Мёртвое дерево

Европа закончилась через полчаса после того, как выступили в путь. Шпили и башенки энглизированного Блаффа сменились сначала фабричными трубами и грузовыми кранами речного порта, потом железными крышами, потом сплошной черепицей, потом соломенными кровлями крестьянских хибар, а через какую-нибудь милю постройки вообще закончились – осталась лишь дорога, тянущаяся меж рисовых полей, да бамбуковые рощицы, да стена невысоких гор, что замыкали долину с обеих сторон.

Экспедиция вышла ещё до рассвета, чтобы не привлекать лишнего внимания. Собственно, ничего подозрительного в караване не было. По виду – обычная строительная артель, из тех, что возводили мосты и прокладывали дороги по всей империи микадо, рвущейся поскорее попасть из средневековья в девятнадцатое столетие.

Возглавлял караван крепкий мужчина с грубым, морщинистым лицом. Он зорко поглядывал по сторонам цепким взглядом разбойника, который, впрочем, мало чем отличается от взгляда строительного мастера или подрядчика. Его наряд – соломенная шляпа, чёрная куртка, узкие штаны – был точь-в-точь таким же, как у рабочих, просто начальник ехал верхом, а тридцать два его подчинённых шли пешком. Многие вели под уздцы мулов, нагруженных тяжёлыми ящиками с оборудованием. Даже то, что артель сопровождал иностранец со своим японским слугой, вряд ли кому-то показалось бы странным – на огромной стройке, в которую превратилась Страна Восходящего Солнца, работало множество европейских и американских инженеров. Если встречные путники и копошащиеся в жидкой грязи крестьяне провожали иностранца взглядами, так исключительно из-за диковинной самоходной курумы, на которой он восседал.

Фандорин уже раскаивался, что не послушался консула, который советовал нанять мула – эти животные медлительны и неказисты, но гораздо надёжнее японских лошадей. Однако выглядеть неказисто, когда отправляешься спасать любимую женщину, Эрасту Петровичу не захотелось. Мула он все же взял, но не для верховой езды, а для багажа, и вверил попечению Масы.

Слуга топал сзади, таща непарнокопытное на поводке и время от времени покрикивая на него «посёр-посёр!». Мул шёл и сам по себе, но Маса специально выспросил у господина русское слово для понукания животных и теперь красовался перед чернокурточными.

Во всем кроме выбора средства передвижения титулярный советник послушался рекомендаций многоопытного Всеволода Витальевича. Багаж состоял из москитной сетки (комары в японских горах – сущие вурдалаки); складной койки (упаси Боже спать на татами – зажрут блохи); каучуковой ванны (у местных жителей распространены кожные болезни, поэтому мыться в гостиничных банях ни-ни); надувной подушки (у японцев приняты деревянные); корзины с провизией и массы прочих необходимых в дороге вещей.

Общение с командиром отряда Каматой наладилось не без труда. Тот знал довольно много английских слов, но не имел никакого представления о грамматике, так что без привычки к дедукции понять его Фандорин вряд ли смог бы.

Например, Камата говорил:

– Хиа фурому ибунингу цу гоу, найто хотэру супендо. Цумороу маунтин энта.

Для начала Эраст Петрович, учитывая особенности японского акцента, возвращал фрагменты этой абракадабры в их исходное состояние. Получалось: «Here from evening to go, night hotel spend, tomorrow mountain enter». И лишь после этого прояснялся смысл: «Отсюда до самого вечера движемся, ночуем в гостинице, завтра попадаем в горы».

Для ответа нужно было проделать обратную процедуру: расчленить английское предложение на отдельные слова и исковеркать их на японский лад.

– Маунтин, хау фа? – спрашивал вице-консул. – Ниндзя биредзи, хау фа?^[38]

И Камата отлично понял. Подумал, почесал подбородок.

– Смудзу иребун ри. Маунтин файбу ри.

Стало быть, по равнине одиннадцать ри (около сорока вёрст), да пять ри по горам, соображал Фандорин. В общем, хоть и с трудом, но объяснялись, а к полудню собеседники так притёрлись друг к другу, что могли беседовать и о довольно сложных материях. Например, о парламентской демократии, которая Камате ужасно нравилась. В империи только что приняли закон о местном самоуправлении, повсеместно происходили выборы префектуральных собраний, мэров, деревенских старост, и «чёрные куртки» принимали в этой деятельности самое живое участие: одних кандидатов защищали, других, наоборот, как выразился сторонник парламентаризма, смору фурайтен, то есть «малость запугивали». Дело для Японии было новое, даже революционное. Кажется, Дон Цурумаки первым из влиятельных политиков осознал всю важность маленьких провинциальных правительств, к которым в столице относились иронически – как к бесполезной декорации.

– Тен еаз, Токё насингу, – вещал Камата, покачиваясь в седле. – Пробинсу реару пава. Цурумаки-доно риару пава. Ниппон ноу Токё, Ниппон пробинсу^[39].

А титулярный советник думал: провинция провинцией, но к тому времени Дон, пожалуй, и столицу к рукам приберёт. То-то выйдет торжество демократии.

Командир «чёрных курток» оказался изрядным болтуном. Пока следовали через долину, все теснее стискиваемую с обеих сторон холмами, он рассказывал о славных деньках, когда они с Доном крушили конкурентов в борьбе за выгодные подряды, а потом настали ещё более весёлые времена – была смута, так что подрались и поживились фуру бери, то есть, говоря по-нашему, «от пуза».

Видно было, что старый разбойник на седьмом небе от счастья. Воевать куда лучше, чем служить мажордомом, признался он. А чуть позже присовокупил: и даже лучше, чем строить демократическую Японию.

Командир из него и в самом деле был превосходный. Раз в полчаса он объезжал караван, проверял, не захромали ли мулы, не отвязалась ли поклажа, балагурил с бойцами, и колонна сразу начинала двигаться веселей, энергичней.

К удивлению Фандорина, шли без привала. Педали он крутил экономно, подлаживаясь к пешим, однако вёрст через двадцать начал уставать, а «чёрные куртки» не проявляли каких-либо признаков утомления.

Обед продолжался четверть часа. Все, в том числе и Камата, проглотили по два рисовых колобка, выпили воды и снова построились. Эраст Петрович, который едва успел разложить на салфетке сандвичи, приготовленные заботливой Обаяси-сан, был вынужден жевать на ходу, догоняя отряд. Сзади, ворча, тянул своего росинанта Маса.

* * *

В пятом часу пополудни, отмахав вёрст тридцать, свернули с тракта на узкий просёлок. Места тут были совсем дикие, во всяком случае, нога европейца сюда явно не ступала. Никаких примет западной цивилизации в маленьких, убогих деревеньках глаз Фандорина не обнаруживал. Ребятишки и взрослые, разинув рты, пялились не только на велосипед, но и на круглоглазого, диковинно одетого человека. И это всего в нескольких часах езды от Йокогамы! Лишь теперь титулярный советник начал осознавать, как тонок лак модернизации, которым властители наскоро покрыли фасад древней империи.

Несколько раз встретились коровы – в цветных фартуках с нарисованными драконами, в соломенных лаптях поверх копыт. Деревенские использовали столь импозантно разряженных бурёнок в качестве вьючной и тягловой скотины. Титулярный советник спросил у Каматы, и тот подтвердил: глупые крестьяне мяса не едят и молока не пьют, потому что они тут совсем ещё дикие, но ничего, скоро и к ним придёт демократия.

На ночлег остановились в довольно большой деревне, расположенной на самом краю долины, – дальше начинались горы. Староста разместил «артель» в общинном доме – «рабочих» во дворе, «мастера» и «инженера» внутри. Соломенный пол, никакой мебели, дырявые стены из бумаги. Это, значит, и был хотэру, про который говорил утром Камата. Из других постояльцев там был лишь бродячий монах с посохом и котомкой для подаяний, но он держался поодаль и всё время отворачивался – не желал осквернять взор видом «волосатого варвара».

Фандорину вздумалось пройтись по деревне, но жители вели себя не лучше бонзы – дети с криком разбегались, женщины визжали, собаки заливались лаем, так что пришлось вернуться. Явился смущённый староста, много кланялся и извинялся, просил гайдзин-сана никуда не ходить.

– Фуру пазанто нева си уайт ман, – перевёл Камата, смеясь. – Ю сакасу манки, синку.

Свесив длинные руки и переваливаясь, он заковылял по комнате и при этом хохотал во все горло. Эраст Петрович нескоро понял, в чем дело. Оказалось, что белых в деревне отродясь не видывали, но один из местных жителей много лет назад был в городе и видел в тамошнем цирке страшную дрессированную обезьяну, которая тоже была по-чудному одета. У Фандорина глаза такие же большие и синие, вот невежи и перепугались.

Камата ещё долго с удовольствием рассказывал, какие дураки крестьяне. У японцев есть пословица: «Семья остаётся богатой или бедной не дольше, чем три поколения», и это правда – в городе жизнь устроена так, что богачи через три поколения вырождаются, а бедняки пробиваются наверх, таков закон справедливого Бога. Но в деревнях живут тупицы, которые не могут выбраться из нищеты уже тысячу лет. Когда родители дряхлеют и больше не способны работать, собственные дети относят стариков в горы и оставляют там подыхать – чтоб не тратить зря еду. Учиться новому крестьяне не желают, в армии служить не хотят. Как с таким быдлом строить великую Японию – непонятно. Но если за подряд взялся Цурумаки-доно, построим, никуда не денемся.

В конце концов, устав расшифровывать болтовню собеседника, титулярный советник отправился спать. Почистил зубы порошком «Диамант», умылся в походной ванной, чрезвычайно удобной, только вода сильно пахла резиной. Маса тем временем разложил койку, закрыл её зеленой сеткой и, отчаянно работая щеками, надул подушку.

«Завтра», сказал себе Фандорин и уснул.

* * *

Последние пять ри стоили вчерашних одиннадцати. Дорога сразу же круто забрала вверх, стала петлять между холмами, которые тянулись всё выше и выше к небу. С велосипеда пришлось слезть, катить его за руль, и молодой человек пожалел, что не оставил машину в деревне.

Уже далеко за полдень Камата показал на гору с заснеженной верхушкой:

– Ояма. Теперь вправо-вправо.

Тысячи четыре футов, определил на глаз Фандорин, задрав голову. Не Казбек, конечно, и не Монблан, но возвышенность серьёзная, ничего не скажешь.

Место, куда мы идём, немножко в стороне, объяснил командир, который сегодня был сосредоточен и малоразговорчив. Вытягиваемся цепочкой, не шумим.

Шли ещё часа два. Перед входом в узкое, но не длинное ущелье Камата спешился и разделил отряд на две части. Большей велел прикрыть головы листьями и ползти через теснину на брюхе. Человек десять оставил на месте с вьючными животными и поклажей.

– Вышка. Смотреть, – коротко пояснил он Эрасту Петровичу, ткнув куда-то вверх.

Очевидно, где-то поблизости был наблюдательный пункт противника.

Двести саженей ущелья титулярный советник преодолел таким же манером, как остальные. Костюм нисколько не пострадал; специально предназначенный для горных прогулок, он был оснащён великолепными наколенниками и налокотниками из чёртовой кожи. Сзади пыхтел Маса, ни в какую не согласившийся остаться при муле и велосипеде.

Преодолев опасное место, дальше двигались в полный рост, но держались зарослей, а открытые места обходили. Камата явно знал дорогу – то ли получил точные инструкции, то ли уже бывал здесь раньше.

Не менее часа карабкались по лесистому склону, вдоль каменистого ручья.

На вершине командир махнул рукой, и «чёрные куртки» обессиленно повалились на землю. Камата жестом поманил Фандорина.

Вдвоём они отошли ещё шагов на сто, к голому, поросшему мхом валуну, с которого открывался обзор и на окрестные вершины, и на раскинувшуюся внизу долину.

– Деревня синоби там, – показал Камата на соседнюю гору.

Она была примерно такой же высоты и тоже поросла лесом, но обладала одной интригующей особенностью. Часть верхушки (вероятно, вследствие землетрясения) откололась от массива и покосилась, отделённая от остальной горы глубокой трещиной. С противоположной стороны обрубок заканчивался пропастью – это осыпался склон, не в силах удержать на своей накренённой поверхности толщу земли. Причудливая это была картина: кособокий, зависший над бездной ломоть горы.

Эраст Петрович приник к биноклю, но поначалу никаких признаков человеческого жилья не обнаружил, лишь тесно сомкнувшиеся сосны, да летающие зигзагом стайки птиц. Только к самому краю пропасти прилепилась какая-то постройка. Покрутив колёсико, Фандорин увидел деревянный дом, должно быть, изрядного размера; от стены, уходя в никуда, торчало что-то вроде мостика или причала. Но кто будет там, на двухсотсаженной высоте, причаливать?

– Момоти Тамба, – сказал Камата на своём своеобразном английском. – Его дом. Остальные дома снизу не видно.

Сердце титулярного советника сжалось. О-Юми близко! Но как туда попасть?

Он ещё раз медленно обшарил всю гору биноклем.

– Не понимаю, как они туда п-попадают…

– Неправильный вопрос. – Командир «чёрных курток» смотрел не на гору, а на Эраста Петровича. Взгляд у него был одновременно испытующий и недоверчивый. – Правильный вопрос: как мы туда попадём? Я не знаю. Цурумаки-доно сказал, гайдзин придумает. Думайте. Я подожду.

– Нужно подобраться ближе, – сказал Фандорин.

Подобрались. Для этого пришлось подняться на вершину расколотой горы – теперь обрубок был совсем рядом. К отсёкшей его расщелине не шли, а ползли, стараясь не высовываться из травы, хотя на той стороне не было видно ни души.

Титулярный советник прикинул размеры трещины. Глубокая, с отвесной стеной – не вскарабкаешься. Зато неширокая: в самом узком месте, где на той стороне торчит мёртвое, обгоревшее дерево, вряд ли больше десяти саженей. Вероятно, чтобы перебраться, синоби пользуются перекидным мостом или чем-то в этом роде.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Камата. – Можно туда попасть?

– Нельзя.

Командир шёпотом выругался по-японски, но смысл восклицания был понятен: так я и знал, что от чёртова гайдзина не будет никакого прока.

– Попасть туда нельзя, – повторил Фандорин, отползая от обрыва. – Но можно сделать так, что они сами оттуда вылезут.

– Как?!

Свой план вице-консул изложил на обратном пути:

– Скрытно расположить людей на горе, напротив трещины. Дождаться, чтобы ветер задул в том направлении. Нужен сильный ветер, но в горах это не редкость. Подожжём лес. Когда синоби увидят, что огонь может распространиться на их островок, сами перекинут мост и вылезут на эту сторону – тушить. Сначала перебьём тех, кто прибежит тушить огонь, потом по их же мосту проникнем в деревню.

С многократными повторениями, переспрашиванием, жестикуляцией изложение плана заняло всю обратную дорогу до лагеря.

Стемнело, тропинки было не видно, но Камата шёл уверенно и с пути ни разу не сбился.

Наконец уяснив суть предложенной диспозиции, надолго задумался.

Сказал:

– Хороший план. Но не для синоби. Синоби хитрые. Если лес ни с того ни с сего загорится, заподозрят неладное.

– Почему же ни с того ни с сего? – Фандорин показал на небо, сплошь затянутое чёрными тучами. – Сезон сливовых дождей. Грозы часто. Особенно в горах. Видели, как часто в лесу попадаются обгоревшие деревья? Это от молний. Обязательно будет гроза. Удар молнии – загорелось дерево, ветер подхватил огонь. Очень просто.

– Гроза будет, – согласился командир. – Но кто знает, когда? Сколько ждать? День, два, неделя?

– День, два, неделя, – пожал плечами титулярный советник, подумав: «И чем дольше, тем лучше. У нас ведь с тобой, приятель, интерес разный. Мне Юми спасать, тебе – „крадущихся“ перебить, а если вместе с ними погибнет и она, что тебе за печаль. Мне нужно время, чтобы подготовиться».

– Хороший план, – повторил Камата. – Но мне не годится. Я ждать неделю не стану. Два дня тоже не стану. У меня тоже план. Лучше, чем у гайдзина.

– Любопытно, какой? – усмехнулся титулярный советник, уверенный, что старый вояка бахвалится.

Донеслось приглушённое ржание, позвякиванье сбруи. Это подтягивался караван, преодолевший ущелье под покровом темноты.

«Чёрные куртки» быстро сняли с мулов тюки и ящики. Затрещали доски, в свете потайных фонарей заблестели стволы «винчестеров», лоснящиеся от фабричной смазки.

– Про лесной пожар – это хорошо, это правильно, – довольным голосом приговаривал Камата, следя за разгрузкой четырех большущих ящиков.

В них оказалась разобранная горная пушка крупповского производства. 2,5-дюймовая, новейшего образца – Эраст Петрович видел такие среди трофеев, захваченных у турок во время недавней войны.

– Стрелять из пушки. Сосны загорятся. Синоби побегут. Куда? На дне трещины поставлю стрелков. С другой стороны, где пропасть, тоже. Пускай спускаются на верёвках – всех перестреляем.

Камата любовно погладил орудие по стволу.

Фандорин почувствовал, как по спине пробегает озноб. Именно то, чего он боялся! Будет не тщательно разработанная операция по спасению пленницы, а кровавая бойня, в которой уцелевших не останется.

Спорить со старым бандитом бесполезно – не послушает.

– Пожалуй, ваш план и в самом деле проще. – Вице-консул сделал вид, что подавляет зевок. – Во сколько начнём?

– Через час после рассвета.

– Тогда нужно выспаться. Мы со слугой расположимся у ручья, там посвежее.

Камата, не оборачиваясь, промычал. Кажется, он утратил всякий интерес к гайдзину.

«Мёртвое дерево, мёртвое дерево», стучало в голове у титулярного советника.

Быть красивыми

После смерти умеют

Только деревья.

Поиск по сайту: