Белая лошадь в мыле

Но Фандорина эта история не убедила.

– Я привык д-доверять фактам. А они свидетельствуют, что синоби не исчезли. Кто-то из ваших разжиревших бездельников всё же пронёс через столетия тайны этого страшного ремесла.

– Невозможно, – качнул головой Асагава. – Став дворцовыми стражниками, синоби получили самурайское звание, а значит, обязались жить по законам Бусидо, кодекса рыцарской чести. Они не «отупели», они просто отказались от подлого арсенала своих предков – вероломства, обмана, убийства исподтишка. Ни один из вассалов сёгуна не стал бы тайно хранить и передавать своим детям столь постыдные навыки. Почтительно советую вам оставить эту версию, господин вице-консул.

– Ну а если это не потомок средневековых ниндзя? – воскликнул доктор. – Если это самоучка? Ведь существуют трактаты с подробным описанием приёмов ниндзя, их инструментов, секретных снадобий! Я сам читал «Повесть о тайнах крадущихся», написанную в семнадцатом веке неким Киёнобу из прославленного рода синоби. Тогда же появился и 22-томный труд «Десять тысяч рек стекаются в море», его составил Фудзибаяси Самудзи-Ясутакэ, отпрыск ещё одной почитаемой у ниндзя фамилии. Можно предположить, что есть и другие, ещё более подробные манускрипты, не известные публике. По этим инструкциям вполне можно было воскресить утраченное искусство!

Инспектор промолчал, но по выражению его лица было ясно, что в подобную вероятность он не верит. Впрочем, титулярному советнику показалось, что разговоры о синоби Асагаве вообще малоинтересны. Или то была японская сдержанность?

– Итак, – стал подводить предварительные итоги Эраст Петрович, внимательно поглядывая на инспектора. – Пока мы располагаем очень немногим. Мы знаем, как выглядит предполагаемый убийца капитана Благолепова. Это раз. Но если этот человек владеет навыками синоби, то наверняка умеет изменять свою внешность. У нас есть два одинаковых оттиска пальца. Это два. Но можно ли доверять подобному способу опознания, неизвестно. Остаётся третье: хозяин «Ракуэна». Скажите, Асагава-сан, дала ли что-нибудь ваша слежка?

– Да, – невозмутимо ответил японец. – Если вы закончили разбирать вашу версию, я, с вашего позволения, доложу о результатах наших действий.

– П-прошу вас.

– Минувшей ночью, в два часа шестнадцать минут, Сэмуси покинул «Ракуэн» через потайную дверь, заранее обнаруженную моими агентами. Идя по улице, он вёл себя очень осторожно, но у нас опытные люди, и слежку Горбун не обнаружил. Он пришёл к годауну компании «Сакурая», в квартале Фукусима.

– Что такое г-годаун?

– Склад, пакгауз, – быстро объяснил Локстон. – Дальше, дальше! Что он там делал, в годауне? Сколько пробыл?

Асагава не спеша достал маленький свиток, испещрённый каракулями, провёл пальцем по вертикальным строчкам.

– Сэмуси пробыл в годауне четырнадцать минут. Что он там делал, агентам неизвестно. Когда Сэмуси вышел, один из моих людей последовал за ним, второй остался.

– Правильно, – кивнул Фандорин и смутился – инспектор явно знал своё дело и в одобрении вице-консула не нуждался.

– Ещё через семь минут, – всё тем же ровным тоном продолжил Асагава, – из годауна вышли трое мужчин. Сацумцы они были или нет, неизвестно, поскольку между собой они не разговаривали, но один прижимал к боку левую руку. Агент не вполне уверен, но ему показалось, что рука скрючена.

– Сухорукий! – ахнул сержант. – Что ж вы, Гоу, раньше молчали?!

– Меня зовут «Гоэмон», – поправил японец, судя по всему, относившийся к своему имени более бережно, чем Фандорин. А вопрос оставил без ответа. – Агент проник в годаун и произвёл обыск, постаравшись ничего не потревожить. Обнаружил три катаны прекрасной работы. У одной катаны необычная рукоятка, обклеена шлифовальной бумагой…

Тут уж все три слушателя заговорили разом.

– Это они! Они! – всплеснул руками Твигс.

– Черт! – отшвырнул сигару Локстон. – Чтоб тебе провалиться, темнило проклятый!

Фандорин выразил ту же мысль, но более артикулированно:

– И вы говорите об этом только теперь?! После того, как мы б-битый час толковали о событиях шестнадцатого столетия?!

– Вы начальник, я подчинённый, – хладнокровно сказал Асагава. – Мы, японцы, приучены к дисциплине и субординации. Сначала говорит старший, потом младшие.

– Слыхали, Расти, каким тоном сказано? – покосился на Фандорина сержант. – Вот за это я их и не люблю. На словах вежливые, а сами только и думают, как бы нас болванами выставить.

Японец обронил, по-прежнему глядя только на титулярного советника:

– Для совместной работы любить друг друга необязательно.

Эраст Петрович не больше Локстона любил, когда его «выставляют болваном», и потому очень сухо сказал:

– Полагаю, инспектор, это все факты, которые вы хотели нам сообщить.

– Факты все. Но ещё есть предположения. Если они представляют для вас ценность, я с вашего позволения…

– Да говорите же, черт бы вас п-побрал! Не тяните! – взорвался, наконец, и Фандорин, но тут же пожалел о своей вспышке – губы несносного японца дрогнули в едва заметной усмешке: мол, я знал, что ты того же поля ягода, только притворяешься воспитанным человеком.

– Говорю. Не тяну. – Вежливый наклон головы. – Трое неизвестных ушли из годауна без оружия. По моему скромному разумению, это означает две вещи. Во-первых, они намерены вернуться обратно. Во-вторых, им откуда-то известно, что у министра Окубо теперь хорошая охрана, и они отказались от своего плана. Либо же решили подождать. Нетерпеливость господина министра и его нелюбовь к телохранителям хорошо известны.

– Годаун, к-конечно, под наблюдением?

– Очень строгим и аккуратным. Из Токио мне в помощь прислали самых лучших специалистов. Как только появятся сацумцы, мне немедленно сообщат, и можно будет произвести арест. Конечно, с санкции господина вице-консула.

Последняя фраза была произнесена столь почтительным тоном, что Фандорин стиснул зубы – так это отдавало издевательством.

– Б-благодарю. Но, по-моему, вы уже всё решили без меня.

– Решили – да. Однако произвести без вас арест было бы невежливо. И без вас, конечно, тоже, господин сержант. – Снова издевательски вежливый поклон.

– Да уж. – Локстон свирепо оскалился. – Не хватало ещё, чтобы туземная полиция хозяйничала на границе Сеттльмента. Только вот что я вам, ребята, скажу. Дерьмо ваш план. Нужно поскорей бежать к годауну, сесть в засаду и сцапать этих субчиков на подходе. Пока они безоружные и не добрались до своих сабель.

– При всем почтении к вашей точке зрения, мистер Локстон, этих людей нельзя «сцапать, пока они безоружные и не добрались до своих сабель».

– Это ещё почему?

– Потому что Япония – не Америка. У нас нужны доказательства преступления. Никаких улик против сацумцев нет. Нужно арестовать их с оружием в руках.

– Асагава-сан прав, – был вынужден признать Фандорин.

– Расти, вы здесь новый человек, вы не понимаете! Да если эти трое – опытные хитокири, то бишь головорезы, они изрубят в капусту уйму народу!

– Или, что ещё вернее, зарежут себя, и тогда следствие зайдёт в тупик, – вставил доктор. – Это же самураи! Нет, инспектор, ваш план решительно нехорош!

Асагава дал им ещё немного покипятиться, потом сказал:

– Не случится ни первого, ни второго. Если бы вам, господа, было угодно переместиться ко мне в участок, я показал бы, как мы намерены провести операцию. К тому же, от участка до квартала Фукусима всего пять минут ходьбы.

* * *

Кэйсацу-сё, японский полицейский участок, был мало похож на контору сержанта Локстона. Муниципальный оплот правопорядка производил внушительное впечатление: массивная дверь с медной вывеской, кирпичные стены, железная крыша, стальные решётки на окнах тюремной камеры – в общем, оплот, и этим все сказано. Ведомство же Асагавы располагалось в приземистом дощатом доме с черепичной крышей, очень похожем на большой сарай или овин. Правда, у входа дежурил часовой в аккуратном мундирчике и начищенных сапожках, но сей японский городовой был крошечного росточка и к тому же очкастый. Локстон, проходя мимо, посмотрел на него и только крякнул.

Внутри оказалось и вовсе чудно.

Муниципалы передвигались по коридору важно, даже сонно, а здесь все носились, будто мыши; быстро кланялись на бегу, отрывисто здоровались с начальником. Беспрестанно открывались и закрывались двери. Эраст Петрович заглянул в одну – увидел ряд столов, за каждым по маленькому чиновнику, и все шустро-шустро скользят кисточкой по бумаге.

– Отдел регистрации, – пояснил Асагава. – У нас это считается самой важной частью полицейской работы. Когда власть знает, кто где живёт и чем занимается, преступлений меньше.

С противоположной стороны коридора доносился звонкий перестук, будто целая орава озорной ребятни самозабвенно колотила палками по доскам. Эраст Петрович подошёл, пользуясь преимуществами роста, заглянул в окошко, расположенное над дверью.

Два десятка людей в чёрных ватных костюмах и проволочных масках почём зря лупили друг друга бамбуковыми дубинами.

– Занятие по фехтованию. Обязательно для всех. Но нам не туда, а в тир.

Инспектор завернул за угол и вывел гостей во двор, поразивший Фандорина чистотой и ухоженностью. Особенно хорош был крошечный, затянутый ряской прудик, в котором величественно описывал круги ярко-красный карп.

– Мой помощник увлекается, – пробормотал Асагава, кажется, не без смущения. – Особенно любит каменные сады… Пускай, я не запрещаю.

Фандорин огляделся вокруг, ожидая увидеть какие-нибудь изваяния, но высеченных из камня растений нигде не обнаружил – лишь мелкий гравий, и на нем несколько грубых булыжников, расставленных безо всякой симметрии.

– Как я понимаю, это аллегория борьбы порядка и хаоса, – кивнул доктор с видом знатока. – Недурно, хоть и несколько прямолинейно.

Титулярный советник и сержант переглянулись. Первый озадаченно нахмурился, второй ухмыльнулся.

Спустились под землю, в длинный погреб, освещённый масляными лампами. Судя по мишеням и ящикам со стреляными гильзами, здесь находился полицейский тир. Внимание Фандорина привлекли три соломенных чучела в человеческий рост: каждое обряжено в кимоно, в руке бамбуковый меч.

– Почтительнейше прошу господина вице-консула ознакомиться с моим планом. – Асагава покрутил фитильки на лампах, стало светлее. – По моей просьбе господин вице-интендант Суга прислал двух хороших стрелков из револьвера. Я проверил их на этих макетах, оба бьют без промаха. Мы позволим сацумцам войти в годаун. Потом придём их арестовывать. Всего четыре человека: один будет изображать старшего, трое – рядовых патрульных. Если больше – сацумцы действительно могут покончить с собой, а тут они решат, что с такой маленькой командой справятся без труда. Обнажат свои мечи, и тогда «старший» упадёт на пол – его роль на этом кончается. Трое «патрульных» (это двое токийцев и я) выхватывают из-под плащей револьверы и открывают огонь. Стрелять будем по рукам. Таким образом, мы, во-первых, возьмём злоумышленников с оружием, а во-вторых, не дадим им уйти от ответа.

Американец толкнул Эраста Петровича локтем в бок:

– Слыхали, Расти? Они будут палить по рукам! Не так-то это просто, мистер Гоу. Известно, какие из японцев стрелки! План, может, и неплох, но идти должны не вы.

– Кто же тогда, разрешите спросить? И, позвольте вам напомнить, моё имя – Гоэмон.

– Окей, пусть будет Гоуэмон. Кто пойдёт дырявить жёлто… ну этих, сацумцев? Во-первых, конечно, я. Скажите, Расти, вы метко стреляете?

– Довольно метко, – скромно сказал Эраст Петрович, умевший с двадцати шагов вогнать одна в одну весь барабан – разумеется, из длинноствольного оружия и с твёрдого упора.

– Отлично. А про вас, док, мы и так знаем – стреляете, как скальпелем режете. Вы, конечно, человек вроде как посторонний и участвовать в нашем шоу не обязаны, но если не побоитесь…

– Нет-нет, – оживился Твигс. – Я теперь, знаете ли, стрельбы нисколько не боюсь. Попасть в цель гораздо легче, чем, скажем, аккуратно зашить мышцу или наложить шов.

– Молодчага, Лэнс! Вот вам, Гоу, и трое «патрульных». Одену Расти и Лэнса в форму, и будем как трое тупых муниципалов. Вас, так и быть, возьмём четвёртым – вроде как переводчиком. Побалаболите с ними и рухнете на пол, а остальное мы сделаем сами. Верно, ребята?

– Конечно! – с энтузиазмом воскликнул доктор, очень довольный наметившимся приключением.

Эраст Петрович подумал: мужчина даже самой мирной профессии, раз взяв в руки оружие, уже никогда не забудет этого ощущения. И будет стремиться испытать его вновь.

– Прошу извинить за дотошность, но можно ли посмотреть, насколько хорошо вы стреляете, джентльмены? – спросил Асагава. – Я, конечно, не смею не верить вам на слово, но операция такая важная, я отвечаю за неё и перед господином вице-интендантом, и перед самим господином министром.

Твигс потёр руки:

– Я что ж, я с удовольствием. Не одолжите мне один из ваших замечательных кольтов, сэр?

Сержант вручил ему револьвер. Доктор скинул сюртук, остался в одной жилетке. Слегка пошевелил пальцами правой руки, взялся за рукоятку, тщательно прицелился и первой же пулей перебил одному из чучел соломенное запястье – бамбуковый меч упал на пол.

– Браво, Лэнс!

Твигс поперхнулся от мощного шлёпка ладонью по спине. Но инспектор покачал головой:

– Сэнсэй, при всем уважении… Разбойники не будут стоять и ждать, пока вы прицелитесь. Это ведь не европейский поединок на пистолетах. Нужно стрелять очень-очень быстро, да ещё учитывать, что ваш противник в этот момент тоже будет двигаться.

Японец нажал ногой на какой-то рычаг, и манекены вдруг закружились вместе с деревянным постаментом, будто на карусели.

Ланселот Твигс похлопал глазами, опустил револьвер.

– Нет… Я так не учился… Не смогу.

– Дайте я!

Сержант отодвинул врача. Встал враскоряку, слегка присел, стремительно выхватил из кобуры «кольт» и выпалил четыре раза подряд. Одно из чучел бухнулось с подставки, во все стороны полетели клочья соломы.

Асагава подошёл, нагнулся.

– Четыре дырки. Две в груди, две в животе.

– А вы как думали! Уолтер Локстон бьёт без промаха.

– Не годится, – Японец выпрямился. – Они нужны нам живыми. Необходимо стрелять по рукам.

– Ага, попробуйте! Это только на словах легко!

– Сейчас попробую. Не затруднит ли вас покрутить поворотный круг. Только, пожалуйста, побыстрее. А вы, господин вице-консул, дайте команду.

Сержант разогнал манекенов так, что замелькало в глазах.

Асагава стоял, держал руку в кармане.

– Огонь! – крикнул Фандорин, и ещё не успел произнести последний звук этого коротенького слова, как уже грянул выстрел.

Инспектор выпалил не целясь, с бедра. Оба чучела остались на месте.

– Ага! – торжествующе возопил Локстон. – Промазал!

Он перестал качать ногой рычаг, фигуры замедлили движение, и стало видно, что у одной из них рука, к которой привязан меч, слегка покривилась.

Доктор подошёл, нагнулся.

– Как раз в сухожилие. С такой раной живой человек не смог бы удержать даже карандаш.

У сержанта отвисла челюсть.

– Черт подери, Гоу! Где вы так насобачились?

– Да-да, – подхватил Фандорин. – Я никогда не видел ничего п-подобного, даже в итальянском цирке, где маэстро пулей сбивал орех с головы собственной дочери!

Асагава скромно потупился.

– Можете называть это «японским цирком», – сказал он. – Я всего лишь соединил два наших древних искусства: баттодзюцу и ину-омоно. Первое – это…

– Знаю, знаю! – взволнованно перебил Эраст Петрович. – Это искусство м-молниеносного выхватывания меча из ножен. Ему можно научиться! А что такое ину-омоно?

– Искусство стрельбы из лука по бегущим собакам, – ответил чудо-стрелок, и титулярный советник сразу сник, подумав, что такой ценой не нужно ему никакой чудо-стрельбы.

– Скажите, Асагава-сан, – спросил Фандорин. – Вы уверены, что остальные двое ваших людей стреляют так же хорошо?

– Гораздо лучше. Поэтому моя задача – сухорукий, с него хватит одной меткой пули. Но господин вице-консул, должно быть, тоже хочет продемонстрировать своё искусство? Я только прикажу обратно приделать мишеням руки.

Эраст Петрович лишь вздохнул.

– Б-благодарю. Я вижу, что японская полиция отлично проведёт операцию и без нашего участия.

* * *

Но никакой операции не вышло. Заброшенная сеть вновь осталась без улова. Сацумцы в годаун не вернулись – ни днём, ни в вечерних сумерках, ни в ночной тьме.

Когда окрестные холмы порозовели от лучей восходящего солнца, Фандорин сказал хмурому инспектору Асагаве:

– Они не придут.

– Этого не может быть! Самурай никогда не бросит свою катану!

К исходу ночи от насмешливой уверенности японца мало что осталось. Он делался все бледнее, углы рта нервно подрагивали – было видно, что он с трудом сохраняет остатки самообладания.

После вчерашнего издевательства Фандорин не испытывал к инспектору ни малейшего сочувствия.

– Не надо было до такой степени полагаться на собственные силы, – мстительно заметил он. – Сацумцы заметили вашу слежку. Мечи самураям, возможно, и дороги, но собственная шкура все-таки дороже. Я отправляюсь спать.

Лицо Асагавы мучительно дрогнуло.

– А я останусь и буду ждать, – процедил он сквозь стиснутые зубы, уже безо всяких «с вашего позволения» и «если господин вице-консул соизволит разрешить».

– Ну-ну.

Попрощавшись с Локстоном и доктором Твигсом, Эраст Петрович отправился домой.

Пустая набережная была окутана прозрачным, нежным туманом, но титулярный советник не смотрел ни на нарядные фасады, ни на влажно посверкивающую мостовую – его взгляд был прикован к нерукотворному чуду, именуемому «восход над морем». Молодой человек шёл и думал, что если б каждый человек начинал свой день, наблюдая, как Божий мир наполняется жизнью, светом и красотой, то в мире исчезли бы мерзость и злодейство – в омытой восходом душе просто не нашлось бы для них места.

Впрочем, жизнь Эраста Петровича сложилась таким образом, что прекрасным мечтаниям он мог предаваться лишь наедине с собой, да и то самое недолгое время – безжалостный рассудок немедленно расставлял всё на свои места. «Очень возможно, что созерцание восхода над морем и понизило бы уровень преступности в первой половине суток, но лишь затем, чтобы ещё более повысить его во второй, – сказал себе титулярный советник. – Человеку свойственно стыдиться моментов умильности и прекраснодушия. Можно было бы, конечно, для равновесия принудить всё население земли любоваться и закатом, зрелище тоже хоть куда. Однако страшно представить, во что тогда превратятся пасмурные дни…»

Фандорин со вздохом отвернулся от картины, сотворённой Богом, к пейзажу, созданному людьми. В этот чистый, умытый росой час сей последний тоже был очень недурён, хоть и куда менее совершенен: под фонарём, подложив под щеку кулак, дрых обессилевший матрос, на углу противно шаркал метлой не в меру усердный дворник.

Вдруг он уронил своё орудие, оглянулся, и в ту же секунду Фандорин услышал стремительно нарастающий грохот, женские крики. Из-за угла на набережную бешено вынеслась лёгкая одноколка. Чуть не перевернулась, оторвавшись от мостовой одним колесом, но кое-как выровнялась – лошадь успела свернуть перед самым парапетом, однако замедлила бег не более чем на долю секунды. С истошным ржанием мотнула башкой, роняя клочья пены, и припустила сумасшедшим галопом вдоль моря, быстро приближаясь к Фандорину.

В коляске была женщина, она держалась обеими руками за сиденье и пронзительно кричала, растрепавшиеся чёрные волосы развевались по ветру – шляпка, должно быть, давно слетела. Всё было ясно: лошадь чего-то испугалась, понесла, а хозяйка не смогла удержать поводья.

Эраст Петрович не анализировал ситуацию, не пытался предугадать возможные последствия, он просто соскочил с тротуара и побежал в том же направлении, в каком неслась коляска, – настолько быстро, насколько можно бежать, если все время глядишь назад.

Лошадь была красивой белой масти, но грубовата и невысока в холке. Титулярный советник уже видел таких здесь, в Йокогаме. Всеволод Витальевич сказал, что это исконно японская порода, отличающаяся капризностью и малой пригодностью для езды в упряжке.

Фандорину никогда в жизни не доводилось останавливать взбесившуюся лошадь, но однажды, во время недавней войны, он видел, сколь ловко это получилось у казака и, с всегдашней своей любознательностью, выспросил, как это делается. «Ты, барин, главно дело, за уздейку её не лапь, – поделился наукой донец, – они, когда сдуремши, энтого не любят. Ты ей на шею прыгай, голову к земле гни. Да ори на неё не матерно, а ласково: „донюшка, голубушка, невестушка моя“. Она в разум и войдёт. А ежели жеребец, то его надо „братишкой“, ещё „земелей“ можно».

Когда обезумевшее животное поровнялось с бегущим, Эраст Петрович поступил в полном соответствии с теорией. Прыгнул, повис на потной, скользкой шее и только тут сообразил, что не знает, жеребец это или кобыла – не было времени рассматривать. Поэтому на всякий случай запустил и «донюшку», и «земелю», и «братишку» с «голубушкой».

Сначала не помогло. То ли надо было уговаривать по-японски, то ли лошади не понравился груз на шее, но представительница (а может, представитель) капризной породы страшно фыркнула, замотала башкой, попробовала цапнуть титулярного советника зубами за плечо. Не преуспела и лишь тогда начала понемногу замедлять бег.

Шагов через двести скачка, наконец, прекратилась. Лошадь стояла, вся дрожа, по спине и крупу сползали мыльные клочья. Фандорин расцепил объятия. Пошатываясь, встал на ноги. Первым делом выяснил вопрос, занимавший его всё недолгое, но показавшееся ему бесконечным время, пока он исполнял роль оглобли.

– Ага, все-таки д-донюшка, – пробормотал Эраст Петрович и лишь после этого взглянул на спасённую даму.

Это была содержанка достопочтенного Алджернона Булкокса, она же излучательница волшебного сияния госпожа О-Юми. Её причёска рассыпалась, со лба свешивалась длинная прядь, платье было разорвано, так что виднелось белое плечо с алой царапиной. Но и в этом виде владелица незабываемой серебряной туфельки была до того прекрасна, что титулярный советник замер и потерянно захлопал своими длинными ресницами. Никакое это не сияние, пронеслось у него в голове. Это ослепительная красота. Потому так и называется, что от неё будто слепнешь…

А ещё он подумал, что вряд ли растерзанность ему так же к лицу, как ей. Один рукав сюртука у титулярного советника был оторван полностью и болтался на локте, второй рукав успела погрызть кобыла, панталоны и штиблеты почернели от грязи, а ужаснее всего, конечно, был едкий запах конского пота, которым Эраст Петрович пропитался с головы до ног.

– Вы целы, сударыня? – спросил он по-английски и слегка попятился, чтоб не терзать её обоняния. – У вас на плече к-кровь…

Она взглянула на ссадину, опустила край платья ниже – показалась впадинка под ключицей, и Фандорин проглотил конец фразы.

– А, это я сама. Рукояткой кнута зацепила, – ответила японка и беспечно смахнула пальцем коралловую капельку.

Голос у куртизанки оказался неожиданно низкий, хрипловатый – по европейским меркам некрасивый, но было в его звуке нечто, заставившее Фандорина на миг опустить глаза.

Взяв себя в руки, он снова посмотрел ей в лицо и увидел, что она улыбается – его смущение, похоже, её забавляло.

– Я вижу, вы не очень испугались, – медленно произнёс Эраст Петрович.

– Очень. Но у меня было время успокоиться. Вы так пылко обнимались с моей Наоми. – В удлинённых глазах сверкнули лукавые искорки. – Ах, вы настоящий герой! И если бы я, в свою очередь, была настоящей японкой, то мне следовало бы выплачивать вам долг благодарности до конца моих дней. Но я научилась у вас, иностранцев, многим полезным вещам. Например, что можно просто сказать «спасибо, сэр», и быть в расчёте. Спасибо, сэр. Я вам очень признательна.

Она приподнялась с сиденья и изобразила грациозный книксен.

– Не за что, – наклонил голову Фандорин, увидел злополучный болтающийся рукав и поскорей его оторвал. Очень хотелось, чтобы её голос звучал ещё, и молодой человек спросил. – Вы отправились кататься в такое раннее время? Ещё нет и п-пяти часов.

– Каждое утро езжу на мыс любоваться, как над морем восходит солнце. Самое лучшее зрелище на свете, – ответила О-Юми, закладывая локон за своё маленькое оттопыренное ухо, просвечивающее розовым.

Эраст Петрович удивлённо посмотрел на неё – казалось, она подслушала его недавние мысли.

– И вы так рано встаёте?

– Нет, так поздно ложусь, – рассмеялась удивительная женщина. Смех, в отличие от голоса, у неё был совсем не хриплый, а чистый и звонкий.

Теперь Фандорину захотелось, чтобы она рассмеялась ещё. Но он не придумал, как этого добиться. Сказать что-нибудь шутливое про лошадь?

Титулярный советник рассеянно потрепал кобылу по крупу. Та испуганно покосилась на него воспалённым глазом, жалобно заржала.

– Безумно жалко шляпку, – вздохнула О-Юми, продолжая приводить в порядок причёску. – Она была такая красивая! Слетела, теперь не найдёшь. Это плата за патриотизм. Мой друг предупреждал, что японская лошадь не сможет хорошо ходить в упряжке, а я решила доказать ему обратное.

Это она про Булкокса, догадался Эраст Петрович.

– Теперь она не понесёт. Нужно только немного повести её в поводу. Если п-позволите…

Он взял кобылу под уздцы, медленно повёл по набережной. Очень хотелось оглянуться, но Фандорин держал себя в руках. В конце концов, он не мальчишка, чтобы, разинув рот, пялиться на красоток.

Молчание затягивалось. Эраст Петрович, положим, выдерживал характер, но почему молчала она? Разве женщины, только что спасшиеся от смертельной опасности, молчат, да ещё в обществе своего избавителя?

Прошла минута, другая, третья. Тишина перестала быть просто паузой в разговоре, она начала обретать некий особый смысл. Известно ведь, хотя бы из той же беллетристики: когда едва знакомые женщина и мужчина надолго умолкают, это сближает больше всякого разговора.

Не выдержав, титулярный советник незаметно потянул уздечку на себя, и когда кобыла мотнула башкой в его сторону, полуобернулся – а заодно искоса взглянул на японку.

Оказывается, она и не думала смотреть ему в спину! Отвернулась, раскрыла зеркальце и занялась лицом – уже успела причесаться, заколоть волосы, напудрить носик. Вот вам и многозначительное молчание!

Рассердившись на собственную глупость, Фандорин передал японке поводья и твёрдо сказал:

– Всё, сударыня. Лошадь совершенно успокоилась. Можете ехать дальше, только потише и не выпускайте поводьев.

Он приподнял шляпу, каким-то чудом удержавшуюся на голове, и хотел откланяться, но заколебался – вежливо ли уйти, не представившись. С другой стороны, не велика ли честь – представляться распутной женщине, будто светской даме? Возобладала учтивость.

– П-простите, я забыл назваться. Я…

Она остановила его движением руки:

– Не нужно. Имя мне скажет очень мало. А главное я увижу и без имени.

Посмотрела на него долгим, изучающим взглядом, нежные губы беззвучно зашевелились.

– И что же вы видите? – поневоле улыбнулся Фандорин.

– Пока немногое. Вас любит удача и любят вещи, но не любит судьба. Вы прожили на свете двадцать два года, но на самом деле вы старше. И это неудивительно: вы часто бывали на дюйм от смерти, потеряли половину сердца, а от этого быстро стареют… Ну что ж. Ещё раз: спасибо, сэр. И прощайте.

Услышав про половину сердца, Эраст Петрович вздрогнул. Дама же тряхнула поводьями, пронзительно крикнула «Ёси, икоо!» и пустила кобылу рысью – очень резвой, несмотря на предостережение.

Лошадь по имени Наоми послушно бежала, мерно прядая острыми белыми ушами. Подковы выстукивали по мостовой весёлую серебряную дробь.

А в конце пути

Вспомнишь: неслась сквозь туман

Белая лошадь.

Поиск по сайту: