ИСТОРИЯ ОДНОЙ ПЕРЕИГРОВКИ

...И все-таки поначалу великое противостояние «Динамо» и «Спартака» носило чисто спортивный характер. Весной 1936 года динамовцы стали первыми чемпионами СССР. Мы были третьими. Но осенью уже спартаковцы завоевали золотые медали, оставив чемпионов на втором месте. В 1937 году конкуренты поменялись местами. Между тем, несмотря на жаркие схватки на зеленых полях, за их пределами мы все считали себя членами одной спортивной семьи.

У меня сложились добрые, приятельские отношения с динамовцами. Коммерческими делами там ведал Николай Игнатов, производственными - Дмитрий Маслов. С первым - бывшим защитником «Новогиреева» - мы играли рядом в сборной Союза по хоккею с мячом. Со вторым - целых десять лет вместе выходили на футбольное поле в составе «Красной Пресни». Но не они, к сожалению, делали погоду в «Динамо».

...Первый тревожный звонок прозвенел все в том же 1937 году.

Сразу после сенсационного выигрыша спартаковцев у басков, прямо в раздевалке, Косарев объявил: «Спартак» едет на III рабочую Олимпиаду в Антверпен, а оттуда на турнир в Париж, приуроченный к Всемирной выставке.

Не буду подробно рассказывать о проведенных за рубежом матчах, о них писал Андрей в своей книге «Встречи на футбольной орбите». Скажу только, что оба престижных соревнования мы выиграли и возвращались в Москву с чувством выполненного долга.

Поезд медленно катил вдоль перрона Белорусского вокзала. Мы, высунувшись из окон, с нетерпением искали взглядами друзей и близких. Но чем дольше всматривались в лица встречавших, тем больше замечали озабоченность и беспокойство. Первые же вопросы: «У вас все в порядке?», «Что случилось?» - окончательно сбили нас с толку... Оказывается, по Москве уже несколько дней ходили разговоры о том, что мы недостаточно активно боролись за престиж советского спорта. И что удивительно, несмотря на абсурдность слухов - мы же выиграли! - они упорно муссировались.

Дома жена показала мне статью в одной из газет. Она называлась «О насаждении в обществе «Спартак» буржуазных нравов». Среди прочего бреда там говорилось, что братья Старостины - первоисточник вредных для советского спорта настроений. Каких же? В статье раскрывалась страшная «тайна», что в «Спартаке» спортсмены общесоюзного значения получали деньги. Им действительно платили стипендию - что-то около 80 рублей. Умалчивалось же о главном: делалось это по решению Комитета физкультуры, утвержденному А. И. Микояном.

Обстановка становилась все тревожнее. Поэтому на семейном совете решили просить, чтобы нас принял Косарев. Необходимо было выяснить ситуацию до конца.

И вот мы сидим вчетвером - Андрей, Александр, Петр и я - в кабинете секретаря ЦК комсомола. Всегда спокойный и уверенный в себе, он нервно расхаживает по кабинету и повторяет одно и то же: «Не волнуйтесь. Вранье надо опровергать делом, а ваше дело - выигрывать. Этим вопросом в прокуратуре занимаются Андрей Воронов и Лев Шейнин, они обещали мне во всем разобраться».

Не знаю, обладал ли наш покровитель дополнительной «закрытой» информацией или просто по-человечески нас успокаивал, но вскоре в «Известиях» появилась короткая заметка, озаглавленная: «Дело братьев Старостиных прекращено».

Как сказал Андрей - бомба не взорвалась. Но она не была обезврежена. Обстановка говорила сама за себя. Оказались арестованными сотни спортсменов и десятки близких мне лиц. Был арестован первый муж моей сестры Клавдии, Виктор Прокофьев, бывший футболист «Спартака». Был арестован Володя Стрепихеев, с которым я в сборной по хоккею с мячом играл много лет. Он возглавлял «Буревестник». Ему выпало несчастье судить тот самый матч с басками, в котором «Динамо» проиграло 4:7. Был арестован лучший в то время судья и первый руководитель «Локомотива» Виктор Рябоконь. Была арестована целая группа лыжников, среди них спартаковские - Николай Королев и трое его братьев. Самое главное, никто до конца не понимал - за что? Я знал только одно: что все они безукоризненно честные и хорошие люди. Это знали и другие, чьих друзей и родственников посадили. Однако специально распускались слухи, компрометирующие репрессированных. До нас доходили странные разговоры. Начинали вспоминать: а был, к примеру, Прокофьев за границей? Выяснялось, что был. А, делался вывод, ну, значит, его там завербовали и он шпион. Так объяснялся произвол и обрабатывалось общественное мнение.

Я отлично знал Володю Стрепихеева. Мы всю жизнь с ним были рядом, играли в сборной по хоккею. Знал его и в частной жизни. Когда он был арестован, тоже начали спрашивать: а он куда с вами ездил играть в хоккей? В Швецию ездил? Да? Значит, что-то не чисто...

Если бы мне сказали, что Королева будут судить как политического, я бы ответил, что это величайшая глупость. Но шел шепоток, что его взяли за скупку у иностранца валюты...

Был арестован руководитель Промкооперации Казимир Васильевич Василевский. После него председателем Всекопромсовета назначили Михаила Семеновича Чудова, второго секретаря Ленинградского обкома партии, члена партии с 1913 года. Находясь с революционных лет на высоких постах, с Молотовым он был на «ты» и называл его «Слава». Свою работу в Промкооперации рассматривал как шутку истории. Думаю, что, будучи председателем Всекопромсовета, занимался только одним «Спартаком». Он как-то мне сказал: «Все, что есть в Промкооперации хорошего, - это «Спартак». Приезжал к нам в Тарасовку, дневал-ночевал в команде, нас вызывал беспрерывно к себе в кабинет на Неглинной. Ему было лет 45, но на нем не было ни капли жира, и вообще он выглядел атлетом (парился в бане заправски, как знаток, в четыре веника). В Тарасовке мы как-то ловили рыбу: он шел с одной стороны невода, а с другой - три брата Старостиных, которые еле-еле за ним поспевали...

Чудов был женат на Шапошниковой, председателе Ленинградского городского совета профсоюзов, родной сестре маршала Шапошникова. Сложилось так, что она осталась в Ленинграде, а он прибыл в Москву один, считая, видимо, свое пребывание здесь кратковременным. Михаил Семенович не ошибся: он, и правда, проработал у нас недолго. Его арестовали через полгода.

Надо сказать, что аппарат Лубянки действовал так, чтобы общественность не особенно тревожилась. Ясности, кого в чем обвиняют, не было никакой. Распускались неправдоподобные, просто абсурдные слухи. Я тогда еще не знал: чем невероятнее слух, тем легче готов в него поверить обыватель. Выяснить же что-либо не было никакой возможности. С утра люди набирали номер телефона, чтобы проверить, забрали человека или нет. Если отвечали: «Слушаю», звонивший, не произнеся ни слова, опускал трубку на рычаг, удостоверившись, что пока человек на свободе.

Аресты были ежедневные, неожиданные. Как выстрел наповал - враг народа Косарев! А вскоре удар и по другим покровителям «Спартака». Ничего толком не понимая, в «Спартаке» все считали себя обреченными. В 1939 году я ждал ареста каждый день. Но спортивная борьба продолжалась. Два года подряд, в 1938-м и 1939-м, спартаковцы добивались невиданного успеха: делали «золотой дубль» - выигрывали и кубок, и первенство страны. Этот рекорд непоколебим до сих пор, хотя минуло 50 лет. (Золотой юбилей «золотого дубля».)

Дела успешно шли не только в футболе. Процветали бокс, конный спорт, легкая атлетика, волейбол, лыжи, хоккей, плавание... А судьба вновь и вновь, будто нарочно, сталкивала интересы «Спартака» и «Динамо».

В своих размышлениях я не раз обращался к мысли о том, что конкурент в любых областях - фигура малоприятная. С некоторых пор в «Спартаке» стали замечать, что к его спортивным успехам ревностно относятся люди далеко (вернее - высоко) за пределами стадионов.

Особенно остро это почувствовалось, когда Берия, сменив Ежова, возглавил НКВД. Точнее, после того, как он стал почетным председателем общества «Динамо».

Надо сказать, что и до Берии высших динамовских руководителей можно было нередко увидеть в центральной ложе стадиона в Петровском парке. Туда приезжали Ягода, его заместитель Петерс, бывший секретарь Дзержинского и Менжинского Герсон. Рассказывали, что во время одного из матчей, когда мяч влетел в ворота и вокруг закричали: «Гол», «Браво!» - Петерс спросил: «А чему они радуются?» - «Как чему? Это же гол!» - «Гол? А что это такое?»... Для него футбол был только возможностью отвлечься и подышать свежим воздухом...

Особую активность как болельщик проявлял Вениамин Леонардович Герсон. Интеллигентнейший человек, он ничего не мог с собой поделать, когда речь заходила о футболе. У него была маниакальная страсть поучать всех и вся, обязательно при этом добавляя, что он видел, как играл в футбол сам Дзержинский. Мы добродушно посмеивались, когда он, при своем маленьком росте и заметном животике, с необычайной живостью показывал, как именно надо было сыграть, смешно пиная мяч роскошными хромовыми сапогами...

Но появления названных лиц носили все-таки эпизодический характер, Берия же стал посещать практически каждый матч с участием динамовских команд. Сам по себе этот факт никого не удивлял. Мы знали, что в юности он играл за одну из грузинских команд и, естественно, сохранил интерес к футболу. Мало-помалу к его визитам привыкли. Более того, радовались, что в высшем руководстве страны есть полномочный представитель спортсменов, свой брат-футболист. Не могли же мы предположить, что бывший левый хавбек будет столь болезненно реагировать на наши успехи.

Изредка я видел Берию на совещаниях у Вышинского, который тогда, будучи заместителем Председателя Совнаркома, курировал спорт. В моем представлении суть человека обязательно проявляется в его внешности. Глядя на Берию, я задавался мыслью: как может быть хорошим человек с такой наружностью? Он без всяких границ растолстел, при среднем росте, судя по фигуре, весил явно за сто килограммов. Отекшая физиономия, шея многочисленными бесформенными складками вываливалась из-под воротника рубахи, всегда мокрые жирные губы. И глаза - зеленые, навыкате, рачьи глаза, которые сверлили вас через толстые стекла пенсне. При всем желании в его больших зрачках невозможно было уловить что-либо человеческое.

Вскоре о хозяине Лубянки в футбольном мире стали ходить всевозможные слухи - о «накачках» перед матчами и разносах после них в случае поражения.

Однажды динамовец Василий Трофимов рассказал брату Андрею такую историю.

Раздосадованный тем, что его команда вынуждена пребывать на вторых ролях, Берия вызвал к себе одного из тренеров «Динамо».

- У меня только один вопрос, - произнес Лаврентий Павлович. - В чем дело? - Слова повисли в густой, зловещей тишине огромного кабинета. - Ну, - блеснул он стеклами пенсне, - я жду...

- В «Спартаке» больше платят, - наконец, вымолвил тренер.

- Как? - удивился Берия. - «Пух и перья» получают больше, чем чекисты? - И бросил стоявшему навытяжку помощнику: - С этим надо будет разобраться и поправить.

- Есть разобраться и поправить! - отчеканил офицер.

- Ты запиши. Я поумнее тебя и то иногда записываю нужные мысли, - не взглянув на него, с неприязнью сказал хозяин. И сразу словно забыл о существовании побледневшего адъютанта.

- Что еще? - спросил у тренера.

- Есть проблема в защите, но мы надеемся...

Берия не дал тренеру договорить:

- Может, вам в защиту роту пулеметчиков поставить? Это можно. Только учтите, ваши спины тоже будут на мушке. Подумайте о сегодняшнем разговоре. Я вам не советую о нем забывать...

Слушателями Трофимова в «Метрополе» - любимом в те годы месте сбора московской богемы, кроме Андрея, были Юрий Олеша и Михаил Яншин. Вполне допускаю, что рассказчик, стараясь произвести впечатление на столь знатную компанию, мог что-то приукрасить. Хотя, честно говоря, вспоминая обстановку тех лет, ничего неправдоподобного в рассказанной Трофимовым истории не вижу.

Как бы то ни было, одно я знал абсолютно точно: разносы разносами, но спортсменам-динамовцам Берия помогал. Тем болезненнее им воспринимались их неудачи.

Думаю, наиболее чувствительный удар по самолюбию он получил в 1939 году. Выяснение отношений между «Спартаком» и «Динамо» по воле случая имело особый подтекст. В продолжающемся соперничестве интересы «Динамо» представляла на этот раз команда Тбилиси.

В октябре в полуфинальном матче на кубок СССР сошлись «Спартак» и тбилисское «Динамо». Все помнили еще полуфинальный поединок этих же соперников в розыгрыше кубка 1936 года. Тогда, проигрывая за двенадцать минут до конца матча 1:3, «Спартак» сквитал счет. Была назначена переигровка. На следующий день события повторились с той же точностью, но только наоборот - сначала «Спартак» вел 3:1, а в последние пятнадцать минут пропустил два гола. Вновь ничья, вновь 3:3. Опять дополнительное время, за которое «Спартак» постигает катастрофа: он пропускает еще три мяча. Счет 6:3. Триумф Тбилиси. Динамовцы выходят в финал, где, однако, проигрывают московскому «Локомотиву».

Прошло три года. Но у футболистов долгая память, а еще длиннее память у болельщиков. Новая встреча, безусловно, воспринималась всеми как продолжение тех драматичных поединков.

...Во втором тайме спартаковец Андрей Протасов наносит удар по воротам. Вратарь динамовцев Дорохов бросается за мячом, но не достигает его. И тут капитан тбилисцев Шевгулидзе в невероятном шпагате, не давая опуститься мячу на землю, выбивает его в поле. Поздно: судья фиксирует гол. Тбилисцы бурно протестуют. Помощник рефери подтверждает: гол был, «Спартак» выигрывает 1:0.

Судил матч ленинградец Иван Горелкин, в прошлом футболист ленинградского «Динамо». Авторитет его в спортивном мире был достаточно высок. Он прославился как левый крайний сборной команды СССР по хоккею с мячом. Виртуоз, он во время игры мог проделывать такие номера: бил мяч о борт, сам выскакивал за пределы поля, бежал вдоль бортика с другой стороны, обегая защитника, потом, оторвавшись от него, вновь впрыгивал на поле и овладевал мячом... Нечто подобное в хоккее позже случалось лишь в исполнении Всеволода Боброва.

Вот кому судьба вручила свисток в тот злополучный день...

Руководство тбилисского «Динамо» подало протест. Всесоюзная футбольная секция его отклонила. Председатель Всесоюзного комитета по физкультуре и спорту В. В. Снегов утвердил отказ.

Через две недели мы спокойно выигрываем финал у ленинградского «Сталинца» - 3:1.

«Спартак» получает кубок, празднует победу...

Проходит месяц. Футбольная жизнь течет своим чередом. И вдруг ко мне в кабинет вбегает администратор «Спартака» Семен Кабаков и с порога произносит:

- Николай Петрович, я только что был на «Динамо», неожиданно встретил там тбилисцев. Они говорят, что приехали переигрывать с нами полуфинал.

Я спрашиваю:

- Ты в своем уме? Как это переигрывать полуфинал, когда уже финал разыгран? Вот кубок стоит, полюбуйся.

Он опять за свое:

- Их поселили в домике у входа, где обычно живет сборная. Я говорил с Пайчадзе, он врать не будет.

Ничего не понимая, совершенно ошарашенный, заглядываю в календарь первенства. Действительно, странно - что бы им тут делать, в Москве, если игр у тбилисцев на этой неделе по расписанию нет. На всякий случай звоню в Комитет физкультуры. Мне отвечают:

- Есть решение переиграть матч.

Вот так так! Что же делать?

Вторым секретарем горкома партии в то время был Владимир Константинович Павлюков, болельщик «Спартака». Понимая, что дело принимает нешуточный оборот, еду к нему за советом. Озабоченный услышанным не меньше меня, он снимает трубку прямого телефона к Щербакову. По разговору понимаю, что первый секретарь горкома не в курсе. Павлюков это подтверждает:

- Успокойся, Николай, никакой переигровки не будет.

Проходит еще два дня. События развиваются, как в детективе. Меня вызывает председатель Комитета физкультуры Снегов:

- Я сам не понимаю, что происходит, ты же знаешь, мы официально отклонили протест. Но есть указание полуфинал переиграть.

Я категорически отказываюсь, уверенный в поддержке Щербакова. А назавтра сижу уже в кабинете заведующего отделом ЦК партии Александрова:

- Товарищ Старостин, решение о переигровке принято, вам надлежит его исполнять.

- Это невозможно. Переигрывать полуфинал после финала - случай в спорте беспрецедентный.

- Не вам решать, что возможно, что нет. Вас вызвали не для дискуссий, а для того, чтобы передать личное поручение товарища Жданова. За его выполнение вы отвечаете своим партийным билетом. Ясно?

- Товарищ Александров, я беспартийный.

- Да? Ну тогда как руководитель «Спартака». Вы свободны.

В тот же вечер заключительный аккорд - звонок Щербакова:

- Николай Петрович, игру придется переиграть. Есть указание, которое не может быть не выполнено. Готовьте команду.

Положение «Спартака» оказалось архисложным. Накануне в игре с ЦДКА Андрей Старостин получил серьезную травму: нападающий армейцев Алексей Гринин случайно, как он потом утверждал, наступил на руку упавшему Андрею. Перелом.

В горячке борьбы к Гринину подбежал спартаковец Алексей Соколов и ударил его кулаком в лицо. Судья справедливо выгнал Соколова с поля, дисциплинарная комиссия дисквалифицировала его на три матча.

Алексей был одним из ведущих игроков команды, нападающий, почти равный по классу Степанову. Боец, не знающий страха и сомнений.

Вот так глупо «Спартак» лишился двух ведущих футболистов. Я требовал, чтобы переигровка велась в старых составах. Андрею наложили на руку гипс, он, конечно, играть не мог. Но Соколов имел право выйти на поле. Мы настаивали на том, что он должен играть, тбилисцы возражали. Футбольная секция, которой руководил тогда Валентин Гранаткин, поддержала позицию «Динамо». Этот раунд был нами проигран.

Но предматчевая борьба не закончилась. Оставался нерешенным главный вопрос - кто будет судить. Каждой из команд было предложено назвать по пять судей. Вскрыли конверты, посмотрели фамилии - ни одной «общей» кандидатуры.

Видя безвыходное положение, Снегов принимает волевое решение: назначает судить матч Николая Усова. Это было хоть и маленькое, но все-таки облегчение «Спартаку». Дело в том, что Горелкин был дисквалифицирован. Тем самым как бы ставилась под сомнение репутация ленинградской коллегии судей. Мы рассчитывали, что Усов, тоже ленинградец, объективным судейством постарается восстановить пошатнувшийся престиж арбитров своего города.

В сложившейся неблагополучной для «Спартака» предматчевой обстановке такая естественная, на первый взгляд, вещь, как объективное судейство, воспринималась, словно подарок судьбы.

Однако сколько бы времени ни отнимал у нас судейский вопрос, голова постоянно болела о другом. Кто заменит Андрея Старостина и Алексея Соколова?

Нам пришлось перекроить почти полсостава. Вместо Соколова вышел Андрей Протасов. Центрального защитника Андрея заменил Константин Малинин, а вместо него правым хавбеком встал Сергей Артемьев. С левого на правый край мы переставили Владимира Степанова, место правого инсайда занял Георгий Глазков...

После всех этих перестановок, по-моему, лишь один игрок занял свое привычное место на поле - это вратарь Анатолий Акимов. В тот день была его очередь выходить на поле. В запасе оставался сам Жмельков.

Я что-то не припомню, чтобы когда-нибудь потом в нашем футболе появилось сразу такое созвездие вратарских талантов, как в 1937 - 1938 годах: Владислав Жмельков, Анатолий Акимов, Евгений Фокин, Владимир Никаноров, Николай Разумовский (все Москва), Виктор Набутов (Ленинград), Александр Дорохов (Тбилиси), Николай Трусевич (Одесса - Киев).

Беру на себя смелость утверждать, что среди блистательных голкиперов того времени совершенно особняком стоит Жмельков. Ради него стоит сделать отступление.

В моей памяти Владислав остался как вратарь почти сказочный, вратарь без слабых сторон. Это не умозрительное заключение. За полтора года пребывания в «Спартаке» он отразил все одиннадцатиметровые удары, назначенные в его ворота. Среди них был пенальти-кик, назначенный «Спартаку» за семь минут до конца кубковой игры при счете 0:0. В сезоне 1939 года Жмельков, чередуясь в играх с Акимовым, пропустил в свои ворота всего семь мячей.

Высокий (183 см), сухощавый, физически сильный, пружинистый и уверенный в себе, Жмельков вопреки обычным воплям вратарей: «Не давайте бить!» - не раз покрикивал своему главному партнеру Андрею Старостину (№ 3): «Да пропустите его, Андрей Петрович! Пусть пробьет...»

Вот и представьте, как действовали эти слова на защитников и как такая уверенность отражалась на чужих форвардах.

Жмельков делал все образцово: одинаково безупречно играл внизу и вверху, тонко угадывал место в воротах и безошибочно сражался «на выходах». Его популярность принесла ему медаль «Лучшему спортсмену года», учрежденную газетой «Красный спорт». А ведь в 1939 году в опросе, проведенном газетой среди читателей, фигурировали имена Михаила Ботвинника, боксера Николая Королева и других наших знаменитостей.

В чем же секрет мастерства Жмелькова? Думаю - помимо природного таланта, в феноменальном трудолюбии. Он тренировался в воротах по пять - шесть часов ежедневно. Он молился в то время одному богу - футбольному мячу (в дальнейшем, к несчастью, у него появились другие кумиры).

Владислав отлично играл и в поле - правого защитника. Такой редкой способностью совместительства на моей памяти владел только правый защитник (1922 - 1924 гг.) Василий Степанович Лапшин. В те годы он успешно соревновался за право занимать место в воротах московской сборной с самим Николаем Евграфовичем Соколовым.

Интересно, как очутился в «Спартаке» Жмельков и как он от нас ушел.

В 1937 году в армию был призван спартаковский вратарь Анатолий Акимов, оказавшийся поэтому в воротах московского «Динамо». А в московский «Спартак» перешел оттуда обиженный вратарь динамовцев Александр Квасников. Мы ему в дублеры искали молодого вратаря. В связи с этим кто-то из наших игроков вспомнил, что против них в товарищеской встрече на юге прошлой осенью подкупающе легко сыграл молодой паренек из подмосковного городка Подлипки. Его решили срочно разыскать. И он явился в городской совет «Спартака». На мой вопрос, вратарь ли он из Подлипок и как его фамилия, он ответил утвердительно и назвался Кузнецовым. Я направил его на сбор в Одессу и вскоре получил сообщение от начальника команды Ивана Михайловича Филиппова, что особыми достоинствами присланный мною Кузнецов не блещет. Это подтвердилось в товарищеских играх, и «Спартак» расстался через месяц с Кузнецовым, считая версию о подлипковском вратаре очередной футбольной басней.

Однако в мае в «Спартаке» появился другой юноша и осведомился, верно ли, что мы искали вратаря из Подлипок. Я на этот раз был более осмотрительным и проэкзаменовал пришельца - подробно расспросил о товарищеской игре на юге.

- Кузнецов был моим дублером в подлипковской команде. А играл против «Спартака» я, Жмельков, - как-то очень просто сказал мой собеседник.

Хорошо, что в тот счастливый для «Спартака» день я сразу поверил Жмелькову и послал его к Филиппову. Так началось его восхождение на вратарский пик.

Полтора сезона с августа 1938 по ноябрь 1939 года, играл он в московском «Спартаке». Эти месяцы принесли ему немеркнущую и по сей день славу.

Блеск его игры разжег зависть в сердцах конкурентов. Всем хотелось заполучить себе эту звезду. И вот в ЦДКА выискали, что Жмельков не дослужил двух месяцев в Белорусском военном округе. На этом основании он был снова призван и, ввиду категорического отказа выступать за ЦДКА, оказался в воинской части в Чите. Здесь весной 1940 года в соревнованиях он получил тяжелую травму колена.

После окончания войны 32-летний Жмельков, четыре года сражавшийся на фронте, попытался вернуться в большой футбол. Но это была только тень незабываемого вратаря. Тень и по мастерству и по отношению к футболу.

Последние выступления Жмелькова совпали с описываемым событием, которому нет равного в истории футбола.

Игра началась азартными атаками тбилисцев, понимавших, что перестроенной защите «Спартака» нельзя давать время на сыгровку. Расчет был верный, но в воротах москвичей стоял Акимов. Град ударов он парировал с присущей ему легкостью и уверенностью.

Штурм продолжался. И вот Пайчадзе ударил в правую девятку. Такие мячи не берутся, если вратаря чудом не занесет именно в этот угол. Анатолий там и оказался. Было от чего гостям прийти в смятение. Каждая армия сильна своим тылом, а тут этакий дьявол в спартаковских воротах...

Атмосфера накалялась. Трибуны, на девять десятых набитые москвичами, поддерживали своих. Я сидел на низенькой скамеечке за нашими воротами рядом со Жмельковым. Владислав сочувственно поглядывал, как я, нервничая, выдираю траву из-под скамейки целыми пучками.

Клокотало в душах и у тех, кто был на поле: спартаковцы вышли отстаивать свое право на кубок. Бороться за справедливость приехали и тбилисцы: их мало интересовали формальности и штабные уловки. Они бойцы, их задача - выложить все силы, до конца постоять за родной клуб. Вот почему на поле не было плохих игроков, все двадцать два делали больше, чем от каждого ожидали.

Я не верю в заранее разработанные тактические тонкости. Но кое-что принципиальное подсказать игроку можно и нужно. Вряд ли уместно учить футболиста, что следует делать на поле. Практичнее посоветовать ему, чего он должен избегать.

Мы знали, что левый хавбек Челидзе часто рвется вперед, и рекомендовали правому инсайду Георгию Глазкову не преследовать его, как тогда было принято, а оставаться на передней линии атаки: грузинский полузащитник не мог в такой степени грозить чужим воротам, как обладающий превосходным ударом спартаковский бомбардир Глазков.

Подсказы смахивают на лотерею. Но на этот раз билет выиграл. В одну из тбилисских атак Жорж, оставаясь в центре поля, получил мяч. Дорога к воротам на мгновение оказалась открытой, остальное решали самообладание и техника. Преследуемый по пятам, он нанес удар сразу, как вошел в штрафную, и мяч, словно крупная щука, забился в сетке у дальней штанги ворот.

Вместо того, чтобы разобраться, почему это произошло, южане со свойственным им нетерпением сразу кинулись отыгрываться. Снова защитники и Жмельков подверглись суровому экзамену. И опять они ответили отлично по всем предъявленным билетам футбольной науки. Передача Глазкову, и вот по знакомой дорожке он мчится с мячом к воротам Дорохова, безукоризненно бьет.

Больше я не рву траву. «Ведь нет же, - думаю, - сейчас у нас в стране команды, способной вырвать у «Спартака» победу, проигрывая 0:2». И представьте, я чуть было не ошибся. Тогдашний тренер тбилисского «Динамо» Михаил Павлович Бутусов появился у своих ворот и что-то громко и выразительно прокричал Челидзе, показывая пальцем на Жоржа. Я понял, что наша ставка на Глазкова в дальнейшем будет бита. Как и следовало ожидать, грузины пошли ва-банк и наконец сорвали и свой куш в этой азартной игре. Мяч влетел в наши ворота после того, как два спартаковских защитника в волнении кинулись к нему и помешали друг другу. Мгновенно последовала тонкая передача, и после удара Бориса Пайчадзе мяч оказался в сетке.

К перерыву счет 2:1, а это значит, что колода карт перетасовывается заново.

Что делать? Ворота на замок, пытаться удержать минимальное преимущество в счете? Нет, решаем штурмовать. За это все в раздевалке - и маститые ветераны, и тренеры, и, главное, сами игроки. Не сомневаемся, что и тбилисцы будут рваться вперед.

Немного перестраиваем тактику: решаем наступать флангами, они свежее, да и противник больше ждет атак по центру.

Сразу нажим с обеих сторон. Но горячие гости действуют рискованней и отвоевывают центр поля.

На первый взгляд это удача, но в ней таится опасность прозевать чужой прорыв в оголенные тылы. Это улавливает В. Степанов. Весь вложившись в удар, сильно и точно он направляет мяч левому краю, Павлу Корнилову. Сейчас все решит скорость, а в ней у великолепно сложенного Корнилова нет соперников. С замиранием сердца слежу, как он выиграл первую гонку у Шавгулидзе и, прокинув мяч внутрь поля, соревнуется в беге с Гагуа. Вот уж и второй защитник позади. Перед Корниловым один вратарь. Вижу, тот стремительно бежит на москвича, но Павел обводит и последнюю опору южан. В безвыходном положении Дорохов лежа хватает спартаковца за ногу и валит на землю.

Свисток. Усов показывает на отметку одиннадцатиметрового удара. Корнилов все еще на земле: на всякий случай демонстрирует, что высшая мера наказания справедлива.

К мячу подходит все тот же Глазков - непревзойденный в то время пенальтист. Я слышу, как Бутусов кричит Дорохову:

- Глазков бьет под правую руку!

Георгий разбегается, но при ударе ковыряет ногой землю, и изумленный стадион видит, как Дорохов стремительно летит в правый угол, кусок дерна - в левый, а мяч спокойно вкатывается в ворота прямо по центру. Все!

Перевожу взгляд с табло на центральную трибуну. Берия встает, со злостью швыряет стул, выходит из ложи и уезжает со стадиона.

А динамовцы опять треплют нервы. Их энергия неиссякаема. Хоть бы скорее ползли эти проклятые медлительные минуты! Бутусову же, вероятно, кажется, что время летит чрезмерно быстро.

Тбилисцы отчаянно наступают, вся их команда на спартаковской половине поля. Но зато и наша тоже вся здесь.

Последняя четверть часа. Все сбилось в одну кучу. Забыта тактика, а порой и техника. С одной стороны навал, с другой - отбой. Нападающий Степанов сражается у самых ворот сзади центрального полузащитника Малинина. Динамовские беки атакуют впереди своих форвардов.

Обычно такая неразбериха бесплодна. Но в этом историческом матче сама судьба захотела быть объективной и справедливой. За ошибку Дорохова при пенальти она отплатила ошибкой кого-то из наших игроков. Несчастный неосмотрительно остановил мяч на вратарской площадке и мгновенно вместе с мячом оказался втиснутым в ворота. Гол забил Бережной. К тому же получил повреждение Акимов, его уносят с поля.

3:2 - и несколько минут до финального свистка. Мне кажется - ах, много; Бутусову - ох, мало. Прав был он - это оказалось мало. Во-первых, потому, что наши противники изнемогли одинаково с нами, а в футбольном цейтноте всегда легче защищаться, чем объявить шах королю. Во-вторых, грузинских футболистов доконали психологические удары. Не так-то просто беспрерывно отыгрываться, да еще с разницей в два гола.

Но вот Усов дает, наконец, финальный свисток. «Спартак» второй раз выходит в уже выигранный им финал.

Тридцать лет без малого прошло со дня этой неправомерной схватки, но подробности ее свежи и ярки в моей памяти. И если до нее мы в команде говорили о достойном футболисте: «Он играл с басками», то теперь высшей похвалой стало: «Он участвовал в переигровке с тбилисцами».

Что было бы, если бы «Спартак» тогда проиграл, мы так и не узнали...

Начинаем ждать решения. Может быть, заставят переигрывать и финал? После того, что произошло, я готов ко всему.

Через несколько тревожных дней Снегов, думаю, согласовав вопрос в ЦК, сообщает: финал переигрываться не будет.

Слава богу! Здравый смысл в этом мире все-таки существует.

Но к чувству восстановленной справедливости примешивалась тревога. Тогда я не мог понять, откуда она появилась и что означала. А происходила простая, в сущности, вещь: гонимые мной последние годы смутные предчувствия начали обретать плоть. Дьявол в обличье Берии включил часы моей судьбы. Время пошло...

По своей наивности я еще не догадывался, что даже светские воскресные встречи на Патриарших прудах в предписанном ходе событий ничего уже изменить не могли.

Зимой на Патриарших был один из лучших в Москве катков, где проводились матчи на первенство города по хоккею с мячом. Берия, живший в особняке неподалеку, нет-нет да и заглядывал на наши хоккейные игры в сопровождении охраны и многочисленной свиты. Прошло 50 лет, но я хорошо помню его первый визит. Я подъехал к нему. Разговаривали только на спортивные темы. Кто как играет, что нового в команде. Потом он сказал:

- Идите, Николай, играйте. Вы все объяснили, мы посмотрим без вас, спасибо за информацию.

В тот раз он представил меня своей свите:

- Это тот самый Старостин, который однажды убежал от меня в Тифлисе.

Довольный произведенным эффектом - ни я, ни его окружение не знали, как реагировать на услышанное, - он напомнил мне о давно забытом всеми матче. В начале 20-х годов наша команда выступала в Тбилиси. В рядах наших противников играл грузный, не очень техничный, грубоватый левый полузащитник. Это был Берия. Как правый крайний нападения, я постоянно сталкивался с ним в единоборствах. Правда, при моей тогдашней скорости не составляло большого труда его обыграть, и во втором тайме я действительно убежал от него и забил гол.

Почему у Берия остался в памяти тот матч? Может быть, потому, что я стал потом известным футболистом и он считал для себя лестным, что играл против меня? А может, потому, что это был тот редкий случай в его жизни, когда он, как все, подчинялся правилам. Потом многие годы играл только в одни - чужие ворота. Не знаю, но даже если бы я помнил тот матч, при всем желании не смог бы узнать в этом ожиревшем человеке в пенсне своего опекуна. Берия, словно прочитав мои мысли, глядя на меня в упор, сказал:

- Видите, Николай, какая любопытная штука жизнь. Вы еще в форме, а я больше не гожусь для спортивных подвигов.

Мне стало не по себе от его по-звериному холодного взгляда...

Чья-то злая воля будто специально продолжала держать «Спартак» в фокусе внимания Берия. Через месяц мы опять сталкиваемся с «Динамо» Тбилиси, на этот раз в календарном матче на первенство страны. Ноябрь. Отвратительная погода, мокрый снег. Бедные южане выходят на поле, стуча зубами от холода, и почти без сопротивления пропускают три гола, открывая нам «зеленую улицу» к золотым медалям. «Спартак» выигрывает чемпионат. Второй дубль подряд!

Думаю, что и раньше Берия не испытывал к «Спартаку» особых симпатий. Но уверен, именно в 1939 году он отнес меня к разряду если и не личных врагов - больно уж велика была разница в положении на государственной иерархической лестнице, - то наверняка к разряду людей, ему явно неугодных. Судьба Старостиных была предрешена.

... 1940 год. Давно уже, с приезда басков, не было у наших футболистов международных встреч. Мы чувствовали, что советский футбол сделал шаг вперед, но проверить истинный его уровень можно было лишь в игре с командой европейского класса. Намечавшаяся поездка «Спартака» в Болгарию послужила бы в этом смысле хорошим испытанием.

Футбольная характеристика болгар была внушительной: в 1932 и 1935 годах их сборная выиграла кубок балканских стран. В 1937-м сыграла вничью с сильной командой Чехословакии - 2:2. Через год со счетом 4:0 выиграла у югославов. Экзамен предстоял очень серьезный, но спартаковцы рвались в бой.

Турне в Болгарию придавалось большое политическое значение. Ход подготовки к матчам контролировала специально созданная комиссия, в которую входили Щербаков, Мехлис, Вышинский. Перед самым отъездом Щербаков предупредил всех о чрезвычайной ответственности, которая ложилась на представителей социалистического государства при визите в монархическую тогда страну.

Я пребывал в постоянных предотъездных хлопотах. Как вскоре выяснилось, совершенно напрасных: вместо меня руководителем делегации поехал Снегов. Впервые в жизни мне было оказано недоверие.

Я впервые ощутил мстительность Берия. Это был урок за переигровку с тбилисцами...

Каким коварством все тогда представлялось!

Каким безобидным, почти интеллигентным стало казаться всего лишь через год во внутренней тюрьме Лубянки!

Поиск по сайту: