ГЛАВА ТРЕТЬЯ. – Бытовуха, она родимая, – со вздохом пробормотал старший следователь следственного отдела окружного УВД Илья Никитич Бородин

– Бытовуха, она родимая, – со вздохом пробормотал старший следователь следственного отдела окружного УВД Илья Никитич Бородин, открывая папку со свежим уголовным делом.

То, что в деле нет никаких неясностей, огорчило и даже обидело Илью Никитича. В отличие от большинства своих коллег, он любил запутанные дела. Но если попадались иногда за долгие годы его работы преступления, которые не распутывались с двух-трех ходов, то всегда все упиралось в пошлые унылые мотивы. Деньги. Жилплощадь. Конкуренция в бизнесе.

Что касается преступлений громких, скандальных и до сих пор не раскрытых, то с ними Илье Никитичу работать не приходилось, впрочем, он знал, что и там нет ничего таинственного. Просто больше действующих лиц, больше нулей в денежных суммах, бизнес крупней, а по сути – та же тупая бесстрастная корысть, та же пошлость. Нераскрытыми эти преступления оставались не потому, что были тонко и хитро продуманны, мастерски выполнены, а потому, что их не хотели раскрывать – все по тем же пошлым прагматическим причинам, и это само по себе было преступлением, злодейством. Круг пошлости замыкался.

Ежедневная рутина, горы. бумаг, нудные допросы – все это никак не вязалось с теми романтическими представлениями о профессии следователя, которые сложились в душе Бородина в юности. Он прекрасно понимал, что душа его продолжает кормиться глупыми полудетскими иллюзиями, но расставаться с ними не хотелось. Слишком грустно под старость окончательно убедиться, что человек человеку даже не волк (потому что волк – зверь умный и благородный). Человек человеку кирпич, который падает на голову просто так, без всяких мыслей и эмоций.

Когда он принял к производству дело об умышленном убийстве журналиста Артема Бутейко, сердце его возбужденно забилось. Тележурналист. Известная личность. Кого только этот Бутейко не поливал дерьмом.

Перед мысленным взором Ильи Никитича тут же замелькали кадры какой-то ночной программы, встала неприятная физиономия ведущего, который с нескрываемым удовольствием рассказывал о нежной дружбе известнейшего политика с молоденьким солистом рок-группы. А потом еще вспомнились обрывки ток-шоу, в котором этот Бутейко буквально насиловал двусмысленными хамскими вопросами популярного кинорежиссера.

В голове завертелись хитрые версии, одна остроумней другой. Возможно, Бутейко раскопал серьезный компромат или кого-то подставил своей неумеренной наглой болтовней. Или вдруг кто-то наконец оскорбился до глубины души теми гадостями, на которых Бутейко сделал карьеру, и решил отомстить, отстоять свою честь, пусть незаконно, но почти благородно. Возможно, убийство это сродни дуэли, как в старые добрые времена, когда оскорбление чести смывалось кровью.

Илья Никитич немного раскраснелся от возбуждения, вытер лоб клетчатым накрахмаленным платком. И тут же поймал насмешливый взгляд дежурного следователя, который передал ему дело к производству.

– Подозреваемый задержан на месте преступления, практически пойман с поличным. Убитый должен был своему приятелю три тысячи баксов, приятель – мелкий бизнесмен, после кризиса разорился, стал требовать у Бутейко вернуть долг, пару раз пригрозил, потом нажрался с горя, подстерег терпилу в подъезде и пальнул в голову в упор. Бытовуха.

Краска радости тут же отхлынула от круглых щек Ильи Никитича, лицо его вытянулось и погрустнело. Он постарался скрыть, как сильно расстроился.

Что делать? Злодейство уныло и дебильно. Вероятно, до пенсии ему так и не встретится достойный противник, преступник-интеллектуал, какой-нибудь современный Родион Раскольников.

Яркие и серьезные чувства – месть, зависть, ревность, любовь, тщеславие, идейная убежденность, либо не существуют вовсе, либо остались где-то в далеком прошлом. Над Бородиным постоянно посмеивались в управлении, называли Пинкертоном и Шерлоком Холмсом. Все знали, что Бородин любит выдумывать загадки там, где их нет.

– Тебе бы романы писать, – хмыкали коллеги, – накручиваешь, чего не бывает. На жизнь надо проще смотреть.

Но Бородину в его солидном возрасте, с его солидным профессиональным опытом, с его мягким пухлым брюшком, седенькими кудрявыми бачками вдоль круглых щек, с его пристрастием к сладкому дрожжевому тесту и фруктовому кефиру, все не хотелось воспринимать жизнь реально, правильно, без всяких романтических иллюзий.

Когда его называли Шерлоком Холмсом, он не возражал, а что касается Пинкертона, то тут Илья Никитич был непримирим. Он начинал подробно и нудно объяснять, что существовало два Пинкертона, оба были порядочными свиньями, и многие их путают.

Аллан Пинкертон, реальный исторический персонаж, родился в 1819 году в Глазго, в семье бедного шотландского полицейского. В юности эмигрировал в Северную Америку, перепробовал множество профессий и наконец в 1850-м открыл детективное агентство. Эмблемой агентства был глаз, девизом – «Мы никогда не спим». Дела сразу пошли вполне успешно.

Во время войны Севера с Югом бессонное агентство Пинкертона занималось за большие деньги разведывательной деятельностью в пользу федерального правительства. После войны, во время экономической депрессии 70-х, агентство обслуживало крупные угольные и железнодорожные компании. Легендированные пинкертоновцы внедрялись в шахтерские профсоюзы, провоцировали их лидеров на противоправные действия, а если не удавалось, действовали сами, совершали убийства и поджоги. Потом выступали в качестве свидетелей на судебных процессах, давали ложные показания, в результате десятки людей были приговорены к смертной казни через повешение.

Когда деятельность агентства получила огласку, количество клиентов сократилось. Мало кто хотел обращаться за помощью к убийцам и провокаторам. Чтобы восстановить доброе имя, Аллан Пинкертон организовал активную рекламно-литературную компанию. Сначала стали выходить брошюрки с увлекательными и совершенно лживыми мемуарами сотрудников агентства, а позже появился легендарный На т Пинкертон, герой коммерческого литературного сериала. Дешевенькие истории про суперсыщика поставляли на книжный рынок безымянные голодные студенты и репортеры. Для них это был дополнительный заработок, для бессонного агентства, которое продолжало свою сыскную деятельность после смерти основателя, отличная реклама.

Илья Никитич знал много интересного, любил углубляться в историю. Стоило произнести при нем какое-нибудь известное, обросшее мифами имя, и он тут же начинал соскребать наросты не правды, вываливая на собеседника целый ворох замысловатой информации. Но голос у него был таким тихим и монотонным, что слушателей находилось мало. Его упрямо продолжали дразнить «Пинкертоном». Он упрямо обижался и обстоятельно объяснял, кто такие эти два Пинкертона, реальный и вымышленный. Бородин не любил, когда правду подменяли мифом и верили в то, что противоречит фактам.

Сейчас, сидя над тоненьким неинтересным делом об убийстве тележурналиста,

Илья Никитич думал о том, что слишком большое количество очевидных фактов иногда тоже может обернуться мифом.

Анисимов Александр Яковлевич, семидесятого года. Родился в Москве. Женат, имеет одного ребенка девяти месяцев. Занижается частным предпринимательством. Образование высшее. Ранее к ответственности не привлекался. Со слов матери убитого известно, что в июле этого года Анисимов дал в долг Бутейко три тысячи долларов. Никаких документов, никакой расписки нет. Сроки возврата не оговаривались. О процентах речи не шло. В протоколе зафиксировано, что на вопрос дежурного следователя о процентах Елена Петровна Бутейко ответила: «Нет, ну что вы? У моего сына ни с кем не было таких гадких отношений, он под проценты денег не брал!»

Стало быть, все по-приятельски, все на доверии. Однако, не смотря на теплые доверительные отношения, неделю назад Анисимов потребовал у Бутейко вернуть долг, причем в очень резкой форме, сначала по телефону. Что именно говорил Анисимов, никто не слышал. О том, что разговор был резким, свидетельствует мать убитого. От нее же известно, что двумя днями позже Анисимов побывал у них дома, опять настойчиво требовал вернуть долг, кричал и открыто угрожал Бутейко.

Кроме Елены Петровны, других свидетелей пока нет. Отец убитого в больнице, у него инфаркт. Допрашивать его врачи запрещают. А Елена Петровна не сомневается, что ее сына убил Анисимов. Правильно, сейчас никто в этом не сомневается. У. Анисимова имеется пистолет «Вальтер». Напился, пришел ночью в подъезд, застрелил в упор, в висок, и тут же уснул на месте преступления. Пистолет, из которого был произведен выстрел, валялся в нескольких метрах от спящего убийцы. Орудие убийства, мотив, угрозы. Очень качественные доказательства, отборные, можно сказать.

– И все же, и все же… – пробурчал Илья Никитич себе под нос.

Почему никто не услышал выстрела? Ночь. Тишина. Жильцы первого этажа должны были как-то отреагировать на звук, даже если спали. Пистолет без глушителя, кафельные стены, акустика великолепная.

Труп обнаружила женщина, которая вышла с собакой. Она вызвала милицию. Жилец первого этажа выглянул на ее крик, а не на выстрел. И все это произошло через двадцать пять минут после убийства. А пьяный убийца спокойно спал, свернувшись калачиком, неподалеку от трупа. То есть, получается, он выстрелил в упор, в висок, когда Бутейко стоял у лифта. Потом побежал к двери. Ему надо было спуститься на три ступеньки вниз, но он не сумел преодолеть это препятствие, кубарем скатился с лестницы и потерял сознание. Однако никаких травм при первоначальном осмотре не обнаружено Так, во всяком случае, записано в протоколе. Головой он не ударился, лежал себе целехонек, только вырвало его. Получается, он просто уснул? Ну что ж, такое тоже бывает. Вполне стандартная ситуация – Илья Никитич прошелся по кабинету, продолжая бормотать себе под нос, включил электрический чайник, извлек из старенького портфеля пакет с мамиными пирожками. Два с капустой, два с яблоками. Каждый аккуратно завернут в бумажную салфетку.

К перекусу Илья Никитич готовился основательно и серьезно, никогда не жевал на ходу, не осыпал крошками бумаги на столе, не забывал тщательно вымыть руки, а после еды прополоскать рот. В тумбочке у него имелись красивые домашние тарелки, вилки, большая фарфоровая кружка. Из стаканов он чай никогда не пил. Кружка была английская, с изображением знаменитого «Большого Бена», Букингемского дворца и гвардейцев в высоких черных шапках. Чай он любил очень крепкий и сладкий, обязательно со сливками. Мама никогда не забывала положить ему несколько маленьких пластиковых баночек.

Перед едой Илья Никитич отправился в туалет с собственным душистым мылом в мыльнице, с собственным маленьким пушистым полотенцем, тщательно вымыл руки и причесался перед зеркалом. Вернувшись, выложил на тарелку пирожки, размешал в кружке сахар, напевая при этом высоким приятным тенором:

Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали.

Он довольно точно, без фальши, выводил мелодию. Вообще, петь он любил, знал наизусть множество романсов и старинных русских народных песен. Мама, единственный близкий человек, всегда тихо выходила из комнаты, когда он начинал напевать. Это означало, что сын ее думает о чем-то серьезном и важном и трогать его не надо.

* * *

Сане Анисимову удалось ненадолго отключиться. Это нельзя было назвать сном. Он слышал все, что происходило вокруг, но глаза закрывались. Он очень надеялся, что если уснет, отдохнет хотя бы немного, то память восстановится. Лавка была слишком жесткой, мешала вонь, мешало ощущение грязи. От одежды несло рвотной кислятиной. Руки стали липкими, не удалось смыть черную гадость, в которую погружали его пальцы для снятия отпечатков. Телефонные звонки, голоса, хлопающая дверь – все сливалось в один тяжелый, бесконечный гул. Саня уже спал, когда сквозь гул прорвался высокий дрожащий голос:

– Ну пожалуйста, я прошу вас… мой муж, Анисимов Александр Яковлевич… Я должна знать, что произошло, я должна поговорить с ним.

– Не положено. Вот когда все оформим по закону, тогда будет свидание, если следователь разрешит. А пока не положено. Девушка, вы мешаете работать. – прогудел в ответ добродушный бас.

Дежурный пил кофе из бумажного стакана и жевал сосиску в булке. «Убойное» дело передавалось в округ, задержанного Анисимова должны были через полчаса забрать из их отделения, дежурный по доброте душевной позволил его жене с младенцем подойти к «обезьяннику», но теперь очень сожалел об этом. Молоденькая мамаша с младенцем в сумке-"кенгуру" была настроена слишком уж воинственно. Надо выставить ее от греха подальше., В прошлом месяце взяли одного пацана с героином, так его жена явилась в отделение с трехмесячными близнецами на руках, стала требовать, чтобы ее тоже задержали и оформили вместе с детьми. Визгу было, не дай Бог…

Саня открыл глаза и сначала увидел рот, измазанный кетчупом. В голове молнией мелькнула четкая картинка: доллары на светлом ковре, рот в красном соусе, пухлая полуголая девушка со звездами на тяжелых грудях, с подвижным мускулистым животом.

Ресторан… Вечером он был в ресторане. Судя по виду грудастой девицы, там показывали стриптиз. По ковру рассыпались деньги, много денег, кто-то из официантов должен вспомнить и Саню должен узнать. Хорошо, и что это даст? Да, он был в ресторане. А потом оказался в подъезде дома, где жил Бутейко. Как он туда попал? На метро? На такси? Или его подвезли к подъезду люди, с которыми он сидел в ресторане? С кем же он там сидел? Ведь не один, в самом деле!

Утром он говорил по телефону с Вовой Мухиным. Но Вова известный халявщик, он никогда никого не приглашает в рестораны. И еще вопрос, пожалуй, самый существенный: куда он мог положить «Вальтер», когда вышел из дома?

Вечером при нем не было ни сумки, ни портфеля-кейса. Ему просто некуда было спрятать пистолет. Карманы дубленки слишком мелкие, есть только один вместительный, внутренний, но там лежал радиотелефон. Не стал бы Саня запихивать тяжеленький «Вальтер» в карман пиджака. Это было бы заметно, пиджак сшит из тонкого шелковистого сукна.

Саня зажмурился, напрягся, пытаясь вытянуть со дна памяти еще что-нибудь важное. Сейчас он чувствовал себя значительно лучше, ему стало спокойней, и сразу удалось столько всего припомнить. Тряхнув головой, он заметил наконец силуэт своей Наташи. Она стояла спиной к нему. На ней были старые домашние джинсы и короткая ярко-красная куртка-пуховик. Светлые волосы кое-как сколоты пластмассовой заколкой.

– Наташка! – выдохнул он и вскочил с лавки, втиснулся лицом в решетку «телевизора».

– Саня… – она повернулась. Щеки ее были мокрыми от слез. Димыч спокойно сидел, прижатый к маминой груди, в сумке-"кенгуру", с любопытством озирался по сторонам. Увидев Саню, тут же заулыбался, завертелся, поднял ручку в яркой полосатой варежке и громко произнес:

– Папа!

– Наташка, вспомни, кто заходил к нам в последние несколько дней, кто мог залезть в ящик письменного стола? – быстро, взахлеб, затараторил Саня. – Не вытирай пыль. Проверь, лежит ли коробка с патронами в твоей шкатулке на комоде. Открой ее ножом, не прикасаясь. На перламутре могут быть чужие отпечатки. Ты поняла? Вечером я был в ресторане. Позвони Вовке Мухину, я говорил с ним утром, может, он что-то знает про вечер…

– Саня, ты что, брал с собой пистолет?

– Я не помню…

– С ума сошел? Ты не мог взять пистолет. Вспоминай, где и с кем ты был! Сейчас же вспоминай!

– Не могу, Наташка, честное слово, дыра в памяти.

– Так, прекращаем это безобразие! – поднялся из-за стола дежурный. – Вы что, совсем очумели?!

– Наташка, слушай внимательно! Я не мог спрятать пистолет, когда шел в ресторан, ты поняла? Надо найти ресторан. Там была девка полуголая… доллары рассыпались…

– Какая девка? – Наталья хлопнула потемневшими от слез ресницами. – Какие доллары? Саня, что ты несешь?

– Слушай, ты уйдешь когда-нибудь или нет? – поинтересовался дежурный.

– Еще одну минуточку, пожалуйста, очень вас прошу…

– Какую минуточку? Все, чтобы я тебя здесь не видел! – Лейтенант взял Наташу за локоть.

– Подождите, я жена арестованного, я свидетель, вы должны меня допросить! Кто у вас здесь главный? Кто занимается этим делом?

– Самая умная, да? Марш домой с ребенком и не маячь здесь. Брысь отсюда, чтоб я тебя не видел! Надо будет допросить, вызовут тебя. Поняла? Нет?

– Не трогайте ее! – хрипло закричал Саня. – Наташка, меня чем-то накачали, добейся, чтобы мне сделали анализ крови! Запомни: ресторан, наркотик, Вова Мухин. Когда будешь говорить со следователем, скажи про пистолет, мне некуда его было спрятать, ты поняла?

– Папа! – возмущенно повысил голос Димыч, стал брыкаться и ворочаться, пытаясь выбраться из «кенгуру». Он был крупный, ловкий и сильный, мог запросто вылезти и шлепнуться на кафельный пол. Наталья крепко обхватила его обеими руками, Димыч застыл на миг, выгнул нижнюю губу подковкой, набрал побольше воздуха, прищурился, и через минуту торжественный басистый рев заглушил торопливую Санину речь, окрики милиционеров, храп бомжей.

Наталью под руки вывели на улицу. Она н сопротивлялась, только оборачивалась, глядела на удаляющееся лицо мужа, вжатое в тюремную решетку, бледное, заросшее темной щетиной, постаревшее за одну ночь лет на десять, изменившееся так, что казалось почти незнакомым. Она старалась разобрать последние его слова, видела, как шевелятся губы, но ни звука уже не слышала.

На улице Димыч успокоился. В «кенгуру» он вообще успокаивался быстро, особенно при ходьбе. Единственное, что волновало его теперь, это запах молока. Мамина грудь была прямо у него перед носом. Он терся личиком об ее свитер и сердито хныкал, напоминая, что пора кушать. Наташа впрыгнула в троллейбус, уселась на переднее сидение.

Прежде всего надо было успокоиться и повторить про себя все, о чем просил Саня, чтобы ничего не забыть.

«Дома у нас за эти дни никого не было, – думала она, глядя в окно троллейбуса и поглаживая Димыча по головке, – неделю назад забегала Ольга. Позавчера мама сидела с Димычем, пока я была у зубного. За эти три часа мог кто-то зайти, но мама забыла сказать…»

Она глубоко задумалась и не заметила, как рядом с ней плюхнулась на сиденье пожилая тетка в пальто с каракулевым воротником и с кирпичными нарумяненными щеками.

– Ой, ты, деточка, как же тебе неудобно в этом мешке, вот вырастешь, будут у тебя, бедненького, ножки колесом, спинка горбатая. Что же у тебя такая злая мама, миленький ты мой?

– Послушайте, прекратите глупости говорить! – тихо огрызнулась Наталья.

– Она к тому еще и хамка! – обрадовалась тетка. – Да я бы таких выселяла из Москвы, нечего делать в столице, если вести себя не умеешь в общественном месте! Рожают, бесстыжие мерзавки, а потом мучают, таскают в мешках, как щенков, и еще хамят пожилым людям! – она орала все громче, работая на публику. – Я бы таких лишала родительских прав, вы посмотрите на нее, посмотрите, она ведь несовершеннолетняя, ей просто опасно доверять маленького ребенка!

Никто тетку не слушал. И это раззадоривало народную мстительницу еще больше.

– И не кормит она его, голодом морит, я вижу, как у ребенка глазки блестят, он голодный! Сейчас, детка, сейчас, маленький…

Наташа не успела опомниться, как в Руках у Димыча уже была шоколадка «Пикник». Димыч, не раздумывая, потянул ее в рот прямо в обертке.

– Вот! – торжественно прокомментировала мстительница. – Это называется мамаша, даже развернуть не может!

Наташа выхватила шоколадку и бросила тетке на колени, Димыч стал громко протестовать, потянулся за шоколадкой, чуть не вывалился из «кенгуру». Наташа усадила его поудобней, расправила лямки «кенгуру», встала и спокойно произнесла, обращаясь к тетке:

– Разрешите пройти!

Для народной мстительницы наступав звездный час. Она намертво вросла в сиденье, раздулась, побагровела и даже попыталась схватить Наташу за руку. В итоге она с Димычем чуть не свалились в проход, но удалось вовремя вцепиться в поручень. Троллейбус резко затормозил у остановки. Наташа выскочила в переднюю дверь. Димыч заливался плачем. Все глядели на молодую мамашу с ребенком в «кенгурушке» с жутким, садистским любопытством. Тетка продолжала беззвучно орать сквозь стекло. Наташу затрясло, как в лихорадке. Весь ее спокойный деловой настрой сдуло в миг чужим злобным безумием. Она почувствовала себя беспомощной, совершенно одинокой, незаслуженно обиженной. Димыч продолжал заливаться. Прохожие оборачивались.

Было скользко и очень холодно. После бессонной ночи Наташу сильно знобило, к тому же из груди потекло молоко, свитер промок, а до дома оставалось пройти еще две остановки.

– Димыч, миленький, не плачь, ну, пожалуйста, – бормотала она, осторожно ступая по льду, – перестань, а то я тоже сейчас заплачу. И что ты будешь делать с рыдающей мамой на скользкой дороге? Давай мы оба успокоимся и просто поговорим.

Слезы еще катились у него из глаз, но он уже улыбался, глядя на Наташу снизу вверх, из «кенгурушки».

– Ну вот, солнышко мое, скоро придем домой, ты покушаешь, все будет хорошо. Все будет отлично.

Она чувствовала, как дрожит у нее голос, как неуверенно звучит ее бормотание. Димыч перестал улыбаться, продолжил свой торжественный, громкий рев. Ее неуверенность моментально передавалась ему, он не мог успокоиться, вертелся в «кенгуру», идти становилось все трудней, под ногами был лед, несколько раз Наташа чуть не упала.

«Не раскисай, думай, ищи выход, – твердила она про себя, – не отвлекайся на мелочи, на злобных сумасшедших теток, ты же не истеричка, не идиотка, ты разумный человек, и кроме тебя Сане никто не поможет. Ситуация только кажется безвыходной потому, что ты не спала и нервничала всю ночь, причем так сильно, как никогда в жизни, и нервничаешь сейчас, то есть почти сходишь с ума. Ну, представь, что будет, если ты от ужаса потеряешь голову? Правильно, ничего хорошего. Не бывает безвыходных ситуаций, всегда есть выход. Кто же это сказал? Выход из тупика надо искать там, где был вход…»

Наташа несколько раз словно заклинание повторила про себя этот мудрый утешительный тезис и подумала, что всю эту абсурдность можно понять только тогда когда попадаешь в реальный тупик.

«Возможно, мне надо просто поспать. Совсем немного, вот приду домой, покормлю Димыча и посплю вместе с ним хотя бы пару часов. Авось поумнею».

Ночь была ужасной, она вообще не спала ни минуты, металась по квартире, плакала. После странного ночного разговора Санин мобильный тут же выключился. Она сразу поняла, что с ее мужем случилось нечто ужасное. Он разговаривал как пьяный, язык у него заплетался. Но она знала, Саня пьет мало и никогда не напивается до бесчувствия. У него разумный организм. Лишний алкоголь тут же выплескивается наружу. Саню просто рвет, если он выпьет слишком много. Потом ему плохо, голова болит, но при этом он отлично соображает и контролирует себя.

Судя по тому, что он не соображал, где находится, жаловался на слепоту, ему могли добавить в питье метиловый спирт. Не исключено, что его просто избили, оглушили ударом по голове. Второе, пожалуй, вероятней. Когда они говорили по телефону, рядом слышны были собачий вой и женский крик, причем Наташа четко разобрала слова: «Помогите! Ой, мамочки, сколько крови!»

Обзванивая больницы, она почти не сомневалась, что кровь была Санина. Она представила себе, как ее муж валяется где-то в полуобморочном состоянии, в луже крови, забилась в истерике, даже стала задыхаться, но довольно быстро пришла в себя. Умылась ледяной водой, хлебнула крепкого сладкого чаю, зажмурилась, спокойно и медленно досчитала до пятидесяти.

Простая и разумная мысль о том, что произошло нечто страшное и надо действовать, а не рыдать, прибавила ей сил. Она засела за телефон, и довольно скоро ей удалось выяснить, что муж ее задержан милицией по подозрению в убийстве и в настоящее время находится в районном отделении. Сострадательная девушка в справочной МВД даже назвала ей номер этого отделения.

Увидев мужа, Наташа немного успокоилась. Голова его была цела, крови и серьезных ссадин она не заметила. Он выкрикивал нечто невнятное, но сложно представить человека, который в подобных обстоятельствах сумел бы остаться спокойным и рассуждать здраво. Саня, разумеется, никого не убивал, ничего нелепее нельзя придумать, просто он лопался под горячую руку милиции, такое случается. Главное не паниковать. Он должен вспомнить, что же с ним произошло на самом деле. Судя по тому, что он бормотал и выкрикивал через решетку, ему кажется, будто его подставили. Это чушь, кому понадобилось Саню подставлять? Пройдет шок, все разъяснится.

Она говорила самой себе много правильных и разумных слов, но с каждым шагом по мокрой наледи чувствовала, как слова теряют смысл, превращаются в тупой болезненный гул отчаяния, который наполняет ее душу вместе с ревом машин, свистом колючего утреннего ветра. И нет ничего, кроме ледяного враждебного хаоса вокруг нее и внутри нее.

Поиск по сайту: