Глава девятая. Звездочёт

Москва, июнь 1942 года

Лесным Домом называлась одна из «шарашек» НКВД, находившаяся на окраине дачного поселка Ильинка. Там Берия еще в тридцать девятом собрал ученых, занимавшихся, по мнению Абакумова, бессмысленной и даже вредной ерундой — лечением травами, биоэнергетикой, системой индийских йогов и даже передачей мыслей на расстоянии. Возглавлял «шарашку» астролог Сергей Гронский, убедивший Берию в том, что подобные исследования могут принести пользу — не зря же рациональные немцы создали целый институт «Аненербе» и тратят на его содержание огромные средства. Питомцы Гронского исправно получали спецпайки, подопытных животных и даже лабораторное оборудование, но была ли от их работы какая-нибудь польза, понять было невозможно. У Абакумова, которому подчинялись все Особые отделы страны, разумеется, имелись свои люди в Лесном Доме, да что толку? Читая их донесения, Абакумов только брезгливо морщился. «С 16.00 до 18.30 из лаборатории проф. Селезнева доносились странные звуки, напоминающие завывания и плач». «Из двенадцати морских свинок, доставленных по заказу доктора Ляхмана, выжило пять. Семь морских свинок умерло от неизвестных причин». «В столовой во время обеда проф. Зубаревич поспорил с проф. Брауде о китайской алхимии. Почему китайцы считали ртуть целебной? В споре проф. Брауде обозвал проф. Зубаревича кретином, а тот швырнул в него макаронами». И так далее, все в том же духе. На месте шефа Абакумов уже давно перестал бы церемониться с этой ученой шушерой, но Берия отчего-то доверял Гронскому.

Сергей Гронский, наследник старинного белорусского шляхетского рода, аристократ и авантюрист, был словно рожден для мира тайных операций. Отцом Гронского был начальник шифровального отдела Генерального штаба Российской империи — по тем временам, вторым человеком в разведке. Его расстреляли сразу после революции, но Гронский-младший, которого родственники вывезли в безопасную Латвию, казалось, не таил зла на Советскую власть. Он начал работать на ГПУ еще при Менжинском: сам пришел в консульство и предложил свои услуги в качестве агента. После недолгих колебаний Гронского решили использовать втемную: перевели на его счет некоторую сумму денег и настоятельно посоветовали отправиться на учебу в Германию. Там молодой граф некоторое время изучал медицину в Берлинском университете, вел светскую жизнь, боксировал и брал призы на автогонках. Одним из его увлечений была авиация: он с отличием окончил летную школу и время от времени зарабатывал деньги, катая на самолете богатых любителей острых ощущений. Как-то в Мюнхене после очередного полета к нему подошел высокий господин с военной выправкой, представившийся Рудольфом Гессом.

— У вас прекрасное чувство воздуха, юноша, — сказал Гесс Гронскому. — Черт возьми, когда вы делали иммельман, я даже аплодировал вам. Вы уверены, что у вашего пассажира сухие брюки?

— Не знаю, — беззаботно ответил Гронский. — В кабине убирает механик. А вы разбираетесь в авиации?

— Немного, — скромно сказал Гесс.

Гесс был профессиональным летчиком, во время Первой мировой служившим в легендарной эскадрилье «Рихтгофен» под командованием Германа Геринга. Отчаянный русский ему понравился — Гесс любил людей с сумасшедшинкой.

— Загляните как-нибудь, — он протянул Гронскому визитную карточку. — Это клуб, где собираются люди, влюбленные в небо.

Любопытный граф не стал откладывать, и появился в клубе «Валькирия» в ближайшую субботу. Клуб оказался закрытым заведением, но визитка, подаренная Гессом, произвела на швейцара должное впечатление. К некоторому огорчению Гронского, многие члены клуба были влюблены не только в небо, но и друг в друга — то тут, то там он натыкался на обнимающихся мужчин в военной форме. Граф слышал, что гомосексуализм популярен среди немецких военных, но видеть это воочию было странно. Прежде, чем кто-либо из завсегдатаев «Валькирии» успел предложить ему познакомиться поближе (и заработать хороший хук в челюсть), из клубов табачного дыма материализовался улыбающийся Гесс.

— Что вы стоите, как Лотова жена? Пойдемте наверх, здесь вам делать нечего…

Наверху собиралось гораздо более приличное общество — во всяком случае, здесь никто никого не обнимал. Присутствовали седовласые генералы, которые, на взгляд Гронского, вышли в отставку еще до изобретения самолета, респектабельные господа, похожие, скорее, на банкиров, чем на авиаторов, и даже несколько дам — все, как на подбор, блондинки с длинными прямыми волосами. Вид блондинок слегка успокоил графа.

Гесс представил Гронского своим друзьям. Один из седовласых, назвавшийся Карлом Хаусхоффером, оценивающе оглядел графа.

— Говорят, вы лихой пилот. Не хотите принять участие в небольшой войне?

Гронский пожал плечами.

— Почему бы и нет? Вопрос лишь в том, с кем придется воевать.

Хаусхоффер поморщился.

— Разве это имеет значение? Сейчас идет война в Южной Америке, там нужны хорошие летчики. Южная Америка — чертовски интересное место, я влюблен в нее. К тому же наемникам там прилично платят. Я могу дать вам рекомендации. Хотите?

Гронский улыбнулся генералу.

— Хочу. До сентября у меня каникулы.

Он был уверен, что Хаусхоффер шутит, но тот говорил вполне серьезно. Через неделю граф отбыл в Южную Америку с рекомендательными письмами от генерала, оказавшегося к тому же профессором географии Мюнхенского университета. Письма были адресованы начальнику Генерального штаба Боливии Гансу Кундту, сражавшемуся в годы Первой мировой в одном полку с Хаусхоффером.

Боливия в те годы воевала с Парагваем за нефтяные месторождения в пустынной местности Гран Чако. Оснащенная новейшей боевой техникой боливийская армия сражалась с бедными, плохо вооруженными парагвайскими силами, но почему-то терпела поражение за поражением. Прибыв на место, Гронский понял, почему: на стороне Парагвая воевали сотни офицеров-белогвардейцев, нашедших убежище в Южной Америке. С этими профессионалами войны ничего не могли поделать ни наемники, которым щедро платило боливийское правительство, ни немецкие военные инструктора. Проливать русскую кровь графу не хотелось, и он попросил командование определить его в воздушную разведку. Гронский летал над равнинами Гран Чако три месяца, а в сентябре вернулся в Берлин, увозя с собой кругленькую сумму и очередное рекомендательное письмо — на этот раз от генерала Кундта Хаусхофферу.

— Старина Ганс пишет, что вы демонстрировали чудеса храбрости, забираясь на своей «Веспе» далеко в тыл противника, но всячески избегали огневого контакта, — задумчиво проговорил генерал, прочитав письмо. — Почему?

Гронский ответил, тщательно взвешивая каждое слово:

— Если бы моего отца не убили большевики, он мог бы сейчас оказаться в Парагвае. И тоже сражался бы против боливийцев.

Хаусхоффер покачал головой.

— Да, я могу это понять. Нация, расколотая надвое… Революция, потрясшая Россию — трагическое событие. Если бы не она, нам было бы намного легче заключить союз.

— Нам? — переспросил Гронский вежливо.

— Да, нам, двум самым могущественным континентальным державам Евразии — Германии и России. Только вместе мы можем противостоять державам моря, носителям торгашеского духа древней Финикии. Я имею в виду Англию и Соединенные Штаты. Я рассказываю об этом своим студентам на лекциях, но есть кое-что, не предназначенное для ушей профанов. Хотите узнать больше?

— Разумеется, — искренне ответил граф. Хаусхоффер кивнул, как будто и не ожидал иного ответа.

— В Южной Америке вы доказали свою храбрость, мой молодой друг. К тому же вы нравитесь Гессу, а Руди обладает большим политическим влиянием. Я приглашаю вас вступить в ряды общества Туле. Это тайное общество, поэтому, если вы по каким-то причинам решите отказаться, мне придется взять с вас обещание никому не рассказывать о нашем разговоре.

Глаза Гронского загорелись.

— Нет-нет, я не собираюсь отказываться! Вот только…

Он помрачнел и обвел взглядом уютный кабинет «Валькирии».

— Что «только»?

— Я ведь не немец. Не будет ли это препятствием?

Хаусхоффер усмехнулся и отсалютовал Гронскому бокалом красного вина.

— Нет, мой молодой друг. Мы в некотором роде интернационалисты — в обществе Туле состоят японцы, итальянцы и даже один тибетец. Впрочем, вы все увидите сами…

Так Гронский попал в общество Туле, считавшееся одним из наиболее влиятельных мистических орденов Германии. Члены общества практиковали медитацию и гипноз, изучали астрологию и гадание на рунах, занимались японской борьбой и Тантра-йогой. Вскоре после того, как Адольф Гитлер стал фюрером германской нации, общество было официально объявлено распущенным, но Хаусхоффер сказал Гронскому, что это сделано для отвода глаз.

— Фюрер сам некогда принадлежал к внутреннему кругу Туле, — понизив голос, сообщил генерал. — Его учителем был сам Дитрих Эккарт.

Это имя ничего не говорило графу, но Гронский отметил, что для Хаусхоффера Эккарт был явно более авторитетной фигурой, чем фюрер.

— Вот как, — протянул он.

— Именно! — Хаусхоффер поднял палец. — Эккарт создал общество Туле, и, в некотором роде, создал самого фюрера. Сейчас пришло время обновить общество, влить в старые мехи новое вино…

Что имел в виду генерал, Гронскому стало ясно спустя несколько месяцев.

Один за другим члены «запрещенного» общества Туле получали выгодные предложения от создаваемых национал-социалистами институтов и промышленных концернов. Кто-то отправился на остров Рюген, где шло строительство секретных военных объектов. Кто-то получил работу в ведомстве Германа Вирта, занимавшемся поисками Грааля и Шамбалы. Самому же Гронскому, как студенту-медику, было предложено продолжить обучение в Биорадиологическом институте, о котором он прежде ничего не слышал. Граф решил посоветоваться с Хаусхоффером.

— Не раздумывайте ни минуты, юноша — сказал тот. — Такого образования вы не получите больше нигде в мире.

— Чему же там учат? — спросил Сергей. Хаусхоффер загадочно посмотрел на него.

— Магии, мой молодой друг. Волшебству.

— Одного не понимаю, — сказал Абакумов, выслушав рассказ Гронского. — Как немцы тебя после всего этого отпустили?

— Я ушел сам, — ответил астролог. Он снял с огня кастрюльку и долил кипятка в расписанный цветами и птицами заварочный чайник. — Еще чаю, товарищ генерал?

— Давай, — фыркнул Абакумов. Чай у Гронского был китайский, зеленый. Абакумову он напоминал сено — он привык к крепкому черному с сахаром и лимоном. Но в Лесном Доме черного чая, как выяснилось, не было.

— Все началось с Гесса, — Гронский осторожно налил в пиалу генерала бледно-зеленого настоя. — Я составил ему гороскоп… крайне неблагоприятный. К этому моменту он уже полностью доверял мне, и я попробовал использовать это обстоятельство, чтобы предотвратить войну. Гесс пошел к Гитлеру, тряс у него перед носом космограммами, доказывал, что если Германия нападет на СССР, последствия для рейха будут ужасными. Гитлер не захотел его слушать. Его личный астролог Крафт мог бы помочь… тем более, что гороскопы абсолютно недвусмысленно предсказывали поражение Германии… но почему-то не захотел. Возможно, его перекупили англичане.

— Ты что, всерьез? — нахмурил брови Абакумов.

— Конечно, товарищ генерал. У англичан были для этого возможности, ведь Гитлер верил, что на Острове много его сторонников, и не запрещал британцам посещать рейх…

— Да я не о том! Вот эти гороскопы, космоскопы — это же чушь собачья!

— Космограммы, — улыбаясь, поправил Гронский. — Нет, товарищ генерал, не чушь. И я могу легко это доказать.

— Ну, попробуй, — Абакумов отхлебнул чаю, поморщился.

— Для этого мне нужно знать дату и место вашего рождения, товарищ генерал. И хорошо бы еще точное время.

— А больше тебе ничего не надо?

— Нет, это все, — Гронский сделал вид, что не заметил прозвучавшей в словах собеседника угрозы. — Для того, чтобы составить гороскоп, этих данных вполне достаточно.

— И ты сможешь сказать, что меня ждет? — недоверчиво спросил начальник Управления Особых отделов.

Гронский молча кивнул.

— На какой срок? На год? Больше?

— Зависит от обстоятельств, товарищ генерал. Будущее вариативно. Гороскоп Гесса, например, показывал, что если он останется в Германии, то проживет еще пять лет, а если покинет рейх — то пятьдесят.

— Поэтому он и сбежал в Англию? — Абакумов отставил опустевшую пиалу. — Тьфу, да как ты эти помои можешь пить!

— Зеленый чай чрезвычайно полезен для здоровья, товарищ генерал. Если ваш гороскоп покажет, что жить вам предстоит долго, я бы настоятельно советовал вам пить зеленый чай хотя бы два раза в день.

Абакумов с каменным лицом вертел в руках кусочек рафинада.

— А если он покажет что-то другое?

Это было сказано с такой зловещей интонацией, что любой другой на месте Гронского побледнел бы от страха. Но астролог только улыбнулся.

— Если гороскоп будет неблагоприятным, всегда существует возможность обойти роковое стечение обстоятельств. Звезды побуждают, но не вынуждают. Когда Гесс улетел в Англию, я составил собственный гороскоп. Получилось, что в ближайшие два-три месяца меня арестуют и, скорее всего, расстреляют. Тогда я решил покинуть рейх. Космограмма показывала, что и в этом случае меня не ждет ничего хорошего. Но определенный шанс все-таки сохранялся… Я выбрал побег.

— И что? — хмуро спросил Абакумов.

Астролог внимательно посмотрел на него.

— Я думал, вы знаете… самолет, на котором я пересек линию фронта, сбили наши зенитчики. Я обгорел, едва остался жив. Потом меня две недели допрашивали особисты…

— А ты чего хотел? — рявкнул Абакумов, грузно поднимаясь из-за стола. — Чтобы тебя тут с оркестром встречали? Скажи спасибо, что сразу не шлепнули как немецкого шпиона.

Кусочек рафинада с сухим треском лопнул в его сильных пальцах.

— Вы не поняли, — дерзко ответил астролог. — Я не в обиде на ваших подчиненных. В конце концов, будь я на их месте, возможно, поступил бы точно так же. Дело в другом — я просчитал два варианта будущего, и выбрал тот, который давал большее пространство для маневра. Здесь меня могли, как вы выразились, шлепнуть, а могли доставить в Москву и дать звезду Героя, что в конце концов и произошло. Останься я в рейхе, моя участь была бы предрешена. У человека всегда есть выбор… даже если это выбор между плохим и очень плохим вариантом.

— Значит, если ты нагадаешь мне хреновое будущее, я все-таки смогу его изменить?

— Не нагадаю, товарищ генерал. Гадают цыганки, у них своя методика, своя магия… Я ученый, и имею дело с законами природы. Мы пока не можем их объяснить, но они есть и они работают…

— Одиннадцатое апреля тысяча девятьсот восьмого года, — перебил его Абакумов. — Москва. Точного времени не помню, бабка вроде говорила, ночью родился…

— Отлично, — кивнул Гронский. — Сегодня вечером я произведу все необходимые расчеты. Завтра гороскоп будет готов.

Абакумов хмыкнул и мотнул головой, словно показывая, что не склонен принимать слова астролога всерьез.

— Теперь давай к делу. Насчет твоих звездочетов я уже понял — Гитлер к ним прислушивается. А как насчет гипнотизеров?

Гронский на мгновение задумался.

— Сложный вопрос… Был такой предсказатель Эрик Хануссен, очень известный в то время, когда я приехал в Берлин. Он читал мысли, предсказывал будущее и выступал с гипнотическими опытами. Гитлер ему доверял. Хануссен, например, предсказал пожар рейхстага…

— Но ведь фашисты подожгли его сами!

— Не совсем так, товарищ генерал. Вы, конечно, знаете, что технически поджог совершил голландец Ван Дер Люббе — жалкий, опустившийся человечек. Но полицейские, которые его допрашивали, пришли к выводу, что Ван Дер Люббе кто-то загипнотизировал — об этом писали в берлинских газетах. Некоторые мои друзья в обществе Туле предполагали, что гипнотизером был именно Хануссен. Поэтому-то он так уверенно говорил о предстоящем пожаре… Но вскоре после прихода нацистов к власти выяснилось, что знаменитый Хануссен никакой не швед, а чешский еврей по имени Хаим Штайншнайдер. Фюрер почувствовал себя оскорбленным — он ведь покровительствовал гипнотизеру. Вскоре Хануссена нашли мертвым — его убили штурмовики, которым он давал в долг крупные суммы денег. С тех пор Гитлер с большим подозрением относился к гипнотизерам, считая их шарлатанами. Другое дело…

Гронский замолчал. Поднес к губам пиалу с чаем, но пить не стал.

— Другое дело, что сам фюрер обладает колоссальным гипнотическим даром. Хаусхоффер говорил мне, что он способен убедить в чем угодно и одного человека, и целую толпу. А один раз добавил, что это настоящее чудо, которое сотворил Эккарт.

— Кто такой Эккарт?

— Странный человек. Хаусхоффер называл его учителем фюрера. Он умер вскоре после пивного путча в Мюнхене, когда Гитлер сидел в тюрьме. Говорят, что Гитлер плакал, узнав о его смерти.

— Плакал? — брезгливо переспросил Абакумов.

— Фюрер вообще очень сентиментален, — пожал плечами Гронский. — Вы не знали? Он обожает щенков и котят, и ненавидит охоту.

Абакумов круто развернулся к нему и грозно навис над сидевшим на табурете астрологом.

— Ты что, собрался мне рассказывать, какой Гитлер замечательный? И собачек любит, и гипнозом владеет, так, что ли?

— Мне казалось, вы хотели узнать о Гитлере больше, чем можно прочесть в фельетонах Эренбурга и Меттера, — холодно сказал Гронский.

— Мне нужно знать, пользуется ли Гитлер услугами гипнотизеров! А про его любовь к собачкам будешь рассказывать кому-нибудь другому!

Гронский допил чай и поднялся. Он был на полголовы ниже рослого Абакумова, но держался с таким достоинством, что генералу стало даже завидно.

— По моей информации, — тщательно выговаривая слова, произнес Гронский, — Гитлер не прибегает к помощи гипнотизеров. Ему это попросту не нужно, поскольку он сам владеет техникой внушения.

— Этому можно научиться? — Абакумов слегка сбавил обороты.

— Можно, конечно, были бы способности. И в обществе Туле, и в Биорадиологическом институте этому учили. Другое дело, что, если способностей нет, то даже лучшие учителя окажутся бессильны.

— А у Гитлера способности, конечно, были? — язвительно спросил Абакумов.

На этот раз Гронский ответил не сразу. Он прошелся по комнате, словно бы что-то припоминая, потом приложил палец к кончику хрящеватого носа и некоторое время стоял неподвижно.

— По-видимому, да, — ответил он, наконец. — Но Хаусхоффер считал, что эти способности не врожденные. Он, видите ли, хорошо знал людей, сталкивавшихся с Гитлером в годы Первой мировой. И все они, в один голос, твердили, что это был маленький, зажатый, совершенно ординарный ефрейтор, который с трудом мог связать три слова. Гитлер страдал от какого-то заболевания… то ли нервного, то ли психического… у него случались истерики, ему то и дело казалось, что он слепнет! Никакого намека на силу воли, и уж тем более на то, чтобы подчинять своей воле других… Все изменилось после войны. Гитлер познакомился с Эккартом, и тот сделал с ним что-то… что-то, после чего прежний Гитлер умер, и родился новый. Тот, за которым шли толпы.

Абакумов крякнул.

— Значит, ты думаешь, что гипнозу его научил этот… Эккарт?

— Так мне говорил Хаусхоффер. Проверить это нельзя, поскольку Эккарта, как я уже упоминал, давно нет в живых, а Хаусхоффер вряд ли станет откровенничать…

«Вот и поговорили, — мрачно подумал генерал. — Что я буду шефу докладывать? Провел с Гронским беседу о гипнозе и гипнотизерах, выяснил, что человек, предположительно обучавший Гитлера искусству внушения, умер двадцать лет тому назад? Да, хорошо поработал, нечего сказать».

И тут Абакумова неожиданно осенило.

— Слушай, Сергей Николаевич, — проговорил он медленно, — а вот этот парижский эмигрант, про которого ты товарищу Меркулову докладывал… он ничего интересного на эту тему нам рассказать не может?

Лицо Гронского просветлело, как будто он вспомнил о чем-то очень хорошем.

— Георгий Иванович? Разумеется, может! Он, кстати, был дружен с Хаусхоффером, я, собственно, на квартире у Карла с ним и познакомился. Они вместе ездили на Тибет, в какую-то секретную экспедицию. Действительно, как это я сразу не подумал… А с ним удалось установить связь?

Абакумов посмотрел на астролога тяжелым взглядом. Наконец-то представился случай ущучить этого зарвавшегося аристократишку.

— Не выходите за рамки своей компетенции, товарищ директор специального научно-исследовательского института, — сказал он неприятным голосом особиста. — Иначе нам с вами придется разговаривать уже совсем в другом месте и на другие темы.

Щеки Гронского порозовели. «Краснеет, как девка, — неприязненно подумал Абакумов. — А еще разведчик».

— Извините, товарищ генерал, — вздохнул астролог. — Дурное любопытство.

— Ладно, — Абакумов, довольный тем, что сумел поставить выскочку на место, сунул Гронскому свою огромную ладонь. — Будем считать, ты мне сегодня помог. А этот… гороскоп… никому, кроме меня не показывай. Я на днях заеду, заберу.

Вернувшись в Москву, Абакумов сразу же поднялся в кабинет к Берии, но наркома на месте не оказалось — секретарша сказала, что Лаврентий Павлович уехал и будет поздно вечером. Несколько минут генерал раздумывал, не поставить ли в известность Меркулова: в конце концов, комбинацию с Гурджиевым вел именно он. Решил — не стоит; субординация — великая вещь, пренебрегать ею нельзя. В иерархии НКВД они с Меркуловым стояли на одной ступени служебной лестницы — заместители наркома. Меркулов с Гронским уже поработал и особых результатов не добился: нельзя же, в самом деле, считать результатом бессвязный бред, присланный Мушкетером из Парижа, все эти «огни преисподней», «любовницу Сатаны» и «оживление мертвых». У него, Абакумова, есть, по крайней мере имена: Эккарт и Хаусхоффер. Вот о них-то и следует расспрашивать старого эмигранта, а вовсе не о заброшенных румынских замках и тайниках на берегу озера Рица. Именно с этим предложением Абакумов собирался пойти к Берии.

Он заперся в своем кабинете, выпил рюмку армянского коньяку, положил на стол лист чистой бумаги, карандаш и начал набрасывать план предстоящей игры. Такую работу Абакумов никогда не любил — он был человеком действия, бойцом, а не стратегом, просидеть ночь в засаде было для него куда проще, чем придумать изящную оперативную комбинацию. Сева Меркулов, напротив, был силен в стратегии: не зря же Хозяин поручил ему надзор за разведкой. Но Абакумов понимал: сейчас у него появился редкий шанс опередить Меркулова. Ради этого стоило попотеть.

Часы показывали половину двенадцатого, когда в тишине кабинета резко зазвонил рогатый черный телефон.

— Виктор Семенович, — голос в трубке был сух, как папиросная бумага, — это Поскребышев. Приезжай в Кремль, тебя хочет видеть товарищ Сталин.

Поиск по сайту: