ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. – Госпожа Беляева, как, по вашему мнению, повлиял кризис на рождаемость в России?

– Госпожа Беляева, как, по вашему мнению, повлиял кризис на рождаемость в России? – пожилая американка в широком фольклорном платье, с девичьей рыжей челочкой, прикрывающей жесткие морщины на лбу, сверлила Елизавету Павловну блестящими темно-карими глазами.

Лиза смотрела, не отрываясь, в стеклянную витрину сувенирного магазина. Ее кофе давно остыл, сигарета тлела в пепельнице.

– Лиза, вы слышите меня? Недавно моя знакомая приехала из Москвы на несколько дней, она рассказывала, что женщинам в России сегодня не хватает денег на контрацептивы. Растет количество абортов, в том числе криминальных. Джейн, корреспондент журнала «Ледиз чойс», аккредитована в Москве, живет там уже пять лет. Она привезла с собой чудовищный материал о том, как несовершеннолетние девочки избавляются от нежелательной беременности, иногда выбрасывают новорожденных на помойку.

– Да, это ужасно, – кивнула Лиза. Но ее собеседница ожидала более бурной реакции, она недоуменно подняла брови и поджала губы.

– Вы простите меня, Лиза, я человек прямой и откровенный. Всегда говорю правду в глаза. У вас, русских, появилось какое-то равнодушие. Раньше этого не было. Это вообще не свойственно русскому характеру – ледяное безразличие к ближнему. Вы совершенно спокойно стали относиться к трагедиям, которые происходят рядом с вами, у вас в стране.

– Не всем можно помочь, Керри. Что толку, если мы будем плакать и вздыхать над каждой трагедией?

– Плакать и вздыхать – это нормальная человеческая реакция. Вы, русские, стали стесняться проявления живых чувств. Вы всегда были самой сострадательной нацией в мире, а теперь становитесь самой беспощадной и циничной. Неужели это связано с демократическими переменами? Неужели для русской души так вредна свобода?

– Не знаю… – Лиза правда не знала, что на это ответить. Наверное, в чем-то американка была права, но легко судить других.

«Возможно, люди сделались жестче и циничней, но не потому ли, что сейчас в России становится товаром даже такая бесплатная вещь, как сострадание? Оно, оказывается, тоже имеет денежный эквивалент и, значит, теряет смысл…» – подумала Лиза, но вслух этого не произнесла, потому что было лень поддерживать разговор.

– Кому же знать, как не вам? – вскинула брови Керри. – – Вас почти каждый вечер слушает и смотрит вся Россия.

– Я только рассказываю новости, всего лишь констатирую факты.

– Это ко многому обязывает.

– Безусловно.

Повисло молчание, оно было неприятным для обеих. Американка первая решилась прервать его.

– Наверняка у вас есть какие-то определенные мысли на этот счет. Я не читаю по-русски, не могу следить за вашей прессой, смотреть русские телеканалы, но Джейн рассказывала, что порнопрограммы идут у вас в дневное время не по специальным, а по общенациональным каналам. Она считает, что ваши средства массовой информации сейчас представляют собой отхожее место. Низкий профессиональный уровень компенсируется дешевой сенсационностью, печатается масса недостоверной, непроверенной информации, в основном негативного и непристойного характера. Это рождает в обществе ощущение вседозволенности. Ваши журналисты как будто сговорились в каждом материале доказывать публике и самим себе, что человек есть скот. А скот ни за что не отвечает. Такая позиция чревата хаосом и гибелью. Вы согласны?

– Ну, мне кажется, ваша приятельница несколько сгущает краски. Я все-таки тоже представитель средств массовой информации…

– О вас, Лиза, я слышала только положительные отзывы. Джейн старается смотреть все ваши программы. Вы максимально объективны и не агрессивны в подаче новостей.

– Спасибо.

– Кстати, кроме журнального материала, Джейн отсняла еще две кассеты хроники. Провинциальные интернаты для умственно отсталых брошенных детей, колонии для несовершеннолетних, где отбывают срок юные детоубийцы. Материал страшный, он еще не смонтирован. Джейн поручила мне спросить вас, не хотите ли вы использовать фрагменты в одной из своих программ.

– Да, наверное, это было бы любопытно, – равнодушно кивнула Лиза и посмотрела на часы.

– Любопытно? На мой взгляд, это необходимо показать в России. Я давно не видела ничего более впечатляющего. Я буквально заливалась слезами, когда смотрела эту страшную хронику.

– Керри, но вы же сами только что сказали, что наше телевидение дает слишком много негативной информации.

– В этом материале главное – достоверность. Там нет попытки напугать, сгустить краски. Я как представитель феминистского движения считаю, что вы просто обязаны показать эти кадры вашему зрителю. Насколько мне известно, контрацепция до сих пор остается в России исключительно женской проблемой.

Лиза молча изучала живописную группу плюшевых белых медведей и морских котиков в витрине.

– Либо вы очень устали сегодня, либо у вас проявляются первые симптомы нового русского паталогического равнодушия, – американка холодно улыбнулась, – такое впечатление, что вам все безразлично. Абсолютно все.

«Чего она от меня хочет? – устало подумала Лиза. – Более выразительных эмоциональных реакций? Интересно, почему хладнокровие.собеседника иногда так заводит людей? Возможно, этот глупый сальный Красавченко в чем-то прав насчет поедания чужой энергии. Американка Керри, пожилая, идеально воспитанная леди, устала за долгий бурный день не меньше, чем я. Третий вечер подряд она втягивает меня в дискуссии на социально-психологические темы. Вчера у меня были силы поддерживать разговор на высоком эмоциональном уровне. Мы обсуждали несчастное положение российских пенсионеров, коррумпированность чиновничьего аппарата и его тесную связь с криминалитетом. Безобразия в нашей армии. По очереди приводили возмутительные примеры, охали, ахали, ужасались, делали глубокомысленные выводы. Распрощались как лучшие подруги. А сейчас я не могу сосредоточиться на социальных несправедливостях, и она недовольна мной. Она обижается…»

– Простите, Керри, темы, которые вы затрагиваете, слишком важны. А я действительно очень устала, поэтому не хочу комкать разговор. Давайте перенесем его на завтра.

– Но завтра день заполнен до предела. Заседание комитета закончится еще позже. А мне надо обсудить с вами еще массу проблем. Должна признаться, моя настойчивость не бескорыстна. Я готовлю большую аналитическую статью для журнала «Нью-Йорке?» о положении женщины в сегодняшней России. Джейн дала мне очень много материалов, но она американка то есть рассматривает ваши проблемы со стороны. Мне важно поговорить с вами как с русской деловой женщиной. Я отниму у вас еще минут пятнадцать. Не возражаете?

– Хорошо, Керри.

– Прежде всего, я хотела бы поговорить о пресловутом русском долготерпении. Когда о нем говорят как о национальной черте характера, как об особенности русской ментальности, мне всегда хочется добавить, что это национал-половая черта. Ваши женщины потрясающе терпеливы, никто не позволяет так над собой издеваться. В вашей массовой культуре абсолютным идолом становится даже не тело, а мясо, человеческое мясо, в основном женское. Люди не просто раздеваются публично, а препарируют себя и других, как трупы, как туши на бойне. Ваши дамы, воспитанные на зыбкой грани ортодоксальных идей, остаются покорными, как домашние животные, позволяют себя ощупывать и оценивать, как овец на рынке.

– Отчасти, вы правы, – равнодушно кивнула Лиза, – но при чем здесь ортодоксальные идеи?

– Под ортодоксальностью я понимаю и коммунистическую доктрину, и православную, на мой взгляд, это две стороны одной медали. А что касается долготерпения мужской части населения России, то здесь позвольте мне усомниться…

– Господи, какой бред, – пробормотала Лиза по-русски.

– Что вы сказали? – вскинулась леди. – Простите, Лиза, я не понимаю по-русски, – она растянула губы в любезной улыбке. Такая улыбка годится на все случаи жизни и напоминает конфеты без сахара и обезжиренные сливки. – Вы, кажется, не согласны со мной?

– Не согласна, – Лиза отхлебнула наконец свой кофе, быстрым движением загасила сигарету в пепельнице, – ортодоксальность русского коммунизма ни малейшего отношения не имеет к православию. Это совершенно противоположные понятия. Враждебные друг другу, взаимоисключающие.

– Не скажите. В восемнадцатом году иерархи русской Православной церкви с готовностью пришли на поклон к большевистской власти. Это исторический факт. С одной стороны – массовые расстрелы священников, монахов, сестер милосердия, вандализм, уничтожение церковых ценностей, с другой – сотрудничество с палачами. Вы, русские, во всем и всегда доходили до крайности, прежде всего в воплощении философских идей. Об этом писали ваши гениальные христианские Аилософы начала века, Соловьев, Бердяев. «Русская душа всегда оставалась неосвобожденной, она не признает пределов, она требует всего или ничего». Не знаю, насколько точно я цитирую, мысль вам должна быть ясна. Все или ничего. В этом ваша сила, но в этом же и губительная слабость. Опять мы сталкиваемся с единством противоположностей. Вы со мной согласны?

– С вами или с Бердяевым? – машинально уточнила Лиза и подумала, что американка скорее хочет высказать свое мнение, чем услышать чужое. Ну и хорошо, ну и ладно. На собственное мнение у Лизы сейчас просто не было сил.

– С нами обоими, – смешок американки был похож на радужный мыльный пузырь, легко и плавно вылетевший из ее тонкого рта, – а вообще, Лиза, я бы хотела узнать, насколько актуальна сейчас для образованной части общества русская философия начала века? Там ведь так много всего сформулировано, причем довольно точно. Неужели это драгоценное наследие потонуло в вашем сегодняшнем плоском прагматизме?

«Если прагматизм плоский, как может в нем что-либо потонуть?» – лениво заметила про себя Лиза.

Продолжая глядеть в витрину сувенирной лавки, она выбила очередную сигарету, щелкнула зажигалкой. Американка ждала ответа и морщилась от дыма. Опять повисла неприятная пауза.

– Лиза, с вами все в порядке? Вы слишком много курите. От этого вы такая бледная и рассеянная.

– Я боюсь, дело совсем в другом, – прогрохотал рядом глубокий бас, – госпожа Беляева влюблена. Так выглядят влюбленные женщины, уж поверьте моему многолетнему опыту.

Мягкое кресло гостиничного бара затрещало и качнулось, словно хилая трехногая табуретка, приняв в себя стокилограммовую тушу норвежца Ханса Хансена. Ему было шестьдесят пять. Он курил трубку из черного дерева и носил галстук-бабочку не только с официальным пиджаком, но и с пуловером грубой вязки, – приветствую вас, милые дамы. Керри, вы измучили госпожу Беляеву вашими феминистскими разговорами. Дайте русской леди хоть немного расслабиться. Мы ведь не в конференц-зале, и сейчас уже одиннадцать вечера.

– Неужели правда одиннадцать? – спохватилась Лиза, взглянула на часы и резко поднялась. – Простите, Керри, вы затронули весьма интересный и важный вопрос, обидно обсуждать его в таком сонном состоянии, – она чуть покраснела, вспомнив, что говорила то же самое несколько минут назад. Ну, да ладно. Главное, скорее ускользнуть, нырнуть в свой номер, запереть дверь и никого не видеть.,

– Спокойной ночи, Керри, спокойной ночи, Ханс.

Американка величественно кивнула в ответ. Норвежец подмигнул и произнес интимным шепотом:

– Спите сладко, Лиза. Хотя влюбленных обычно мучает бессонница, – он многозначительно хмыкнул и принялся разжигать свою трубку.

В пустом лифте она прижалась лбом к холодному зеркальному стеклу. Лифт бесшумно взлетел. Двери разъехались, Лиза хотела выйти, но наткнулась на Красавченко.

– – Подождите. Это не ваш этаж, – сказал он с сияющей улыбкой. – Добрый вечер, Елизавета Павловна.

Он нажал кнопку. Двери плавно закрылись. На несколько секунд они остались вдвоем, в замкнутом пространстве, и ей стало не по себе. Она подумала, что глупо бояться этого сального кота. Он стоял совсем близко, дышал в лицо жвачной мятой, поедал Лизу глазами и, кажется, готов был к более активным действиям, но лифт остановился.

Красавченко пропустил ее вперед и вышел следом. Она вдруг вспомнила, что его номер на двенадцатом.

– Хочу немного проводить вас. Не возражаете?

– Пожалуйста, – равнодушно кивнула она.

Он взял ее под руку, чуть склонился к уху.

– Елизавета Павловна, вы очень хотите спать?

– Честно говоря, да.

– Жаль. Ну, хотя бы пятнадцать минут своего драгоценного времени вы можете уделить старому нудному дипломату? Давайте с вами выпьем коньячку в баре на пятом этаже. Просто для того, чтобы снять напряжение долгого суетного дня. От коньяка хорошо спиться.

– Анатолий Григорьевич, коньяк я не пью, сплю и так очень крепко… – начала Лиза и вдруг, вырвав руку, бросилась бегом по коридору. Было слышно, как в ее номере заливается телефон. Короткие, нервные междугородние звонки. – Простите, – повернулась она, открывая дверь, – спокойной ночи.

Оставшись один в коридоре, Красавченко огляделся по сторонам и прижался ухом к дверной щели.

– Да, я тоже ужасно соскучилась… нет, все хорошо… Сразу не получится, дня через два, не раньше…

Несмотря на внешнюю солидность, двери номеров отлично пропускали звук. Красавченко слышал каждое слово. Он уже подумал было отойти, не рисковать. Ничего интересного. Ясно, ей звонит муж.

– Я пока не знаю, но в любом случае мне придется пару вечеров провести с семьей. Я обещала… Он был такой грустный в аэропорту, он почувствовал… Вообще, все это тяжелей и серьезней, чем казалось сначала… Перестань. Я приеду, мы поговорим… Я тоже все время о тебе думаю, ничего не могу поделать… Потому, что все это ни к чему. Ни тебе, ни мне… Будь, пожалуйста, осторожней. Береги себя…. Нет, ни в коем случае. Достаточно того, что ты приехал меня провожать, маячил там, как тень, и мне все время казалось, он тебя заметил. Если я опять увижу тебя в аэропорту, я стану сразу как деревянная. Он все почувствует… А ты хочешь, чтобы мне было безразлично, что он чувствует?.. Хорошо, с тобой я постараюсь это не обсуждать… Я понимаю… Прости, мне плохо без тебя. Я становлюсь мнительной идиоткой, вот сейчас норвежский профессор сказал, что я выгляжу как влюбленная женщина… Никакого счастья, сплошная рефлексия… Да… Нет… я тебя тоже очень люблю, Юрочка…

«Ото! Вот вам и верная жена, – – присвистнул про себя Красавченко, – вот вам образцовая мать семейства. Теперь все понятно. И блеск в глазах, и вспышка молодости. Юрочка – это очень интересно. Мужа ее зовут Михаил Генрихович. А кто такой Юрочка?»

* * *

В маленьком кабинете Бородина стекла запотели от пара. Кипел чайник. Илья Никитич заваривал чай, капитан Косицкий просматривал заключения экспертов.

Была проведена экспертиза на вменяемость гражданина Анисимова А. Я. Психиатр из больницы имени Ганнушкина утверждал, что на момент экспертизы Анисимов вменяем, однако ретроградная амнезия могла иметь место. Это косвенно подтверждал и результат анализа крови.

В крови Анисимова обнаружили синтетическое вещество, относящееся к группе галлюциногенов и обладающее ярко выраженной наркотической активностью. Оно временно парализует деятельность. головного мозга, и не исключено, что полученная подозреваемым доза могла вызвать ретроградную амнезию. Но главное, к моменту убийства наркотик уже был введен организм Анисимова вместе с алкоголем и выстрелить в таком состоянии он не мог, даже если бы очень хотел.

– То есть его надо отпускать? – спросил Иван, дочитав документы.

– Ну, если ты оплатишь из своего кармана круглосуточную охрану для Анисимова, для его жены и ребенка, тогда можем и отпустить под подписку о невыезде. – Илья Никитич выложил пирожки на тарелку, налил чай.

Кроме пирожков, у него были еще и бутерброды с ветчиной, на каждом лежал тонкий ломтик малосольного огурца и веточка укропа.

– Пей чай, Ваня. Между прочим, настоящая ветчинка, тамбовский окорок. Это тебе не какая-нибудь датско-немецкая прессованная соя с пищевыми красителями. Чувствуешь разницу?

Капитан действительно давно не пробовал натуральной ветчины. В сочетании с ржаным хлебом и малосольным огурцом было изумительно вкусно, под такую славную закуску не хватало ледяной водочки, и капитан в который раз пожалел, что Илья Никитич не пьет ничего, кроме чая и кефира.

– Ваня, мне бы тоже очень хотелось отпустить Анисимова к жене и сыну, но делать этого пока нельзя, – Бородин размешал сахар и сливки в своей чашке с лондонскими гвардейцами, глотнул чаю, зажмурился на секунду, размышляя, какой выбрать пирожок, с капустой или с куриной печенкой.

– А вы не преувеличиваете, Илья Никитич? – осторожно спросил капитан. – Жалко парня. Понятно, дело разваливается, все надо начинать с нуля, но парня ужасно жалко.

– Будет еще жальче, если, не дай Бог, тяжеловес с широкими плечами и короткой шеей, тот, что так отлично бегает, убьет их обоих, Анисимова и его жену. Знаешь, так вот сгоряча, от обиды. Слушай, ты с чем любишь пирожки, с капустой или с печенью?

– С капустой.

– – Ну, так и быть. Бери вот этот, кругленький. У тебя кто-нибудь дома печет пироги?

– Бабушка пекла когда-то, но только большие и по праздникам.

– Тогда тем более выбор за тобой. – Илья Никитич принялся за пирожок с печенью, некоторое время молча жевал, потом отхлебнул чаю и произнес:

– Хочешь, смешную историю о петардах? Мне на днях один телевизионщик рассказал. В начале восьмидесятых он работал оператором на ЦСДФ, на Студии документальных фильмов. Отправилась как-то съемочная группа в Сибирь, снимать научно-популярное кино о дореволюционных ссыльных местах. В городе Томске в гостинице «Заря» пили ночью водку. Оператору очень нравилась дама, консультант-историк, аспирантка Университета. Он так разгорячился, что решил в ее честь устроить салют. Незадолго до этого он побывал в Китае и привез оттуда набор петард. У нас тогда понятия не имели, что это за штуки. Кроме хлопушек с конфетти и бенгальских огней, ничего не было. В общем, кинодокументалисты крепко выпили и часа в два ночи отправились погулять по городу. Единственным трезвым человеком во всей компании оставалась как раз дама-историк. Но никто ей не сказал, чем они собираются заниматься, для нее готовился сюрприз, и предотвратить безобразие было некому. На одной из городских площадей оператор велел всем отойти на несколько метров и взорвал самую мощную петарду. Она закрутилась, захлопала, искры полетели. И тут выскакивают два патрульных милиционера, видят, носится над площадью какая-то круглая светящаяся дрянь, и пальба, как при перестрелке. Милиционеры выхватили пистолеты: «Стоять! Что здесь происходит?» Вся группа растерялась, только дама-историк митом сориентировалась и говорит: «Мы бы сами хотели знать, что здесь происходит. Мы – съемочная группа из Москвы, вышли подышать воздухом перед сном и вот, увидели этот ужас. Как вы думаете, товарищи милиционеры, может, НЛО спустился с неба?»

На следующий день в газете «Томский комсомолец» появилась заметка, в которой говорилось, что над городом совсем низко пролетел НЛО. Свидетелями происшествия стали два милиционера и группа кинодокументалистов из Москвы. А еще через неделю сенсационное сообщение перепечатало несколько центральных газет, в том числе «Труд». В Томск понаехали уфологи, а администратор съемочный группы получил строгий выговор за то, что не организовал съемку летающей тарелки. Вот так, Ваня, рождаются мифы.

– Смешная история, – кивнул капитан, – а с Анисимовым все грустно. Мне кажется, его все-таки лучше отпустить. А можно вообще, между прочим, приставить к нему наружников и попробовать взять убийцу на живца. Если вы так уверены, что он попытается…

– Я уверен только в том, Ваня, что семью Анисимовых в качестве живца я использовать не позволю, – быстро, раздраженно пробормотал Илья Никитич. – Я работаю в прокуратуре, а не в спортивном обществе «рыболов-охотник». Анисимов посидит, ничего не с ним не случится, тем более он не в тюрьме сейчас, а в больнице имени Ганнушкина. Там проводили экспертизу, я попросил, чтобы его там подержали в боксе для буйных.

– Он что, буянит? – вскинул брови капитан. – У него действительно съехала крыша?

– Ага, – кивнул Илья Никитич, – буянит, домой просится. Нет, шучу, конечно. С Анисимовым все нормально. Просто я его устроил отдохнуть по блату. Зав. отделением – мой старинный знакомый. Все-таки там у них значительно лучше, чем в камере, особенно если не лечат, а просто так держат.

– А вы уверены, что убийца пойдет на такой риск? Логичней, если он сейчас исчезнет, затаится. Он ведь не дурак.

– Да уж, этот плечистый тяжеловес совсем не дурак. Он все отлично придумал, и, вероятно, ему кажется, что ни одной мелочи не упустил. Он собой чрезвычайно доволен, и если узнает, что его гениальная конструкция дала здоровенную трещину, разозлится ужасно и может сгоряча наделать глупостей. В принципе он ведь мог просто дождаться Бутейко во дворе и застрелить, как это делается в большинстве случаев. Но ему понадобилась хитрая инсценировка. Знаешь, что из этого следует?

– Он заранее предвидел, что мог бы стать в первые ряды подозреваемых?

– Нет, Ваня. Из этого следует, что ему надо было подставить именно Анисимова. Почему, пока не знаю. Бутейко и Анисимов – одноклассники, знакомы много лет, и связывает их многое, так что в какой-то временной точке вполне могли пересечься интересы всех троих, включая Тяжеловеса. Но в любом случае, если мы сейчас отпускаем Анисимова, он сразу превращается в опаснейшего свидетеля. Тяжеловес потратил столько умственной энергии, чтобы не было вообще никакого следствия, а оказывается, оно идет, и ищут уже непосредственно его.

– Но есть еще свидетель. Сообщник, который запускал петарды, а перед этим похитил пистолет у Анисимова.

– Это совсем другое. Давай уж тогда по порядку. Я свои пирожки уже съел, так что можно и о делах поговорить. Смотри, что мы имеем на сегодня. Анисимова пригласили в ресторан, добавили в водку или в вино наркотик, потом спящего доволокли до машины, привезли к дому Бутейко, положили возле лестницы, отпечатали пальцы на пистолете. Тяжеловес знал, в котором часу у Бутейко заканчивается эфир, рассчитал все довольно точно по времени. Но он не знал, что делать с выстрелом. Нa «Вальтере» нет нарезки для глушителя. Акустика на лестничной клетке отличная и, хотя была ночь, кто-то мог не спать, моментально среагировать на звук, выглянуть если не в дверь, то в дверной глазок. Вот тут начинается самое интересное – трюк с петардами. Если во дворе, под окнами, звучит канонада, то хлопок выстрела в подъезде вряд ли кто-то услышит. Но при всей своей оригинальности, именно звуковой трюк оказался той ниточкой, за которую можно потянуть и распутать весь клубок. Кстати, инсценировка, даже самая гениальная, всегда имеет свои слабые стороны. Приходится продумывать и учитывать слишком много деталей. Сообщник, который устроил салют во дворе, запомнился сразу троим свидетелям. Если бы не эти петарды, Анисимов, возможно, так и остался бы единственным нашим фигурантом.

– Ну хорошо, а пистолет? – спросил капитан. – Ведь экспертиза показала, что ни в одном из карманов Анисимова не осталось следов оружейной смазки.

– Ерунда, – поморщился Илья Никитич, – о том, что Анисимов не прикасался к пистолету, известно со слов его самого и его жены. А они оба, как ты понимаешь, в данном случае не свидетели. Отпечатки на оружии есть. А следы смазки совсем не обязательно попадают на ткань.

Иван отхлебнул наконец остывшего чаю и принялся за пирожок с капустой, который одиноко лежал на тарелке. Илья Никитич хоть и говорил больше, чем капитан, но успел и чай выпить, и съесть свой • пирожок с печенью вместе с парой бутербродов.

– А если бы у Анисимова не возникло амнезии, если бы он вспомнил, с кем пил в ресторане? – спросил капитан, закуривая.

– Ну и что? Мало ли с кем он ужинал перед убийством? Ушел из ресторана первым, поймал такси и – привет. Откуда его приятели знают, куда он поехал и что делал дальше? Как минимум час он находился без сознания, под наркотиком. Если точно рассчитать время, можно все успеть, и самого главного он вспомнить не сможет. Так оно и произошло.

– Но подождите, Илья Никитич, вы сказали, возможно, Анисимов и убийца тоже знакомы? Известно, что в ресторан его пригласил Мухин. Вторым человеком был Тяжеловес. Если они раньше встречались, Анисимов должен знать убийцу.

– Наверняка знает, – кивнул Илья Никитич.

– Ну и как же?

– Анисимов шел в ресторан на деловую встречу с человеком, которого раньше якобы никогда не видел. Он был настроен на то, чтобы понравиться немецкому бизнесмену Эрнесту Климову и договориться о сотрудничестве, а вовсе не на то, чтобы мучительно вспоминать: где же я раньше мог его видеть? К тому же встречаться они могли давно и мельком, свет в зале был наверняка не яркий, убийца мог изменить внешность, ну и так далее.

– То есть вы считаете, что от Анисимова мы не сумеем получить никакой конкретной информации об этом Климове-тяжеловесе? Ну хорошо, а Мухин? Его ведь можно хоть сейчас брать по двести тринадцатой. Поступила жалоба от жильцов дома, это же в самом деле хулиганство – пускать петарды ночью. А потом мы получим его пальчики, они наверняка совпадут с теми, что остались в квартире Анисимовых на шкатулке и на ящике письменного стола, в котором лежал пистолет, и у нас уже будет сто пятьдесят восьмая.

– Слушай, капитан, ты с кем собираешься в прятки играть? – улыбнулся Илья Никитич. – Тоже мне, хитрый опер.

– А почему нет? Вы же сами сказали, он слабак, этот Мухин. Он моментально расколется и выведет нас на убийцу…

– …которого придется искать еще лет десять. Если мы отпустим Анисимова и возьмем Мухина, мы спугнем и разозлим убийцу. Он станет совершенно непредсказуем. К тому же я не удивлюсь, если Эрнеста Климова зовут как-то иначе, и никакой он не бизнесмен из Германии.

На это Иван возразить ничего не мог. Вполне возможно, Myхин знает только вымышленное имя и вымышленную биографию этого удачливого «немца». Розыск может растянуться на годы, а убийца, загнанный в угол, иногда становится непредсказуемым. Может убить Анисимова вместе с женой и даже с ребенком, может раствориться в пространстве, а потом возникнуть в другом облике. Пусть он считает, что никто на его след еще не вышел и единственным подозреваемым остается пока Анисимов.

Капитан допил чай, загасил сигарету.

– Да, а чем кончилась история с НЛО над городом Томском? Оператор добился взаимности?

– Нет, – покачал головой Илья Никитич, – слишком строга была дама-историк. Не дрогнуло ее сердце даже от ночной канонады. Кстати, знаешь, как ее звали? Беляева Елизавета Павловна.

– Беляева? Та самая? Ну вообще-то ради такой женщины можно устроить салют.

– Да, конечно… А ты знаешь, что три года назад Бутейко довелось крепко схлестнуться с этой дамой в теледебатах в прямом эфире? – задумчиво произнес Илья Никитич.

– Это вы к чему? – не понял Косицкий.

– Это я к тому, что надо как следует просмотреть и прослушать пленки, оставшиеся в доме Бутейко. У него богатейший видео – и аудиоархив. Дело в том, что о взаимной многолетней ненависти Бутейко и Беляевой говорит все Останкино.

Поиск по сайту: