь и экстравагантные идеи… И привел, в качестве примера, идею академика В.П.Казначеева о том, что некие невидимые сущности вокруг нас представляют полевую форму жизни. На это Ш. заявил, что Казначеев вообще не ученый. Я сослался на академика М.М.Лаврентьева, который отстаивает возможность передачи информации с «мгновенной» скоростью через потоки времени. На это Ш. только тоскливо усмехнулся, как бы страдая от того, что я привожу такие глупые примеры. «А вы нарушаете всем известное…» – опять встрепенулся Ф. Пока я соображал, в каком месте книжки я особенно наследил и где у меня заложена мина под «основы», оказалось, что семинар закончился.

Так я и не удостоился услышать ничего интересного и важного для себя, т.е. не услышал ничего, в полном и буквальном смысле этого слова, о гипотезе. Господа Ф. и Ш. оказались настолько переполнены чувством глубочайшего уважения к себе, что не сочли нужным говорить о моей гипотезе. Непонятно, правда, зачем тогда мы вообще собирались? Впрочем, может быть, высшее предназначение этих людей как раз и состоит в том, чтобы не пускать в науку новые (и уже поэтому подозрительные) идеи и гипотезы. В конце концов, кто-то должен выполнять и такие обязанности…»

Поскольку пример очевиден, то вам, уважаемые читатели, теперь нетрудно догадаться о смысле, который нами извлечен из пушкинских строк: его пример – другим наука. И, конечно же, главу, посвященную такому зданию, как здание науки, в нашем «построении», читать неискушенному в тонкостях научной «кухни» читателю скучно. Поверьте, писать тоже скучно. Но существует вопрос: почему вы не с учеными, или почему ученые не с вами? Да нет же, ученые как раз с нами, а мы – с учеными, и контакты сегодня со многими нормальные, и есть понимание проблем, существующих с обеих сторон. Вот только нет у нас с собой летающих сковородок, скатертей-самобранок и приборов, сконструированных специально для фиксирования структуры и характеристик тонких, чуть менее тонких и просто толстых довещественных планов и энерго-информационных уровней. Не принесли мы с собой и технико-экономическое обоснование запредельных технологий. Во всяком случае, именно так сегодня многие расценивают йанскую информационную флуктуацию. А ведь принесли и даже показали работу целого комплекса управления временем. Но кто высказал желание посмотреть? Вот если бы свалились с неба в сопровождении прожекторов и оркестра, составленного из иерихонских фанфар, или в сопровождении грома и молний – тогда, может быть, кто-нибудь и удивился бы (на день-другой). А так … йане – люди как люди. Рождаются в мире Геи; переходя на Янадану, остаются опять же в мире Геи; отказавшись от последнего перехода, продолжают опять-таки жить в мире Геи; умирают тоже как все (или почти «тоже», но это другая тема) в мире Геи. Словом, никакой фантастической – привычной – романтики.

И невдомек изучающим свойства квадрониума, что время отнюдь не однородно во вселенной, что каждое квадрональное (физическое) пространство имеет собственное время, текущее в едином мыслениуме (временном пространстве), который, в свою очередь, является абсолютным к структурам квадрональных пространств; что каждое физическое пространство есть совокупность последовательно проявляемых (дискретных) квадрониумов – элементарных физических (овеществленных) миров и т.д.

Элементарный физический мир, а точнее – один из миров (единица континуума), который мы называем нашим миром, «нашей дискретностью», располагает, как и другие, лишь настоящим – текущим временем (и памятью), определяющим пределы скорости перемещения в нем материализованных (вещественных) составляющих. Напомним, что речь идет только о квадропространстве. Будущее нашего реального мира, который мы наблюдаем в пределах земного континуума, определилось однажды (12 тыс. лет назад) и представляет собой систему созидательных алгоритмов с вехами Фаталии – программу, план целесообразных следствий без учета случайностей (неопределенных следствий). Выстраивающаяся, в связи с этим, глобульная (в мыслениуме) голограмма будущих событий – всего лишь вероятный объем реализации дискретного квадропространства со всеми его атрибутами. Не вдаваясь в излишние подробности о взаимодействиях объектов и субъектов дискретного мира, отметим лишь одно: уйти в будущее нашего мира – не представляется возможным, как невозможно уйти, скажем, из зала в кинофильм, проецирующийся на экране кинотеатра. Но заглянуть в будущее, посмотреть на мириады его мелькающих картинок – образов вполне допустимо, причем – во всех шести (как минимум) вариантах одновременно. «Распечатать» картинку способно подсознание (оно этим как раз и занимается).

Что касается путешествий в миры, проявляющиеся последовательно после нашего, то, в принципе, такая возможность существует. Более того, существует принципиальная возможность последовательного перехода «вперед» из мира в мир (при особых условиях). Вот только вопрос для такого «туриста»: как вернуться обратно в свой мир, в свое, так сказать, настоящее? – следует считать закрытым. Никак! Если только не случится случайный сбой в общей программе. Тем более, что мы с вами – биоструктуры. Фантазировать, безусловно, можно, когда речь не идет о конкретных алгоритмах созидания, не разрушения. Созидание «назад» – это, что называется, созидать (строить) прошлое – может придти в голову разве что писателю-фантасту. Так что «возврат» в родной мир, если и состоится, то обязательно в точку настоящего времени этого мира, а не вашей жизни. Где будет эта точка: в штормящем океане, на рельсах под мчащимся поездом, или в чужой супружеской постели? – одному четвертому уровню мира «известно».

В нашей науке только ближе к двадцатому столетию стали формироваться сколь-нибудь близкие к отображению реальности трезвые взгляды на пространство и время, взгляды, дающие возможность умозрению проникнуть сквозь пелену тумана, отделяющую одну действительность от другой, являющейся основой и расположенной чуть дальше и чуть глубже первой, и совсем не похожей на то, что веками рисовало людям их воображение (вкупе с надеждой). Жаль, что вицеи «проснулись» несколько позже будильника (на 2 тыс. лет). И потому, наверно, поледы, умеющие отдыхать и дремать всегда «в пол-уха», быстро и без лишней суеты возвели себя в ранг блюстителей законов и принципов морали (кто-то даже в богосотрудники), а стало быть – в ранг жрецов-хранителей традиционно складывающихся форм, в том числе и в сфере отношений к кому- или к чему-либо. Сложилось так, что и «научную» репутацию, очевидно, блюдут и формируют сегодня, в основном, «жрецы» от науки. Блюдут, к сожалению, не только свою, но и чужую. А мы с вами (простые в своем невежестве люди) наивно вопрошаем: где рождается «верх-низ», «право-лево» и «плохо-хорошо»?

Так что, принести из будущего (но не нашего) мира что-либо на память нашим ученым (особенно из того, что пробуется на зуб) очень хотелось бы. Но, увы. Проще было им показать это самое «что-либо» на полевом экране, – что, кстати, и было нами сделано, когда таймер Аргусиса «вскрыл» этот экран в 2000 году, – но опять, увы… В «зале», так сказать, был аншлаг, а ученые уберегали свою РЕПУТАЦИЮ. И уберегли, надо признать. Ох, уж эта репутация! А ведь мы тогда как-то даже не сомневались (поначалу), что в этом процессе примут участие такие ученые, как цитируемые нами сегодня. Представьте только, что событие состоялось в присутствии людей, образы действенности которых формируются на фоне устоявшихся образов убеждения, соответствующих научной позиции, лишенной преобладающих сегодня стереотипов мышления…

Поиск по сайту: