Реакция заключенных

В данной главе мы попытаемся рассмотреть, как же заключенные отвечали на методы воздействия системы, как выражались формы их сопротивления и чем все это заканчивалось: «Арестантская мораль определяет взаимоотношения зеков друг с другом и отношение их к администрации. К ментам. Борьба ментов и зэков везде. Везде администрация стремится сломать зэков, подорвать их сплоченность, разложить мораль. Тут все в ход: сила, запугивание, провокации, интриги, подкуп. И конечно же использование предателей арестантских принципов, всякого рода доносчиков, повязочников – козлов одним словом»[99]. Как нам кажется, в этом отрывке наиболее точно выражена реакция заключенных на действия системы. Дальше мы сможем это все проиллюстрировать примерами.

Уже в санитарной камере ощущается солидарность, которая существует между заключенными, чтобы легче было противостоять администрации: «Конечно, были[100] люди, которые уже довольно долго просидели и просто случайно проходили через эту камеру – скажем, их этапировали через Киев. Они могли больше объяснить, если выступали в роли доброжелательных советчиков. Никаких враждебных, агрессивных проявлений по отношению к новичкам абсолютно не наблюдалось».

Зоны по мнению узников бывают двух видов, черные и красные. Черные зоны – это где правят паханы, а администрация старается лишний раз не вмешиваться во внутризэковские отношения: «Каждое утро, когда я выходил умываться, умывальник был забит бутылками из под шампанского. Коньяка, водки. Зона была так называемая черная, воровская. Есть основной принцип в том, что все внутреннее самоуправление осуществлялось самими заключенными, блатными, менты, охрана только смотрели, чтобы они не разбежались»[101]. В таких зонах существует иерархия. Как нам кажется, это один из способов проявления непокорности системе: «Там существовала жесткая иерархия управления зоной. Был старший, который смотрел за зоной. При нем было человек пять-шесть – «общак». Как Генеральный секретарь и Политбюро. Каждый из этого общака смотрел по определенным направлениям за жизнью в зоне – как бы следил, курировал. Один следил, чтобы «шизняк грелся». То есть, чтобы всегда было, что покушать, курить, чтобы наркотики были в ШИЗО. Второй смотрел за мужиками, третий – еще за кем-то. Общаку, в свою очередь, подчинялись блатные, которые назывались пацанами. Они сидели в секциях. В углу каждой жилой секции был пацан, который смотрел за ней. То есть была жесткая градация: старший – общак – пацаны. Потом шли «мужики» - простые заключенные, которые работали, ниже шли шныри всякие, турболеты – что-то типа слуг, которые носят еду, стирают носки. Еще нижке так называемые петухи. Петушатник – это самая низша градация зэков»[102]. Даже если посмотреть на структуру – ниже т.н. «козлов»(«А козлы в каждом отряде есть. По штатному расписанию должен быть завхоз обязательно. Помимо завхоза. Там есть еще две-три должности, спортивный организатор, например»[103]) только петухи, а вафлером можно стать за стукачество ли сотрудничество с администрацией. Если даже ты в малой степени связан с системой – это уже «западло»: «Нас встретили земляки. Встретили замечательно: банка чифира, все стали рассказывать, вспоминать улицы, - чуть ли не рядом все жили. Но меня сразу насторожило то, что почти все москвичи, которые нас встретили. Работали на кухне. В тюрьме это считается западло»[104]. В эту иерархию надо правильно вписаться и доказать мужикам и паханам, что ты не являешься подсадным. Доказать можно по-разному: можно отдать вещи, можно попросить «маляву» с воли, где какой-нибудь авторитет распишет, «кто ты есть». Также новичка испытывают, «гонят жуть»: пытаются напугать и посмотреть, как он это выдержит[105]. Это необходимо для того, чтобы понять, в какой круг входит данный человек: свои или чужие. Вообще, процесс укрепления иерархии вписывается в общеисторический контекст: «Социальная и идейная расстановка в советской элите и средних слоях накладывалась на поколенческую. В 50–80–е гг. в недрах слоя специалистов–интеллигентов и служащих (в условиях СССР — среднего слоя) формировались зачатки гражданского общества — системы горизонтальных, независимых от государства общественных связей. Однако пока это были изолированные друг от друга круги неформального общения, связанные с музыкальной культурой (клубы самодеятельной песни и рок–движение), литературными пристрастиями (клубы любителей фантастики), хобби, семейными и дружескими узами, и лишь иногда — с общественной активностью. Крупнейшими общественными движениями того периода были культурно–экологическое (дружины охраны природы, актив Всероссийских обществ охраны природы и памятников истории и культуры), педагогическое (коммунары, педагоги–новаторы) и правозащитное (диссиденты). Только последнее носило открыто оппозиционный характер»[106].

Отдельно надо сказать о блатных. Они ни в коем случае не должны трудиться и работать на систему, они сразу себя ставят против государства. Их функции в этом и заключаются: они должны обладать волей, которая позволит им сидеть в ШИЗО. Отказ от труда и от соблюдения режима важная характеристика их положения: «Путевым одна из традиций повелевала не приходить на завтрак и на ужин. На завтрак они не должны были приходить, чтобы таким образом демонстрировать, что имеют смелость нарушать режим содержания. Кроме того, они ночью были заняты ответственными делами, поэтому им нужно утром отдохнуть. А на ужин приходить – это было уже ниже их достоинства, для этого подряжались определенные зэки, так называемые «пайконосы»»[107]. Одна из задач черной масти – отсидка в ШИЗО, дабы занимать места, чтобы администрация не могла отправить кого-нибудь туда лишний раз из мужиков: количество место ограничено. Такие зэки окружались почетом и лишними котировками: «Мужикам так было проще. Путевые их защищали путем самопожертвования, потому что это обходилось им очень дороо, путевым. Они практически не вылезали из штрафных изоляторов. Что они имели взамен? Авторитет. Это не так мало. Чувство собственного достоинства»[108]. Иллюстрацией этому служит один из героев фильма «Беспредел» Князь. Он постоянно сидел в ШИЗО, на зоне все его знали, но когда он появился «на свободе» многие были удивлены. Если авторитет начинает работать на систему – он становится сукой (причина т.н. «Сучьих войн»). Блатные никогда не выходили на работу и показательно нарушали режим, причем до 60-х, они могли выполнять какие-то общие работы[109], а в связи с ожесточением конфронтации с системой, они отказались от труда вообще. Как мы помним из предыдущей главы, главным принципом исправления был труд. Следовательно, нарушение его можно рассматривать, как один из элементов конфликта с режимом (вспомним, как одного из героев фильма «Беспредел» из черной масти заставили работать, ответ его был мгновенным: он стал изображать, что ему плохо). Таким образом, мы видим, что иерархия была такой формой самоорганизации, которая противостояла системе и являлся одной из форм противостояния государству на зонах.

По нашему мнению, особое положение политических заключенных в этой иерархии объясняется тем, что блатные уважали антисоветскую деятельность политзэков, даже пытались пойти с ними на союз: «Путевые пытались уговорить политических занять своего рода позицию мыслителей, идейных руководителей, я бы сказал – лагерной оппозиции»<…> Они предлагали политическим: путевые организуют их материальную поддержку, облегчают им быт, освобождают их от всех хлопот, но с тем, чтобы политические взяли на себя духовное лидерство. Но это очень редко получалось, потому что у политических цели практически никогда не совпадали с целями путевых: путевым важна сама конфронтация с администрацией, а с точки зрения политических, администрация – это мелкие шавки, обычные тюремщики, от которых ничто не зависит»[110]. Умные люди на зонах ценились, они действительно могли стать своего рода духовными лидерами, здесь можно вспомнить фильм «Беспредел», где один из главных героев Витя Мошкин, обладая слабыми физическими данными, благодаря «мозгам» стал одним из лидеров мужиков. Сами политзэки воспринимали карательный механизм системы, как попытку сломать именно их[111].

Особое положение было у бывших милиционеров, которые попали на зону: как правило, их тут же за прошлое опускали. В некоторых тюрьмах поэтому «ментов» сажали в отдельные хаты и старались сделать так, чтобы они не соприкасались с тюремным миром[112]. Внутри их камер складывались свои отношения. Они могли делить зону с паханами, могли воевать за нее: «Тогда в Ростове было некое противоборство, которое шло с переменным успехом, потока традиционного уголовного мира, и потока мусорских людей. В конце концов, победили все-таки уголовные».

Как правило, на черных зонах с администрацией проблем особых не бывает: «Администрация с этого тоже многое имеет. Как о людях мне очень трудно о них судить, потому что я их знаю только с негативной стороны. Там встречаются, совершенно естественно, сволочи. Садисты с патологией какой-то, которые просто ненавидят этих заключенных. А в основном там деловые люди, за деньги делают все»[113]. Блатные выполняют роль хозяйственников, через них идут потоки денег, которыми они делятся с администрацией: «Через них, как я сказал, идет в зону многое, в основном они контролируют эти поступления. В лагерях и по сей день существуют азартные игры, хотя гонения на них больше. И все играющие должны иметь какое-то прикрытие. Но как бы хорошо они ни прятались, все равно их найдут. Значит, они должны покупать и ментов, и прочих. Ну а менты не могут иметь со всеми иметь дело, они будут с кем-то одним иметь. Стало быть, это прикрытие»[114]. То есть, существует некий симбиоз между блатными и администрацией. Но обращаться к администрации нельзя. Внутренние конфликты решаются только через блантых, которые являют собой своего рода суд чести[115].

Когда этот симбиоз разрушается – происходят бунты. Когда администрация пытается нарушить иерархию (очернить новичков или буянов) – это вызывает ответную реакцию: «А причиной бунта послужило то, что один солдат подстрелил заключенного. Причем подстрелил не потому, что тот пытался убежать с зоны. Вся зона разделена запретной полосой между жилой зоной и промзоной. Там постоянно шла борьба между арестантами и администрацией, потому что администрация этой запретной полосой пыталась, если говорить на жаргоне, «душняки» на зоне устроить»[116]. Бунты как правило происходят до момента, пока на зону не вызовут отряд солдат. Бунты имеют форму открытых столкновений. В виде оружия используют камни, палки, арматуру. Причем, динамика такова, когда администрация пытается разрушить иерархию и всех уравнять – случаются бунты. Можно вспомнить фильм «Беспредел», когда новый начальник пытался мужиков заставить подняться против паханов, что, собственно говоря, и произошло в конце фильма. Здесь любопытен эпизод, когда одна из шестерок блатных, бежала после драки мужиков против черной масти с криками: «Петухи взбунтовались!». Это очень красноречивый эпизод: в глазах черной масти такое невольное орудие администрации само себя «опомоило». В приведенном бунте из интервью А.Н. Кузнецова любопытен момент, связанный с «ролью личности». Заключенный попал в число тех, кого должны были наказать, так как он повздорил с оперуполномоченным Абидовым из-за нежелания вступать в секцию[117]. Вот пример того, как «самодеятельность на местах» начальства компенсировала недостаточность формулировок.

Еще одна причина бунта или забастовки: «Иногда, хотя и очень редко, возникали забастовки – в тех случаях, если администрация уж очень нагло обворовывала заключенных и, скажем, начинали баланду варить из вообще непотребных продуктов, или урезать нормы питания <…> И вот, когда становилось уже в невмоготу из-за этих урезаний, зона не выдерживала и начинала забастовку. Отказывались от пищи, посылали парламентеров…»[118] Налицо опять нарушение администрацией некой идеальной модели существования, которая была выработана в процессе длительного сожительства.

Также, чтобы выразить недовольство – можно нанести себе физическое увечье. Можно пораниться за станком, случайно упасть. Можно дойти до «экстрима»: «Я сидел в ШИЗО, и поднимают к нам из ПКТ парнишку молодого. Который в этот день дважды вскрылся – резал себе вены. Вызывали врача. Тут же в коридоре накладывали швы и бросали его обратно в камеру. Ни в больницу. Никуда… У него мойка (кусок бритвы) была затарена с собой. Да и потом, в камере всегда найдется чем вскрыться, нельзя отказать в этой ситуации. Это его проблема. Он требует мойку – и ему дают. Он вскрывается еще раз и еще раз, уже лужи крови на полу. Приходит зам. начальника по РОР и совершенно таким гнуснейшим голосом говорит: «Ты хоть сдохни здесь, мы тебя никуда не отправим». Парень-то требовал, чтобы его отправили в больничку, т.е. в краевую больницу для зэков. И тогда он вскрывает себе живот. Причем ему надо было обязательно распороть диафрагму, чтобы вылезли кишки, в таких случаях местные врачи не рискуют зашивать сами»[119]. Почему в данном случае заключенному было важно попасть в больницу? Ответ находим в другом источнике: «Перевод в больницу ими воспринимается как жалость, как материнская забота. Они для этого глотают иголки, пружины, ложки, наборы домино, прошивают свое тело проволокой, втыкают ржавые гвозди в легкие, вдыхают сахарную пудру и растертый в пыль целлофан пакетов, выдавливают пасту из шариковых ручек, соскабливают слизь с зубов и втирают все это в порезы. Опухают руки, ноги, начинается заражение крови, гангрена, гниют кости, предстоит ампутация. Надо так трансформировать жизнь зоной, что ампутация воспринимается, как забота о больном»[120]. Таким образом, больница становится чем-то вроде «другой планеты», где нет «кума», «козлов» и т.д.

Нередко формы активного противостояния принимают изощренные проявления: «Около ста человек принесли чурочки в столовую, служившую, как и во всех зонах, одновременно и клубом, и стомиллиметровыми гвоздями, передавая гвозди и молоток друг другу, прибила к пенькам: свои мошонки. Среди участвующих в этом мероприятии был и зэк, в прошлом генерал, прошедший финскую, германскую и японскую войны. Когда начальник отряда вошел к ним с лектором, который должен был провести беседу, никто не встал. Все кричали: 'Не можем, гражданин начальник, встать, члены из дерева вытащить'. Своих санитаров не хватило, пришлось пригласить из местной районной больницы для ответственного задания - гвозди из мошонок выдергивать»[121]. Причиной такого психоза стала лекция, на которую согнали заключенных

В сознании заключенных присутствует понимание того, что смерть делает человека свободным и поэтому они не боятся умирать: «Это еще жизнь и уже не жизнь. Протест. Пусть посмотрят, как будет валяться голова моя, и тонкая проволока натягивается на шею. Проволока или веревка могут висеть на шее как крест, до толчка. Человек ушел из жизни, считайте, что он победил жизнь. А смерть торжествует в зоне, когда его возвращают к жизни»[122]. Иллюстрацией к этому может служить эпизод из фильма «Беспредел», когда умирает друг Колгана Толич. Когда его обнаруживают мертвым на «шконке»– Колган говорит: «Вот и сбежал, Толич». С одной стороны – это открытое выражение недовольства, когда заключенные протестуют против того или иного решения администрации, с другой стороны, это попытка прийти в состояние экстаза, чтобы почувствовать себя в «другом мире»: «Равиль Муратов, вор-рецидивист с шестнадцатилетним стажем отсидки, рассуждает: 'Когда я вскрываю вены, я отдыхаю, я ложусь, мне становится так хорошо и свободно, словно сбросил с себя огромный груз'[123]».

Другой формой активного сопротивления являются побеги: «Думают, думают зэки о побегах - они становятся манией, снятся по ночам»[124]. Администрация беспощадно пытается бороться с этим явлением: «А еще мне в Бутырке красную полосу прилепили. Все менты смеялись. Од сроку, а красная полоса. «Склонен к побегу» - ты знаешь, что это такое? Это ночной счет. Отдельный барак, особые проверки и прочее»[125]. Истории удачных побегов становятся символом для заключенных, они гордятся «бегунами»: «Мамрук вышел и мэтр подносов и бокалов, известнейший Фрол, протянул ему руку и сказал: 'Мамрук, вспомни Мерзлотную, мы верили в тебя и знали, что ты ушел, ушел. Секретарь-то по пристани голяком бегал. Каково?!' И они обнялись и расцеловались, что среди зэков бывает очень редко...»[126].

У политических заключенных есть вариант показать недовольства в виде заявлений, петиций, памфлетов. Например, в «Заявлении в Комиссию законодательных предположений Совета Союза Верховного Совета СССР», которое написано целой группой политических заключенных, есть пункты о том, как государство, по их мнению, должно строить с ними свои отношения. Например: «8. ПЗК имеют право на самообразование, на занятие искусством и физкультурой[127]» или «13. Самодеятельные организации ПЗК функционируют вне контроля администрации мест лишения свободы[128]». В этот заявлении в виде выводов есть три пункта, которые должны быть им гарантированы: право апелляция к прессе, общественным деятелям и организациям, право посещения общественными деятелями зон с политзэками, а также распространение этих пунктов на все страны[129]. «Заявление Председателю Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорному в годовщину подписания Заключительного акта Совещания по европейской безопасности и сотрудничеству, направленное русскими политзаключенными Владимирской тюрьмы» интересно тем, что содержит много политических требований, касающихся не самих заключенных, а ситуации в СССР: «Лица, проживавшие на территории Литвы, Латвии и Эстонии, оказались гражданами СССР с момента издания указов о принятии этих республик в состав СССР в августе-сентябре 1940 года. Самих граждан никто и никогда не спрашивал об их согласии на изменении гражданства»[130]. Составители заявления призывают провести в каждой республике Союза плебисцит, чтобы граждане сами определили ее статус[131]. Неполитические же тоже пользуются данной возможностью, но для них письмо в вышестоящую инстанцию является чем-то другим: «Есть и такой психоз, как вера в слово, в писанину, в силу бумаги. Одержимые им пишут во все инстанции (большинство писаний не доходит, их изымают лагерная цензура, милиция, КГБ. Почтовым перехватом заняты сотни людей, только в маленькой по населению Читинской области на перехвате в почтамте работало 76 человек), передают на волю через знакомых, тратя на это большие деньги. Реально письмо может дойти, если попадет из рук в руки, это знают опытные зэки и содержат при зонах (поселках) специальных нарочных. Посылать через другие населенные пункты, скажем, в Иркутск через знакомых в Ужгороде, бесполезно, так как вся информация от зэка и вся вообще информация к его родне проверяется. Передача только простой ксивы за зону стоит 25 рублей, а нарочного послания - сотни рублей»[132]. Немецкий философ Герберт Маркузе в своей работе «Одномерный человек» писал про то, что одной из форм сопротивления является создание вокруг себя своего мира, в виде своего «защищенного пространства»[133].

Весь мир вокруг заключенные стараются наполнить неким дуализмом: «свои - чужие». Это проявляется даже в отношении к животным. Если у милиционеров есть свои звери (собаки), которые являются частью системы, то зэки выдумывают себе покровителей из животных, дабы было кому совладать с собаками и милиционерами: «Есть и такой зверь-проказник, любящий переполох, величают его 'друг с кисточкой' из-за красивых ушей. Это рысь. Очень любит она посещать лесные зоны. Стоит на вышке охранник, скучает, зевает, проклинает про себя советскую власть, и дни прошедшие отмечает крестиками в календарях (в нагрудном при себе и в другом - казарменном по вечерам, чтоб со счета не сбиться) сколько осталось до дембеля. Дни прошедшие со злостью вычеркивает. Ни один нормальный человек, время, прошедшее в конвойной сторожевой службе МВД, за жизнь не считает. Об этой службе с товарищами говорить зазорно, девушкам приходится врать и придумывать, что, дескать, служил в войсках ПВО, на худой конец, в стройбате. И в момент таких раздумий - прыжок. От страха вопль нечленораздельный, бешеный лай собак и стрельба с других вышек. Что произошло? Побег? Зэки-то знают: зверь с кисточкой прошел по зоне. Рысь зэков не трогает, а охранников пугает до онемения. Считается, что рысь наказывает страхом и переполохом тех, кто не в ладах с моралью. Собак заключенные не любят»[134]. Такое же отношение у заключенных к тиграм и медведям[135].

Формами пассивного сопротивления вообще системе (а не локальным ее проявлениям в виде администрации) являются кошения под дураков, которых садят в отдельные камеры, к ним особо не лезут[136].

Другой формой пассивного сопротивления являются татуировки. О них следует сказать особо: «Кстати, что меня поразило, это татуировки. То есть. Начиная от макушки и кончая пятками. Такого никогда раньше не было. Повальное стремление к татуировкам[137]». Татуировки – это часть тюремного дискурса, своего рода символический язык, который им понятен. Если в наши дни в некоторых субкультурах паутина на локте означает верность традициям – в тюремной среде это клеймо наркоманов. Разберем некоторые типичные примеры татуировок. «Некоторые блатные на одной груди Сталина накалывали, а на другой – Ленина. Вот вам «социально близкие» и «социально далекие». Это их отношение к вождям. И у довольно многих. Ленина татуировка была у многих. Это говорит об отношении уголовников- профессионалов к власти»[138]. С одной стороны могут набить Ленина, причем уголовники питают к нему некоторое уважение. Но в тоже время, когда уголовник хочет показать полное отрицание советской власти - он бьет на себе свастики, портреты Гитлера, Муссолини, эмблемы дивизий СС (см. Приложения).

Положение от 1961 года регламентировало количество писем и посылок на зоне, это создало базис, под который подстроились все тюремные отношения. Вместо денег стали использовать чай: «На чай меняется все, из-за чая убивают, растлевают, мучают. Уже давно все пропахло, провоняло чаем и баландой в зэковских учреждениях Союза. Торговля чаем - важнейшая статья дохода работников зон и тюрем, а также охраны и конвойной службы. Охрана в большинстве комплектуется из иножителей: в русских районах охранники нерусские, в национальных наоборот - русские, украинцы, литовцы. Подкопить к дембелю деньжат, купить иногда водочки можно только продажей чая. В районах с зонами в магазинах чая днем с огнем не найдешь, его получают в посылках, достают через знакомых, спекулянтов и родственников. Чай в зоны носят вольнонаемные, а также зэки, находящиеся в расконвое. Как ни просматривают машины, детали, готовую продукцию, какую только слежку ни организуют, чай проходит в зоны, скрепляя и объединяя людей, толкая их на разговор, отгоняя дурные мысли и не позволяя всему 'шиферу' упасть с головы»[139].Часто дефицитные продукты кто-то с воли перекидывал через забор: «На этой сетке всегда висят 'мертвяки' - не долетевшие до зоны пакеты с чаем, висят, как повешенные, служа предметом частых пересудов зэков. Мастера кида - это непревзойденные спортсмены. На воле хобби 'кид' очень ценится. Приезжают к ним дружки и направляются они в окрестные зоны, хорошо зная их ландшафтную планировку. Цена зоны повышается, ежели туда можно закидывать - забрасывать с размаху - с руки, с бега, с машин, мотоциклов; используют самострелы-арбалеты и переносные кидо-бросальные машины. Если зона в лесу, машину устанавливают на деревья и натяг - канатно-кожаные ремни - позволяет перебрасывать через противокид любой высоты. Кидают обычно в праздничные, воскресные дни, ночью, заранее оповещая о времени кида, а на территорию строящихся зэками объектов даже в обычные рабочие дни. Удачный кид - радость и праздник: шутка ли, получить два килограмма чаю сразу!»[140]. Как мы видим, этим положением государство само создало для себя проблему «теневой экономики» в тюрьмах.

Как мы помним, система пыталась ликвидировать возможность национальных конфликтов и вообще проявлений национализма в колониях, но это не удавалось, заключенные в ответ создавали «семьи»: «Издавна зэки живут семьями - большими и малыми, национальными и земляческими, группируясь по мастям. Прожить одиночкой в тюрьме еще можно, а в зоне нельзя. Опасности подстерегают со всех сторон, везде ментовские и зэковские 'прокладки' - все усилия направлены на твое уничтожение и низведение тебя до стойлового состояния». Цель семьи – не позволить сгинуть человеку в одиночестве: «Жизнь семейника наполняется смыслом. В семьях отмечают дни рождения друзей, своих родителей, помогают друг другу во всем. К примеру, ты стар и неповоротлив, и норму, рассчитанную на молодого, вытянуть не можешь. Что ж, в семье есть молодые, шустрые. Они подбегают к тебе, помогают, и пошла работа. Удивляется начальство, пожелавшее убить тебя работой, даже в пример другим ставит: 'Смотрите, в могилу, морда, смотрит, а работает на наше светлое будущее'. В ларек тоже ходят семьей - перед этим принимается решение семейного совета: столько-то хлеба взять, маргарина, конфет - глюкозы. Выделяют и на курево, и на спички. Сахар в зонах не продают, опасаясь, что зэки будут гнать из него брагу. Семья все делит по справедливости. Ежели у кого есть 'дорога' на волю, то семья живет богато - с чаем, маслом, деньгами, книгами»[141]. Причем, зачастую важнее территориальный признак: в бурятскую семью могут принять русского из Бурятской АССР[142]. Другой причиной существования семей является попытка системы разрушить формы самоорганизации заключенных, уравнять всех. Семьи – это попытка спасти идентичность от размывания: «Важное значение при этом имеет знание групповых мнений бытующих в коллективе и через коллектив, в котором воспитывается личность. Важное значение при этом имеет знание групповых мнений, бытующих в коллективе, групповой убежденности. Нередко осужденные с близкими или однотипными пережитками образуют замкнутую малую группу с твердо установившимся внутри нее ложным или антиобщественным групповым мнением»[143].

Также формы «отрицалова» бывают непоследовательными: «Там, на строгом, практически мужиков не было. В основном, все хулиганы сидели по 206-ой статье. Мне все это интересно было. Сидел там такой подопытный для меня объект. Я достаточно с ним говорил, могу привести пример. Это человек. Который не слушал радио («коммуняки поганые»), газеты не читал («коммуняки поганые»). И вдруг как-то зашел разговор о баптистах. И он говорит: «Твари, их надо давить!». Я говорю «Коля, с чего ты это взял-то?» А он книжку читает. Я говорю: «Ведь ты в газету не веришь, а в книжку веришь». «Но это же книга!» Я говорю: «Да ее такая же поганая коммуняка написала!». Тут он взорвался, он меня чуть не убил»[144]. Как нам кажется, такая непоследовательность связана с тем, что книга – это один из способов «убить время» и если внушить себе, что ее написали «коммуняки поганые» - это явно не обогатит досуг.

Особым уважение в среде заключенных пользуются религиозные люди, которые из-за этого попали в тюрьму: «Приходит очень много верующих, баптистов. Они тоже пользуются сразу уважением, хотя не считаются эти статьи настолько авторитетными, как политические. У них статьи-то неавторитетные. Но уважением они пользуются сразу. Понятно, они будут жить по своим правилам. Иногда эти правила до смешного используют. Вот в ростовской зоне был адвентист, который в субботу, что его ни попроси все сделает. И авторитетам зоны пришлось вмешаться: ну что такое, перестаньте, нельзя так человеку»[145]. Их поддерживает авторитет, следит, чтобы их нормально вписали[146]. Одной из причин такого уважения является дополнительный пресс со стороны администрации, а также то, что верующие живут в своем мире и как правило отличаются умственными способностями и глубиной.

Что такое красная зона? Находим в одном из источников: «Беспредел? – спросит читатель. Что- то знакомое слышится в этом слове. Все правильно, беспредел – произвол не имеющий предела. Это точное жаргонное слово гуляет по всем лагерям. Везде администрация беспредельничает. Где-то беспредел осуществляет своими руками, где-то руками зэков. Но нет ничего беспредельней «красной крытой»»[147]. Красные – это как правило зоны общего режима, так как на усиленном «народ посерьезнее» и принципы арестантские сильнее[148]. В красных зонах наиболее жестко проявляются методы воздействия администрации: с помощью «козлов», с помощью пониженной нормы питания, с помощью «пресс-хат» (где с помощью физических и моральных унижений заставляют дать показания, стать агентом администрации)[149]. В таких зонах бесполезны протесты, все равно сломят: «Вот и началась жизнь в прессе. На первых порах прессуемого могут избить в любой момент, беспричинно. Ночью и днем. Кстати о ночах. Куда делись былые на них упования? Парочка прессовщиков спят днем, парочка ночью. Цель пресса – сломать зэка духовно[150]. На таких зонах пытаются разрушить иерархию, заставляют отказаться от «воровских идей». Заставляют это делать всевозможными способами: «Если администрация дала «добро», прессуемого перегибают через мостик и насилуют. Обычно по очереди, и право первого за бригадиром. Теперь прессуемый петух. Давая санкцию на изнасилование администрация руководствуется различными соображениями. Например, уничтожить авторитет прессуемого в уголовном мире полностью и навсегда»[151]. Возможны и пытки, например: «Иногда применяется фиксация к шконке. Истязуемого крепко привязывают в лежачем положении и так оставляют». В такие зоны свозят все «отрицалово», т.е. воров от могза костей[152].

В таких зонах после карантина тебя пытаются повести уже на запретку, дабы опустить до категории козлов: «Ты отказываешься идти на запретку, сейчас же вызывают наряд, и тебя в подвал. Сначала в дежурную часть: пиши объяснительную – почему не вышел»[153].

Если удается воздействовать и сломать черную зону, превратить ее в красную – постепенно каждая камера превращается в некий фаланстер с планом, соревновательским духом: «В пресс-хате Зенкина царствует коммунистический стиль. Выполнивший свою норму прессуемый с «радостью» берется помочь товарищам – поддержке, а в первую очередь – бригадиру. Зенкин работает мало, подддержка большая, прессуемые - очень много. <…> В воздухе витает дух товарищества. Он проявляется везде: в рабочей солидарности с прессовщиками, в гастрономической солидарности с ними. <…> Порядок в камере Зенкина идеальный. Ей обеспечено первое место во внутритюремном соревновании по всем показателям. По работе, и по чистоте, и по дисциплине. В подтверждении сего на почетном месте висит переходящий красный вымпел «За первое место в соревновании». Впрочем, переходящий вымпел почти не переходит – здесь его место»[154]. После этого следует ШИЗО или пресс-хата, дают красную полоску, как группа риска[155].

В целом, мы можем говорить о трех типах сопротивления режиму в ИТУ: структурный, активный, пассивный. Структурный – это горизонтальные и вертикальные связи, построенные заключенными. Это и иерархия, и семьи. Все их существование, как мы видели, было направлено на противостояние с режимом, на то, чтобы можно было выручить товарища из беды, это была своего рода солидарность и альтернативная модель власти Под активными формами мы подразумеваем бунты, голодовки. членовредительство, побеги. Как правило, это происходило, если государство нарушало «правило игры»: пыталось «перекрасить» зону, заставляло перевыполнять план. Под пассивным мы понимаем татуировки, солидарность с политическими заключенными, нонконформистами. Таким образом, мы увидели, что по всему Союзу (например, автор одного из наших источников сидевший в Ташкенте, а потом этапированный в Якутск, а позже Нерюнгри отмечает единство принципов по всему Союзу[156]) существовали структуры, жившие по «воровскому закону». Они разделяли одни и те же принципы и идеи. Противостоя режиму, заключенные выработали иммунитет, который позволил им проявлять гибкость к формам государственного воздействия, они знали всегда, как отвечать. Именно это, по нашему мнению, позволило им в конце 80х – 90х в условиях кризиса социалистического мышления и развала государственного аппарата на целое десятилетие стать своего рода новой властью. Вспомним самые известные группировки из 90х, например Люберов или Ореховских. Они были организованы по типу семьи с жесткой иерархией и лидером во главе, они существовали по своим законам и государство им не было особо нужно.

Как мы видим, в целом политика системы была неправильной. Изолировав людей от общества, государство приводит к тому, что необходим период адаптации к социуму на свободе: «Выйдя на так называемую волю, мы нуждаемся в длительной реадаптации ко всему, повторяю, ко всему, мы - чучеки, нас надо наполнять человеческим»[157]. Тюремный мир оторван от государства на ментальном уровне, заключенные всем своим образом жизни показывают «отрицалово», создают свои альтернативные институты в ответ на действия системы. Все это приводит к тому, что по выходу на свободу заключенный остается чужим элементом для общества, ему нужно втягиваться, а это не всегда получается, ввиду чего происходят рецидивы: «По моему мнению, во многих случаях колония портит сознание людей. Здесь, очевидно, играет роль и непродуманность при назначении срока пребывания а лагере, и внутреннее содержание лагерной жизни»[158]. Если мы продолжим анализ писем из тюрьмы – обнаружим, что заключенные и даже работники системы[159] говорят о ее ущербности. Зачастую подчеркивается роль личностного фактора в переводе на строгий режим: конфликт с «кумом» может привести к бесконечным наказаниям в ШИЗО или продлением срока заключения.

Сами заключенные признают, что вся эта система прогнила и не приводит к исправлению: «Человек, впервые попавший в ИКТ и отсидевший 9-10 лет, по-настоящему становится преступником. Неоспорим тот факт, что у отсидевшего 7 лет и более происходит деформация морально-психологической сферы личности до крайней степени проявлений»[160]. Или же: «Здесь абсолютный застой… Все это пришло как эстафета из 40-50-х годов и передается из поколения в поколение работниками МВД»[161]. «ИТУ созданы для исправления масс, преступивших черту закона, а что получается на самом деле? Люди, в большинстве случаев работающие с нами, не имеют даже малейшего понятия о педагогике, и не имеют юридических знаний. Как может человек, окончивший физкультурный техникум или ему подобный заниматься формированием нового человека для нашего общества»[162]. Такая система – конвейер, дающий продукцию в виде озлобленных, антисоветски настроенных людей

Проводя те или реформы, шаги в изменении ситуации в тюрьмах, государство не учитывало очень многое, оно было оторвано от реалий и тем самым усугубляло те негативные явления, что были в ИТУ.

.

Поиск по сайту: