Глава 11. Двадцать первого числа господин Иидзима ушел на ночную службу, а О-Куни долго лежала без сна, мечтая о том

Двадцать первого числа господин Иидзима ушел на ночную службу, а О-Куни долго лежала без сна, мечтая о том, как она в конце концов все-таки соединится с Гэндзиро. Четвертого числа будущего месяца господин должен будет отправиться с Гэндзиро на рыбную ловлю, и там Гэндзиро утопит его, после чего станет в этом доме наследником. Замысел хорош, но о нем пронюхал Коскэ. Как сделать, чтобы господин либо уволил Коскэ, либо в гневе зарубил его? О-Куни ломала над этим голову, пока не задремала от усталости. Вдруг она открыла глаза и увидела, что фусума в ее комнате тихо раздвинулись.

В те времена в самурайских домах еще не было бамбуковых штор, и сёдзи на верандах, а также фусума в покоях задвигались на ночь даже во время жары. И вот фусума в спальне О-Куни раздвинулись, и послышались крадущиеся шаги. Затем раздвинулись фусума в покоях рядом. "Что это? - подумала О-Куни. - Неужели кто-нибудь в доме еще не ложился?" Было слышно, как кто-то подергал дверцу стенного шкафа и заскрипел отпираемый замок. Не успела О-Куни опомниться, как фусума с треском захлопнулись и ночной посетитель, шурша одеждой, быстро удалился в сторону кухни. "Странно", - подумала О-Куни. Она была женщиной не робкого десятка, поэтому тут же поднялась, зажгла фонарь и обошла покои. Никого. Она подошла к стенному шкафу. Дверца была раскрыта, и наружу свисал край шелкового кошелька. Шкатулка господина, в которой хранился кошелек, оказалась взломанной, а из кошелька пропало сто золотых. "Вор!" - подумала О-Куни, и по спине ее побежали мурашки.

Но тут в голове ее мелькнула мысль. Да ведь это просто удача, что пропали деньги! Теперь можно будет обвинить Коскэ в воровстве и уговорить господина либо казнить, либо выгнать его. И то и другое будет хорошо, нужно только подстроить доказательство. О-Куни спрятала кошелек в рукав и вернулась в спальню. Утром она как ни в чем не бывало позвала Коскэ, вручила ему бэнто [29] и послала встречать господина. В это время в сад с веником в руке вышел старший слуга Гэнскэ и принялся подметать дорожки. О-Куни окликнула его.

- А, с добрым утром, - добродушно сказал Гэнскэ. - Приятно видеть вас всегда в добром здравии. А то по нынешним временам жара стоит невыносимая. Свирепая нынче жара, хуже, пожалуй, чем в разгар лета была…

- Я заварила чай, Гэнскэ, выпей чашечку.

- Покорно благодарю. И ведь на высоком месте наш дом, ветерок со всех сторон обдувает, а у ворот не продохнуть все равно… Спасибо большое. Водки я, видите ли, не пью, так что чай мне в самый раз. Самое для меня что ни на есть большое удовольствие, когда меня чашечкой чая жалуют…

- Послушай, Гэнскэ, - сказала О-Куни. - Ты у нас уже восемь лет служишь, и человек ты прямой и честный. Как тебе нравится Коскэ? Он поступил к нам только пятого марта, но очень уж возгордился тем, что наш господин благоволит к нему. Боюсь, тебе трудно приходится из-за его своеволия, ведь ты с ним живешь в одной комнате…

- Ну что вы, - засмеялся Гэнскэ. - Я такого славного парня, как наш Коскэ, и не встречал. Господину всей душой предан, если господину что нужно, работает как бешеный. И всего-то ему двадцать один год… Очень преданный человек. И добрый на удивление. Вот болел я недавно, так он всю ночь ходил за мной, глаз не сомкнул, а утром, бодрый, как всегда, пошел сопровождать господина… Нет, человек он сердечный, душевный человек, я его люблю.

- Ловко тебя Коскэ одурачил, - сказала О-Куни. - Он же тебя перед господином оговаривает!

- Как это - оговаривает?

- А ты и не знал? Я своими ушами слышала. Жаловался он господину, что-де, мол, Гэнскэ человек скверный, служить с ним трудно… что жить с тобой в одной комнате одно мучение, что ты его не учишь, а, наоборот, стараешься делать так, чтобы он оплошности совершал… Что когда господа жалуют в людскую чай и вкусную еду, ты все сам съедаешь, ничего ему не даешь… Скверный, говорит, человек этот Гэнскэ. Господин, конечно, рассердился, посетовал, что ты в свои годы стыд потерял, и решил в скором времени выгнать…

- Да ведь Коскэ же наврал все! - вскричал Гэнскэ. - Зачем же он на меня наговаривает такое? Вот, например, когда жалуют нам вкусные вещи, я же, наоборот, все Коскэ отдаю, ешь, говорю, ты молодой, тебе больше надо… Зачем же он так?

- И это еще не все. Коскэ обворовывает господина… А раз ты живешь вместе с ним, тебя посчитают за соучастника!

- Да неужто он украл что-нибудь?

- Вот тебе и неужто! Не знаешь, так вот как раз и попадешь в соучастники. Я точно знаю, что украдено у господина. У служанок я уже искала. А теперь принеси сюда ящик с вещами Коскэ…

- Я не причастен к этому, - проговорил Гэнскэ.

- Я господину так и сказала, - успокоила его О-Куни. - Ступай принеси ящик Коскэ, да так, чтобы не заметил никто…

Гэнскэ, человек простодушный, ни о чем не подозревая, побежал в людскую, принес ящик с вещами Коскэ и поставил его перед О-Куни. О-Куни открыла крышку и, делая вид, что копается в ящике, незаметно вытряхнула в него из рукава кошелек.

- Какой ужас! - воскликнула она. - Здесь оказалась очень ценная для господина вещь! Господин доверил мне ее, а я даже не заметила, что она пропала! Какая же я нерадивая… Нет, это надлежит расследовать со всей строгостью. Пусть вернется господин, и мы осмотрим вещи всех слуг прямо при них…

- Надо же, - растерянно сказал Гэнскэ, - а на вид такой честный парень…

- Смотри, - сказала О-Куни, - никому не говори, что я смотрела в его ящике.

- Ладно, не скажу, - уныло проговорил Гэнскэ, отнес ящик в людскую и поставил его обратно на полку. В час Овцы, а по-нынешнему в четвертом часу, все домочадцы вышли к парадному входу встречать господина. Господин проследовал в покои, уселся на дзабутон и тут заметил, что О-Куни, которая обыкновенно сразу же принималась развлекать его болтовней, что-то не в духе.

- Почему ты грустна, О-Куни? - осведомился он. - Ты больна? Что случилось?

- Ах, мой господин, - ответила О-Куни, - я просто не знаю, как оправдаться перед вами… Вчера вечером в ваше отсутствие к нам забрался вор. Пропали сто золотых. Они были в шелковом кошельке и пропали вместе с кошельком… А дело было так. Ночью мне показалось, будто кто-то раздвинул сёдзи на кухне. Я встала и все осмотрела. Никого нет, все двери наружные крепко заперты. И вдруг я заметила, что взломана шкатулка, которая хранится в шкафу, что в вашем кабинете. Это меня очень испугало. Я помолилась Бисямону [30] и обратилась к гадальщику. Гадальщик сказал мне, что кража, несомненно, учинена кем-то из домашних… Я думаю, следует обыскать ящики и корзинки у всех слуг.

- Не надо этого делать, - возразил Иидзима. - Вряд ли среди моих домашних есть хоть один, у кого достанет смелости украсть сто золотых. Это дело рук пришлого вора.

- Да ведь ворота были на крепком запоре, - сказала О-Куни, - а сёдзи открывали только на кухне… Нет, я всех обыщу. О-Такэ! О-Кими! Все идите сюда!

- Беда-то какая! - воскликнула О-Такэ, когда О-Куни объяснила в чем дело. А О-Кими затараторила:

- Я, кроме как для уборки, в господские покои и не захожу никогда, то-то, должно быть, в огорчение вам эта пропажа, а я и не знала ничего, что вчера ночью случилось, просто странно мне это как-то, правду говорю…

- Я вас не подозреваю, - объявил Иидзима. - Но, поскольку это случилось в мое отсутствие, когда дом был оставлен на О-Куни, она считает непременным, чтобы я всех обыскал.

- Пожалуйста, господин, - сказали служанки. - Будьте так любезны.

Они, не мешкая, притащили на веранду свои корзинки.

- Ну-ка, - сказал Иидзима, - посмотрим, что в корзинке у Такэ… Так, женщина ты бережливая, я вижу здесь полотенце, которое тебе пожаловали в позапрошлом году. Молодец, такой и положено быть женщине. Всякую тряпочку заверни в бумажку и сохрани… Давай сюда твою корзину, О-Кими!

О-Кими, смущенно хихикая, попросила:

- Если можно, господин, пусть мою корзинку кто-нибудь другой осмотрит…

- Нет, так нельзя, - возразил Иидзима. - Я осмотрел вещи Такэ, и если не осмотрю твои, она может обидеться…

- Ну, пожалуйста…

- Что ты так смущаешься?.. А, вот в чем дело! Накопила полкорзины срамных книжек… [31]

- Простите великодушно, я их не копила, это мне родственники прислали…

- Ладно, можешь не оправдываться. Читай на здоровье. Говорят, от этого охота пуще становится…

- А теперь надо обыскать Коскэ и Гэнскэ, - распорядилась О-Куни. - О-Такэ, беги и пришли их сюда с вещами.

О-Такэ побежала в людскую.

- Коскэ! Гэнскэ! - крикнула она. - Вас господин зовет!

- Что там случилось, Такэ? - спросил Гэнскэ.

- Пропало сто золотых! Берите свои вещи и идите, всех сейчас обыскивают! Говорят, что украл кто-то из домашних!

- Вот беда, - сокрушенно сказал Гэнскэ. - И откуда только к нам вор пробрался? Ну да ладно, сейчас идем.

Они вынесли свои ящики на веранду и поставили перед Иидзимой. Гэнскэ запричитал:

- И как это могло случиться, ума не приложу… Сто золотых рё пропало, это что же такое! Мы же с Коскэ так строго ворота охраняем… Вот ведь несчастье какое…

- Мы обыскиваем потому только, - объяснил Иидзима, - что это случилось в мое отсутствие, когда дом был на попечении О-Куни, и это ее очень взволновало…

- Коскэ, - сказала О-Куни. - И ты, Гэнскэ. Мне очень жаль, но вы тоже оказались под подозрением. Давайте сюда ваши вещи.

- Вот, проверьте, пожалуйста, - сказал Гэнскэ.

- Больше у тебя ничего нет?

- Это все, что я имею. Больше у меня ничего нет.

- Ай-яй-яй… Как же ты укладываешь кимоно, подвернув рукава? Надо складывать как следует… А это что? Ночное кимоно? Неряха, скатал в комок и сунул как попало… Тесемка какая-то… От вещей? Все в грязи, засалено… Ну, ладно. Давай твой ящик, Коскэ. У тебя только этот ящик, больше нет?

О-Куни запустила руки в ящик Коскэ и принялась неторопливо перекладывать вещи. Подброшенный кошелек, конечно, оказался там. О-Куни подцепила его ручкой веера, подняла на всеобщее обозрение и, повернувшись к Коскэ, осведомилась:

- Как попал этот кошелек в твой ящик?

Коскэ остолбенел.

- Что такое? - проговорил он. - Откуда это? Впервые вижу!

- Не прикидывайся! - строго сказала О-Куни. - Сто золотых пропали вместе с этим вот кошельком! Я уж не знала, что и подумать, даже к гадальщику обращалась. Я отвечаю за эти деньги перед нашим господином, немедленно верни их!

- Да не брал я их! - закричал Коскэ. - И не думал брать, хоть вы что угодно говорите! И как этот кошелек ко мне попал, не понимаю!

- Гэнскэ, - сказала О-Куни. - Ты служишь в этом доме дольше всех. Ты старше всей челяди по возрасту. Я думаю, Коскэ воровал не один. Он был в сговоре с тобой. Сознавайся, Гэнскэ. Сознайся первым.

- Это… Я ведь… - забормотал Гэнскэ и вдруг завопил: - Что же это, Коскэ? Что ты наделал? Ведь теперь из-за тебя и меня запутают! Я здесь уже восемь лет служу, меня всегда честным считали, а теперь будут подозревать, потому что я старше всех!.. Не дай меня запутать, Коскэ, скажи все!

- Я ничего не могу сказать!

- Это ты говоришь, что не можешь! А как же кошелек у тебя в вещах оказался?

- Да откуда я знаю, сам по себе оказался!

- Этим ты не отделаешься, - сказала О-Куни. - Кошелек сам собой в твой ящик попасть не мог. Я теперь тебя насквозь вижу, какой ты есть! И не смей притворяться! Конечно, наружность у тебя милая, невинная, а на поверку выходит, что ты жулик! Это таких, как ты, называют скотами, псами, не знающими ни чести, ни благодарности! Из-за тебя я виновата перед господином! Свинья!

Она пнула Коскэ в колено.

- Что вы делаете! - вскрикнул Коскэ. - Не знаю я ничего! Не знаю, говорю вам, не знаю!

- Гэнскэ, - сказала О-Куни. - Сознавайся ты первым.

- Коскэ, опомнись! - умоляюще сказал Гэнскэ. - Ведь меня же подозревают, думают, что это я тебя подбил на это дело! Признайся, и дело с концом!

- Не знаю я, - твердил Коскэ. - Что ты пристал ко мне? Ну как это можно, чтобы слуга украл у господина сто золотых? Это же подумать страшно! Не знаю я, говорят тебе!

- Не знаешь? - разозлился Гэнскэ. - Твердишь, что не знаешь, а как кошелек у тебя очутился? Украл, а я из-за тебя страдать должен? Признавайся, негодник, живо признавайся, ну? - Он ударил Коскэ. - Будешь ты признаваться или нет?

Коскэ со слезами твердил, что он не виноват. О-Куни торжествовала. Вот она, месть за ту ночь! Господин сегодня же либо зарубит, либо выбросит Коскэ из дома. От избытка чувств она изо всех сил ущипнула Коскэ за ногу и прошипела:

- Так не скажешь, Коскэ, нет?

Коскэ плакал от обиды и отчаяния, не понимая, как это могло произойти, зная только, что ему не оправдаться перед господином.

- Бейте, щипайте сколько угодно, - бормотал он. - Все равно я ничего не знаю, все равно ничего не могу сказать…

- Ну что ж, - сказала О-Куни, - тогда сознавайся ты, Гэнскэ.

Тот ударил Коскэ и крикнул:

- Признавайся!

- За что ты бьешь меня?

- Я за тебя страдать не желаю, - прорычал Гэнскэ и ударил снова. - Признавайся, ну?

Они били и щипали Коскэ с двух сторон, и тогда он закричал голосом, полным нестерпимой обиды:

- Бей, Гэнскэ, бей, все равно я ничего не знаю! Тебе стыдно должно быть, ведь мы живем с тобой в одной комнате, ты меня хорошо знаешь! Ты знаешь, что когда я убираю в саду, я веточки, травинки стараюсь не сломать! Ты знаешь, что когда я гвоздь ржавый подберу, я его тебе сразу несу показать! Как же ты можешь, зная меня, подозревать во мне вора?.. А вы что визжите? Чтобы восстановить против меня господина?

Иидзима, до того молча слушавший эту перебранку, заорал:

- Молчать, Коскэ! Как ты смеешь, мерзавец, поднимать голос, не стесняясь своего хозяина? Говори, как попал кошелек в твой ящик! Отвечай немедленно! Как там оказался кошелек?

- Не знаю я!

- Ты полагаешь, что так тебе удастся отвертеться? Негодяй! Я так заботился о тебе, старался вывести в люди, а ты в благодарность обокрал меня? Где твой стыд? Нет, верно, ты не один, у тебя и сообщники есть… Так вот знай, если не расскажешь все начистоту, зарублю своей рукой!

Тут Гэнскэ перепугался.

- Постойте, господин, - сказал он, - погодите его рубить! Вдруг это все-таки кем-нибудь подстроено? Пожалуйста, отложите казнь, позвольте мне сперва как следует допросить Коскэ!

- Молчать, Гэнскэ! Хочешь, чтобы я и тебя подозревал? Попробуй мне только еще раз вступиться за этого негодяя, я и тебя зарублю!

- Проси прощения, Коскэ, - шепнул Гэнскэ.

- Мне не в чем просить прощения, - отозвался Коскэ, - я ни в чем не виновен. Господин зарубит меня? Так ведь это же счастье для вассала - умереть от руки господина! Моя жизнь принадлежит господину с первого дня службы, я всегда был готов умереть за него… Плохо только, что господин считает меня бессовестным негодяем, это омрачает радость смерти от его руки… это несправедливо, но ничего, видно, не поделаешь. Все равно когда-нибудь объявится настоящий вор, и тогда все скажут: "Да, украл не Коскэ, мы напрасно обвинили Коскэ!" А сейчас я умру с легким сердцем. Прошу вас, господин, казните меня! Убейте одним ударом!

С этими словами Коскэ на коленях подполз к ногам господина.

- Нет, - сказал Иидзима холодно, - пролить в доме кровь при солнечном свете - это дурная примета. Я казню тебя вечером, когда наступят сумерки. А сейчас ступай и запрись в своей комнате. Эй, Гэнскэ, стереги его, чтобы не сбежал!

- Проси же прощения, - прошептал Гэнскэ.

- Я не буду просить прощения, - сказал Коскэ. - Я прошу только, чтобы меня скорее убили.

- Слушай меня, Коскэ, - сказал Иидзима. - Случается иногда, что люди недостойные, подлого звания, возымев обиду на господина своего и обвинив его в черствости и жестокости, из упрямства откусывают себе язык или вешаются. Ты же происходишь из самураев и самоубийства совершить не должен. Ты будешь ждать казни от моей руки.

Коскэ дрожащим от обиды голосом произнес:

- Я умру только от вашей руки. Но прошу вас, убейте меня скорее!

Гэнскэ повел его в людскую.

- Почему ты не просишь прощения? - сердито спросил он.

- Я не вор, - ответил Коскэ.

- Смотри, - продолжал Гэнскэ, - господин ведь никогда никому, бывало, грубого слова не скажет, а тут как разволновался… Ну, конечно, сто золотых пропало, дело нешуточное… А может, ты попросишь молодого соседа, господина Гэндзиро, пусть замолвит за тебя словечко перед господином…

- Я скорее откушу себе язык, чем пойду к нему с какой-нибудь просьбой!

- Тогда попроси господина Аикаву… господина Сингобэя…

- Нечего мне просить, нет за мной никакой вины! Настоящий вор потом все равно отыщется, ведь говорят же, что небо открывает правду! И тогда господин вспомнит обо мне и скажет: "Да, жаль, что с Коскэ так получилось". Для моей души на том свете это будет самой большой наградой… Послушай, Гэнскэ, ты делал для меня много доброго, и я думал отблагодарить тебя хотя бы карманными деньгами, когда стану наследником Аикавы, но сам видишь, теперь все пошло прахом. И я теперь тебя об одном только прошу: когда меня не станет, служи нашему господину за двоих, береги его, будь ему верен до конца… И еще вот что, Гэнскэ… Я знаю, ты слаб здоровьем, так следи за собой, старайся не болеть… Ну до чего обидно, что обвинили меня в воровстве, о котором я даже и знать не знаю.

Коскэ разрыдался и бросился ничком на пол. Гэнскэ тоже зашмыгал носом и стал вытирать глаза.

- Прощения бы попросил, - пробормотал он. - Попросил бы, а?

- Ладно, - сказал Коскэ. - Не будем так убиваться.

Он решил, что перед казнью откроет господину все. И то, что Гэндзиро вступил с О-Куни в преступную связь, и то, что они задумали совершить четвертого числа будущего месяца на Накагаве. Он сразу успокоился и стал терпеливо ждать. Когда стемнело и зажглись огни, женские голоса вдруг закричали у дверей:

- Коскэ! Гэнскэ! Господин зовет!

А что произошло, вы узнаете позже.

Поиск по сайту: