Последняя улыбка

В тот день он видел её ещё раз. Ничего удивительного, Йокогама – маленький город.

Вечером Эраст Петрович возвращался в консульство по Мэйн-стрит после совещания с сержантом и инспектором и видел, как мимо в открытом бруэме проехали огненноволосый Булкокс и его наложница. Англичанин был в чем-то малиновом (Фандорин на него едва взглянул); его спутница – в чёрном облегающем платье, шляпе со страусовым пером, невесомая вуаль не закрывала лица, а лишь словно окутывала черты лёгкой дымкой.

Титулярный советник слегка поклонился, постаравшись, чтобы движение не выражало ничего кроме самой обыкновенной учтивости. О-Юми на поклон не ответила, но посмотрела долгим и странным взглядом, в смысл которого Эраст Петрович потом долго пытался вникнуть. Что-то ищущее, немного тревожное? Пожалуй, так: она будто пыталась рассмотреть в его лице нечто сокрытое, одновременно надеясь и страшась это «нечто» обнаружить.

С немалым трудом он заставил себя выбросить пустое из головы и вернуться мыслями к существенному.

В следующий раз они встретились назавтра, после полудня.

Из Токио в муниципальную полицию приехал капитан-лейтенант Бухарцев – узнать, как продвигается расследование. По сравнению с первой встречей морской агент вёл себя сущим ангелом. К титулярному советнику совершенно переменился, держался уважительно, мало говорил и внимательно слушал.

Ничего нового от него не узнали – лишь то, что министра Окубо охраняют днём и ночью, он почти не покидает свою резиденцию и страшно из-за этого бесится. Может обещанную неделю не продержаться.

Эраст Петрович кратко изложил соотечественнику состояние дел. Сацумцы бесследно исчезли. Слежка за Горбуном усилена, ибо теперь точно установлено: он с заговорщиками заодно, но проку от секретного наблюдения пока нуль. Хозяин «Ракуэна» все время торчит у себя, под утро уходит домой спать, потом снова идёт в притон. И никаких зацепок.

Ещё Фандорин показал Бухарцеву собранные улики, специально ради такого случая разложенные на столе у сержанта: три меча, целлулоидный воротничок, зеркало.

Два последних предмета капитан-лейтенант рассмотрел в лупу, потом в ту же лупу долго разглядывал подушечку собственного пальца, пожал плечами и изрёк: «Ерундистика».

Когда вице-консул провожал агента до коляски, тот вещал о сугубой важности доверенного Фандорину дела.

–…Можем либо повысить градус нашего влияния до небывалых высот – это если вам удастся изловить убийц – либо же подорвать свою репутацию и вызвать неприязнь всемогущего министра, который не простит нам, что мы засадили его в клетку, – доверительно приглушив голос, разглагольствовал Мстислав Николаевич.

Титулярный советник слушал и слегка морщился – во-первых, потому что всё это было ему и так известно, а во-вторых, раздражала фамильярность, с которой посольский хлыщ положил руку на его плечо.

Вдруг Бухарцев прервался на полуслове и присвистнул:

– Экая мартышечка.

Фандорин обернулся.

В первый миг он её не узнал, потому что на сей раз она была с высокой замысловатой причёской, одета по-японски – в белом кимоно с синими ирисами, под голубым зонтиком. Таких красавиц Эрасту Петровичу доводилось видеть на цветных гравюрах укиёэ. Проведя несколько дней в Японии, он было решил, что изысканные прелестницы укиёэ такая же выдумка, как все прочие фантазии европейского «жапонизма», но О-Юми ничуть не уступала красавицам старинного художника Outamaro, чьи работы ныне продавались в парижских салонах за немалые деньги.

Она проплыла мимо, искоса взглянув на Эраста Петровича и его собеседника. Фандорин поклонился, Бухарцев галантно коснулся козырька кепи.

– А шейка, шейка! – простонал морской агент. – Обожаю эти их воротники. В своём роде пикантней наших декольте.

Высокий ворот кимоно сзади был приспущен. Эраст Петрович не мог оторвать глаз от нежных завитков на затылке, от беззащитной ложбинки на шее, но более всего от трогательно, по-детски оттопыренных ушей. Она, должно быть, летами ещё совсем ребёнок, вдруг подумалось ему. Её насмешливость – не более чем маска, защита от грубого, жестокого мира, в котором ей довелось жить. Как колючки на розовом кусте.

С Бухарцевым он распростился рассеянно, едва повернув голову, – всё смотрел вслед тонкой фигурке, плавно пересекающей площадь.

Вдруг О-Юми остановилась, будто почувствовав его взгляд.

Обернулась, пошла назад.

Поняв, что она не просто возвращается, а направляется именно к нему, Фандорин сделал несколько шагов ей навстречу.

– Берегитесь этого человека, – быстро сказала О-Юми, качнув подбородком в сторону отъехавшего капитан-лейтенанта. – Я не знаю, кто он, но вижу: он прикидывается вашим другом, обнимает вас за плечо, а на самом деле желает вам зла. Сегодня он написал или напишет на вас донос.

Договорив, она хотела уйти, но Эраст Петрович не позволил, преградил путь. Из зарешеченного окна полицейского участка за этой сценой с любопытством наблюдали две испитые, бородатые физиономии. Дежурящий у входа констебль тоже поглядывал с ухмылкой.

– Вы обожаете эффектно исчезать, но на сей раз я т-требую ответа. Что за чушь про донос? Кто вам это рассказал?

– Его лицо. Вернее, морщинка в углу левого глаза в сочетании с линией и цветом губ. – О-Юми слегка улыбнулась. – Не нужно на меня так смотреть, Я не шучу и не морочу вам голову. Просто у нас в Японии есть древняя наука нинсо, она позволяет читать человеческие лица, как открытую книгу. Владеют этим искусством очень немногие, но в нашей семье мастера нинсо не переводятся уже двести лет.

До приезда в Японию титулярный советник, конечно же, рассмеялся бы, услышав подобные басни, но теперь-то он знал, что в этой стране существует поистине бессчётное количество самых невероятных «искусств», и потому смеяться не стал, а лишь переспросил:

– Читать лицо, как книгу? Что-то вроде физиогномистики?

– Да, но только гораздо шире и подробнее. Мастер нинсо умеет истолковать и форму головы, и строение тела, и походку, и голос – одним словом, всё, что человек сообщает о себе внешнему миру. Мы умеем различать на коже сто сорок четыре оттенка цвета, двести двенадцать типов морщин, тридцать два запаха и многое, многое другое. Мне далеко до мастерства, которым владеет мой отец, но я могу в точности определить возраст, мысли, недавнее прошлое и скорое будущее человека…

Услышав про будущее, Фандорин понял, что его все-таки дурачат. А он-то, легковерный!

– Ну, и чем же я сегодня занимался? Или нет, лучше определите, о чем я думал? – иронически улыбнулся он.

– С утра у вас болела голова, вот здесь. – Лёгкие пальцы чуть коснулись его виска, и Фандорин вздрогнул – то ли от удивления (про головную боль она угадала), то ли от самого прикосновения. – Вас одолевали печальные мысли. По утрам это с вами часто бывает. Вы думали о женщине, которой больше нет. Ещё вы думали о другой женщине, которая жива. Вы представляли себе всякие картины, от которых вам стало жарко.

Эраст Петрович залился краской, а кудесница лукаво улыбнулась, но развивать тему не стала.

– Это не волшебство, – сказала она, посерьёзнев. – Всего лишь плод многовековых исследований, проведённых очень внимательными людьми, сосредоточенными на своём ремесле. Правая половина лица – это вы сами, левая половина – связанные с вами люди. Например, если я вижу на правом виске маленький прыщик цвета инсёку, я знаю, что этот человек влюблён. А если такой же прыщик на левом виске – значит, в него влюблены.

– Нет, вы всё же надо мной смеётесь!

О-Юми качнула головой:

– Недавнее прошлое можно определить по нижним векам. Скорое будущее – по верхним. Вы позволите?

Белые пальцы опять коснулись его лица. Прошлись по бровям, щекотнули ресницы. Фандорин почувствовал, что цепенеет.

Внезапно О-Юми отшатнулась. Её глаза смотрели на него со страхом.

– Что… что такое? – спросил он хрипло – вдруг пересохло в горле.

– Сегодня вы убьёте человека! – испуганно прошептала она, повернулась и побежала через площадь.

Он едва не бросился вдогонку, да вовремя взял себя в руки. Не только не побежал, но ещё и отвернулся. Вынул из портсигара тонкую манилу. Раскурить сумел лишь с четвёртой спички.

Титулярного советника трясло – должно быть, от злости.

– Лопоухая к-кокетка! – процедил он. – И я тоже хорош! Развесил уши!

Да только что толку себя обманывать? Поразительная женщина! А может быть, дело даже не в ней самой, вдруг пронзило Эраста Петровича. Между нами существует какая-то странная связь. Он сам удивился этой мысли, но додумать её до конца не успел, ибо в этот миг стряслось нечто такое, отчего молодому человеку стало не до таинственных красавиц.

Сначала откуда-то донёсся звон разбитого стекла, потом истошный рёв:

– Stop! Stop the bloody ape!^[15]

Фандорин узнал голос Локстона и кинулся назад к участку. Пробежал по коридору, ворвался в кабинет сержанта и увидел, как тот, свирепо бранясь, пытается вылезти в окно, но довольно неуклюже – мешают острые осколки. В комнате едко пахло горелым, у потолка клубился дым.

– Что случилось?

– Вон тот… сукин сын… тварь! – орал Локстон, показывая куда-то пальцем.

Фандорин увидел человека в коротком кимоно и соломенной шляпе, очень быстро бежавшего по направлению к набережной.

– Улики! – выдохнул сержант и с размаху двинул по окну кулачищем. Рама вылетела наружу.

Американец спрыгнул вниз.

Услышав слово «улики», Эраст Петрович обернулся к столу, на котором ещё десять минут назад лежали мечи, воротничок и зеркало. Там дотлевала суконная обивка, пылали какие-то бумаги. Мечи были целы, но целлулоид свернулся обугленной трубочкой, оплавленная поверхность зеркала расплывалась и подрагивала.

Разглядывать весь этот разгром, впрочем, было некогда. Титулярный советник перемахнул через подоконник, в несколько прыжков догнал буйволоподобного сержанта. Крикнул:

– Отчего пожар?

– Уйдёт! – рыкнул тот вместо ответа. – Срежем через «Звезду»!

Беглец и в самом деле уже скрылся за углом.

– Вошёл! Ко мне! Кланялся! – орал Локстон, через чёрный ход врываясь в салун «Звезда». – Потом вдруг яйцо! Об стол! И дым, пламя!

– Как это – яйцо? – кричал и Фандорин.

– Не знаю! Но пламя столбом! А сам прямо спиной в стекло! Чёртова обезьяна!

Вот и про обезьяну разъяснилось, но про огненное яйцо Фандорин все-таки не понял. Преследователи промчались через полутёмный зальчик, выскочили на залитый солнцем Банд. Соломенная шляпа маячила в каких-нибудь двадцати шагах. С поразительной ловкостью лавируя между прохожими, «обезьяна» быстро отрывалась от погони.

– Это он! – ахнул Эраст Петрович, приглядевшись к щуплому, низкорослому силуэту. – Я уверен, это он!

Возле меняльной конторы дежурил констебль, держа в сгибе локтя карабин.

Локстон гаркнул:

– Что вылупился? Лови его!

Полицейский взял с места, и так яро, что обогнал и своего начальника, и вице-консула, но догнать преступника было не под силу и ему.

Бегущий свернул с набережной в пустой переулок, одним махом преодолел мостик через канал. Там, под полосатым навесом кафе «Паризьен», сидела чинная публика. Из-за столика вскинулась долговязая фигура – Ланселот Твигс.

– Господа, в чем дело?

Локстон только отмахнулся. Тогда доктор кинулся за членами следственной группы, крича:

– Да что случилось-то? За кем это вы?

Беглец оторвался на добрых полсотни шагов, и дистанция всё увеличивалась. Ни разу так и не оглянувшись, он мчался по противоположной стороне канала.

– Уйдёт! – простонал сержант. – Там туземный город, настоящий лабиринт!

Он выхватил из кобуры револьвер, но так и не выстрелил – для «кольта» было далековато.

– Дай!

Начальник полиции вырвал у констебля карабин, приложился к ложу, повёл ствол вслед за шустрым бегуном и выпалил.

Соломенная шляпа отлетела в одну сторону, её владелец в другую. Упал, несколько раз перевернулся и остался лежать, раскинув руки.

В кафе загалдели, повскакивали со стульев.

– То-то. Уф! – Локстон рукавом вытер пот. – Джентльмены, вы свидетели – если б я не выстрелил, преступник бы ушёл.

– Капитальный выстрел, – тоном знатока похвалил Твигс.

Через мостик шли не спеша: впереди победитель-сержант с дымящимся карабином, за ним Фандорин с доктором, потом констебль, и на почтительном отдалении праздная публика.

– Если вы уложили его наповал, мы в т-тупике, – озабоченно сказал Эраст Петрович. – И отпечатков больше нет.

Американец пожал плечами:

– На что они нам, если есть тот, кто их наляпал? Я целил в спину. Может, жив?

Предположение немедленно подтвердилось, причём самым неожиданным образом.

Лежащий вдруг вскочил на ноги и, как ни в чем не бывало, с прежней прытью запустил вдоль канала.

Публика ахнула, Локстон захлопал глазами.

– Черт! Ну и живучесть!

Он снова поднял карабин, но то был не новомодный «винчестер», а однозарядный итальянский «веттерли». С проклятьем сержант швырнул констеблю бесполезное оружие и выхватил «кольт».

– Дайте, дайте я! – оживился доктор. – Вы не попадёте!

Он чуть не силой вырвал револьвер. Встал в картинную позу дуэлянта, закрыл глаз. Грянул выстрел.

Беглец снова упал, на сей раз ничком.

В толпе зааплодировали. Локстон стоял и чесал подбородок, его подчинённый перезаряжал свой карабин. Один Фандорин бросился вперёд.

– Не спешите! – остановил его Твигс и хладнокровно объяснил. – Теперь он никуда не денется. Я перебил ему позвоночник в области поясницы. Конечно, жестоко, но, если это ученик тех самых синоби, единственный способ захватить его живьём – парализовать. Держите ваш «кольт», Уолтер. И благодарите судьбу, что в это время дня я всегда пью чай в «Паризьене». Иначе вам ни за что бы…

– Смотрите! – вскрикнул Фандорин.

Упавший поднялся на четвереньки, потом встал, встряхнулся, как мокрая собака, и огромными прыжками помчался дальше.

Теперь уже никто не ахал, не орал – все растерянно молчали.

Локстон открыл пальбу из револьвера, но всё не попадал, да ещё доктор хватал за руку – просил отдать оружие. Про второй револьвер на поясе у сержанта оба забыли.

Эраст Петрович прикинул расстояние (шагов семьдесят, а до серых лачуг туземного города не далее ста), повернулся к констеблю.

– Зарядили? Дайте.

Прицелился по всей стрелковой науке. Затаил дыхание, выровнял прицел. Опережение взял самое малое – выстрел получался почти прямой. Одна пуля, промахнуться нельзя.

Ноги заколдованного беглеца мелькали часто-часто. Не выше колен, не то можно убить, приказал пуле титулярный советник и нажал спуск.

Есть! Фигура в кимоно упала в третий раз. Только теперь преследователи не остались на месте, а стремглав бросились вперёд.

Было видно, что подстреленный шевелится, пробует встать. Вот он поднялся, скакнул на одной ноге. Не удержался, рухнул. Пополз к воде, оставляя на земле кровавый след.

Удивительнее всего было то, что он по-прежнему так ни разу и не обернулся.

Когда до раненого оставалось каких-нибудь двадцать шагов, он перестал ползти – видно, понял, что не уйдёт. Сделал быстрое движение – на солнце сверкнуло узкое лезвие.

– Скорей! Сейчас перережет горло! – крикнул доктор.

Но синоби поступил иначе. Описал ножом быстрый круг вокруг лица, словно хотел поместить его в овальную рамку. Потом левой рукой схватился за подбородок, с глухим рычанием рванул – и под ноги Эрасту Петровичу отлетела какая-то тряпка. Фандорин чуть не споткнулся, когда понял, что это: обрезанная и содранная кожа лица, с одной стороны красная, с другой похожая на шкурку мандарина.

И тут ужасный человек наконец обернулся.

Эрасту Петровичу за его недлинную жизнь приходилось видеть немало страшного, иные видения из прошлого заставляли его просыпаться ночью в холодном поту. Но ничто на свете не могло быть кошмарнее этой багровой маски с белыми кружками глаз и оскалом зубов.

– Конгодзё! – тихо, но отчётливо прохрипел безгубый рот, растягиваясь всё шире и шире.

Рука с окровавленным ножом медленно поднялась к горлу.

Лишь теперь Фандорин догадался зажмуриться. И стоял так до тех пор, пока не миновал приступ тошнотного головокружения.

– Так вот что такое «отрезать лицо»! – раздался возбуждённый голос доктора Твигса. – В самом деле отрезал, безо всякой фигуральности!

Спокойнее всех держался Локстон. Он наклонился над трупом, благодарение Богу, лежавшим спиной кверху. Две дырки в кимоно, одна повыше, вторая пониже, отливали металлическим блеском. Сержант пальцем разодрал материю и присвистнул.

– Вот вам и заколдованный!

Под кимоно на мертвеце был панцирь из тонкой закалённой стали.

Пока Локстон объяснял доктору, что произошло в участке, Фандорин стоял в стороне и тщетно пытался унять бешеное сердцебиение.

Оно было вызвано не бегом, не стрельбой и даже не жутким зрелищем отрезанного лица. Просто чиновнику вспомнились слова, произнесённые несколько минут назад хрипловатым женским голосом: «Сегодня вы убьёте человека».

– Выходит, мистер Фандорин был прав, – развёл руками доктор. – Это и в самом деле ниндзя, самый что ни на есть настоящий. Не знаю, как и где он научился тайнам ремесла, но сомнений нет. Стальной нагрудник, спасший его от двух первых пуль, описан во всех трактатах, он называется ниндзя-мунэатэ. Огненное яйцо – это ториноко, пустая скорлупа, куда синоби через дырочку заливали зажигательную смесь. А видели, как он оскалился перед смертью? В книгах о ниндзя мне встречался странный термин – Последняя Улыбка, но там не объяснялось, что это такое. М-да, малоаппетитное зрелище!

О, как хочется

Улыбнуться от души

Хоть напоследок.

Поиск по сайту: