Идущая под уклон булыжная мостовая

Возле «Ракуэна» задерживаться не стали – не сговариваясь, сразу же свернули за угол и быстро-быстро зашагали прочь. Сирота, правда, уверял, что Горбун не посмеет пуститься в погоню, ибо отбирать назад выигрыш не в обычаях бакуто, но, похоже, и сам не очень-то верил в незыблемость бандитских традиций – то и дело оглядывался назад. Письмоводитель тащил мешок с серебром, Эраст Петрович вёл под локоть барышню, а сзади плёлся выигранный в кости якудза, кажется, ещё не пришедший в себя после всех испытаний и вывертов судьбы.

Лишь выбравшись из «стыдного квартала», остановились перевести дух. По улице бежали рикши, вдоль магазинных витрин прогуливалась чинная публика, а спускающуюся к речке булыжную мостовую ярко освещали газовые фонари – на город уже спустились сумерки.

Здесь титулярный советник был подвергнут тройному испытанию.

Пример подала девица Благолепова. Она пылко обняла Эраста Петровича за шею (при этом больно ударив по спине узелком с капитановым наследством) и оросила его щеку слезами благодарности. Молодой человек был назван «спасителем», «героем», «ангелом» и даже «дусей».

И это было лишь начало.

Пока ошеломлённый «дусей» Фандорин успокаивал барышню, осторожно гладя её по сотрясающимся плечам, Сирота терпеливо ждал. Но едва Эраст Петрович высвободился из девичьих объятий, письмоводитель склонился перед ним чуть не до земли, да так и замер в этой позе.

– Господи, Сирота, да вы-то что?

– Мне стыдно за то, что в Японии есть такие люди, как Сэмуси, – глухим голосом сказал тот, не поднимая головы. – И это в первый же день вашего приезда! Что вы должны думать о нас!

Фандорин стал было объяснять патриоту, что в России тоже очень много плохих людей и что он отлично знает: судить о народе следует по его лучшим, а не худшим представителям, но тут на вице-консула обрушилась новая напасть.

Круглолицый разбойник перестал посекундно оглядываться в сторону моста, запыхтел и вдруг как повалится Эрасту Петровичу в ноги, как примется стучать крепким лбом о мостовую!

– Он благодарит вас за спасение его чести и его жизни, – перевёл Сирота.

– Скажите ему, пожалуйста, что благодарность принята, пусть поскорей встанет, – нервно сказал титулярный советник, оглядываясь на публику.

Бандит встал, поклонился в пояс.

– Он говорит, что он – солдат почтенной шайки «Тёбэй-гуми», которая более не существует.

Словосочетание «почтенная шайка» так заинтересовало Фандорина, что он попросил:

– Пусть расскажет о себе.

– Хай, касикомаримасита^[7], – снова поклонился «солдат», прижал ладони к бокам и стал даже не рассказывать, а скорее докладывать, причём совершенно по-военному «ел глазами начальство», в роли которого оказался Эраст Петрович.

– Он из семьи потомственных мати-якко и очень этим гордится. (Это такие благородные якудзы, которые защищают маленьких людей от произвола властей. Ну, заодно, и обирают, конечно), – полупереводил-полукомментировал Сирота. – У его отца на руке было всего два пальца. (Это в якудзе такой обычай: если разбойник в чем-то провинился и хочет извиниться перед шайкой, то отрезает себе кусочек пальца.) Сам он, правда, отца не помнит – про него люди рассказывали. Мать у него тоже из почтенной семьи, у неё все тело было в татуировках, до самых коленок. Когда ему было три года, его отец сбежал из тюрьмы, спрятался на маяке и дал знать жене – она служила в чайном доме. Мать привязала ребёнка на спину и поспешила к мужу на скалу, но её выследили и донесли стражникам. Те окружили маяк. Отец не захотел возвращаться в тюрьму. Он ударил жену ножом в сердце, а себя в горло. Маленького сына тоже хотел зарезать, но не смог и просто бросил в море. Однако карма не позволила мальчику утонуть – его выловили и отнесли в приют.

– Ну и зверь же был его папаша! – воскликнул потрясённый Эраст Петрович. Сирота удивился:

– Почему зверь?

– Да ведь он зарезал собственную жену, а малютку сына б-бросил со скалы!

– Уверяю вас, он ни за что не стал бы убивать свою супругу, если бы она сама его об этом не попросила. Они не захотели расставаться, их любовь оказалась сильнее смерти. Это очень красиво.

– Но младенец-то здесь при чем?

– У нас в Японии на это смотрят иначе, извините, – строго ответил письмоводитель. – Японцы – люди ответственные. Родители отвечают за своего ребёнка, особенно если он совсем маленький. Мир так жесток! Разве можно бросать на произвол судьбы беззащитное существо? Это слишком бесчеловечно! Семье нужно держаться вместе, не разлучаться. В этой истории трогательней всего то, что отец не смог ударить своего маленького сына ножом…

Пока между вице-консулом и его помощником происходил этот диалог, коротышка вступил в беседу с Софьей Диогеновной. Поклонился ей и задал какой-то вопрос, от которого девица всхлипнула и горько заплакала.

– Что такое? – вскинулся Фандорин, не дослушав Сироту. – Этот бандит вас обидел? Что он вам сказал?

– Не-ет, – зашмыгала носом Благолепова. – Он спросил… он спросил, как поживает мой почтенный батюшка-а-а…

Из глаз барышни снова хлынула влага, очевидно, производимая её слёзными железами в поистине неограниченном количестве.

– Разве он знал вашего отца? – удивился Эраст Петрович.

Софья Диогеновна сморкалась в мокрый платок и ответить не смогла, поэтому Сирота переадресовал вопрос якудзе.

– Нет, он не имел чести быть знакомым с отцом желтоволосой госпожи, но вчера ночью он видел, как она приходила за своим родителем в «Ракуэн». Он был очень общительный человек. Одни от опиума засыпают, другие, наоборот, становятся весёлыми и разговорчивыми. Старый капитан не умолкал ни на минуту, всё рассказывал, рассказывал.

– Что рассказывал? – рассеянно спросил Фандорин, доставая часы.

Без четверти восемь. Если придётся ехать с консулом на пресловутый Холостяцкий бал, то хорошо бы перед этим принять ванну и привести себя в порядок.

– Про то, как возил трех пассажиров в Токио, к причалу Сусаки. Как ждал их там, а потом привёз обратно. Они говорили на сацумском диалекте. Думали, что гайдзин не поймёт, а капитан давно по японским морям плавает, все диалекты понимать научился. У сацумцев были с собой длинные свёртки, а в свёртках мечи, он разглядел одну из рукояток. Чудная, покрыта камиясури. – Здесь Сирота запнулся, не зная, как перевести трудное слово. – Камиясури – это такая бумага, вся в стеклянной крошке. Её используют, чтобы делать поверхность дерева гладкой…

– Наждаковая?

– Да-да! Наж-да-ковая, – медленно повторил Сирота, запоминая.

– Но разве рукоятка может быть наждаковой? Ладонь раздерёшь.

– Конечно, не может, – согласился японец. – Но я всего лишь перевожу.

Он велел якудзе продолжать.

– Эти люди очень плохо говорили про министра Окубо, называли его Ину-Окубо, то есть «Собака Окубо». Один, сухорукий, который у них за старшего, сказал: «Ничего, завтра он от нас не уйдёт». А когда капитан их привёз в Йокогаму, они велели завтра за час до рассвета быть на том же месте и дали хороший задаток. Капитан рассказывал про это всем, кто оказывался рядом. И говорил, что посидит ещё немного, а потом пойдёт в полицию и ему там дадут большую награду, потому что он спасает министра от злоумышленников.

Переводя рассказ бандита, Сирота всё больше хмурился.

– Это очень тревожное сообщение, – объяснил письмоводитель. – Бывшие самураи из княжества Сацума ненавидят своего земляка. Они считают его предателем.

Он принялся расспрашивать коротышку, но тот рассмеялся и пренебрежительно махнул рукой.

– Говорит, всё это чушь. Капитан был совсем пьяный от опиума, у него заплетался язык. Наверняка ему примерещилось. Откуда у сацумских самураев деньги платить за паровой катер? Они все голодранцы. Хотели бы зарубить министра – пошли бы в Токио пешком. И потом, где это видано – обматывать рукоятку меча наж-да-ковой бумагой? Старый гайдзин просто хотел, чтобы его слушали, вот и плёл небылицы.

Эраст Петрович и Сирота переглянулись.

– Ну-ка, пусть расскажет во всех п-подробностях. Что ещё говорил капитан? Не случилось ли с ним чего-нибудь?

Якудза удивился, что его история вызвала такой интерес, но отвечал старательно:

– Больше он ничего не говорил. Только про награду. Заснёт, потом проснётся и снова про то же. Пассажиров он, наверно, и в самом деле возил, но про мечи – это ему, конечно, от опиума приснилось, все так говорили. И ничего особенного с капитаном не случилось. Сидел до рассвета, потом вдруг встал и ушёл.

– «Вдруг»? Как именно это п-произошло? – стал допытываться Фандорин, которому история про таинственных сацумцев что-то ужасно не понравилась – особенно в связи со скоропостижной кончиной Благолепова.

– Просто встал и ушёл.

– Ни с того ни с сего? Якудза задумался, припоминая.

– Капитан сидел и дремал. Спиной к залу. Кажется, сзади кто-то проходил и разбудил его. Да-да! Какой-то старик, совсем пьяный. Он пошатнулся, взмахнул рукой и задел капитана по шее. Капитан проснулся, заругался на старика. Потом говорит: «Хозяин, что-то мне нехорошо, пойду». И ушёл.

Закончив переводить, Сирота прибавил от себя:

– Нет, господин титулярный советник, ничего подозрительного. Видно, у капитана заболело сердце. Дошёл до дому и там умер.

Эраст Петрович на это умозаключение никак не откликнулся, однако судя по прищуренности глаз остался не вполне им удовлетворён.

– Рукой по шее? – пробормотал он задумчиво.

– Что? – не расслышал Сирота.

– Что этот разбойник теперь будет делать? Ведь его шайка разгромлена, – спросил Фандорин, но без большого интереса – просто до поры до времени не хотел посвящать письмоводителя в свои мысли.

Разбойник ответил коротко и энергично.

– Говорит: буду вас благодарить.

Решительность тона, которым были произнесены эти слова, заставила титулярного советника насторожиться.

– Что он хочет этим сказать?

Сирота с явным одобрением объяснил:

– Теперь вы на всю жизнь его ондзин. В русском языке, к сожалению, нет такого слова. – Он подумал немного. – Погробный благодетель. Так можно сказать?

– П-погробный? – вздрогнул Фандорин.

– Да, до самого гроба. А он ваш погробный должник. Вы ведь не только спасли его от смерти, но и уберегли от несмываемого позора. За такое у нас принято платить наивысшей признательностью, даже самой жизнью.

– На что мне его жизнь? Скажите ему «не за что» или как там у вас полагается и пускай идёт своей дорогой.

– Когда говорят такие слова и с такой искренностью, то потом не идут своей дорогой, – укоризненно сказал Сирота. – Он говорит, что отныне вы его господин. Куда вы – туда и он.

Коротышка низко поклонился и выставил вверх мизинец, что показалось Эрасту Петровичу не очень-то вежливым.

– Ну, что он? – спросил молодой человек, все больше нервничая. – Почему не уходит?

– Он не уйдёт. Его оябун погиб, поэтому он решил посвятить свою жизнь служению вам. В доказательство своей искренности предлагает отрезать себе мизинец.

– Да пошёл он ко всем ч-чертям! – возмутился Фандорин. – Пусть катится! Вот именно! Так ему и скажите!

Письмоводитель не посмел спорить с раздражённым вице-консулом и начал было переводить, но запнулся.

– По-японски нельзя сказать просто «катись», нужно обязательно пояснить, куда.

Если б не присутствие барышни, Эраст Петрович не поскупился бы на точный адрес, ибо его терпение было на исходе – первый день пребывания в Японии получался чрезмерно утомительным.

– К-колбаской, под горку, – махнул Фандорин рукой в сторону берега.

На лице настырного коротышки мелькнуло недоумение, но сразу же исчезло.

– Касикомаримасита, – кивнул он.

Улёгся наземь, оттолкнулся рукой и покатился под откос.

Эраст Петрович сморщился: ведь все бока отобьёт о булыжники, болван. Но черт с ним, имелись дела поважнее.

– Скажите, Сирота, можете ли вы порекомендовать надёжного доктора, способного произвести вскрытие?

– Надёжного? Да, я знаю очень надёжного доктора. Его зовут мистер Ланселот Твигс. Он человек искренний.

Странноватая рекомендация для медика, подумал чиновник.

Снизу доносился мерный, постепенно убыстряющийся шорох – это катился колбаской под горку, по булыжной мостовой, погробный должник Фандорина.

Набьют синяков

Булыжники дороги.

Тяжёл Путь Чести.

Поиск по сайту: