Усиливающаяся власть над человеческим

окружением. Мы видели, что рост цивилизаций по

своей природе является поступательным

движением. Цивилизации развиваются благодаря

порыву, который влечет их от вызова через ответ к

дальнейшему вызову; от дифференциации через

интеграцию и снова к дифференциации. Этот

процесс не имеет пространственных координат, ибо

прогресс, который мы называем ростом,

представляет собой кумулятивное поступательное

движение, и кумулятивный характер его

проявляется как во внутреннем, так и во внешнем

аспектах. В макрокосме рост проявляется как

прогрессивное и кумулятивное овладение внешним

миром; в микрокосме - как прогрессивная и

кумулятивная внутренняя самодетерминация и

самоорганизация. Оба эти проявления - внешнее и

внутреннее - дают возможность определить

прогресс самого порыва. Рассмотрим каждое из

проявлений с этой точки зрения, считая, что

прогрессивное завоевание внешнего мира

подразделяется на завоевание естественной среды

и человеческого окружения. Начнем исследование с

человеческого окружения.

Зададимся вопросом, является ли экспансия

достаточно надежным критерием определения роста

цивилизации, причем имея в виду, что pocт включает

не только физическое, но и умственное развитие.

Если ожидать положительного ответа, трудно

удовлетвориться утверждением, что

географическая экспансия - это возможный и

случайный спутник роста. Требуется доказать, что

это неизбежный сопутствующий фактор роста,

который исчезает, стоит цивилизации

приостановиться в развитии или пережить надлом

или распад. Кроме того, необходимо доказать, что

соответствие географической экспансии росту

столь же определенно, как корреляция с

завоеванием человеческого окружения; что

экспансия распространяется с быстротой и

размахом, присущим внутреннему порыву, который и

является критерием; что экспансия не только

прекращается с остановкой роста, но и уступает

место обратному процессу, когда цивилизация

распадается. Прибегнув вновь к методу

эмпирического анализа, мы скоро убедимся, что

ответ будет отрицательным.

В области чистой географии эмпирический подход

позволяет обозреть широкий спектр случаев

экспансии различных цивилизаций, выявив при этом

сходства и различия, проявляющиеся в процессе

роста.

Интересно, например, проследить многовековую

борьбу древнеегипетской, шумерской и минойской

цивилизаций за обладание "ничейными

землями", лежащими на стыке этих цивилизаций. В

этом состязании древнеегипетская цивилизация

оказалась менее удачливой, чем любая из ее

соперниц. На ранней исторической ступени

древнеегипетская цивилизация отодвинула

сирийцев до Библоса, расположенного на севере

Ливана. Однако, несмотря на все свои преимущества

и успехи в завоевании финикийской части

побережья, где Ливанские горы круто спускаются к

морю, египетская культура не получила широкого

распространения в Сирии, тогда как намного более

отдаленная шумерская цивилизация преуспела в

своих аннексионистских устремлениях и

существенно расширила своп владения за счет

Сирии. Египетское общество окончательно

утратило свое влияние в пределах сирийского

побережья в ходе движения племен XIV-XII вв. до н.э.,

уступив минойскому обществу, которое успешно

освоилось не только на Кипре (естественная сфера

экспансии для морской державы Эгейского

региона), но даже на материке, захватив самую

южную часть сирийского побережья. Продвигаясь в

другом направлении, древнеегипетское общество

вновь терпит неудачи. Распространение

египетской цивилизации на верховья Нила

несравнимо ни с экспансией минойского общества в

Средиземном море, ни с сухопутной экспансией

шумерского общества, захватившей не только

юго-запад Азии, но и частично Европу и Индию.

Однако это отставание египетской цивилизации не

может рассматриваться как признак недостатка

порыва, ибо общий взгляд па истории

рассматриваемых нами цивилизаций ясно

показывает, что египетская цивилизация

развивалась с той же скоростью, что и две другие.

Сравним экспансию эллинской и древнесирийской

цивилизаций с экспансией старших цивилизаций их

поколения - древнеиндийской и древнекитайской.

Две средиземноморские цивилизации

демонстрируют одинаковую силу экспансии, равную

силе минойской цивилизации, с которой они

родственно связаны. Они не только осваивают весь

Средиземноморский бассейн, но и через Гибралтар

устремляются в Атлантику. Позже они обращают

свои взоры в сторону Азии, и в этом направлении

продвижение их оказывается вполне успешным;

здесь они вторгаются в индский и древнекитайский

миры. Подобно минойской цивилизации, достигшей в

своем продвижении порога Египта, две

средиземноморские цивилизации оставляют на

порогах Индии и Китая экзотические элементы

культуры и языка.

В Индии письмо кхарошти, бесспорно, имеет

арамейские корни, а письмо брахми, возможно,

берет свое начало непосредственно в финикийском

алфавите [+1].

Письменность дальневосточных маньчжуров и

монголов также восходит к древнесирийскому

алфавиту, а не к китайскому иероглифическому

письму, что является еще одним неожиданным

свидетельством превосходства древнесирийской

цивилизации над китайской, принимая во внимание,

что Маньчжурия и Монголия лишь Великой Китайской

стеной отделены от родины древнекитайской

культуры.

Таким образом, движущая сила древнесирийской и

эллинской цивилизаций была намного выше, чем

сила индской цивилизации или древнекитайской.

Однако кто осмелится догматически утверждать,

что сирийская и эллинская цивилизации превзошли

две другие в росте по всем параметрам?

Неадекватность географического критерия

подтверждается тем фактом, что индская

цивилизация, долгое время оставаясь на

собственной почве, как бы в ожидании рождения

эллинизма, впоследствии обрела

экспансионистский характер, продвигая

эллинистический стиль на Восток - от Инда до

Тарима и от Тарима до Желтой реки. Мы уже

упоминали, что эллинистическое искусство пришло

на Дальний Восток через махаяно-буддийское

учение, а махаяна, разумеется, была творением

индских душ. К весьма любопытному заключению

пришел выдающийся авторитет в области изучения

восточных религий Ч. Элиот: "Идеи, подобно

империям и расам, имеют свои естественные

границы. Можно, например, сказать, что Европа -

немагометанский край... А в районах,

расположенных к западу от Индии (граница

пролегает приблизительно по 65°), индийская

религия экзотична и носит спорадический

характер... И это при том, что влияние Индии в

Восточной Азии было выдающимся по размаху, силе и

продолжительности" [*1].

Проанализировав становление двух цивилизаций,

сыновне родственных сирийской, мы обнаружим, что

иранская цивилизация поглотила сестринскую

арабскую на третьем веке их одновременного

рождения. Однако заметим мы и то, что иранская

цивилизация росла интенсивнее, чем ее жертва.

Если мы примем территориальную экспансию за

показатель роста, то будем вынуждены признать,

что в данном случае этот показатель не работает,

так как в размахе и силе экспансии арабская

цивилизация ничуть не уступала иранской.

В конце концов, приходится признать, что

территориальная экспансия не может быть принята

в качестве критерия роста цивилизации.

Можно обратиться еще к двум сестринским

цивилизациям - вавилонской и хеттской, -

родственно связанным с Шумером. С первого

взгляда кажется, что хеттская цивилизация за

свою короткую жизнь выросла больше, чем ее

вавилонская сестра. Однако экспансия хеттской

цивилизации, длившаяся с XVI по XIII в. до н.э., была не

столь широкой, как экспансия вавилонской

цивилизации, имевшая место в IX-VII вв. до н.э.

В наше время разворачивается впечатляющая и

всеобъемлющая экспансия западного мира. Впервые

за всю свою историю человечество столкнулось с

ситуацией, когда одно общество распространило

свое влияние практически на всю обитаемую

поверхность Земли. Едва ли были в истории большие

контрасты, чем в наши дни: глобальные

экспансионистские устремления западного

общества при относительной неподвижности других

живых обществ нашей планеты. Когда эти другие

цивилизации предпочитали держаться своих

постоянных границ, безудержно расширяющаяся

западная цивилизация, не зная пределов своим

устремлениям, стала стучаться во все двери,

взламывать все преграды и прорываться в самые

замкнутые крепости. Когда вестернизация

незападных обществ достигла апогея. Homo Occidentalis [+2] охватило

неверие в собственные силы и страх перед будущим,

а это - если судить по прецедентам - плохой

признак.

Таким образом, эмпирический анализ показывает,

что прогрессивное и кумулятивное завоевание

человеческого окружения напрямую связано с

территориальной экспансией, направленной от

географического центра цивилизации к периферии,

но это ни в коей мере не может считаться

правомерным показателем роста цивилизации.

Пожалуй, единственным социальным последствием

территориальной экспансии можно считать

ретардацию, или замедление рое-га, но никак не

усиление его. Причем в крайних случаях

наблюдается и полная остановка роста.

Ярким примером этого феномена в западной

истории является Ренессанс. Зародившись в

Северной и Центральной Италии в XIV в., это

интеллектуальное движение достигло своей

наивысшей точки к XV в. В Англии процесс этот

протекал в XVI-XVII вв., во Франции - в XVII-XVIII вв., в

Германии - в XVIII-XIX вв. Немецкое Просвещение эпохи

Гете как бы повторяло фазу, пройденную

Ренессансом в Италии за четыре столетия до того.

Фактически западный Ренессанс представлял собой

ослабленный гребень волны, бегущий от центра -

прародины западного христианства - к периферии -

в Западную Европу.

Чтобы проиллюстрировать подмеченное нами

правило, рассмотрим социальные последствия

распространения западной цивилизации на другие

части земного шара. Пожалуй, можно считать

общепринятым мнение, что заморский этос в своих

основных чертах радикален, если не прогрессивен.

Однако при более близком рассмотрении

обнаруживается ложность этого вывода. В области

технологии, где вызов направлен на завоевание

непокорной Природы, действительно происходило

иногда столь резкое стимулирование

первопроходцев, что им удавалось делать

замечательные открытия и изобретения. Истинно

также и то, что каждая заморская миграция несет

дезинтегрирующий эффект, что в свою очередь

побуждает к акту нового социального творения.

Эта возможность была блестяще использована

скандинавскими поселенцами в Исландии и

эллинскими поселенцами в Ионии. Но следует

помнить, что это всего лишь возможность, но никак

не неизбежность и заморский поселенец волен

принять ее или нет. Заморская миграция - это

просто возможный стимул, а не неизбежная ступень

интеллектуального роста; и если этот стимул не

порождает ответа, от него мало проку. Стимул к

техническим изобретениям также не стоит

переоценивать, ибо область техники и технологии,

сколь бы ни был значителен удельный вес ее в

обществе, представляет далеко не главный пласт

социальной жизни. Поэтому, пренебрегая

открывшимися возможностями, колониальный этос

вполне может оказаться весьма косным. И эта

косность - отличительный признак западного

заморского мира.

Итак, тщательный эмпирический анализ

показывает, что территориальная экспансия

приводит не к росту, а к распаду.

Возьмем, например, историю эллинистической

цивилизации. Мы уже отмечали, что на определенной

исторической ступени эллинское общество

ответило на демографический вызов масштабной

географической экспансией: что через два

столетия эта экспансия была остановлена

успешным сопротивлением неэллинских сил и что

эллинизм ответил на этот новый вызов переходом

от экстенсивной экономики к интенсивной,

выработав новый метод решения проблемы

перенаселения. Этот кризисный период эллинской

истории, период реадаптации, когда эллинское

общество трансформировало свой порыв, перейдя из

экстенсивного в интенсивный ритм, имел все

признаки смутного времени. Фукидид говорил, что

со времен Кира и Дария "развитию Эллады долгое

время мешали различные препятствия. Поэтому она

не могла сообща совершить ничего великого, а

отдельные города были слишком мало

предприимчивы" (Фукидид, История). Геродот

писал в "Истории", что в течение трех

последовательных поколений, охвативших период

правления Дария Гистаспа-сына, Ксеркса

Дария-сына и Артаксеркса Ксеркса-сына Эллада

была наполнена большими невзгодами, чем в

течение двадцати поколений, предшествовавших

восхождению Дария.

Современному читателю, возможно, трудно понять

скепсис великих историков прошлого, ибо эпоха,

которую они столь безрадостно описывают,

представляется в ретроспективе апофеозом

цивилизации эллинов, когда эллинский гений

вершил свои великие творческие акты во всех

сферах социальной жизни, сделав эллинство

бессмертным. Однако в оценках Геродота и

Фукидида прослеживается понимание ими того

исторического факта, что век безудержной и

беспрепятственной экспансии эллинства кончился.

Элладе противостояли более могущественные

внешние силы. Однако, несомненно и то, что с

момента восхождения Дария и до начала

Пелопоннесской войны порыв рос га эллинской

цивилизации был выше, чем в течение двух

предшествующих веков, когда средиземноморская

экспансия эллинизма достигла апогея. И если бы у

Геродота и Фукидида была возможность проследить

историю Эллады не только в глубь веков, но и в

будущее, они бы зафиксировали, что за надломом

эллинской цивилизации в Пелопоннесской войне

(катастрофа, которую засвидетельствовал Фукидид)

последовал новый взрыв территориальных

завоеваний, начатых Александром и превзошедших

масштабами раннюю морскую экспансию. В течение

двух столетий после первых походов Александра

эллинизм распространялся в азиатских сферах,

оказывая давление на сирийскую, египетскую,

вавилонскую, индскую цивилизации. А затем еще два

века эллинизм расширял свою экспансию уже под

эгидой римской власти, захватывая европейские

земли варваров. Но это были для эллинистической

цивилизации века распада.

Таким образом, мы видим, что в эллинистической

истории порыв роста достиг своего максимума до

начала территориальной экспансии, а в момент

экспансии он оказался на мертвой точке. Краткий

период духовной активности приходится на время,

когда экспансия греков, столкнувшись с внешним

давлением, ослабела, но затем последовал

длительный период новой эллинистической

экспансии, который привел к мучительному

процессу распада.

Иллюстрация из истории Эллады подтверждает,

что если экспансия и имеет какое-либо

соответствие росту, то здесь - обратная

пропорция, другими словами, территориальные

захваты - симптом не социального роста, а

социального распада.

Примеры, подтверждающие наш вывод, можно

продолжить.

Сирийская история дает модель, сравнимую с

моделью истории Эллады. Великий творческий

период сирийской истории - эпоха пророков

Израиля - был периодом, когда сирийская экспансия

из Леванта в Западное Средиземноморье

захлебнулась, столкнувшись в VIII-VI вв. до н.э. с

морской экспансией Эллады. Сирийское общество

подверглось в тот период давлению и с

противоположной стороны - со стороны

воинственного ассирийского общества. Во второй

половине VI в. до н.э. сирийский мир освободился от

этих внешних давлений. В морской зоне конфликта

заморские сирийские общины финикийского

происхождения сумели приостановить эллинскую

экспансию. На пути Эллады стоял финикийский

Карфаген, собравший достаточно мощные

вооруженные силы. В континентальной зоне арамеи

и обитатели израильских земель, вытесненные

ассирийцами за пределы внутренней Сирии на

западный край Иранского нагорья, сумели восстать

против своих вавилонских гонителей, почерпнув

силы в объединении древнесирийской культуры с

культурой мидян и персов, пришедших на смену

ассирийским правителям. Таким образом, со второй

половины VI в. до н.э. сирийская цивилизация,

восстановив свои права в Западном

Средиземноморье, вступила в новую фазу

экспансии. Однако на сей раз одержанные победы и

восстановленное материальное процветание не

сопровождались, увы, духовными приобретениями. В

духовной истории культуры сирийского общества

период между VI в. до н.э. и II в. до н.э.

представляется временем относительной

стагнации. Сирийский этос не имел стимула для

духовных исканий вплоть до новых атак эллинизма,

начатых Александром и продолженных его

последователями, с тем чтобы навсегда лишить

Карфаген господствующего положения в Западном

Средиземноморье.

Время, когда сирийский мир прекратил свою

собственную экспансию и вынужден был снова

перейти к обороне, стало временем создания

псалмов. Нового завета, "Исповеди" Августина

Блаженного. Можно видеть, что в сирийской, как ив

эллинской, истории географическая экспансия и

духовный рост находятся в обратной зависимости

друг от друга.

В китайской истории мы наблюдаем аналогичный

процесс. В эпоху роста пределы древнекитайской

цивилизации не простирались дальше бассейна

Желтой реки. Во время китайского смутного

времени Цинь Шихуанди, основатель китайского

универсального государства, продвигает

политические границы китайского мира до линии,

очерченной Великой Китайской стеной; династия

Хань, наследующая труды императора Цинь,

продвигает китайские границы дальше, пока не

присоединяет все южное побережье Китая и весь

Таримский бассейн. Таким образом, и в китайской

истории периоды географической экспансии и

социального распада совпадают.

Подмеченное нами соотношение между экспансией

и распадом характерно и для дальневосточного

общества на островах Японского архипелага. В

японском варианте дальневосточной истории

территориальная экспансия и социальный распад

явно находятся в причино-следственной связи.

Здесь дальневосточная цивилизация вступила в

стадию надлома в последней четверти ХП в., когда

японская военно-феодальная знать лишила

императора реальной власти. Переход власти от

рафинированной и образованной аристократии в

руки грубой и деспотичной военщины нанес столь

мощный удар развитию японского общества, что оно

так и не смогло от него оправиться. Но,

проанализировав путь к власти японской

военно-феодальной верхушки, мы увидим, что это

потомки воинственных племен варваров, которые

несколько веков назад расширяли границы

дальневосточной цивилизации на острове Хоккайдо

за счет местного населения - айнов. В ходе своей

бесконечной и неизменно победоносной войны эти

варварские племена достигли такой мощи и

совершенства в военном деле, что в конце концов

завладели основными земельными богатствами

архипелага, что и дало им власть над

императорским двором. Однако победы отнюдь не

обогатили захватчиков культурой, и. когда они

пришли на смену чиновникам японского двора,

которые совершали свой рывок, чтобы любой ценой

сохранить своеобразную дальневосточную

культуру в чуждом социальном окружении, это

привело к политической революции, потрясшей всю

социальную систему Японии [+3]. Качество было принесено в

жертву количеству. Территориальная экспансия и

здесь влекла за собой общественный упадок.

Ветвь православно-христианского общества в

России обладает схожими историческими чертами. В

этом случае также имел место перенос власти из

центра, который самобытная православная

культура создала в бассейне Днепра в Киеве, в

новую область, завоеванную русскими лесными

жителями из варварских финских племен в бассейне

верхней Волги. Перенос центра тяжести с Днепра на

Волгу - из Киева во Владимир - сопровождался

социальным надломом по тем же причинам, которые

мы только что анализировали на примере Японии.

Социальный спад и здесь оказался ценой

территориальной экспансии. Однако на этом

экспансия не прекратилась, и русский

город-государство Новгород сумел распространить

влияние русской православной культуры от

Балтийского моря до Северного Ледовитого океана.

Впоследствии, когда Московское государство

сумело объединить разрозненные русские

княжества, под единой властью универсального

государства (условной датой создания

российского универсального государства можно

считать 1478 г., когда был покорен Новгород),

экспансия русского православного христианства

продолжалась с беспрецедентной интенсивностью и

в невиданных масштабах. Московитам

потребовалось менее столетия, чтобы

распространить свою власть и культуру на

Северную Азию. К 1552 г. восточная граница русского

мира пролегала в бассейне Волги западнее Казани.

К 1638 г. граница была продвинута до Охотского моря.

Но и в этом случае территориальная экспансия

сопровождалась не ростом, а упадком.

Можно заметить подобную закономерность и в

развитии обществ Нового Света. В андской истории,

например, Чили вошла в орбиту андской культуры

благодаря военным завоеваниям поздних инков [+4], а инкское

государство было андским универсальным

государством на предпоследней стадии распада

андской цивилизации. В истории майя экспансия

культуры майя по Мексиканскому нагорью и на

полуостров Юкатан протекала в тот момент, когда

цивилизация майя стремительно приближалась к

своему загадочному концу. В истории Мексики

распространение мексиканской культуры в

пределах Северной Америки вплоть до Великих Озер

проходило в период смутного времени, когда

ацтеки сражались с другими государствами

мексиканского мира, прокладывая нелегкий путь к

созданию мексиканского универсального

государства [+5].

Остается несколько сомнительных и нетипичных

случаев. Юкатанская цивилизация, например,

контрастна своей сестринской мексиканской

цивилизации, поскольку она вообще никогда не

выходила за пределы своих изначальных границ.

Хеттская цивилизация, существование которой

было неожиданно и насильственно прервано

вторжением чужеземного общества, первоначально

расширялась в направлении с Анатолийского

нагорья в Северную Сирию. Трудно судить,

переживало ли хеттское общество в тот период

рост или же находилось в состоянии распада. На

этот вопрос нельзя ответить с определенностью в

силу преждевременности конца хеттской истории.

Однако мы легко можем догадаться, что падение

хеттского общества под натиском постминойского

движения племен в начале XII в. до н.э. было итогом

милитаризма, в который впала империя Хатти в

течение предыдущих двух столетий. Другими

словами, можно рассматривать воинственность

Хатти как признак социального распада; а

поскольку распространение хеттской культуры в

Северной Сирии было прямым следствием военного

вторжения, можно предположить, что связь между

территориальной экспансией и социальным

распадом наличествует и в хеттской истории.

Следует принять во внимание, что в некоторых

случаях цивилизации увлекались

территориальными приобретениями в раннем

детстве и без какой-либо задержки своею роста. К

таким случаям относится заморская экспансия

индуистской цивилизации в Индонезию и Индокитай,

имевшая место в последней половине I тыс.;

экспансия арабской цивилизации XIV в.; современная

ей иранская экспансия. Однако при более близком

рассмотрении мы видим, что все эти три

цивилизации принадлежат к связанному классу и

что их экспансионистские устремления не что

иное, как продолжение тех движений, которые

характеризовали отеческие цивилизации в периоды

их разложения. Во всех рассматриваемых здесь

случаях зарождение экспансии можно обнаружить

не в некоем новом импульсе, а в инерционных

всплесках старого движения.

Итак, наш эмпирический анализ выявил только два

случая, когда территориальная экспансия

сопровождалась не упадком, а социальным ростом.

Это средиземноморские экспансии сирийской и

эллинской цивилизаций, имевшие место в первой

половине I тыс. до н.э.

Как объяснять этот четкий социальный закон?

Одно очевидное объяснение лежит в сфере

военизации общественной жизни, ибо милитаризм, в

чем мы еще не раз убедимся на примерах, является

на протяжении четырех или пяти тысячелетий

наиболее общей и распространенной причиной

надломов цивилизаций. Милитаризм надламывает

цивилизацию, втягивая локальные государства в

междоусобные братоубийственные войны. В этом

самоубийственном процессе вся социальная ткань

становится горючим для всепожирающего пламени

Молоха.

Например, в эллинистической истории милитаризм

был - по крайней мере частично - ответствен как за

позднюю экспансию эллинистического мира, гак и

за распад эллинистического общества, начавшийся

одновременно с этой экспансией. Подобное

объяснение соотношения между экспансией и

распадом не является натяжкой. Ибо военное

завоевание не обязательно требует принятия

побежденными культуры победителей. И хотя

распространение эллинизма через завоевания в

Азии и Европе является доказательством, что

последствия войны и победы всегда

непредсказуемы, эллинский пример представляется

исключительным. Чаще случается, что победители

становятся пленниками культуры побежденных -

так, римляне были пленены греками. Но если

покоренный народ не может одержать культурной

победы как компенсации за военные и политические

поражения, он начинает усваивать элементы

культуры своих завоевателей. Например,

воздействие ассирийских захватчиков на

арамейские и израильские народы привело к

распространению вавилонской культуры, более

древней и развитой по сравнению с сирийской.

Однако мидяне, попав под ассирийский пресс,

предпочли не вавилонскую культуру своих

поработителей, а сирийскую, носителями которой

были арамеи и иудеи. Таким образом, в этом примере

факт военного завоевания не только не привел к

распространению культуры завоевателей, но и

послужил серьезным тому препятствием.

Объяснение закономерности расширения

территориальной экспансии в связи с углублением

социального распада можно найти в природе

общественных процессов, благодаря которым эта

экспансия и возникает. Ибо, как мы видели,

географическая экспансия выражает притязания

одного общества на владения другого: успех

подобных притязаний приводит к ассимиляции, а

социальная ассимиляция является результатом

"культурного облучения".

Известно, что белый свет разлагается на

составляющие цвета. Подобно этому, лучи, которые

излучает духовная энергия общества, также

состоят из отдельных элементов - экономических,

политических и культурных.

В случаях успешной ассимиляции материальные

экономические факторы обычно действуют первыми.

Афганец или эскимос стремится завладеть

каким-либо привлекательным западным изделием,

например ружьем, швейной машиной или

граммофоном. Принимая незнакомый инструмент или

игрушку, абориген не обязан принимать вместе с

этими предметами иностранные институты, идеи,

этос. Если бы афганцу сказали, что он может взять

британское ружье только в том случае, если

признает британскую конституцию, обратится в

англиканство, освободит своих домашних женщин,

то, безусловно, условия показались бы ему

неприемлемыми. Он скорее вернет ружье и

удовлетворится оружием своих предков, чем

изменит стародавние обычаи. Экспансионизм

цивилизации затрудняет проникновение ее в чужую

цивилизацию. Иными словами, лучи ее не

развернулись в спектр и имеют слишком резкое

свечение. Это та форма, когда экономические,

политические и культурные элементы в обществе

диффузно сливаются друг с другом. Подобное

состояние характерно для цивилизации на стадии

роста. Одной из отличительных черт растущей

цивилизации является то, что она представляет

собой на этом этапе некое единое социальное

целое, в котором экономический, политический и

культурный элементы объединены внутренней

гармонией растущей социальной системы. С другой

стороны, когда общество надламывается и начинает

распадаться, одним из симптомов этой социальной

болезни является разделение культурного,

политического и экономического элементов, что

порождает болезненный диссонанс. В этот момент

ткани социального тела излучают целый спектр

лучей: и эти рассеянные лучи распадающейся

цивилизации обладают способностью проникать в

ткани других общественных организмов в большей

мере, чем неразложенный свет цивилизации,

пребывающей в стадии роста.

Возможно, это объясняет закон, выведенный нами

в ходе исследования и гласящий, что социальный

распад представляет собой более благоприятное

условие для географической экспансии, чем

социальный рост. С этой точки зрения мнение,

согласно которому географическая экспансия

является проявлением социальной болезни,

кажется, пожалуй, оправданным.

Таким образом, общество, переживающее упадок,

стремится отодвинуть день и час своей кончины,

направляя всю свою жизненную энергию на

материальные проекты гигантского размаха, что

есть не что иное, как стремление обмануть

агонизирующее сознание, обреченное своей

собственной некомпетентностью и судьбой на

гибель.

Рост власти над природой и средой. Определив,

что критерий роста цивилизации не в ее

прогрессивном кумулятивном завоевании

человеческого окружения, попробуем рассмотреть

вопрос о том, является ли завоевание физического

окружения, то есть природной среды, достаточным

критерием роста цивилизации. Очевидный признак

прогресса в этой области - совершенствование

техники. Легко можно допустить, что существует

определенное соответствие между технической

вооруженностью общества и успехами в деле

покорения Природы. Однако удается ли обнаружить

элементы соответствия между совершенствованием

техники и социальными достижениями общества?

Концепция современных западных социологов, с

легкостью усвоенная обыденным западным умом,

такое соответствие признает как само собой

разумеющееся. Более того, предполагаемая

последовательность ступеней совершенствования

материальной техники берется в качестве

показателя соответствующей последовательности

в прогрессивном развитии цивилизации. В этой

умозрительной схеме развитие человечества

представляется чередой "эпох",

различающихся своим технологическим характером:

палеолит, неолит, медно-каменный век, медный век,

бронзовый век. железный век с кульминацией его в

машинном веке, в котором имеет привилегию жить

наш нынешний Homo Occidentalis. Несмотря на широкую

популярность этой классификации, она явно

нуждается в критическом осмыслении. Теория эта

выглядит малоубедительной даже при беглом

взгляде, без серьезной эмпирической проверки ее.

И прежде всего она сомнительна именно в силу

своей чрезмерной популярности. Технологическая

классификация принимается широкими слоями с

готовностью и некритично, без достаточного ее

осмысления, поскольку она апеллирует к

общественным эмоциям, которые и без того

взвинчены недавними техническими достижениями.

Изобретая эту схему, наши социологи обращались к

обыденному сознанию, но и в своем научном анализе

они оказались заложниками своей эпохи и своего

окружения, утратив невольно исторический взгляд

на предмет. Этот феномен мы уже рассматривали в

самых общих чертах ранее, поэтому не будем

повторяться и пойдем дальше.

Другим поводом для критического отношения к

технологической классификации социального

прогресса может служить то, что существует

реальная опасность для историка стать рабом

случайного материала. С научной точки зрения

может оказаться чистой случайностью то

обстоятельство, что материальные орудия,

созданные человеком, обладают большей

способностью выживания, чем творения

человеческой души общественные институты,

чувства, идеи. Действительно, если этот

ментальный аппарат задействован, он играет куда

более важную роль для человека, чем материальная

сфера его жизни. Однако в силу того, что памятники

материальной культуры сохраняются, а ментальный

аппарат исчезает, а значит, археологам остается

реконструировать второе через первое,

существует даже тенденция изображать Homo Sapitns

как Homo Faber par exellence. "Произнесенное слово не

останется на земле, как возвращается метательный

снаряд, пущенный рукой атлета, или судно, чтобы

стать памятью о былых человеческих достижениях.

Слово исчезает в воздухе, и филологу остается

иметь дело не с оригиналами, а в лучшем случае с

отзвуком эха. Поэтому реконструировать то, что

делали люди, или то, что они создавали, и в еще

большей мере то, о чем они думали, к чему

стремились, удается в какой-то степени только при

помощи археологии, науки, выросшей из

геологии" [*2].

Еще одним основанием для критики

технологической классификации прогресса

является то, что эта классификация - яркий пример

ошибки в понимании Роста, рассматриваемого как

единое прямолинейное движение по восходящей, и

Цивилизации как единого и единичного процесса.

Мы касались этого феномена ранее, полому сейчас

отметим только, что, даже согласившись признать

технологическую классификацию истинной, мы все

равно столкнулись бы с невозможностью создать

единую схему, внутри которой все исторические

факты были бы приведены в строгий порядок. Кроме

того, такая схема не может охватить весь

обозримый мир.

Даже в настоящее время, когда, экспансия Запада

и сопутствующая ей вестернизация мира зашли

очень далеко, можно увидеть живых представителей

каждой ступени развития техники - от современной

машинной, которая придала западному обществу

невиданную мобильность, и кончая техникой

каменного века, которой до сих пор пользуются

эскимосы и австралийские аборигены.

Фактически не существует и никогда не

существовало таких реалий, как эпоха Палеолита

или Машинный век, ибо все, что мы знаем о технике,

начиная с первой дубинки до железной отливки,

изобреталось множество раз самыми различными

обществами, в разные времена и в разных местах. Но

даже если допустить, что древняя техника

предвосхитила появление машин, будучи

изобретена в каком-то одном

пространственно-временном отрезке, нам все равно

не удается построить диаграмму единого движения

по прямой линии.

Изобретение не проводит четкой линии между

двумя эпохами мировой истории. Скорее оно

порождает движение волны мимесиса, и эта

психическая волна движется наподобие других

волн в других средах. Она распространяется в

различных направлениях из точки своего

возникновения: ей требуется время для

перемещения в пространстве, и, перемещаясь, она

принимает разную длину, что зависит от местных

условий и препятствий на ее пути. Чем дальше

распространяется волна, тем более она утрачивает

первоначальную форму и изначально заданный ритм.

Действительно, многие технические и

технологические достижения приходили в

различные части мира в различном порядке, а

некоторых обществ определенные волны

технического прогресса вообще никогда не

достигали. Например, египетское общество так и не

вышло за рамки бронзового века, а общество майя -

каменного. И ни одно из известных обществ, кроме

западного, не прошло путь из железного века в

машинный. Однако едва ли правомерно измерять

рост цивилизаций по этим параметрам и ставить

тем самым нашу на самый высокий, а цивилизацию

майя на самый низкий уровень.

Даже если предположить, что развитие техники

является критерием роста, следует все-таки

определить, что понимается под словом

"развитие" в данном контексте. Следует ли

думать о развитии в утилитарном смысле как о

достижении определенных материальных

результатов или же развитие предполагает

духовное обогащение? Передача человеческой речи

по телефону или телеграфу не столь чудесна, как

возникновение человеческого языка (без которого

техника передачи звуков не имела бы никакого

смысла). Паровой двигатель или огнестрельное

оружие не столь смелые находки, как получение и

использование огни нашими далекими предками.

Изобретение огнестрельного оружия требовало

меньших интеллектуальных усилий, чем

изобретение первых метательных орудий. Первые

лук и стрела - больший триумф человеческой мысли,

чем "Большая Берта" [+6]. С этой точки зрения колесо

примитивной воловьей упряжки более удивительно,

чем локомотив или автомобиль, каноэ

поразительнее лайнера, а кремневое оружие -

парового молота. И значительно труднее далась

человеку доместикация животных и растений, чем

господство над неодушевленной природой.

Неодушевленная природа подчиняется

периодическим законам и Человек, осознав это,

должен просто следовать им, применяя к своим

собственным нуждам. Бесконечно труднее иметь

дело с многообразием и сложностью Жизни.

Крестьянин и кочевник, овладевшие искусством

управления растительным и животным царствами,

могут сардонически улыбнуться в адрес

самодовольного промышленника, который

похваляется покорением Вселенной и не преминет

напомнить, что единственная область,

действительно заслуживающая изучения, - это сам

Человек. "Если имею дар пророчества, и знаю

все тайны, и имею всякое познание и всякую веру,

так что могу и горы переставлять, а не имею

любви, - то я ничто" (I Кор. 13, 2).

Все усилия промышленника направлены на

преобразование Природы, тогда как Человеком и

отношениями между людьми он пренебрегает.

Влияние Человека на силы Добра и Зла возросло

невероятно с освоением новых источников энергии,

но это, увы, не прибавило Человеку мудрости или

добродетели, не убедило его в том, что в царстве

людей милосердие более ценно, чем часовой

механизм.

Эти "априорные" возражения против

технологической диаграммы человеческого

прогресса сами по себе почти достаточны для

опровержения идеи о технических

усовершенствованиях как критерии социального

роста. Если прибегнуть к хорошо испытанному

методу эмпирического анализа, то он сразу же

опрокинет эту гипотетическую корреляцию

обыденного ума. Обзор ряда фактов и ситуаций

выявит с неизбежностью случаи, когда техника

совершенствовалась, а цивилизации при этом

оставались статичными или даже приходили в

упадок; будут и примеры противоположного

свойства, когда техника не развивалась, а

цивилизация между тем была весьма динамичной.

Очень высокий уровень техники был характерен

для каждой из задержанных цивилизаций.

Полинезийцы стали прекрасными мореходами,

эскимосы - рыбаками, спартанцы - солдатами.

Цивилизации оставались статичными, тогда как

техника совершенствовалась.

Верхнепалеолитическое, например, общество

довольствовалось примитивными орудиями, но оно

совершенствовало свое эстетическое чувство и

художественное мастерство. Изящные и живые

рисунки животных, сохранившиеся на стенах пещер

и открытые недавно археологами, вызывают

удивление и восторг. Неолитическое общество,

напротив, приложило много усилий, для того чтобы

выработать тщательно отесанные орудия, и,

возможно, использовало их в качестве оружия в

борьбе за существование, в результате которой Homo

Pictor был вытеснен Homo Faber. Палеолитическое

общество исчезло, а неолитическое общество

выжило. Это, безусловно, явилось победой нового

уровня техники и само по себе служило ее

развитию, однако для цивилизации победа эта

означала отступление назад, ибо искусство

верхнепалеолитического человека вымерло вместе

с ним.

Другой пример, когда развитие техники

сопровождалось отступлением цивилизации, можно

найти в истории минойской цивилизации. Минойское

общество не вышло за пределы бронзового века.

Последним и наиболее разрушительным нападением

континентальноевропейских варваров

постминойского движения племен был приход

дорийцев, племен - носителей техники железа.

Однако победа вооруженных железом дорийцев над

вооруженными бронзой минойцами была победой

Варварства над Цивилизацией. Железный меч, равно

как и стальной танк, подводная лодка,

бомбардировщик или любая другая машина

уничтожения, может быть символом победы, но не

символом культуры. Дорийцы, освоив технику

железа, не перестали быть варварами. Железо

дорийцев, возможно, не было оригинальным

дорийским открытием, а просто было ими

заимствовано у более искусных соседей. Итог

встречи дорийцев с минойцами опровергает

технологический критерий прогресса, ибо, будь он

верен, железные мечи дорийцев проложили бы путь к

небывалым высотам культуры, но история

свидетельствует об обратном: в период

постминойского междуцарствия культурный

уровень общества упал чрезвычайно низко.

Прокопий Кесарийский дал историю войн римского

императора Юстиниана. Эти войны, в сущности,

стали последним испытанием древнего

эллинистического общества. Тщетно пытаясь

осуществить свою мечту восстановить

территориальное единство империи, Юстиниан

подорвал финансы восточных и уничтожил

население балканских провинций, опустошил

Италию. Но даже столь высокой ценой он не смог

достичь своей односторонней цели, ибо, разбив

вандалов в Африке, он открыл тем самым путь

маврам, а уничтожив остготов в Италии, создал

вакуум, который уже через три года после его

смерти стал быстро заполняться находящимися на

более низком культурном уровне лангобардами.

Грядущий за войнами Юстиниана век стал низшей

точкой постэллинистического междуцарствия. В

восприятии Прокопия Кесарийского и его

современников это было трагедией. Общество

болезненно переживало и глубоко сознавало тот

факт, что эллинистическая история уже прошла

свой зенит. Однако, приступая к описанию роковых

событий, - событий, только что нанесших эллинизму

смертельный удар, - выдающийся историк находит

нужным сравнить настоящее с прошлым, причем

отмечает не без гордости, что его современники

намного превзошли древних в военной технике и в

искусстве ведения войны. "Для

непредубежденного ума очевидно, что события этих

войн имеют впечатляющее значение для истории.

Благодаря им появилось то необычное, о чем нельзя

прочитать ни в каких исторических

свидетельствах, если не учитывать точки зрения

тех читателей, которые заведомо считают, что

древность во всем превзошла современный мир.

Первый пример, который приходит на ум, - это

сетования их но поводу современных войск,

которым якобы недостает тех свойств, которые

характерны были для древних воинов. Но забывают

при этом, что у древних гомеровских воинов не

было ни верховой лошади, ни копья, ни щита, ни лат.

Они принуждены были ходить пешком, а укрывались

за камнем либо плитой, что не позволяло им ни

успешно защищаться, ни преследовать врага, ни -

что самое главное - сражаться в открытую. Отсюда

их репутация хитрых тактиков, тогда как на деле

искусства было мало в их действиях, ибо все, что

им оставалось, - это раскручивать пращу да

посылать снаряды, не ведая, долетят они до цели

или нет, да, собственно, не зная даже, где

находится цель. Вот уровень, на котором стояла

армия в те времена. В отличие от них нынешние

лучники имеют панцири и наколенники, колчан у них

с правой стороны, меч - с левой, у некоторых воинов

и копье за плечами, и небольшой щит для защиты

лица и шеи. Будучи прекрасными наездниками, они к

тому же великолепные стрелки и могут посылать

стрелу на полном скаку, причем как вслед

убегающему противнику, так и отбиваясь от

преследователя. Они натягивают тетиву почти до

уха с такой силой, что стрела способна пробить и

панцирь, и щит. Однако находятся люди, которые с

пренебрежением относятся к современному войску,

продолжая настаивать на преимуществах древнего

боя и упрямо не желая считаться с новыми

изобретениями. Непонимание такого рода,

разумеется, бессильно лишить современные приемы

ведения войны их очевидного преимущества и

неоспоримого значения".

Рассуждение Прокопия - несуразица,

опровергающая самое себя, поэтому единственное

замечание, которое необходимо сделать в данном

случае, - это то, что панцирь, который Прокопий

представляет читателю как величайшее достижение

греческого гения, был в действительности для

греков и римлян изобретением не более

оригинальным, чем открытие железа дорийцами.

Этот всадник - с ног до головы покрытый броней и

прекрасно владеющий оружием - был в высшей мере

чужд греческой и римской военной традиции,

отводившей коннице второстепенную роль, а

главное значение придававшей пехоте, сила

которой измерялась коллективным действием и

дисциплиной, причем ценилось это значительно

выше, чем снаряжение и навыки отдельного солдата.

В римской армии верховой лучник появился

немногим более чем за два столетия до Прокопия, и

если он стал в столь короткий период основной

единицей римской армии, то эта революция в

военной технике свидетельствует только о том,

что знаменитая вошедшая в историю своими

победами римская пехота начала свое быстрое н

очевидное разложение.

В своем восхвалении верхового лучника Прокопий

достигает прямо противоположного эффекта.

Вместо гимна греческой и римской военной технике

он произносит ей надгробную речь. Однако, пусть

иллюстраций Прокопия и неудачна, в целом он прав,

отмечая несомненное совершенство тогдашней

военной техники. Касаясь этой области греческой

и римской социальной истории, оставим на

некоторое время ее эпилог, сосредоточив наше

внимание на тысячелетнем периоде ее. начавшемся

с изобретения спартанской фаланги во Второй

Мессенской войне во второй половине VII в. до н.э. и

завершившемся поражением и дискредитацией

римского легиона в битве при Андрианополе в 378 г.

н.э. [+7] Развитие

эллинистической военной техники может быть

последовательно прослежено в этот период, и

тогда мы легко убедимся, что остановка или

замедление роста эллинистической цивилизации

неизменно сопровождались развитием

эллинистического военного искусства.

Изобретение спартанской фаланги [+8], представлявшее собой первое

явное достижение, по дошедшим до нас

свидетельствам, явилось результатом событий,

остановивших рост спартанского варианта

эллинской цивилизации.

Следующее значительное усовершенствование

состояло в разделении пехоты на два вида:

македонских фалангистов и афинских пелтастов.

Македонская фаланга, вооруженная двуручными

пиками вместо одноручных копий, была сильнее в

наступлении, чем ее спартанская предшественница,

но она была менее маневренна и поэтому более

уязвима в случае расстройства боевого порядка.

Для защиты ее флангов и вводились пелтасты: новый

тип легкой пехоты, использовавшийся в качестве

застрельщиков. Македонские фалангисты и

афинские пелтасты, действуя объединенными

усилиями, представляли собой значительно более

эффективный тип пехоты, чем единая фаланга

спартанской модели. Это второе

усовершенствование эллинской военной техники

родилось из братоубийственных войн, терзавших

эллинский мир в течение века - от начала

Пелопоннесской войны 431 г. до н.э. до македонской

победы при Херонее в 338 г. до н.э. [+9], - века, ставшего свидетелем

надлома эллинской цивилизации и движения ее к

распаду.

Следующее крупное усовершенствование военного

дела было совершено римлянами, которые сумели

соединить достоинство, устранив недостатки

фалангистов и пелтастов, создав новую воинскую

единицу - легион. Легионер был вооружен двумя

копьями и колющим мечом, а легион шел в

наступление открытым порядком двумя волнами, а

третья волна, вооруженная и построенная по типу

традиционной фаланги, находилась в резерве. Это

третье усовершенствование появилось в

результате нового круга братоубийственных войн,

который начался в 218 г. до н.э. войной Ганнибала, а

закончился III Македонской войной в 168 г. до н.э [+10], когда

римляне нанесли сокрушительный удар всем

великим державам эллинистического мира той поры.

Четвертым, и последним, достижением стало

усовершенствование легиона: процесс, начавшийся

с Мария и закончившийся при Цезаре [+11], - результат ста лет

переворотов и гражданских войн. Таким образом,

при Цезаре и Крассе греко-римская военная

техника достигла зенита своего развития. И то же

самое поколение стало свидетелем распада

эллинской цивилизации. Ибо век римских революций

и гражданских войн, начавшийся в 133 г. н.э., достиг

своего пика при Тиберии Гракхе, а миссия Цезаря

заключалась в том, чтобы выйти из смутного

времени и создать предпосылки образования

универсального государства, что в конце концов

удалось Августу после битвы при Акциуме [+12].

Проследив историю последовательных

нововведений в сфере военного дела, можно

отчетливо видеть, что они сопутствовали не росту

цивилизации, а надлому и распаду ее.

Искусство войны - это не единственная сфера

приложения технической мысли, находящейся в

обратно пропорциональной зависимости к общему

прогрессу социальной системы. Война - столь

очевидно антиобщественная деятельность, что

противоречие между военным и социальным

прогрессом не вызывает особого удивления. И

заметим, что во всех рассмотренных нами примерах

рост технических достижений сопровождался

остановкой общественного развития или

замедлением его, причем техника развивалась за

счет всего общества, но обслуживала

преимущественно армию. Возьмем теперь случай из

совершенно противоположной области. Обратимся к

главной и самой мирной сфере приложения рук

человеческих - к искусству обработки земли. Если

проследить развитие сельскохозяйственной

техники на общем фоне эллинистической истории,

то мы обнаружим, что и здесь рост технических

достижений сопровождался упадком цивилизации.

Сначала, возможно, мы наткнемся на некоторое

отступление от привычной схемы. Если первое

исторически достоверное нововведение в

эллинском военном деле имело следствием

остановку роста одной из эллинских общин, то

первое сравнимое с ним нововведение в эллинском

земледелии дало более счастливый результат. В

области земледелия первыми эллинскими

новаторами были не спартанцы, а афиняне. Когда

Аттика по инициативе Солона повернула Элладу от

смешанного сельского хозяйства, производящего

натуральный продукт для внутреннего

потребления, к режиму специализированного

сельскохозяйственного производства,

ориентированного на экспорт [+13], эта революция в земледелии

сопровождалась таким взрывом энергии и столь

бурным ростом, что мощный порыв распространился

за пределы Аттики, вливая новые жизненные силы в

эллинское общество.

В дальнейшем, однако, история нововведений в

эллинском земледелии принимает другой, на сей

раз более драматический поворот. Следующая

ступень в совершенствовании эллинистического

сельского хозяйства заключалась в расширении

масштабов специализации через организацию

массового производства. Представляется, что этот

шаг впервые был предпринят в колониальных

эллинских общинах на заморских берегах Сицилии,

ибо сицилийские греки начали расширять рынок

вина и масла за счет варваров Западного

Средиземноморья, которые стремились получить

эти продукты у соседей, не обременяя себя

разведением собственных виноградников и

оливковых рощ. Первое свидетельство новых

масштабов аттического сельского хозяйства

обнаруживается на территории греко-сицилийского

города-государства Агригента к концу первой

четверти V в. до н.э., но опыт этот нес в себе

заметный социальный порок благодаря широкому

применению рабского труда. Описание этого мы

находим у Диодора Сицилийского в его

"Исторической библиотеке".

Грандиозный технический прогресс, достигнутый

в ходе аграрной революции, был омрачен, однако,

столь же великим спадом, ибо новые формы рабства,

на которых держалось ландифундистское

земледелие, представляли собой значительно

большее социальное зло, чем рабство

патриархальное. Ландифундистское рабство было

более массовым, более бесчеловечным и жестоким.

Система массового производства с помощью

рабского труда для насыщения внешнего рынка

сельскохозяйственной продукцией

распространилась на весь средиземноморский

бассейн. Система латифундий в сельском

хозяйстве, основанная на рабском труде,

значительно повышала продуктивность земли, а это

в свою очередь поощряло землевладельцев к

расширению плантаций винограда и маслин, а

значит, и к укреплению рабства. Но эта же система

подрывала, социальные отношения, ибо, где бы ни

распространялось плантационное рабство, оно

искореняло и пауперизировало крестьян с той же

неотвратимостью, с какой неизбежно развращают

человека нечестно заработанные деньги.

Социальные последствия не заставили себя

ждать. Сельская местность обезлюдела, в городе

рос паразитический пролетариат. Эго был

фатальный, необратимый путь. Все усилия

последующих поколений римлян, например, смелые

политические реформы самоотверженных Гракхов

или щедрая система алиментаций [+14]. введенная во II в н.э.,

оказались тщетными. Ничто не могло избавить

римский мир от того социального зла, которое

принесло с собой последнее достижение а области

римского сельскохозяйственного производства и

агротехники. Никакие реформы не могли остановить

разрушительного действия системы, пока она сама

не рухнула под бременем финансового кризиса,

поскольку массовое сельскохозяйственное

производство опиралось на денежную экономику.

Этот надлом был частью общего крушения,

разразившегося в III в. н. э. и отдаленным

следствием рабовладельческой системы

землепользования, которая, подобно раковой

опухоли разъедала ткани римского общества в

течение предыдущих четырех столетий.

Римская латифундия имеет аналогию в западной

истории XIX в, в плантациях хлопкового пояса

Соединенных Штатов. Рабство - эта древняя

социальная болезнь - и здесь возникло как этап

экономического развития.

Промышленная революция придала новое дыхание

экономике Южных штатов, расширив рынки сбыта

хлопка-сырца и механизировав очистку и обработку

его. В условиях технической реконструкции и

модернизации всей западной промышленности

сохранение института рабства стало угрозой не

только политическому единству Соединенных

Штатов, но и всему общественному благополучию

западного мира. К счастью, западный мир нашел

более эффективный ответ, чем в свое время

эллинистический. Мы своевременно поняли, что

рабство становится чересчур опасным злом. когда

оно действует вкупе с чудовищной, не менее

страшной силой индустриализма. И, осознав это, мы

заплатили высокую цену - прошли через

Гражданскую войну [+15], - чтобы искоренить навсегда

современное рабство. Однако до сих пор

приходится преодолевать целый ряд социальных

пороков, принесенных промышленной революцией.

Одним из этих все еще не побежденных зол является

рост паразитического городского пролетариата;

это зло в наши дни подтачивает силы западного

общества, как когда-то оно высасывало соки из

римской общественной системы.

Несоответствие между прогрессом в технике и

ростом цивилизации очевидно в тех случаях, когда

техника развивалась, а рост цивилизации

прекращался и начиналась стагнация. Но нет

гармонии и тогда, когда в технике наблюдается

застой, а цивилизация продолжает развиваться.

Например, крупный шаг вперед был сделан

человеческим обществом в Европе между нижним и

верхним палеолитом. "Культура верхнего

палеолита связана с концом четвертого

ледникового периода. На местах стоянок

неандертальского человека можно обнаружить

останки нескольких типов, ни один из которых не

имеет точек соприкосновения с неандертальцем.

Напротив, все они более или менее приближаются к

современному человеку. Глядя на эти ископаемые

останки в Европе, создастся впечатление, что мы

имеем дело с современностью, если судить по

особенностям человеческого тела" [*3] [+16]

Это преображение человеческого вида,

наступившее в середине палеолитического

периода, возможно, было самым эпохальным

событием человеческой истории и остается

таковым вплоть до настоящего времени, ибо в тот

момент Предчеловек сумел превратиться в

Человека, но Человеку так и не удалось с тех пор

выйти на сверхчеловеческий уровень, как бы он к

тому ни стремился,

Духовная революция, однако, не сопровождалась

сколько-нибудь заметными изменениями в технике,

так что, приняв технологическую классификацию,

мы должны будем художников, создавших наскальные

рисунки верхнего палеолита, очарование которых

действует на воображение и сегодня,

Поиск по сайту: