Книга о философии Плотина 3 страница

* * * * *

«Эннеады» подводят нас к мысли о том, что в Человеке есть пласт, который неосознанно сопротивляется не только телесности и времени, но который, противодействуя вообще всякому множеству, сопротивляется тем самым всему, всему, кроме единого. В мире Плотина поистине просто и самодостаточно лишь одно – Первая Ипостась – Единое (to en). Эта запредельная и сверх -бытийная трансцендентность прямо соотнесена с Человеком, точнее говоря, с его душой. Оставаясь единым и простым, Человек может преодолеть ВСЁ, ибо простое или простейшее свободно от причинности, пребывает вне всех её векторов и исключает всякую множественность (впрочем, не только причинную, но и вообще всякую множественность).Абсолютная простота находится sumbasew ς exw pash ς kai sunqesew ς («вне всего привходящего и вне всякого соединения») /5.4.1/. Для такой абсолютной простоты причинность – не преграда, ведь простота сама по себе пребывает вне всякого «соединения» (h sunqesi ς), ни с чем не сопряжена, не сцеплена и ото всего обособлена. Абсолютно простое «не смешано со случайностью, самопроизвольностью и привходящим» (amige ς tucai ς kai automatw kai sumbasei) /6.8.14 /. Оно просто-напросто находится вне всех векторов причинности, и её законы для него ничего не значат. Абсолютная простота Единого существует ДО всего, –она НАДО всем и СВЕРХ всего. Плотин, как мы заметили, взирал на реальность, видя в ней иерархию. Понимая, что у такой иерархии есть «высочайшее» (to upertaton), а есть и другие, низшие уровни, Плотин приходил к выводу о том, что dei ti pro pantwn einai aploun («до всего должно быть нечто простое») /5.4.1/. Этим «простым» (aploun) является «единое» (to en). Что такое это «единое»? Единое - это каузальное и вне -каузальное Начало, h arch, которое, впрочем, и Началом-то является лишь по отношению ко многому, иному и сложному. Взятое же как таковое, в отрыве от своих укоренённых во множестве следствий, «единое» (to en) вовсе не является ни Началом, ни Первым, ни Благом…

Вглядимся в рассуждения Плотина об абсолютной простоте и попробуем понять то, каким образом «архитектоника простоты» соотносится с Человеком. Зададимся вопросом о том, что представляет собой Человек на фоне абсолютной простоты … И как ему её достичь?... «Эннеады» Плотина являют собой развёрнутый ответ на этот вопрос, и вся философия Плотина говорит нам о том, что путь к подлинной простоте труден, сложен и изнурителен. Обобщая, мы должны сказать о том, что Плотин склонялся к тому, чтобы поставить между «простотой» (h aploth ς) и идеалом человеческой души знак равенства. По мысли Плотина, h aploth ς – это и есть skopo ς th ς yuch ς tou anqrwpou kai zwh ς autou, простота – это и есть цель души Человека и цель его жизни. Другое дело, что путь к такой простоте тяжёл и полон преград, а конца этой дороги не видно… Стремясь проникнуть в высшие уровни реальности и призывая человеческую душу к мистическому «исступлению» (h ekstasi ς) /6.9.11/, которое способно «пробудить» человеческую душу «из тела» (ek tou swmato ς) /4.8.1/ и вознести человеческое Я в высшие сферы, Плотин, конечно, прекрасно понимал, что для такого «исступления» весь мир телесности и тел является многослойным и вязким «препятствием» (to empodion), а путь к этому «исступлению» требует нечеловеческих сил и воли…

Но не будем забегать вперёд. Посмотрим лучше на то, что принято называть эмпирическим существованием человеческого Я. Как мы сказали, на уровне «конечного сущего» Человек сталкивается с пагубными тотальностями: части-целое, смешанное. Третьей тотальностью, как мы заметили, является ложно понимаемая Судьба.

Частичность, смешанность и ложно понимаемая Судьба… Куда ведут эти три ложные дороги? В самом худшем случае – в болото Аида. Доверившись этим пагубным тотальностям, Человек в конце концов ei ς borboron skoteinon estai peswn («упадёт в тёмное болото») /1.8.13/ и, погрузившись в сон, en ulh /…/ katadunai («утонет в материи») /1.8.13/. Но заметим, что даже при самом суровом обвинительном приговоре суда Миноса, Айака, Радаманфа и Триптолема («Горгий» и «Апология Сократа» Платона) человеческая душа вовсе не погибнет и не исчезнет в строгом смысле этого слова. Ссылаясь на древние «мистерии» (ai teletai), Плотин говорит о том, что «/…/ не очистивший себя будет лежать в Аиде в болоте» (/…/ ton mh kekaqarmenon kai ei ς Aidou keisesqai en borborw) /1.6.6/. Будет лежать… Но не умрёт, ибо даже провалившись в болото подземного царства, душа сохраняет своё «бессмертие» (h aqanasia) и своё родство с самыми высшими пластами реальности. Спустившись в низший уровень универсума, в Аид, злая душа, заслуженно понесёт кару и возмездие, но не умрёт: целиком попав в зависимость от тела и подавив в себе всякое стремление к высшему миру Блага, она заснёт в материи, но такой сон и такое «засыпание» (to epikatadarqein) вовсе не означают её смерть и её уничтожение. Плотин это прекрасно понимал, и идея immortalitas animae, h aqanasia th ς yuch ς (бессмертия души) сохраняет свои права и проведена Плотином – как и многими другими платониками и неоплатониками – весьма последовательно и настойчиво*13. Противопоставляя бессмертную душу тленному телу, Плотин указывает на то, что через душу, через её простоту и родство божественному Человек может стать выше всех пределов и выше всех ограничений, не только выше ограничений телесных. Заметим в скобках, что идея ограничений прозвучала в полный голос и у Платона: те самые «перегородки» (ta parafragmata) /Платон «Государство», 7. 514 b6/, которые видит перед собой находящийся в «пещере» (to sphlaion) Человек-узник и над которыми «фокусники» (oi qaumatopoioi) показывают удивительные вещи (uper wn ta qaumata deiknuasin) /там же/, всё это – прямое указание афинского мыслителя на то, что конечное сущее вдоль и поперёк перегорожено, разгорожено, отгорожено и разделено и что оно представляет собой разомкнутое нагромождение тленных тел, не имеющее ни единства, ни порядка, ни симметрии... Конечно, эти «перегородки» – своего рода символ частичности «конечного сущего», его множественности и искривлённости. Так данный мир-космос представляет собой не только вздорную и бредовую картину, не только потеху и глупое представление, даваемое в неподходящем месте, в пещере, в неподходящее время, - так, таким образом выстроившийся мир окружает Человека препятствиями, преподносит ему расчленённую, сложную и запутанную realitatem и тем самым рассеивает его внимание и направляет его на ложные и пагубные пути.

Но что же, спросите вы, может избавить Антропоса от этих пресловутых «перегородок» (ta parafragmata)? Что может спасти Человека, причастного через своё тело «второму» и «первому» злу, от столь настойчиво навязываемых телесным миром пагубных веяний? И если частичность и смешанность – это глубинные векторы телесности, если они навязаны Антропосу миром th ς qnhth ς fusew ς («тленной природы»), в котором укоренено человеческое тело, то следует ли Человеку ждать помощи и избавления извне? – со стороны вещей? – от и из чувственно воспринимаемого космоса?..

Платонизм – мировоззрение людей сильных духом. Избавление души от оков тела и «путь вверх» напрямую зависит от самого Человека, от его воли и от его выбора. «Эннеады» повествуют нам о том, что главным противоядием от упомянутых выше трёх тотальностей является мистическое «пробуждение», пробуждение Человека к самому себе. Вступив на путь «к умопостигаемому» (pro ς to nohton), Антропос способен подняться к «умопостигаемому космосу» (o kosmo ς nohto ς) и обрести подлинное мышление. Стремясь же ещё выше, Человек может преодолеть интеллектуальную область и, презрев полноту мышления и идеалы ума, способен соприкоснуться с Единым. Восторженное и волшебное «исступление», в котором Человек поистине «пробуждается» к самому себе, помогает ему отказаться от ВСЕХ тотальностей окружающего мира и обрести самого себя. Исступлённая человеческая душа игнорирует ВСЕ порядки (беспорядки) телесного космоса, которые подвержены времени и тлению, и вступает на путь «к умопостигаемому» (pro ς to nohton). Достигнув подлинного мышления, Человек, стремящийся в высшие реальности, вскоре от него отказывается и, обратившись к тому пласту своей души, который выше всего, – к тому, к чему нельзя приложить ни одну категорию и ни одно имя, стремится к «прикосновению» (h afh) с Абсолютом – с Высочайшим (to upertaton) – с Единым (to en).

Для Плотина абсолютное мышление – это подлинное блаженство и истинная «вечность» (o aiwn). Другое дело, что в человеческой душе есть нечто, что претендует на ещё большее… Для него, этого нечто,вечность, безграничное мышление, полнота ума, любовь и блаженство – не конец пути; для него всё ничтожно и всего мало; для его простоты всё сложно и не -едино; и для него нет ни одной цели, кроме Единого… Этот пласт души не только, как сказал бы Шеллинг, ist auser allem Kausalzusammenhang («вне всякой причинной связи»), не только выше телесности, времени, тлена и праха, но и выше ума, любви, бытия и красоты: для него всякая ткань /бытийная, мыслительная, любовная, вечная/ – преграды, для него они – одна большая «преграда» (to empodion) и препятствие, загораживающее путь высшему притязанию Человека. Для этого безымянного нечто категории существования и бытия неуместны, а бытийная или мыслительная ткани излишни. H ousia («сущность»), h energeia («действительность») и h nohsi ς («мышление») ему не нужны, ибо в глубинах человеческой самости находится неосознанное стремление к тому, что больше бытия, к тому, что выше любого существования, выше всякой жизни и выше всякого мышления.

Подлинным побегом от гнетущих разум и тело тотальностей «конечного сущего», по Плотину, оказывается самосозерцание. Это самосозерцание переходит в то особое состояние, о котором Плотин говорит очень редко и с помощью метафор, претендующих лишь на то, чтобы косвенно указать на необычайное состояние исступлённого аскета и выразить то, что, по сути, выражено быть не может. В этом восторженном состоянии, которое Плотин назвал однажды «снятием одежд» (ai apoqesei ς imatiwn), аскет-мистик испытывает «потрясение» (h ekplhxi ς), «упрощение» (h aplwsi ς) и «изумление» (to qambo ς). Стремясь в высшие сферы и возвращаясь тем самым к себе, человеческая душа доводит свой антагонизм с окружающей её телесностью до высшего и критического состояния, в котором Человек оказывается «разомкнутым» и «разжатым» парадоксом, устремившимся в поистине неисчерпаемые глубины собственного Я и обретающим самого себя в рокочущих безднах своей собственной души. В исступлении Человеку открывается не только призрачность, лживость и обманчивость «второго зла», телесности, не только бессмысленность пребывания среди смертного, – о нет! – ему открывается также ненужность вообще всей реальности, и он видит абсурдность, пустоту и никчёмность всех категорий и всех смыслов. Та грань, которая пролегает между высшими воспарениями человеческой души и её нынешним уделом, – вот главная загадка Плотина, вот центральная ось его философии и та непостижимая тайна, на зыбких осях которой коренится всё метафизическое здание создателя «Эннеад». Конечно, как нам говорил Платон в диалоге «Федр», когда-то человеческая душа участвовала вместе с богами и даймонами в восхождении, стремилась к «наднебесному месту» (o uperouranio ς topo ς) и созерцала «многочисленные блаженные зрелища» (ai pollai makariai qeai), да, некогда душа видела подлинный мир и взирала на его красоту, совершенство и вечность, и истинный мир ousia ontw ς ousa («сущности сущностно сущей» /«Федр» Платона/ был для неё открыт и ей близок. Душа зрела (пусть даже «чуть-чуть», «едва-едва» (mogi ς)) его бестелесную красоту и его божественность и была озаряема lampron kai stilbon («блистающим и сияющим») светом подлинно существующего. Но теперь она пала «из вышних мест» (ek twn topwn twn anw)/4.8.1/ и, испытав «облиняние крыльев», оказалась в оковах тела. Тело для неё – tafo ς («могила») и desmo ς («оковы») /4.8.1/, а жизнь – «пещера» (to sphlaion, to antron). Понимая, что такой пещерный мир оборачивается к человеческому телу своей чувственно воспринимаемой стороной, Плотин подводит нас к мысли о том, что когнитивная сторона «конечного сущего» столь же страшна, сколь страшна его псевдо -экзистенциальная сторона. Взирая на окружающий нас мир, Плотин (вслед за Платоном) выдвигает бескомпромиссный упрёк «всему чувственно воспринимаемому» (pan to aisqhton), упрёк всему тому, что воздействует на наши ощущения и чувства и тем самым вовлекает нас в мир телесности. «Эннеады» говорят нам о том, что эта сфера познания ложна и ошибочна, ибо она вводит Человека в обман и заражает хаосом и сумбуром. Другое дело, что вредоносно не только to aisqhton («чувственно воспринимаемое»), но и то, что его воспринимает. По мысли Плотина, to aisqhton («чувственно воспринимаемое») и ai aisqhsei ς («ощущения») одинаково лживы и одинаково фальшивы. Человеческое h aisqhsi ς («ощущение») ложно потому, что оно обращено на бессмысленный, текучий, разомкнутый и вредоносный пласт действительности, на телесность; to aisqhton же ложно потому, что оно есть познавательная, «постигаемая» грань телесности, иначе говоря, «второго зла», и, следовательно, не может быть «носителем» истинного и подлинного знания. Тело Человека и ощущения этого тела имеют дело с пагубной и бредовой псевдо- бытийной тканью, взирая на которую, можно в лучшем случае составить лишь «предположительное знание». Таков взгляд Плотина на чувственность, чувственное и на чувственно воспринимаемое. В этом нам видится острый и недвусмысленный укор, обращённый Плотином ко всему тленному, конечному и смертному. Чувственность и ощущения, устремлённые к чувственно воспринимаемому, – это ложные дороги, это пути навстречу телесному злу и его гибельным веяниям. Доверяясь чувственности, Человек «бедствует» (talaipwrein) /4.8.2/, пребывает в смятении (qorubeisqai) и обрекает себя на постоянное «претерпевание зла» (kakopaqein) /4.8.2/. В мире телесности он окружён «глупостями» (ai anoiai), «страхами» (oi foboi) и «влечениями» (ai epiqumiai) /там же/. Плотин, вполне в духе своего учителя Платона, громогласно заявляет о том, что сфера «чувственно воспринимаемого» (to aisqhton) насквозь лжива и вредоносна, что в ней не только нет ничего незыблемого и достоверного, но что она является гибельным и зловещим уровнем действительности. Греческий философ понимает, что пребывающий внутри этого пласта Человек изначально обречён на несчастья и беды и что «конечное сущее» – это не дорога к счастью. Кроме того, чувственное познание Человека опирается лишь на телесность и, следовательно, ошибочно в корне, ведь доверие к тому, что воздействует на нас через ощущения, к тому, что поражено телесностью, а, значит, злой и «отягощающей» телесность материей, – всё это вредно, пагубно и ведёт в конечном итоге в тёмное болото Аида, ei ς borboron skoteinon … Мы видим, что для Плотина конечное сущее представляет собой в равной степени бытийный и познавательный тупик.Другое дело, что, отрицая правоту чувственно воспринимаемого мира и упрекая телесность, Плотин видит, что в ней гнездятся сильные и опасные болезни, и, следуя по стопам Платона, создаёт своего рода интеллектуальную утопию и говорит о том, что en tw kosmw nohtw h alhqinh ousia kai o nou ς to ariston autou («в космосе умопостигаемом – истинная сущность, и ум – его наилучшее»). Греческий мыслитель прекрасно понимает, что «космос умопостигаемый» (o kosmo ς nohto ς) по своему бытию несравненно выше «космоса чувственно воспринимаемого» (o kosmo ς aisqhto ς), что человеческая душа, актуализируя в себе мыслительное начало, становится поистине доброй и поистине свободной: ginetai oun h yuch men eleuqera dia nou pro ς to agaqon speudousa anempodistw ς («душа становится свободной, благодаря уму беспрепятственно стремящаяся ко благу») /6.8.7/, что самоуглублённое созерцание и пробуждение бездн человеческой души – это лекарство и спасение от трагического по своей сути пребывания среди пластов телесности и что само это созерцание способно вознести Человека очень высоко.

Заметим, что обретение чистого мышления человеком, считающим идеалом всего ум, свидетельствует о том, что этот человек обрёл истинную благость и подлинную свободу. По мнению Плотина, настоящее мышление – это и свобода и благо. И здесь три вечных и глубинных притязания души – to agaqon («благо»), h eleuqeria («свобода») и o nou ς («ум») – сливаются воедино и оказываются модальностями или гранями одного и того же. К ним, если исходить из картины реальности, нарисованной в «Эннеадах», примыкает и «четвёртая» модальность: o aiwn («вечность»). Другое дело, что Вечность, Благо, Свобода и Ум с его незыблемым мышлением и «спокойствием» (h hsucia) – это вовсе не конец пути и вовсе не вершины реальности: даже достигнув полноты мышления, блага, свободы и вечности, Человек остаётся на уровне множественности, за которой, словно назойливые тени, следуют ущербность и несамодостаточность… Для того, чтобы преодолеть собственную несамодостаточность, человеческая душа должна, обретя подлинное мышление, от этого мышления отказаться и, отказавшись, должна обрести над -интеллектуальное исступление, над -умный восторг и без- умное «стремление к прикосновению» (efesi ς pro ς afhn) /6.9.11/ с Абсолютом – с Единым…

* * * * *

Мы подошли к тому, чтобы вкратце обозначить и тут же поставить под сомнение иерархию реальности Плотина. Она может быть сведена к шести ступеням:

Единое to en

Числа oi ariqmoi

Ум o nou ς

Мировая Душа h yuch tou panto ς

Природа тел, телесность h twn swmatwn fusi ς, h swmatoth ς

Материя h ulh

Глядя на эту шестеричную схему, нельзя отделаться от вопроса, который, незаметно возникнув, влечёт за собой миллион иных вопросов: как связаны между собой эти шесть уровней? И что представляет собой на фоне всего этого порядок вещей, окружающий нас в повседневности?.. Чтобы понять это, посмотрим на реальность-иерархию Плотина снизу.

Мы уже сказали о том, что материя – это первое зло, а наш телесный мир – второе. Зло представлено лишь на этих двух уровнях. Выше «природы тел» зла нет. Там всё божественно и несёт на себе печать красоты, добра и совершенства: to kakon oudamou entauqa («зла там нет»). Выше телесности – благая и прекрасная Мировая Душа Афродита. Она – Третья Ипостась, которая выполняет важную космогоническую функцию. Мировая Душа epoihse panta zwa empneusasa autoi ς zwhn («сотворила все живые существа, вдунувшая в них жизнь») /5.1.2/, она – dhmiourgousa kai plattousa kai morfousa kai suntattousa («cозидающая, и создающая, и формирующая, и составляющая») /6.9.1/ Сила, одухотворяющая наш телесный космос и отражающаяся в нём, wsper proswpon en polloi ς katoptroi ς («словно лицо во многих зеркалах»).

Вторая Ипостась – это «блаженный» (makar) Ум, отождествлённый Плотином с богом Кроном (5.1.4), с «вечностью» (o aiwn) и с тем, что его учитель Платон называл «умопостигаемыми /…/ и бестелесными эйдосами» (nohta /…/ kai aswmata eidh) («Софист», 246 b 7-8/ или «эйдосом образца» (paradeigmato ς eido ς) («Тимей», 48 е 4-5). Этот Ум – «вечность» (o aiwn), полнота мышления, жизни и существования. Но до этого «всегда существующего» у Плотина можно усмотреть ещё один «ярус». Он в строгом смысле не есть, но является h protupwsi ς kai h paraskeuh pro ς ta onta («прообразом и предуготовлением к сущим») /6.6/. Таким «прообразом» для Плотина оказываются числа. Еще выше – Первая Ипостась – Единое (to en), «высочайшее» (to upertaton). Оно выше бытия, мышления и жизни, как оно выше чисел, выше богов и выше всего остального. Плотин не первый, кто пытался построить иерархию универсума: до него это делали Гомер, Пифагор*14, Платон и другие мыслители. Но Плотин был первым, кто показал, что Человек не только сродни всей этой иерархии (с каждой ступени которой он виден по-разному), но и волен от неё отказаться, способен её преодолеть и перешагнуть. «Разорвав» все структуры, все рамки, отказавшись от ВСЕГО и противопоставив ВСЕМУ свою душу, Человек может, испытав «упрощение» (h aplwsi ς), устремиться к самой вершине иерархии – к Единому. В мистическом порыве Антропос не только сознаёт своё родство со всеми ступенями этой иерархии, но, отбрасывая два низших уровня (злую материю и обозлённую телесность), доводит своё противостояние с телесностью до крайних и неописуемых форм. В экстазе человеческая душа видит, что бытие, полнота существования и мышление для неё вовсе не конец пути и не предел, что всё мыслящее, существующее укоренено во множестве, а всякое множество несамодостаточно, что именно поэтому «умопостигаемая» действительность, полнота мышления, чувственность и чувственно воспринимаемое являются «препятствием» (to empodion) на пути к высочайшему.

Взирая на архитектонику реальности, нарисованную в «Эннеадах», мы видим два слоя препятствий, встающих перед человеческим Я: препятствия телесные и препятствия интеллектуальные. По Плотину, и те и другие, являясь преградами для человеческой души, по-разному сопротивляются её высокому притязанию. Если телесные препятствия, как мы сказали, по своей сути злы и порочны, ибо являются препятствиями, воздвигаемыми «вторым злом», то интеллектуальные препятствия, не будучи злыми, представляют собой более сложный барьер и более тонкую и изощрённую преграду. Конечно, на фоне учения Платона о мышлении души и ноологии Аристотеля идея Плотина о том, что для человеческой души умное, умопостигаемое, мышление и мыслительное являются «препятствиями» и «преградами», может показаться странным и непонятным. Другое дело, что Плотин, истолковывая интеллектуальную сферу как препятствие более высокого порядка, видит и понимает, что на определённом этапе для пребывающего среди конечного телесного сущего Человека интеллектуальное должно быть маяком и целью пути и должно служить средством для избавления от грубой телесности.

Разумеется, o kosmo ς nohto ς не имеют в себе ничего от этой телесности, конечно, в нём нет зла, но если вглядеться в учение Плотина, то станет ясно: умопостигаемый космос – это тоже to empodion, это тоже преграда…

* * * * *

H ekstasi ς сметает всё на своём пути – для него нет иной цели, кроме Единого.

В экстазе душа понимает, что даже «вечность» (o aiwn), над -временная вечность, – это тоже препятствие и тоже помеха, что для человеческого Я незыблемой вечности и полноты над -временного существования мало и что притязание на единство должно рано или поздно отринуть вечность с её множественностью и претендовать на нечто ещё более высокое.

Перешагивая через вечность, душа, конечно, ей вовсе не противостоит: нет, она от неё отказывается и от неё отворачивается… Плотин красочно и проникновенно рассказывает о том, как Человек, удалившись oion epi ta agia twn ierwn («словно бы во святая святых») /1.6.7/, устремившись ei ς emauton («к самому себе») /4.8.1/ и pro ς to anw apo th ς aisqhsew ς («ввысь – от ощущений») /1.6.1/, «исполненный изумления, наслаждения, безвредно потрясённый и любящий истинного Эрота» (qambou ς pimplasqai meq hdonh ς kai ekplhttesqai ablabw ς kai eran alhqh erwta) /1.6.7/, «миновавший в /своём/ восхождении всё то, что чуждо богу» (parelqwn en th anabasei pan oson allotrion tou qeou) /там же/, водворяет себя в ту действительность, которая «выше всего иного умопостигаемого» (uper pan to allo nohton) /4.8.1/, и, не зная и не понимая самого себя, упрощается и стремится к единству. Исступление человеческой души, экстаз «безумного любящего ума, опьянённого нектаром» (nou ς erwn /…/ afrwn /…/ mequsqei ς tou nektaro ς) /6.7.35/, ума, актуализировавшего, а затем отринувшего и преодолевшегосамого себя, открывает человеческой душе некую «действительность» (h energeia), которая свободна от мыслительной деятельности и пребывает НАД вечностью, НАД умопостигаемым космосом и НАД бытием. Оказывается, что исступление возводит душу в некую энергейю, для которой бытие, мышление, вечность и полнота существования излишни и для которой они вовсе не нужны. «Упрощение» (h aplwsi ς) и «потрясение» (h ekplhxi ς) приводят Человека к тому, что он, словно бы arpasqei ς («похищенный») из конечного сущего или enqousiasa ς («воодушевлённый») неизведанным переживанием – переживанием близости того единства и простоты, для которых чуждо всякое множество и несамодостаточность, – стремится к соприкосновению с Абсолютом – с Единым.«Стремление к прикосновению» (efesi ς pro ς afhn) /6.9.11/, обретённое восторженной и одержимой волшебным исступлением душой, не способно объяснить и понять тайну Единого, ведь «стремление» не -разумно, над -разумно и анти -разумно, – и h ekstasi ς, как нам видится, есть вызов всему интеллектуальному, всему бытийному, всему множественному и всему вечному…

Своим творчеством и своей жизнью греческий мыслитель указал нам на путь спасения и на волшебное противоядие от трагических несовершенств нашего мира. Имя этому противоядию – восторг и вдохновение. Исступление не только исторгает Человека из обыденности, не только водворяет его по ту сторону всего, исступление ставит под сомнение всю реальность и показывает тем самым её несовершенство и ненужность. В экстазе всё «иное» (allo, eteron), «многие» (ta polla), «многое» отходит (или отходят) на второй план, и центром реальности становится человеческое Я. В экстазе Антропос оказывается «вне» (exw) всего и «внутри» (eisw) самого себя /4.8.1/, все навязанные здешним миром оболочки рассыпаются и пропадают, все «личины» (ta schmata) и «маски» (ta proswpeia) спадают, и Человек остаётся наедине с собственной самостью, самостью, для которой всего мало, для которой тленный мир, умопостигаемый космос, мышление и вечность – лишь сдерживающие ограничения, препятствия и оболочки… Для вдохновенного восторга души – ничто не преграда. Конечно, об этом задолго до Плотина говорил Платон – в диалогах «Ион», «Федр» и «Пир», но Плотин, прекрасно зная слова своего учителя о qeion kalon («божественной красоте») высшего мира /«Пир»/, об «истине» (h alhqeia) и вечности того мира, постоянно говорил и подводил нас к мысли о том, что вдохновение и исступление человеческой души способно вознести её не только за грань всего – прочь от перерождений из одного тела в другое, прочь от Судьбы, даймонов и телесности, – но, вознеся, h ekstasi ς («исступление») и h aplwsi ς («упрощение») способны ясно показать душе, что во всей реальности НЕТ ничего поистине простого, НЕТ ничего поистине самодостаточного и поэтому НЕТ ничего заслуживающего внимания. Исступление уводит прочь от существования среди «конечного сущего» и прочь от вечного бытия – оно ведёт выше. Не будет преувеличением сказать, что не только высшее бытие и вечное существование, но и вообще всякое существование содержит в себе множественность: бытие привносит в то, что существует, множественность, а всякое существование, очевидно, имеет свою форму и свою структуру. Но исступление ведёт и устремляет Человека выше – прочь от всех форм, прочь от всех рамок и структур, прочь от всех ограничений, которыми наполнены и эмпирические пласты действительности (телесность, чувственно воспринимаемый космос) и более высокие, возвышенные пласты реальности (космос умопостигаемый, мышление, ум, числа, вечность). Экстаз увлекает и уводит Человека и от грубой телесности, «закипающей» в нашем космосе, и от чистого и ясного мышления, в «спокойствии» (h hsucia) которого Плотин видит тоже препятствие для притязания человеческой души на ещё большее. Да, телесность – преграда. Но «ум» (o nou ς) и «мышление» (h nohsi ς) – это тоже преграды и тоже препятствия, хотя и препятствия тонкие и далёкие от грубой телесности. Во множественности и, следовательно, в несамодостаточности всего «умопостигаемого» (to nohton) Плотин усматривает преграду для стремления души к соприкосновению с Единым и понимает, что «бесстрастный и неизменный» (apaqh ς kai analoiwto ς) ум, – идеал, например, Аристотеля, – это ещё не вершина человеческого Я, не вершина реальности и не предел человеческого притязания…

Поиск по сайту: