Обзор историографии

Работ по интересующей нас проблеме не так много, а те что есть лишь косвенным образом затрагивают ее. Присутствует множество работ, посвященных ГУЛАГу[36], но это не относится к нашему периоду и для нашей они работы они ничего не дали, так как социальная структура в уголовном мире претерпела изменения в ходе т.н. «Сучьих войн».

В исследовании А.И. Хабарова «Тюрьма и зона» затрагивается исправительная система 90х годов, но все же, кое-какие наблюдения исследователя оказались важны для нашей работы. Например наблюдение касательно роли «ментов»: «Многое в жизни зэка зависит от пупкаря. Пупкарь ведет зэка на прогулку, к врачу, в его власти – вовремя оказанная медпомощь, пусть она и примитивна»[37]. Интересными оказались две главы «Форма борьбы зэка за свои права» и «Формы борьбы администрации с зеком, отстаивающим свои права». В них А.И. Хабаров выделяет виды сопротивления системе: «малявы», голодовки, вкрытие вен и полости живота, глотание «весел» и бунты. Исследователь показывает, как они укладываются в понятия: «При любой форме протеста, если руководствоваться тюремно-лагерными понятиями, необходимо стоять до конца. Сломленная натура теряет уважение. А потеря уважения - увеличивает тяготы тюремной (и зоновской) жизни вплоть до невыносимых»[38]. Основные формы подавления в тюрьме и зоне – карцер, пониженное питание, лишение передач и свиданий, физическое насилие, унижение различных видов, вплоть до угроз переводов в «петушиную хату»[39].

Самой полезной для нашего исследования с точки зрения информативности стало исследование В.М. Анисимкова «Тюрьма и ее законы». Исследователь рассматривает тюремную субкультуру от Российской империи до 90х годов 20 века. Он также примерно выделяет период от 60х до развала СССР, как отдельный с точки зрения тюремного мира. Нам оказались полезны ряд наблюдений. Например: «Изменения в уголовном-процессуальном, исправительно-трудовом законодательствах 1958-1961 годов, усиление борьбы с «уголовно-бандитсвующими» в местах лишения свободы заставили привычных преступников реформировать свои принципы, нормы запреты, вынудили избрать новую тактику поведения. От активной открытой антиобщественной и преступной деятельности авторитеты отказались»[40]. Анисимков показал, что в «касте» воров произошли изменения: появилия т.н. фрайера и жиганы, которые заняли место сук. Также он показал новые отношения администрации и авторитетов: ««Хранители» и к новым режимным требованиям относились весьма своеобразно. Получая форменную одежду, перешивали е, отказывались одевать нарукавные повязки, пришивать нагрудные знаки. Лица, составляющие ближайшее окружение «воров» и иные фрайера, считали. Что отбывать дисциплинарнуые взыскания - это долг и даже особая доблесть. Правда, абсолютные авторитеты старались держаться в тени, показывая себя администрации людьми лояльными. Им предписывалось быть всегда выдержанными, не допускать грубостей, не давать поводов для оскорблений, избиений, выходить на работу»[41]. Мы не согласимся с этим наблюдением, как будет показано ниже, устоявшаяся новая иерархия была антисистемна и на сотрудничество с системой не шло. Только на разумный симбиоз в своих целях. Также исследователь показывает, что авторитеты были заинтересованы в новых антисистемных элементах типа панков, фашистов и тд. Авторитеты «работали» с этой категорией, чтобы она впитала в себя «воровской закон»[42]. Т.е. здесь они сошлись на почве противостояния системе.

В работе двух специалистов Майкла Джекобсона и Лидии Джекобсон «Песенный фольклор ГУЛАГа как исторический источник (1940-1991)» во вступительной статье говорится, что песни были тоже формой сопротивления: «Основной аудиторией бардов была образованная публика, критически относившаяся к правительству, и барды, забавляя ее, использовали все то, что правительственная цензура не разрешала. <…> Барды подсмеивались над правительством, коммунистической идеологией и хрестоматийными событиями, которым правительство старалось придать религиозные смысл. Так, одна песня о лагере высмеивала квалификацию Сталина, как ученого-лингвиста. Другая называла «залпиком выстрел с крейсера «Аврора», т.е. главному событию Октябрьской революции. Профессиональным преступникам такие экскурсы в науку и истории казались совершенно ненужными, образованной же публике они пришлись по вкусу. Лагерь принял эти песн»[43].

Другой интересной работой является исследование Е.С. Ефимовой «Современная тюрьма». Исследователь признает то, что тюремный мир – это отдельная культура: «Рядом с культурой, господствующей в том или ином обществе всегда существовали периферийные, экстернальные культуры, культуры-изгои, изолированные от общества, замкнутые в «себе», закрытые от «чужих», противопоставляющие господствующей культуре свои нормы и ценности. В этих окраинных культурах формируется свой язык, мораль, идеалы, образ жизни, стереотипы поведения»[44]. По мнению автора, «общак» задает императивы поведения, формирует идеалы. Существует набор признаков, характеризующих вора –власть, справделивость, честь. Вор – король, правитель, фигура сакральная. Игра является стержнем воровской жизни, поэтому в «тюремном языке» присутствуют картежные термины. Для нашего исследования наиболее важно следующие наблюдения: «Оппозиция власти – это и «антинорма (протест)», и одновременно норма, продиктованная собственной субкультурной системой: все возможные символы власти («своих», ставших «чужими») расшифровыются тюремным социумом как знаки нарушения нормы равенства арестантов и, следовательно, - разрушения этого социума»[45]. Также: «Всякий контакт с представителями администрации трактуется коллективом арестантов символически – как нарушение внутритюремной нормы, поступок бесчестный <…> В соответствии с арестантским кодексом чести, принимать участи в любых мероприятиях, организуемых начальством – западло. <…> «Достойные» арестанты не выполняют требования администрации, не работают, при необходимости идти на работу не ходят в строю, не вступают в актив»[46]. Это исследование позволило нам понять дискурс заключенных, а также увидеть, как в системе ценностей зэков менялся социальный статус в зависимости от поступков, которые могут дискредитировать заключенного.

Мы смогли найти полезную информацию в работе А.А. Сидорова «Воры против сук 1941-1991». В целом. Исследователь показывает то, как те или иные шаги государства приводили к консолидации тюремного мира: «Все мероприятия властей по ужесточению борьбы с ворами в законе привели к обратному: «воровская масть» стала еще опаснее и сильнее»[47]. Власть в своем стремлении «окоротить» преступников зашла слишком далеко. Она установила в местах лишения свободы настолько строгие, жесткие условия содержания, что это постепенно, но неуклонно вело к усилению позиций «благородного преступного мира». Именно он за многин десятилетия выработал традиции и приемы выживания в условиях самой строгой изоляции[48]. По своим источникам А.А. Сидоров показал, что идея рэкета появилась в воровской среде в силу компромисса, заключенного с «цеховиками», занятыми в теневой экономике[49]. Это нам важно отметить, чтобы понять, что тот рэкет, существовавший в 90-х, имел свои корни в СССР. Мы согласны с исследователем во всех его наблюдениях, но мы располагаем другой источниковой базой (например, мы не имели возможность брать интервью у заключенных), поэтому мы будем вести наше исследование в другом ключе.

Интерес представляет работа американского исследователя Э. Эпплбаум «ГУЛАГ. Паутина террора»., где им рассматривается эволюция исправительной системы в СССР с 1917 по 1986гг. Нашему периоду здесь посвящены две главы. Например, говоря о политзэках, историк пишет: «После Хрущева людей все еще изредка брали “ни за что”, как сказала в свое время Анна Ахматова. Но в большинстве случаев брежневские “органы” арестовывали людей за что-то — если не за настоящее преступление, то за несогласие с режимом в литературной, религиозной или политической сфере»[50]. Изменилось поведение охранников, милиционеров: «Кое-что, однако, изменилось. В послесталинскую эпоху прокуроры, тюремщики, лагерные охранники были гораздо более чувствительны к тому, какое впечатление производят их действия, и пытались соблюдать видимость законности. Когда, к примеру, формулировка статьи 70 оказалась слишком расплывчатой, чтобы сажать всех, кого начальство считало нужным, в уголовный кодекс добавили статью 190-1, где запрещалось “распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй”. Судебная система должна была выглядеть как судебная система, пусть даже все знали, что это фикция»[51]. Одной из причин антисистемной деятельности зэков историк видит вот в чем: «Некоторые уголовники даже стремились перейти в разряд политических, пусть даже с добавочным сроком: в политических лагерях, считали они, условия лучше. Для этого писались листовки против партии и Хрущева, полные матерных ругательств, или делался из тряпки американский флаг. В конце 70-х часто можно было встретить уголовников с татуировками на лбу, подбородке и щеках: “Раб КПСС”, “Большевики, хлеба!”, “Долой советский Бухенвальд!” и др.»[52]. Также Эпплбаум пишет о том, как произошло сближение между политзэками и уголовниками: «Несомненно, сильно изменились со времен Сталина и отношения между уголовниками и политическими. Блатные по-прежнему иногда издевались над “политиками” и избивали их: украинскому диссиденту Валентину Морозу урки, сидевшие с ним в одной камере, не давали спать по ночам, а один из них ранил его в живот заостренным черенком ложки40. Но нередко уголовники проявляли к политическим уважение за их сопротивление властям. Владимир Буковский пишет: “Просили рассказать, за что мы сидим, чего добиваемся, с любопытством читали мой приговор и только одному не могли поверить — что все это мы бесплатно делаем, не за деньги[53]». В целом, заключенные постоянно вели борьбу с системой, которая принимала разнообразные формы и система отвечала на те или иные действия по-разному: «Многих отправляли в ШИЗО за еще менее значительные “проступки”: когда начальство хотело сломить чью-то волю, оно жестоко наказывало за мельчайшие нарушения режима. В 1973 и 1974 году в пермских лагерях два заключенных были лишены свиданий за то, что они “сидели на постели в дневное время”. Другого наказали за то, что на свидании ему передали банку варенья на спирту. Придирались по множеству поводов: “Почему медленно идешь?”, “Почему без носков?” и т.д.»[54]

Таким образом, мы видим, что присутствует лакуна. Отдельных исследований, которые относятся к отношениям государства и заключенных как таковых не. Существует много работ о ГУЛАГе, о современных российских тюрьмах, но период, который интересует непосредственно нас, затрагивался историками посредственно или поверхностно, либо его упускали из вида.

Поиск по сайту: