Западный мир против Оттоманской империи

Таким образом, история Польши и Швеции начала

XVI-конца XVIII в. наилучшим образом объяснима в

контексте русской истории и истории

православного христианства в России. Польша и

Швеция процветали, пока на них лежало исполнение

функций антирусских форпостов западного

общества; но они пришли в упадок, закончившийся

политическим крахом, как только Россия в своем

мощном порыве лишила их этих функций. Посмотрим

теперь на историю Дунайской монархии Габсбургов,

которая хронологически почти совпадает с

историей Польши и историей Швеции. Швеция

расстроила Кальмарскую унию 1397 г., отколовшись от

Дании и Норвегии в 1520 г.; Польша еще более

укрепила польско-литовский союз 1386 г. в 1501 и 1569 гг.

Дунайская монархия начала свое существование

благодаря союзу Венгрии и Богемии с Австрией

Габсбургов в 1526 г. [+18].

Польша и Швеция играли роль форпостов

западного общества на границе с универсальным

государством православного русского

христианства. Дунайская монархия исполняла роль

форпоста против универсального государства

православного христианства на Балканском

полуострове [+19].

Позже сюда пришла Оттоманская империя. Дунайская

монархия была вызвана к существованию в тот

момент, когда оттоманское давление на западный

мир стало по-настоящему смертельным, и

оставалась великой европейской державой, пока

это давление не прекратилось. По мере того как

давление спадало, ослабевала и Дунайская

монархия. Во время первой мировой войны 1914-1918 гг.,

когда Оттоманская империя получила последний

смертельный удар, распалась на части и Дунайская

монархия.

Давление Оттоманской империи на западный мир

вылилось в столетнюю войну между османами и

венграми, которая началась в 1433 г. [+20] и достигла своей кульминации

в битве при Мохаче в 1526 г.

Венгрия была наиболее упорным и стойким

противником османов. Ее военная мощь постоянно

стимулировалась тем гигантским напряжением,

которое Венгрия вынуждена была выдерживать в

одиночку в своем противоборстве с османами.

Диспропорция в соотношении сил была, однако,

столь велика, что Венгрия в ходе столетней борьбы

не раз пыталась найти союзников. В конце концов,

произошел надлом Венгрии, и образовалась

Дунайская монархия Габсбургов, ибо те непрочные

и эфемерные союзы, что удавалось заключить

Венгрии, были явно недостаточны, чтобы дать ей

необходимое подкрепление в неравной борьбе с

османами. Эти союзы отсрочили, но не

предотвратили тот сокрушительный удар, который

османы нанесли Венгрии под Мохачем; и только

катастрофа столь огромного масштаба стала тем

психологическим шоком, который заставил остатки

Венгрии объединиться с Богемией и Австрией в

прочный и продолжительный союз под началом

династии Габсбургов. Результат последовал

незамедлительно. Союз, заключенный в год битвы

при Мохаче в 1526 г., оставался в силе почти триста

лет. Аннулирован он был лишь в 1918 г., когда

Оттоманская империя, четыре века назад нанесшая

динамический удар, окончательно развалилась.

В самом деле, с момента основания Дунайской

монархии ее история была органически связана с

историей враждебной державы, давление со стороны

которой на каждой последующей фазе давало новый

импульс витальности. Героический век Дунайской

монархии хронологически совпал с периодом, когда

оттоманское давление ощущалось на западе с

особенной силой. Этот героический век можно

отсчитывать с начала первой неудачной

оттоманской осады Вены в 1529 г. и до конца второй

осады - в 1682-1683 гг. Роль австрийской столицы, как

психологическая, так и стратегическая, в этих

серьезных испытаниях столь велика, что может

сравниться с ролью Вердена во Франции, который

отчаянно сопротивлялся немецкому напору во

время войны 1914-1918 гг. [+21] Эти две осады были

поворотными пунктами в оттоманской военной

истории. Провал первой остановил волну

захватчиков, хлынувшую в дунайскую долину еще

век назад. За второй неудачей последовал отлив,

который продолжался, пока европейские границы

Турции не переместились из предместий Вены, где

они были в 1529 г., до предместий Адрианополя в 1683 г. [+22] Потери

Оттоманской империи, однако, не стали

приобретениями Дунайской монархии, ибо

героический век Дунайской монархии также был на

излете. Избавившись от враждебного давления.

Дунайская монархия лишилась и вдохновлявшего ее

стимула. Таким образом, оказавшись не в состоянии

стать наследницей Оттоманской империи в

Юго-Восточной Европе, Дунайская монархия пришла

в упадок, и ее, в конце концов, постигла судьба

Оттоманской империи.

Успешно контратаковав османов и отбросив их от

стен Вены в 1683 г., Габсбурги оказались во главе

антиоттоманской коалиции, включившей в себя

Венгрию, Польшу и Россию; однако им не удалось

отплатить османам осадой Константинополя.

Мирный договор 1699 г. вернул венгерской короне

большую часть ее исконных территорий; мирный

договор 1718 г. фактически отодвинул границу

глубоко за линию, вдоль которой она проходила два

века назад. Однако Белградский мирный договор 1739

г. пересмотрел границу в пользу османов [+23]. Белградская

крепость, которую принц Евгений [+24] вырвал из рук османов в 1717 г.,

вновь отошла к Оттоманской империи, и, хотя

австрийские войска вновь заняли Белград в

австро-турецкой войне 1788-1791 гг., а затем в мировой

войне 1914-1918 гг., Белград ждала другая судьба. Он

вырвался из рук Оттоманской империи в 1806 г., чтобы

стать столицей государства-преемника

Оттоманской империи. Взятый сербами у австрийцев

в 1918 г., он стал столицей Югославии, которая

является государством-преемником как империи

Габсбургов, так и Оттоманской империи [+25]. Что касается

восточной границы Дунайской монархии, то она

надолго застыла на линии, установленной в 1739 г. В

течение ста восьмидесяти лет Белградского мира и

до заключения договора о прекращении военных

действий в 1918 г., когда габсбургская монархия

подписала собственный смертный приговор,

монархия сделала только два территориальных

приобретения, причем весьма скромных по значению

и размерам (Буковина занята в 1774-1777 гг., Босния и

Герцеговина оккупирована в 1878 г. и аннексирована

в 1908 г.) [+26]. Тем

не менее, с 1683 по 1739 г. габсбургская граница в этой

части продвинулась достаточно далеко, чтобы

предохранять Вену от опасных ситуаций. И это

обстоятельство сыграло существенную роль в

истории развития города, наложив отпечаток на

его облик и характер.

Слава, которую Вена приобрела, сдерживая турок

в 1529 г. и в 1682-1683 гг., несколько померкла в годы

французских оккупаций XIX в. Венцы утратили со

временем ореол защитников западного

христианства и воспринимаются в наши дни как

воплощение характера привлекательного, но

отнюдь не героического, сочетающего открытость и

дружелюбие с утонченностью и изяществом.

Присмотревшись внимательнее, мы убедимся, что

судьба Австро-Венгрии аналогична судьбе

польско-литовского государства. Польское

давление на Россию в первом десятилетии XVII в.

положило начало вестернизации русского

православного христианства [+27] и тем самым заложило основы

для того, чтобы Польша как антирусский форпост

западного общества стала излишней.

Австрийская контратака против османов,

предпринятая в последние два десятилетия XVII в.,

положила начало вестернизации православного

христианства на Балканском полуострове и тем

самым лишила Дунайскую монархию Габсбургов

статуса антиоттоманского форпоста западного

общества.

Эта параллель сохраняется и в деталях.

Например, когда по инициативе Петра Великого

началась вестернизация России, российские

государственные изменения вдохновлялись не

отсталой и враждебной Польшей, которая для

России была самым близким западным соседом. Петр

обращался преимущественно к Германии, Голландии

и Англии - странам, находившимся в авангарде

прогресса западной цивилизации и, кроме того, не

обремененным грузом враждебности по отношению к

России. Аналогичным образом, когда процесс

вестернизации начался в основной области

православного христианства - на Балканском

полуострове (правда, там он шел менее

последовательно и углубленно, чем в России), -

османы и их подданные, стимулированные

австрийской контратакой, также черпали свое

вдохновение не у Габсбургов. Османы обращались к

Франции, которая была их естественным западным

союзником, являясь постоянным конкурентом

австрийского двора.

Что касается православно-христианских народов

Оттоманской империи, то они сначала

приветствовали австрийцев как

братьев-освободителей, но затем поняли, что

формальная католическая терпимость к

"еретикам"-вещь куда более жесткая, чем

четко очерченный регламент для "неверных"

при мусульманском правлении. Прошедшие через все

испытания, лишенные иллюзий за недолгий период

австрийского и венецианского правления в начале

XVIII в., сербы и греки быстро повернулись к своим

русским единоверцам, когда те

продемонстрировали преимущества вестернизации,

победив османов во время русско-турецкой войны

1768-1774 гг. [+28]

Однако православные христиане на Балканском

полуострове не пошли окольным путем в поисках

вдохновения для "обновления". Они научились

добывать живую воду из главного источника,

обратившись к идеям Американской и Французской

революций. Христиане Балканского полуострова

вступили в непосредственный контакт с

лидирующими нациями Запада во время египетской

кампании Наполеона. До окончания наполеоновских

войн основная область православного

христианства получила закваску романтического

национализма, присущего духу Запада того времени

[+29], и это стало

началом конца габсбургской монархии.

Тщетно монархия под воздействием стимула

повторяющихся ударов Наполеона брала на себя

главную роль в свержении Наполеона; не помогло и

то, что она учредила потом Венский конгресс. В то

время как на внешней арене Меттерних искусно

пропагандировал преимущества реставрации

дореволюционного режима в Западной Европе, чтобы

обеспечить Дунайской монархии европейскую

гегемонию, ранее ей не принадлежавшую,

конкретная политическая реальность никак не

вписывалась в эту схему. В действительности

Дунайская монархия начиная с 1815 г. оказалась

между двух огней. Одна голова австрийского орла [+30] с тревогой

взирала на восток в сторону Оттоманской империи,

другая настороженно смотрела в направлении

западного мира. Поворот Дунайской монархии от

ближневосточных дел к западным совпал с

процессом ослабления давления со стороны

Оттоманской империи. Эта тенденция проявилась в

Тридцатидневной войне [+31]. Новый противник таился в

самом духе времени, в которое вступало западное

общество, и подстерегал монархию со всех сторон.

Таким образом, ситуация действительно

изменилась в ходе века, и прежде всего с ущербом

для монархии. В канун войны 1672-1713 гг. [+32]. Дунайская

монархия все еще чувствовала себя в

безопасности. С одной стороны - нейтральное

православное христианство, а с другой - западное

общество, к которому монархия не только

принадлежала, но и служила ему щитом от

оттоманских сабель. Однако век спустя, к 1815 г.,

хотя Дунайская монархия и вышла из войны с еще

большим триумфом, чем в 1714 г., охранительная

функция, а вместе с ней и безопасность были

утрачены. Турецкая сабля выпала из дряхлой руки,

и окостенелость Дунайской монархии стала

препятствовать внутреннему росту того общества,

жизнь которого она когда-то уберегла от нападок

смертельно опасного внешнего врага. Под

воздействием Нидерландской, Английской.

Американской и Французской революций в жизни

западного общества утверждался новый

политический порядок - взаимное признание

законов и обычаев других стран, - в условиях

которого династическое государство типа

габсбургской монархии стало анахронизмом и

аномалией. В попытках возродить дореволюционный

режим в Европе на основе принципа

династического наследования и принципа

национальности Меттерних превратил монархию

из пассивного призрака былого в активного врага

западного прогресса, - врага, по-своему более

опасного, чем одряхлевший оттоманский враг.

Монархия провела последнее столетие своего

существования в попытках - все они были

изначально обречены на провал - помешать

неизбежным переменам на политической карте

Европы. В этом бесполезном устремлении есть два

пункта, представляющие интерес для нашего

исследования. Первый касается того, что начиная с

1815 г. забродили западные дрожжи национализма,

причем процесс этот охватил как

православно-христианские народы, так и западное

общество. Второй пункт заключается в том, что

монархия, подчиняясь необходимости следовать

духу времени, сумела приспособиться к новым

реальностям. Отказавшись от гегемонии над

Германией и уступив территории в Италии в 1866 г. [+33],

габсбургская монархия сделала возможным

сосуществование с новой Германской империей и

новым королевством Италия. Приняв

австро-венгерское соглашение 1867 г. и его

австрийское дополнение в Галиции, габсбургская

династия преуспела в отождествлении своих

интересов с интересами польского, мадьярского и

немецкого элемента в своих владениях [+34]. Проблема,

которую габсбургская монархия так и не сумела

решить, подстерегала ее на Балканах.

Неспособность справиться с национальным

движением в этой чисти своих владений привела в

конце концов монархию к полному развалу. Старый

дунайский щит западного общества, выдержавший

столько сабельных ударов, был в конце концов

разбит сербскими штыками.

В 1918 г. юго-восточная граница Дунайской

монархии Габсбургов - граница, просуществовавшая

сто восемьдесят лет, была стерта с политической

карты Европы. Родились два новых национальных

государства - Югославия и Большая Румыния [+35], - что было

символом триумфа нового порядка. Каждое из этих

государств есть государство-преемник как

габсбургской монархии, так и Оттоманской

империи: и каждое из этих образований

представляет собой не только территории,

унаследованные от двух разных династических

государств, но также народы, объединенные по

принципу национальности и хранящие следы

культуры двух разных цивилизаций. Этот смелый

политический эксперимент может иметь успех,

может и провалиться; эти синтетические

национальные образования могут стать

органическими соединениями или же распасться на

составляющие; но тот очевидный факт, что

эксперимент имел место, является последним

свидетельством, что габсбургская монархия и

Оттоманская империя умерли и виновник их смерти -

одна и та же враждебная сила.

Когда в наши дни пересекаешь Саву, подъезжая

поездом к Белграду, любопытно перечитать

"Эофен" Кинглейка [+36]. Когда английский

путешественник менее чем столетие назад

преодолевал пограничную реку, чтобы попасть на

оттоманский берег, он чувствовал себя так, словно

отправлялся в мир иной. Австрийский гусар,

провожавший его до парома, прощался с ним столь

торжественно, будто усаживал его в ладью Харона.

Непосвященному английскому наблюдателю и

простодушному австрийскому солдату граница

между Западом и Востоком могла казаться вратами

в мир иной. Однако совершенно другой точки зрения

придерживался государственный деятель, который

из своего кабинета в Вене натягивал струны

европейской дипломатии. Меттерних прекрасно

понимал, что древние барьеры рушатся,

подточенные временем, и дрожжи западного

национализма уже распространились на Восток

через старую демаркационную линию. Он знал, что

политическая реакция в православно-христианском

мире будет бурной и неугасимой.

Меттерниха встревожило греческое восстание

против османов в 1821 г. [+37] Наделенный незаурядным

политическим чутьем. Меттерних сразу же понял,

что выступление горстки людей против власти

падишаха представляет собой угрозу власти

кайзера. Меттерних настойчиво, хотя и безуспешно,

внушал Священному союзу, что принцип

наследования должен оставаться нетронутым. Это

позволяло бойкотировать греческих повстанцев

как нарушителей закона и поддерживать султана

Махмуда как помазанника Божьего. С точки зрения

сторонников принципа наследования власти,

предостережения Меттерниха были вполне

своевременны. Ибо триумфальный успех греческих

повстанцев - успех, которым они обязаны

вмешательству Франции, Великобритании и России,

равно как и собственным усилиям, - был событием

отнюдь не местного значения. Установление

самостоятельного независимого национального

греческого государства в 1829-1831 гг. сделало

очевидным тот факт, что каждый народ

Юго-Восточной Европы рано или поздно придет к

осознанию необходимости отстаивать свою

независимость и национальное единство. Таким

образом, греческое восстание 1821 г. в значительной

мере предопределило образование Югославии и

Румынии в 1918-1920 гг. Действительно, предчувствия

не обманули Меттерниха, когда он в лязганье

оружия на Пелопоннесе услышал похоронный звон по

Дунайской монархии.

Любопытно также на современном уровне знаний

сравнить австрийский этос с турецким этосом, с

одной стороны, и с баварским - с другой.

Из обломков Дунайской монархии и Оттоманской

империи, разрушенных мировой войной 1914-1918 гг.,

появились Австрия и Турция. Эти две республики

странно похожи одна на другую, так как они

следовали тому конвенциальному типу

современного парламентарного национального

государства, который был глубоко чужд и

габсбургской, и Оттоманской империи. Однако это

формальное сходство Австрии с Турцией не имеет

существенного значения в свете их

принципиального различия в этосе. Австрийцы,

травмированные результатами войны 1914-1918 гг.,

приняли новый порядок пассивно, со смирением и

горечью. Турки в отличие от них после капитуляции

снова подняли оружие против победивших держав и

добились равноправных переговоров с

победителями. Более того, турки усмотрели в

катастрофе Оттоманской империи возможность

возвратить свою юность и изменить свою судьбу.

Таким образом, они встретили новый порядок не

пассивно, а с открытыми объятиями и стали

ревностно ему следовать. Они с радостью ступили

на путь вестернизации вслед за своими бывшими

подданными - греками, сербами, болгарами и

румынами.

Как можно объяснить эти два противоположных

психологических явления? Нельзя не признать, что

современный турецкий этос представляет собой

нечто совершенно новое. Ибо с XV в., то есть с конца

динамической эпохи, и до 1919 г. турки, невзирая на

все превратности своей истории, были

последовательно консервативны. Во дни своего

расцвета они тучнели и жирели, а когда наступило

неблагополучие, стали малоподвижны и

невосприимчивы к невзгодам, словно мулы, которых,

сколько ни погоняй, они не прибавят шагу.

Бывшее правящее меньшинство турецких

землевладельцев, оказавшись между 1683 и 1913 гг.

выброшенным на берег и обнаружив себя среди

чужаков и при другом, чуждом им правлении,

восприняло внезапный и резкий поворот судьбы

столь же пассивно, как австрийцы восприняли крах

1918 г. Одни из них оставляли свои родовые земли и

мигрировали в глубь постоянно сжимающейся

Оттоманской империи; другие же, слишком инертные,

чтобы совершить даже этот отрицательный ответ на

вызов человеческого окружения, смирялись,

опускаясь постепенно на дно социальной лестницы.

Что же касается тех представителей правящего

сословия, что удерживались на вершине

Оттоманской империи, их могла подтолкнуть к

вестернизации социальных учреждений только большая

сила. Но они действовали половинчато и

прилагали минимальные усилия, едва позволяющие

империи выжить.

Чем же объясняются кардинальные изменения,

охватившие вдруг сознание турок? И как в этом

случае следует объяснить обратный сдвиг в

австрийских настроениях, крутой поворот от

героизма 1682-1683 гг. к "пораженчеству"

настоящего времени?

Ответ следует искать в действии закона

Вызова-и-Ответа. Венцы более двух столетий жили

как имперский народ в своих габсбургских

владениях, вместо того чтобы исполнять

историческую роль защитников форпоста западного

общества против османов. В этом нестимулирующем

окружении последнего периода они приучились во

всем полагаться на династию, и, когда имперское

правительство объявило ультиматум Сербии, что

было началом мировой войны 1914-1918 гг., они

подчинились закону мобилизации, словно овцы

пастуху, не ведая, что идут на живодерню. Ими

двигала вера в императора Франца-Иосифа, слепая

вера в то, что все, что он предпринимает, есть

результат провидения.

Турки, с другой стороны, ответили в свой

"одиннадцатый час" на вызов со стороны

Запада. Накануне соглашения о прекращении

военных действий в 1918 г. турки поняли, что

оказались в ситуации, где должны либо победить,

либо умереть - отступать было некуда. В этот

решающий час они были преданы оттоманской

династией, - создавшей не только империю, но и

самих османских турок. Это предательство

заставило турок полагаться на самих себя и

обрекло на борьбу за выживание. Ибо в 1919-1922 гг.

турки сражались уже не за своего падишаха и его

владения. Они сражались за собственную родину.

Турецкий народ был поставлен перед

необходимостью выбирать: аннигиляция или

метаморфоза. Сила вызова, перед которой

предстали турки, была уравновешена соразмерной

силой ответа в "одиннадцатый час" их

истории. Реверсия в направлении давления между

западным миром и основной областью

православного христианства, проявившись под

стенами Вены в 1683 г., продолжается затем в виде

переноса стимула, что в свою очередь нашло свое

отражение в этосе двух сообществ, испытавших на

себе ситуацию Вызова-и-Ответа.

Что же касается сравнения Австрии с Баварией,

то здесь интересно то, что Бавария и Австрия были

первоначально элементами единого целого.

Первоначально Австрия представляла собой

форпост Баварии, а вернее, ряд ее восточных

форпостов, таких, как Верхняя Австрия, Нижняя

Австрия, Штирия [+38].

В течение последних десяти-двенадцати столетий

страна, которая начала свою жизнь как восточный

форпост Баварии, прошла длинную череду

испытаний, предохранив от них внутренние земли

Баварии. Сначала Австрию стимулировали

повторяющиеся волны атак со стороны аваров,

мадьяров, османов, но потом она была расслаблена

отеческим деспотизмом Габсбургов. Австрии

приходилось исполнять самые разнообразные

функции, и каждая фаза ее переменчивой и

неповторимой истории оставляла свой след, пока в

ее облике и характере не стерлись, не исчезли все

собственно баварские черты. В течение того

периода, когда восточный форпост Баварии играл

решающую роль в жизни западного общества и в

жизни всего мира, внутренние земли Баварии

оставались одной из тех малых стран, которые

"счастливы, не имея своей истории", о чем

свидетельствует и тот факт, что Бавария

сохранила свое первоначальное название, а

Австрия его изменила [+39]. В течение десяти-двенадцати

веков баварский этос неизменно оставался

локальным, бурным и сангвиническим, тогда как

австрийский стал отличаться утонченностью и

скептицизмом. Контраст темпераментов жителей

этих двух южногерманских католических стран в

наши дни просто поражает иностранцев. И вряд ли

будет справедливым объяснять его ссылками на

расовые различия. Нет причин полагать, что

баварское население восточных форпостов

отличалось чем-либо от жителей внутренних

баварских земель. Не существует также никаких

свидетельств изменения расового состава

населения, за исключением того, что оно было

разделено на отдельные общины. Единственным

правдоподобным объяснением различия между

баварским и австрийским этосами в настоящее

время может быть объяснение, выведенное из схемы

Вызова-и-Ответа.

Поиск по сайту: