О том, как праздновали крестины и как первые смоландцы приняли святое крещение

Когда зароились пчелы и прошел первый сенокос, подоспело время праздновать крестины в доме Орма. Пир продолжался три дня, как и решил Орм, и с самого начала было понятно, что пир этот знаменательный; на нем ни разу не было пущено в ход оружие, хотя все гости напивались по вечерам так, как только можно было желать на пиру знатного человека. Единственным огорчением стало поведение двух молодых людей в первый же вечер, когда они перебрали с непривычки и пошли поиграть с большими сторожевыми собаками. Один из парней убежал от псов целым и невредимым, отделавшись лишь царапинами да порванной одеждой; зато другой, крича, повалился наземь и был избавлен хозяйками дома, которых слушались псы. Руки у несчастного были искусаны, и он лишился одного глаза. Все долго смеялись над этим событием, а собаки превозносились как краса всей округи. Но больше с ними никто уже не заигрывал.

Оса с Ильвой хлопотали, устраивая на ночлег гостей: разместить их было непросто, ибо на пир пожаловало больше людей, чем ожидалось, и с родителями приехали взрослые дети. И хотя многие из стариков засыпали по вечерам на той же скамье, на которой сидели, или прямо на полу, и так там и лежали всю ночь, и все равно было тесновато. Молодежь чувствовала себя вольготно; ибо девушки ложились спать на одном сеновале, а юноши — на другом, где было чудесное, свежескошенное сено. И хотя многие будто ошибались сеновалом и ночевали в неположенном месте, — все оставались довольны. А наутро девушки чинно шептались со своими матерями о том, что ошиблись сеновалом, и получали наказ беречься в следующую ночь, чтобы не получилось так, что кто-то другой наткнется на них в потемках: ведь такие ошибки плохо кончаются; и еще много потом переговоров велось между родителями молодых, так что к концу пира были уже решены семь или восемь свадеб. Все это радовало Орма и Ильву, ведь это значило, что гости довольны их пиром, — как молодежь, так и старики; а брат Виллибальд только ворчал себе под нос, не высказываясь, впрочем, вслух.

Но между тем как раз святой отец и собирался кое-что сказать на этом пиру; и в самый же первый день, когда все расселись на скамьях в церкви и гостей обносили пивом, он зажег перед алтарем, где высился крест, три прекрасные восковые свечи, изготовленные им вместе с Осой, и обратился к собравшимся со словами о том святом месте, в котором они находятся.

— И Бог, царящий здесь, — сказал он, — единый истинный, — это Бог мудрости, силы и счастья; а дом его, в котором вы сидите, дом Мира. Ибо только с Богом человек пребывает в мире, и мир посылается Богом каждому, кто приходит к Нему. Вы пожаловали сюда из тьмы предрассудков и суеверий, чтобы хоть на мгновение оказаться рядом с истинным Богом; и в эту же тьму вы вернетесь, когда выйдете отсюда, чтобы пребывать в грехе и скверне, до тех пор пока дни вашей жизни не будут сочтены и вы не окажетесь посторонними Богу. Но и вам оказывает милость Христос, Сын Божий хотя вы и противитесь Ему ежедневно, и потому вы смогли прийти в Его дом. Ибо Он поистине хочет всем спасения, и когда Он ходил и учил на земле, то Он однажды превратил воду в вино, чтобы доставить своим ученикам радость. Но теперь время Его милости подходит к концу для тех, кто отворачивается от Бога; и когда они познают гнев Божий, то им придется плохо, — хуже, чем тому воину, о котором сказано в висе, что он закончил свою жизнь в яме со змеями. И вам следует понять, что лучше всего не оказаться среди таких нeчecтивцев. И еще говорил Он всем людям, что они должны войти в Царство Божие и стать рабами Христовыми через святое крещение; а те, кто не пожелает сделать этого, пусть пеняют на себя.

Собравшиеся слушали, что говорит им брат Виллибальд и перешептывались друг с другом о том, что, наверное, в словах этого священника много разумного, хотя все вместе это трудно было понять; Было заметно, что старшие слушали более внимательно; а молодежь, — и юноши, и девушки, — больше глазели на Ильву. Она с терпением относилась к пристальным взглядам; ведь она была во всей своей красе, дружелюбной со всеми без исключения и благожелательной, и на ней было новое платье, с лифом, шитым шелком и серебром, — самое великолепное, которое только нашлось среди товаров Эстена, да еще и андалусское ожерелье на шее впридачу. По выражению глаз у многих гостей было видно, что нелегко найти нечто равное по красоте этой женщине и ее наряду. Орм, замечая эти взгляды, только воодушевлялся еще больше.

Когда священник закончил свою речь, Орм попытался уговорить наиболее разумных из гостей принять святое крещение; но лишь пара из них согласилась с тем, что это дело надо обдумать в течение дня, а то потом они напьются, как они сказали, и больше ничего не прибавили при этом.

Наступило воскресенье. И брат Виллибальд поучал гостей, рассказывая им о трудах и отдыхе Господнем, что очень понравилось собравшимся, а также о Воскресении Христовом в этот самый день; в это гостям оказалось поверить труднее. Затем в церкви состоялось крещение маленького Харальда сына Орма. Оса несла его к купели, а брат Виллибальд совершил все столь торжественно, и его молитвы на латыни перекрывали крик ребенка, так что гости затрепетали. Когда ребенка крестили, все выпили за здоровье малыша и в память о великих героях — Харальде Синезубом, Свейне Крысиный Нос и Иваре Широкие Объятия, — кровь которых текла в жилах младенца.

Затем все толпой вышли из церкви, чтобы посмотреть, как в речке будут крестить смоландцев. Эстен и оба его воина были выпущены из бани и вошли в воду. Они стояли в речке, выстроившись в ряд, с обнаженными головами и мрачным видом, а брат Виллибальд стоял на мостике перед ними, и рядом с ним — Рапп с двумя копьями в руках, следя, чтобы те не попытались бежать. Брат Виллибальд прочитал над ними молитву, и голос его дрожал от усердия и радости, ибо для него это был поистине великий день; затем он приказал им наклонить головы и облил их водой из ковша. Когда крещение свершилось, он благословил смоландцев по очереди, возложив на их головы руки, наклонился к ним и запечатлел на лбу каждого братский поцелуй.

Новообращенные стояли с неподвижными лицами, словно бы не замечая брата Виллибальда и его действий, и тем более зрителей на берегу.

Когда они снова вышли на берег, Орм сказал, что они свободны и могут отправляться куда пожелают.

— Но прежде чем вы оставите меня, — сказал он, — вы должны еще раз запомнить, как должен вести себя христианин. Ибо те, кто принадлежит Христу, должны выказывать дружелюбие даже к своим недругам, и даже к тем, кто хотел отнять у нас жизнь. И в этом я хочу быть не хуже других.

Затем он приказал дать им еды в дорогу, а также лошадь каждому из них, — из тех, что были в обозе.

— Теперь можете отправляться с миром, — сказал он, — и не забывайте, что вы рабы Христовы.

Эстен взглянул на него, и впервые за весь день с его уст слетело слово.

— Я не забывчив, — медленно проговорил он, и по его голосу слышалось, что он как будто очень устал.

Он вскочил на коня, не произнося больше ни слова, выехал со своими людьми за ворота и исчез в лесу.

А все гости снова расселись по скамьям, и пир продолжался с большим весельем и шумом; когда же брат Виллибальд захотел рассказать подробнее об учении Христовом, то ему трудно было заставить гостей прислушаться к его словам. Те более жаждали послушать о приключениях Орма в чужих землях и о его вражде с королем Свейном; и Орм уступил их просьбам. Короля Свейна не очень-то жаловали в этих краях; ибо люди на границе охотнее хвалят мертвого конунга, но редко находят добрые слова для живого. И когда Орм рассказал, как брат Виллибальд однажды бросил камень прямо в лицо Свейну, да так, что выбил ему зубы, — то это вызвало всеобщее ликование, и все поспешили наполнить свои кружки, чтобы выпить за славного священника. Многие уже покачивались, сидя на скамьях, и слезы текли у них по щекам, а рты были разинуты; другие же так хохотали, что не могли даже хлебнуть из кружки пиво; и все кричали, что об этаких подвигах такого неприметного человека они в жизни не слыхивали.

— Бог был мне в помощь, — сказал на это Виллибальд, — король Свейн — противник Бога, вот почему он был сражен моей немощной рукой.

— Мы слышали, — сказал почтенный человек по имени Ивар Кузнец, сидевший рядом с Ормом, — что король Свейн не любит христиан, и пуще всего их священников, и убивает их, как только они попадутся ему в руки. Это понять нетрудно, раз уж конунг однажды получил такой удар от священника. Ибо подобное будет величайшим оскорблением для любого короля, и забыть такое непросто.

— Особенно если ему выбили зубы, — вставил другой почтенный человек, которого звали Черный Грим из Фьеле. — Ибо каждый раз, когда он грызет хлебную корочку или обгладывает баранью ногу, он поневоле вспоминает о своей беде.

— Верно, — добавил третий, по имени Уффе Коротышка, — так было и со мной, когда я потерял ногу после ссоры с моим соседом, Торвальдом из Лонгаледа. Он рубанул меня по ноге прямо в разгар перебранки, и я не успел отскочить; долго еще после этого я залечивал свой обрубок и учился ходить с деревяшкой, и я всегда чувствовал себя усталым и бессильным, когда стоял или даже сидел или просто лежал в постели; моя жена может подтвердить это, ибо и она долгое время чувствовала себя как будто вдовой. Но когда наконец счастье и мне улыбнулось, я увидел однажды, что Торвальд лежит на тропинке с моей стрелой в горле, — я перемахнул через него, да так, что чуть не сломал себе здоровую ногу, настолько сил у меня прибавилось от радости. И после этого случая я больше не чувствую себя калекой.

— Однако мой брат Свейн убивает христиан вовсе не из-за Виллибальда, — сказала Ильва, — а из-за того, что он всегда питал к ним большую ненависть, и особенно с тех пор, как мой отец начал защищать их и сам крестился. А Свейн не мог видеть даже святого епископа Поппона, самого кроткого из людей. Но пока мой отец был у власти, Свейн ничего не мог сделать. Теперь же он убивает и епископов, и всех остальных, кого только захватит в плен, и весть об этом долетела даже сюда; и было бы хорошо, если бы его время поскорее кончилось.

— Время зла часто бывает долгим, — возразил ей брат Виллибальд, — но еще более долгой будет кара Божия.

На другом конце стола, там, где сидела молодежь и откуда доносился веселый шум, начали слагать стихи. В этот вечер сочинили насмешливую вису, которая потом долго еще вспоминалась в этих лесных краях, — как на пирах, так и в будни, у цепа да трепала, и со временем виса эта была названа старой песней о короле Свейне. А начал сочинять ее юноша по имени Гисле сын Черного Грима. Это был пригожий парень, темноволосый и белолицый; хотя не было в нем никакого изъяна, он слишком уж стеснительно вел себя с девушками, хотя они и поглядывали на него. Для всех его друзей и близких это поведение выглядело как какой-то странный недуг, и даже самые мудрые не знали, как его исцелить. И вот здесь, на пиру он сидел себе тихо и робко, занятый больше едой и пивом, хотя и он мог бы вести беседы наравне с другими. Прямо напротив него сидела девушка по имени Ранневи, цветущая красавица, курносенькая и с ямочкой на подбородке, на которую заглядывались многие парни; с самого начала Гисле бросал на нее взгляды украдкой, не смея произнести ни слова и испугавшись, когда взгляды их случайно встретились. Пару раз девушка поддразнила его за молчаливость, но это не помогло. Но вот славное пиво сделало его посмелее, и он здорово развеселился, услышав о битве конунга Свейна с братом Виллибальдом. Юноша начал покачиваться на скамье и вдруг произнес во весь голос:

Однажды священник

сразился с тобой.

С коня ты упал тогда

вниз головой.

Повержен король Свейн.

— Вот новость, — воскликнули соседи за столом. — Гисле у нас оказывается, скальд. Он сложил вису о Свейне. Но здесь только половина: каким же будет ее конец?

Многие принялись слагать вису до конца, но это было не так-то, просто; и снова именно Гисле сумел завершить свое творение, и это можно было спеть на мотив старой известной песни:

Властитель великий король Свейн.

Сравнялся ты с Тюром, король Свейн.

Но бросил священник в тебя камень,

И грохнулся ты с коня наземь.

Повержен король Свейн.

— Он скальд! Он сложил настоящую вису! — закричали его соседи за столом. И громче всех кричала Ранневи.

— Послушайте, что кричит наша молодежь, — сказали старшие, — у них там скальд объявился. Сын Черного Грима сложил вису о короле Свейне. Кто бы мог такое подумать? Уж не от тебя ли, Грим, он унаследовал этот дар? Или, может, от кого другого?

— Давайте же послушаем вису, — предложил Орм.

Гисле повторил свою вису для всех гостей, и сначала голос его звучал неуверенно. Но когда он заметил, что все слушают его с одобрением, и даже сам Орм кивает ему, страх его пропал. И теперь он безбоязненно встречался взглядом с Ранневи.

— Я могу сложить и еще, гораздо лучше, — гордо сказал он девушке, когда сел обратно на свое место.

Черный Грим, отец юноши, был необычайно доволен; он сказал, что и сам в юности чувствовал в себе призвание к сложению вис, но жизнь сложилась иначе.

— Поистине произошло чудо, — сказал он, — ведь парень у меня всегда такой боязливый, и больше всего он опасается сидеть рядом с девушками, хотя сам-то, наверное, хочет, чтобы все было по-другому.

— Отныне он не будет бояться их, поверь мне, — ответила ему Ильва, — ибо теперь, когда он показал себя настоящим скальдом, все девушки будут бегать за ним. Однажды мой отец говорил, — а он был очень мудрым человеком, — что как мухи кружатся над любой едой, желая отведать ее, и потом оставляют все ради горшка с медом, едва почуяв его запах, так и девушки бросят все ради скальда.

Орм все это время сидел в глубокой задумчивости, уставившись на пиво и не слыша окружающих. Оса попыталась выведать, что ему нужно, но он что-то пробормотал рассеянно и ничего ей не ответил.

— Он слагает вису, — сказала Ильва, — и он всегда так ведет себя в этот миг. Ибо так уж повелось, если собираются вместе два скальда, и один из них сложил свою вису, то другой не успокоится до тех пор, пока не сложит вису лучше первой.

Орм, положив руки на колени, покачивался на скамейке, тяжело вздыхал и что-то отрывисто бормотал про себя. Наконец он что-то придумал; с облегчением кивнув головой, он стукнул кулаком по столу, чтобы привлечь к себе внимание. А потом произнес:

Не хочешь назвать меня другом, король.

Убить приказал меня слугам, король.

Но в помощь мне Бог и мой острый меч.

Они-то сумеют меня сберечь

от козней твоих, король Свейн.

Виса Орма была принята с большим воодушевлением теми из гостей, кто еще был способен понять, что сказал хозяин; и Орм допил свое пиво и снова пребывал в добром расположении духа.

— Мы сделали доброе дело, — сказал он, — сложили вису, которая всем пришлась по вкусу, однако не порадует короля Свейна. Как здорово, что на пиру оказалось сразу два скальда, ведь такое нечасто встретишь в этих краях. И пусть даже мы оба не равны в своем искусстве, ты, Гисле, сделал лучшее, на что ты был способен, и я хочу выпить за тебя.

Но самого Гисле уже не было на другом конце стола, и Орм тщетно вглядывался в его угол сквозь дым от смоляных факелов. Не было юноши и среди тех, кто свалился под стол. Но так как место Ранневи тоже пустовало, то родители их решили, что оба чада утомились и, как воспитанные люди, ушли, никого не тревожа.

В этот же вечер брат Виллибальд, с помощью Осы и Ильвы, пообещал четырем женщинам, что вскоре окрестит их младенцев, если, конечно же, это будет происходить столь же торжественно и точно в такой же купели, как и крещение Харальда сына Орма. Однако никто из гостей в равной степени не мог наверняка пообещать принять крещение, в каком бы хорошем настроении они ни пребывали на пиру у Орма. И потому священник должен был набраться терпения, хотя и рассчитывал на большее.

На следующий день, последний на пиру, угощение было еще более обильным. У Орма оставалось еще порядочно баранины и свежей говядины, а также два чана пива и чан поменьше с крепким липовым медом; и хозяин сказал, что если к концу пира останется что-нибудь из угощения, то это не сделает чести ни ему, ни гостям. А все гости пеклись о своей чести и о достоинстве Орма; они пообещали сделать все возможное и уселись за стол спозаранку. При этом они осторожно переговаривались о том, что теперь неплохо было бы увидеть под столом самого хозяина с его священником, прежде чем будет сделан последний глоток.

Орм сидел рядом со священником, ибо ему нужно было спросить совета у святого отца. Он хотел узнать, возможно ли крестить язычников, когда те напились до потери сознания.

— Ибо в таком случае вполне вероятно, что к концу вечера совершилось бы много хорошего.

Брат Виллибальд ответил ему на это, что вопрос сложный и часто служил предметом споров между святыми людьми-проповедниками.

— Некоторые из них раньше утверждали, — сказал он, — что такое допустимо, если лукавый чрезмерно упрям; и эти люди ссылались на то, что великий император Карл, когда крестил диких саксов, твердо державшихся старых богов, иногда позволял оглушить наиболее строптивых молотком, когда их тащили к купели, с тем чтобы умерить их дикость и кощунственные вопли. Никто не может отрицать, что лукавый терпит поражение даже в этом случае, и нет особой разницы, будут ли строптивцы оглушены молотком или пивом. Однако святой епископ Пилигрим из Зальцбурга, во времена старого императора Оттона, думал несколько иначе и написал даже пастырское послание, исполненное величайшей мудрости; а мой благочестивый учитель, епископ Поппон, всегда повторял, что тот епископ поступает верно. Ибо правда и то, как говорил он, что лукавый терпит поражение при крещении таких язычников, которые оглушены и потеряли сознание; однако это поражение временное; ибо когда нечестивцы приходят в себя и узнают, что случилось, ни у кого из них, несмотря на всю силу святого крещения, не наблюдается ни капли любви к Богу. Напротив, они вновь открывают свои души лукавому, еще шире, чем прежде, и еще яростнее нападают на Христа и его рабов. Так что нет в этом ни победы, ни благословения, и потому святые отцы, о которых я упомянул, и многие другие с ними, говорят, что подобными средствами совершать крещение не следует.

— Пусть будет так, как ты сказал, если ты слышал все это от самого епископа Поппона, — с грустью сказал Орм, — ибо он, конечно же, лучше разбирается в этих вещах. Но очень жаль, что должно быть именно так.

— На то воля Божия, — сказал брат Виллибальд и многозначительно качнул головой, — нам тогда было бы слишком легко с язычниками, если бы могли крестить их при помощи пива. Но здесь требуется нечто большее: проповедь, добрые дела, большое терпение; и последнее труднее всего.

— Я желаю больше всего послужить Господу, — сказал Орм, — но как обратить к Нему моих соседей, прямо не знаю.

Больше об этом не разговаривали, и пир шел дальше, с весельем и радостью. А позднее, когда еще большинство гостей могли удержаться на ногах, замужние женщины вошли к сыну Ильвы, чтобы согласии со старинным обычаем преподнести ему подарки и пожелать счастья по случаю наречения его именем. А тем временем мужчины, решив, что им надо слегка проветриться, принялись мериться, силами на пригорке и затеяли разные игры. Они тянули друг друга за согнутые пальцы, обхватывали друг друга за пояс и поднимали нам выпрямленных ногах, и все это с выкриками и живостью, и всякими затейливыми кувырками. А самые отважные решались на упорный поединок для силачей, который назывался «поднять узлом», — но так, чтобы никто не обессилел, не разбился и не сломал себе шею.

И пока мужчины веселились, к Овсянке подошли четыре странных попрошайки.

Поиск по сайту: