Щекотно

Ночевать в кабинете Уолтеру Локстону было не привыкать. По контракту с городом Йокогамой начальнику муниципальной полиции полагался казённый дом, и даже с мебелью, но к этим хоромам сержант так и не привык. Диваны и стулья стояли зачехлённые, большая стеклянная люстра ни разу не зажигалась, семейная кровать пылилась без употребления – бывшему обитателю прерий было привычней в полотняной койке. Тоскливо одному в двухэтажном доме, потолок и стены давят. В кабинете и то лучше. Тут теснота своя, привычная и понятная: рабочий стол, несгораемый шкаф, полка с оружием. Не пахнет пустотой, как дома. И спится лучше. Уолтер охотно оставался здесь на ночь, если предоставлялся хоть какой-то предлог, а нынче предлог имелся самый уважительный.

Дежурного сержант отпустил домой, тот был человек семейный. В участке было тихо, мирно. Каталажка пустовала – ни загулявшей матросни, ни пьяных клиентов из «Девятого номера». Благодать!

Мурлыкая песенку про славный шестьдесят пятый год, Локстон простирнул рубашку. Понюхал носки и надел обратно – ещё денёк можно было походить. Сварил крепкий кофе, выкурил сигару, а там уж пора было устраиваться на ночлег.

Расположился в кресле, ноги положил на стул, сапоги снял. Одеяло в кабинете имелось, кое-где протёршееся, но самое любимое, под которым всегда снились отличные сны.

Зевнув, сержант осмотрел комнату – всё ли как надо. Трудно, конечно, представить, чтобы английские шпионы или япошки сунулись шуровать в полицейском участке, но осторожность не помешает.

Дверь кабинета заперта на ключ. Рама и оконная решётка тоже, только форточка оставлена открытой, не то задохнёшься. Расстояние между прутьями узкое – разве что кошка пролезет.

Дождь, что шёл с полудня, перестал, в небе засияла луна, и такая яркая, что пришлось надвинуть козырёк на глаза.

Уолтер поворочался, пристраиваясь. За пазухой хрустнули исписанные кровью бумажки. Каких только уродов нет на свете, покачал он головой.

Засыпал Локстон всегда быстро, но сначала (он это больше всего любил) в мозгу помелькают цветные картинки из прошлого, а то и из вовсе никогда не бывавшего. Они будут кружиться, сменяя и выталкивая друг друга, и постепенно перейдут в первый сон, из всех самый сладкий.

Всё так и было. Он увидел конскую голову с острыми, мерно подрагивающими ушами, несущуюся навстречу землю, всю поросшую бурой травой; потом высокое-высокое небо с белыми облаками, какое бывает лишь над большущим простором; потом одну женщину, которая любила его (а может, притворялась) в Луисвилле в шестьдесят девятом; потом почему-то карлика в разноцветном трико – он вертелся и прыгал через кольцо. Это последнее видение, выплывшее откуда-то из совсем забытого прошлого, из детства что ли, незаметно перешло в сон.

Сержант замычал, восхищаясь маленьким циркачом, который, оказывается, умел и летать, и пускать изо рта языки пламени.

Тут начался сон менее приятный, про пожар – это спящему стало жарко под одеялом. Он заворочался, одеяло сползло на пол, и в царстве снов дело сразу пошло на лад.

Проснулся Уолтер далеко за полночь. Не сам по себе – услышал доносившийся издалека звон. Спросонья не сразу сообразил: дверной колокольчик.

Специально вывешен перед входом, на случай какой-нибудь срочной ночной надобности.

Уговор с Асагавой и русским вице-консулом был такой: что бы ни стряслось, сержант из участка ни ногой. Если какая драка, поножовщина, убийство – плевать. Подождёт до утра.

Посему Локстон повернулся на бок и хотел спать дальше, но трезвон всё не умолкал.

Или пойти посмотреть? Конечно, не выходя наружу, мало ли что. Может, это ловушка. Может, это лихие люди за своими бумажками явились.

Взял револьвер. Бесшумно ступая, вышел в коридор.

Во входной двери имелось хитрое окошечко, из тёмного стекла. Изнутри через него видно, а снаружи нет.

Локстон выглянул, увидел на крыльце японскую девку в полосатом кимоно, какие носит прислуга в гостинице «Интернациональ».

Туземка протянула руку к колокольчику, снова задёргала что было мочи. Только теперь ещё и заверещала:

– Порисмен-сан! Моя Кумико, гасчиница «Интанасянару»! Беда! Маторосу убивар! Совсем убивар! Бириарудо! Парка драрся! Дырка горова!

Понятно. В биллиардной матросы киями подрались и кому-то черепок проломили. Обычное дело.

– Завтра утром! – крикнул Локстон. – Скажи хозяину, утром пришлю констебля!

– Нерьзя утро! Сичас надо! Маторосу умирар!

– Ну и что я ему, башку назад заклею? Иди, девка, иди. Сказано, завтра.

Она давай ещё звонить, но успокоенный сержант уже шёл обратно по коридору. Будет им начальник полиции среди ночи бегать, из-за ерунды. Если б даже не важные бумаги за пазухой, всё равно бы не пошёл.

Когда колокольчик, наконец, умолк, стало тихо-тихо. Уолтер не слышал даже собственных шагов – ноги в носках ступали по деревянному полу совершенно беззвучно. Если б не эта абсолютная тишина, нипочём бы сержанту не услышать легчайший шорох, донёсшийся из-за кабинетной двери.

Там кто-то был!

Локстон обмер, сердце так и припустило галопом. Приложил к щели ухо – точно! Кто-то шуровал в столе, выдвигал ящики.

Сукины дети, что удумали! Нарочно выманили из комнаты, а сами… Но как пролезли? Выйдя в коридор, он же запер дверь ключом!

Ну, держитесь, гады.

Зажав в левой руке револьвер, он бесшумно вставил ключ в замочную скважину. Повернул, дёрнул ручку, рванулся в комнату.

– Стоять!!! Убью!!!

И выпалил бы, но сержанта ожидал сюрприз. У письменного стала темнела крошечная фигурка, фута в три ростом. В первый миг Уолтер вообразил, что всё ещё спит и снова видит во сне карлика.

Но когда щёлкнул рычажком лампы и зажёгся газ, оказалось, что никакой это не карлик, а маленький японский мальчишка, совсем голый.

– Ты кто? – пролепетал Локстон. – Откуда? Как попал?

Чертёнок проворно шмыгнул к окну, по-мартышечьи скакнул, боком втиснулся между прутьями решётки, ввинтился в форточку и, верно, улепетнул бы, но сержант не оплошал – подлетел, успел схватить за ногу и вытянуть обратно.

По крайней мере, выяснился ответ на третий вопрос. Оголец влез в форточку. Даже для него она была узковата, о чем свидетельствовали ссадины на бёдрах. Потому, видно, и голый – в одежде бы не протиснулся.

Вот тебе и раз. Ждал кого угодно – шпионов, убийц, коварных ниндзя, а вместо них явился какой-то обглодыш.

– А ну отвечай. – Взял мальчишку за тощие плечики, тряхнул. – Катару! Дарэ да? Дарэ окутта?^[30]

Стервец смотрел на огромного краснолицего американца немигающим взглядом. Задранное кверху личико – узкое, остроносое – было бесстрастным, непроницаемым. Хорёк, чистый хорёк, подумал сержант.

– Молчать будешь? – грозно сказал он. – Я тебе язык развяжу! Мита ка?^[31]

Расстегнул пряжку, потянул из штанов ремень.

Парнишка (лет восемь ему было, никак не больше) глядел на Локстона всё так же безразлично, даже устало, будто маленький старичок.

– Ну?! – рявкнул на него сержант страшным голосом.

Но странный ребёнок не испугался, а вроде как даже развеселился. Во всяком случае, его губы поползли в стороны, словно он не мог сдержать улыбки. Изо рта высунулась чёрная трубочка. Что-то свистнуло, и сержанту показалось, что его в грудь ужалила оса.

Он удивлённо посмотрел – из рубашки, где сердце, что-то торчало, поблёскивало. Никак иголка? Но откуда она взялась?

Хотел выдернуть, но почему-то не смог поднять рук.

Потом всё загудело, загрохотало, и Уолтер обнаружил, что лежит на полу. Паренёк, на которого он только что смотрел сверху, теперь навис над ним – огромный, заслоняющий собой весь потолок.

Неправдоподобных размеров ручища потянулась книзу, становясь всё больше и больше. Потом стало темно, пропали все звуки. Лёгкие пальцы шарили по груди, это было щекотно.

Зрение – первым,

Последним умирает

Осязание.

Поиск по сайту: