СТАРТОВЫЕ УСЛОВИЯ УСТОЙЧИВОГО РАЗВИТИЯ И СОХРАННОСТЬ ЭКОСИСТЕМ ПО СТРАНАМ И КОНТИНЕНТАМ

"Главная составляющая" экологического кризиса. - Взгляд из космоса: состояние природных экосистем от Арктики до Антарктиды. - Мировые центры стабилизации окружающей среды. - Сколько антропогенного углерода в состоянии поглотить экосистемы суши и океана. - "Отличники", "двоечники" и "троечники" - страны мира в оценке сохранности их природных экосистем. - Глобальные центры дестабилизации окружающей среды. - Юго-восточная Азия и Атлантика - два полюса экологического неблагополучия. - 25 млн кв. км суши, подлежащие возврату природе. - Что могут сделать развитые страны для обуздания демографического взрыва. - Устойчивое развитие и мировое партнерство: страны - экологические "доноры" и страны-"реципиенты". - Развитый мир перед неизбежностью выбора.

И сследовательская мысль, пытающаяся нащупать возможные сценарии и перспективы будущего развития, останавливается в нерешительности перед неопределенностью истории. Вероятно, у экологов были бы развязаны руки, если б наука сумела показать - достоверно и убедительно для подавляющего большинства, - какие обратные связи должны включиться по мере углубления эко логического кризиса и какие тревожные симптомы состояния современной цивилизации следует интерпретировать как сигналы его неслышной поступи.

В самом деле, у всех на устах местные, региональные следствия деградации и загрязнения окружа ющей среды, приводящие к опустыниванию или росту заболеваемо сти или генетическим уродствам. Что же касается глобальных проявлений этого процесса, то они в большинстве своем все еще в глубокой тени. Отчасти потому, что невозможно пока с абсолютной достоверностью привести, например, сведения о людях, умерших либо ставших инвалидами вследствие именно этой глобальной составляющей экологического кризиса, а затем обнародовать эти статистические данные по телевидению.

Огромный, однако, риск дожидаться таких "телевизионных" доказательств, чтобы перейти затем к каким-то более решительным мерам. И лишь одно, пожалуй, не вызывает сомнений: самой уязвимой мишенью близящейся экологической катастрофы явится геном человека. А то, что доля генетически дефектных особей вида Homo sapiens в его нынешнем состоянии намного выше, чем у представителей нетронутого цивилизацией животного мира (на начало XXI века она составляла около 30%), - это, можно считать, уже доказанный научный факт, беспристрастное свидетельство того, что человек - быстро вырождающийся вид, энергично вытесняемый из биоты, несмотря на все одержанные им над ней "победы" [Горшков, Макарьева, 1997, Данилов-Данильян, 2003].

Но каким именно образом уже начавшийся распад человеческого генома может сказываться на социальных, политических или экономических институтах современного общества? И где тот допустимый предел, за которым накопленная масса генетических изменений окажется критически необратимой с точки зрения видовой биологической стабильности?

Существует, например, сильное подозрение, что попрание этических норм и особая жестокость в отношении к себе подобным, ставшие обычными для последнего столетия, связаны именно с этими моментами. Так же, впрочем, как и разрушение института семьи. "...Я отдаю себе отчет в том, что в современном обществе семья разрушается, - говорится в интервью известной писательницы и биолога по образованию Людмилы Улицкой, - что, вообще, что-то особенное происходит сейчас с человеческим видом. Я просто как бывший биолог считаю, что человеческий вид находится в какой-то острой стадии, когда с нами могут произойти очень неожиданные и сильные перемены" (цит. по [Карпов, 2003]).

Однако все это пока из области догадок. Прогнозировать что-то более определенное представители соответствующих отраслей знания в настоящее время даже и не пытаются. Точно так же, как неизвестно сегодня, во что конкретно могут вылиться непосредственные предвестники биосферной катастрофы. И главное - появятся ли такие убедительные для большинства предвестники до развития необратимых процессов в биосфере или понимание неизбежности катастрофы придет тогда, когда шансы на ее предотвращение будут уже потеряны.

Показательно, однако, что не только люди, далекие от науки, но и многие специалисты-экологи не осознали до сих пор, что же составляет центральный пункт глобальных изменений окружающей среды, происшедших за историческое время, и, в особенности, за последние 50-100 лет, в результате природоразрушительного развития экономики и безудержного демографического роста.

Это не загрязненность среды обитания, от которой страдает большинство населения планеты. И не потепление климата, чью связь с парниковым эффектом некоторые исследователи все еще подвергают сомнению. Главный экологический итог хозяйственной деятельности человека - разрушение природных экосистем на огромных территориях суши, а также в акваториях полузамкнутых морей и прибрежной океанической зоны.

Именно резкое ослабление средоформирующей и стабилизирующей функции биоты на больших территориях угрожает биосфере наиболее катастрофическими последствиями. И только опора на природные силы, на естественный потенциал живой биоты способна, быть может, предотвратить наихудший вариант дальнейшего развития - демографический коллапс, обвальное падение численности населения, эрозию основ современной цивилизации и т.д.

Таково, во всяком случае, понимание сути и смысла устойчивого развития в свете теории биотической регуляции окружающей среды. И если настоящая его цель - ослабление антропогенного пресса до уровня, отвечающего хозяйственной емкости биосферы, то речь, следовательно, должна идти не только о прекращении какого бы то ни было "наступления" на природу, но, как пишут авторы "За пределами роста", и об "отступлении, замедлении темпов роста, исцелении". Причем об отступлении отнюдь не метафорическом, а вполне реальном - в форме освобождения человеком части освоенных им территорий, абсолютно необходимых для выполнения биотой ее планетарной стабилизирующей миссии.

Излишне, наверное, объяснять, сколь сложна и беспрецедентна эта задача, для осуществления которой человечеству, по выражению Н.Н.Моисеева, предстоит пройти по лезвию бритвы. Слишком зыбкая грань отделяет научно-технический прогресс как необходимое условие устойчивого развития от тех разрушительных последствий, которые он же несет окружающей среде. Слишком велик соблазн для сильных мира сего отбросить гуманистические принципы перед лицом во весь рост заявившей о себе экологической угрозы.

Впрочем, столь же справедливо было бы сказать "пройти сквозь игольное ушко", учитывая в особенности крайнюю пестроту и неравенство стартовых условий, в которых пребывают сегодня отдельные страны и регионы. Достаточно сопоставить, например, некоторые государства Азии и Африки со всеми присущими им чертами позднего феодализма и Соединенные Штаты Америки, фактически достигшие стадии информационного общества, чтобы понять всю глубину социально-экономического и культурного разрыва, с которым придется столкнуться мировому сообществу при решении большинства глобальных проблем. Добавьте сюда также разительное несходство общественно-политического уклада, национальных и религиозных традиций - и как, спрашивается, подверстать все это к тому общему знаменателю, в роли которого предстоит выступить устойчивому развитию?

И, тем не менее, cуществует критерий, позволяющий сопоставлять и сравнивать страны мира вне зависимости от сосредоточенных в них финансовых потоков, развитости промышленной инфраструктуры или богатства недр. Это - степень сохранности их природных экосистем.

Это тоже богатство, и в перспективе - куда более весомое, чем залежи алмазов или золотые слитки в банковских сейфах. Только богатство пока еще не понятое и не оцененное. И если видеть главной целью устойчивого развития возрождение на Земле очагов дикой природы, то, значит, и страны, где такая природа еще сохранилась, следует считать хранителями этого бесценного всеобщего достояния.

В то же время страны, чья территория лишена или почти лишена естественных экосистем, являются, по идее, "экологическими должниками" биосферы, даже если их природная среда (как у многих стран "третьего мира") пострадала вследствие безжалостной эксплуатации со стороны других, в том числе промышленно развитых государств. И это тоже, кстати, род экологического долга, только уже межгосударственного, векселя по которому также ждут своей оплаты.

Однако нас интересует сейчас тот природный "актив", а равно "пассив", которым в преддверии устойчивого развития располагают отдельные страны и регионы, а в конечном счете - экологический "актив" и "пассив" всего человечества. С этих позиций мы и попробуем оценить их стартовые возможности, сосредоточившись в первую очередь на социо-природных параметрах и на время абстрагируясь от всех других.

* * *

Ч тобы составить представление о нарушенности экосистем по странам и континентам, лучше всего обратиться к орбитальным спутниковым данным. Подобного рода исследования, дающие наглядную картографическую картину состояния земной биосферы, проводятся теперь регулярно. Воспользуемся одной из таких сводок, опубликованной в 1994 году в журнале "Ambio" [ Hannah et al., 1994].

Из нее, в частности, видно, что территории с ненарушенными экосистемами занимают на сегодняшний день всего 51,9% земной суши, или 77 млн км²,. Однако значительная их часть приходится на экологически малопродуктивные ледниковые, скальные и обнаженные поверхности - Антарктиду, Гренландию, Гималаи и т.п. Поэтому за их вычетом остается 57 млн км², или 37% от всей биологически продуктивной части суши, причем их распространение на поверхности Земли имеет крайне неравномерный характер.

Так, наряду с относительно небольшими островками уцелевшей дикой природы площадью от 0,1 до 1 млн км², здесь можно выделить несколько огромных массивов, охватывающих территорию в миллионы квадратных километров. Это так называемые центры стабилизации окружающей среды, позволяющие биосфере более или менее успешно противостоять растущему год от года антропогенному прессу.

Два самые крупные из них расположены в северном полушарии.

Это Северный Евроазиатский центр (11 млн км²) - куда входят Север Скандинавии и Европейской части России и большая часть Сибири и Дальнего Востока, кроме их южных районов,

и Североамериканский (9 млн. км²), включающей северную часть Канады и Аляску.

Два других центра стабилизации относятся к южному полушарию:

Южноамериканский, включающий Амазонию с прилегающими к ней горными территориями - 10 млн км²,

и Австралийский - 4 млн км², половина которого занята Центральной пустыней.

Огромная роль в стабилизации окружающей среды принадлежит также Мировому океану с его пока еще слабовозмущенными экосистемами.

На суше же эту функцию несут главным образом девственные, и, прежде всего, бореальные и тропические леса, а также водно-болотные угодья (ветланды). Занимая, по разным оценкам, от 40% до 44% современной залесенной территории, девственные леса покрывают сегодня площадь в 13,5 млн км². Причем 68% этого бесценного планетарного богатства сосредоточено всего в трех странах - России (3,45 млн км²), Канаде (3, 43 млн км²) и Бразилии (2,3 млн км²) [ Bryant etc., 1997].

В газетно-журнальной периодике леса нередко сравнивают с легкими планеты. Однако с не меньшим основанием их можно назвать и ее почками, поскольку они выводят из обращения, служат стоком для накапливающихся в атмосфере биогенов, и в том числе - двуокиси углерода. А почвенный гумус и болотистые торфянники считаются даже "вечными" ловушками углерода, где, подобно донным морским отложениям, он может при соответствующих условиях сохраняться неопределенно долгое время [Вомперский, 1994].

Как известно, основная масса антропогенного углерода поступает в атмосферу при сжигании ископаемого топлива, а также попутного газа, при производстве цемента и вследствие сельскохозяйственной деятельности, в частности, вырубки лесов (за счет эрозии почв и разрушения биомассы).

По расчетным данным общая эмиссия углерода составила в 2000 году 9,43 Гт/год, из которых порядка 6,0 Гт/год приходится на индустриальные источники и около 3,0 Гт/год - на землепользование. Из этого общего количества примерно треть, то есть около 3,0 Гт/год, абсорбируется Мировым океаном благодаря физико-химическим процессам (растворение углекислого газа в морской воде при росте его концентрации в воздухе) и еще 2,0 Гт/год поглощаются океанской биотой. И, наконец, из оставшейся части 1 Гт/год поглощается сохранившимися естественными экосистемами суши - в основном бореальными лесами России и Канады, а примерно 3,0 Гт/год накапливаются в атмосфере [Лосев, Ананичева, 2000, Лосев, 2001].

Все эти цифры, разумеется, приближенные и округленные, наглядно демонстрируют роль уцелевших экосистем, в том числе крупнейших континентальных массивов, в глобальном круговороте биогенов и стабилизации окружающей среды. Это, можно сказать, последний бастион, препятствующий бурному росту концентрации в атмосфере углекислого газа и ее трансформации из окислительной формы в восстановительную, абсолютно непригодную для большинства существующих организмов.

С другой стороны, из очерченной выше схемы следует, что если бы человек смог отступить с некоторой части - менее чем половины освоенных им территорий (а это на сегодня около 60% суши), высвободив их для восстановления разрушенных экосистем, что соответствовало бы примерно ситуации 30-х - 40-х годов прошлого века, то это позволило бы - даже при нынешних объемах сжигаемого органического топлива - полностью стабилизировать процесс накопления атмосферного СО2.

В последнем случае его поступление с нарушенных хозяйственной деятельностью земель сократилось бы с 3,0 Гт/год до 1,5 Гт/год и на столько же выросло бы его поглощение естественными экосистемами суши, площадь которых увеличилась бы при этом с 40% до 60-65% от всей ее территории. Эти 1,5 Гт/год + 1,5 Гт/год как раз и решили бы проблему тех 3,0 Гт "лишнего" углерода, что год за годом накапливаются в атмосфере, угрожая парниковым эффектом и катастрофическим потеплением земного климата.

О реалистичности или нереалистичности подобной задачи мы поговорим позднее, а пока скажем лишь, что вклад в ее решение должен соразмеряться не только с экономическими возможностями каждой страны, но и степенью сохранности природных экосистем на ее территории. И с этой точки зрения все страны мира могут быть разбиты по своим социо-природным параметрам на три следующие категории¹³:

1. Страны с хорошими стартовыми условиями перехода к устойчивому развитию (площадь ненарушенных экосистем превышает 60% их территории) - 8 стран, или 5,5% от всех государств мира.

2. Страны с низкими стартово-экологическими условиями (менее 10% площади сохранных экосистем) - 91 страна, или 62% от всех государственных образований.

3. Страны с промежуточными стартовыми условиями (от 10% до 59% сохранившихся природных территорий) - 47 стран, или 32,5% от общего числа [Данилов-Данильян, Лосев, 2000].

¹³ В рассмотрение не включен ряд стран по причине отсутствия или ненадежности доступных статистических данных.

Вне конкуренции стоят в этом ряду две крупнейших страны северного полушария - Россия и Канада, на которые приходится 35% мирового потенциала суши с ненарушенными экосистемами. Если же взять территории с наиболее продуктивными в экологическом отношении лесными экосистемами, то только в одной России площадь девственных лесов составляет почти треть от их общемирового ресурса. Очевидна, таким образом, та исключительная роль, которую играют две эти страны в сохранении планетарной биосферы.

Другие 6 стран, входящих в ту же относительно благополучную группу, - это Алжир, Мавритания, Ботсвана, Лесото, Гайана и Суринама. Однако их роль в глобальной экодинамике несопоставимо скромнее - и в силу их малой площади, и потому, что ненарушенные экосистемы в двух самых крупных из них (Алжире и Мавритании) представлены главным образом пустынями и полупустынями.

Что можно сказать о странах с низким стартово-экологическим уровнем (менее 10% площади сохранившихся экосистем)? Прежде всего, что большинство из них сосредоточено в трех глобальных центрах дестабилизации окружающей среды:

Европейском, включающем страны Центральной, Западной и Восточной Европы (кроме Норвегии и Исландии), а также Европейскую часть бывш. СССР, - общей площадью 8 млн км² при 8% сохранившихся здесь естественных экосистем;

Североамериканском в составе США (без Аляски), южной и центральной Канады и северной части Мексики - 9 млн км² при менее 10% территорий сохранных экосистем;

и Юго-Восточно-азиатском, куда входят субконтинент Индостан, Малайзия, Бирма, Индонезия (без о. Суматры), Китай (за исключением Тибета), Япония, Корейский полуостров, а также Филиппины, - 7 млн км² при менее 5% территорий ненарушенных экосистем.

Не трудно заметить, что все три очерченных выше центра имеют на одном полюсе блок промышленно развитых государств Европы и Северной Америки, а на другом - развивающиеся (за исключением Японии) страны с высоким приростом населения и низким в большинстве уровнем жизни.

И Европейский и Азиатский центры сложились исторически. Все это области древнейшего распространения цивилизации, так что природная среда подвергалась здесь мощному антропогенному прессу на протяжении долгой череды столетий. Так, леса на Аппенинском полуострове были истреблены еще в пору римского владычества, а в Западной и Центральной Европе - в эпоху средневековья, в связи с интенсивным развивитием сельского хозяйства, городским строительством, а также с целью получения древесного угля для выплавки железа.

Открытие Америки и последовавшая затем промышленная революция резко усугубили процесс разрушения естественных экосистем на обоих континентах, хрестоматийным примером чему служит Великобритания. Как пишут в учебниках истории,"овцы съели леса Англии". В самом деле, появившиеся в XVIII-XIX веках суконные мануфактуры требовали все больше и больше шерсти, и пастбища для овец создавались за счет сведения лесов. Лес шел также на строительство английского флота. С тех пор Великобритания почти безлесная страна - остатки ее лесных массивов сохранились только на 12% территории, главным образом в горах Шотландии, а ее знаменитые дубовые леса можно увидеть разве что в кинодекорациях к фильмам о Робин Гуде.

Неблагоприятная экологическая ситуация в промышленно развитых странах сочетается, как правило, с весьма высокой плотностью населения. Так, в Европе, за исключением Исландии и стран Скандинавского полуострова, плотность населения колеблется от 55 (Ирландия) до 400 человек (Нидерланды) на 1 кв. км. В Японии она составляет 328, а в США - 27 человек на 1 кв. км [World Resources, 1990]. Так что высвобождение"географического пространства" под экологические нужды представляет для большинства из них серьезную проблему.

Другой важной особенностью развитых стран, обеспечивающих около 80% мирового экспорта промышленной продукции, является потребляемое ими чужое экологическое пространство - прежде всего стран"третьего мира", откуда идут мощные потоки сырья и куда переводятся ресурсоемкие отрасли и химическая промышленность. При этом развитые страны формируют на своей территории до 2/3 мировых отходов.

Однако еще хуже экологические стартовые условия у стран противоположного полюса, входящих в Юго-Восточно-азиатский центр дестабилизации окружающей среды.

Это в большинстве своем развивающиеся страны, сделавшие серьезный рывок в индустриализации и использовании новых технологий. Тем не менее для них характерен в основном низкий (менее 610 долларов) и средний (610-900 долларов) уровень ВВП на душу населения. Здесь также очень высока плотность населения - от 100 (Индонезия) до 840 человек на кв. км (Бангладеш) при почти полном отсутствии ненарушенных экосистем.

Лишь небольшая часть влажных тропических лесов сохраняется еще в Малайзии, Индонезии, Таиланде и Пакистане, где они покрывают, соответственно, 9, 8, 7 и 5% территории, а южно-китайские дождевые леса были практически полностью истреблены за историческое время. На сегодня сохранились только первые проценты от первоначальной их территории [World Resources, 1990].

Но, пожалуй, наиболее существенной особенностью большинства стран этого региона является нищета. Пять крупнейших по численности населения стран мира - Китай, Индия, Индонезия, Пакистан и Бангладеш, где проживает в общей сложности порядка 2,5 млрд человек, то есть более 40% населения Земли, входят одновременно в число государств с наименьшим уровнем валового внутреннего продукта (менее 610 долл. на душу населения). При этом только Индонезия более или менее близка к этому шестисотдолларовому рубежу, а Бангладеш с ее 210 долл. на человека может лишь мечтать об этой перспективе.

Очевидно, таким образом, что бедность и перенаселенность идут рука об руку с глубоким экологическим неблагополучием. И когда жизнь подавляющего большинства теплится где-то на грани выживания, рушатся и этические заслоны на пути варварского истребления природы. Особенно наглядно демонстрирует это Бангладеш, где территорий с уцелевшими экосистемами не осталось совсем, а также Индия, где от них сохранился всего 1%. Как не вспомнить тут грустную сентенцию, принадлежащую Индире Ганди: "А не являются ли нищета и нужда самыми большими загрязнителями?".

Вдобавок ситуация в регионе осложняется возросшей социальной напряженностью, связанной с выходом на историческую арену (как это было в свое время в Европе) больших масс молодых людей, претендующих на свою долю жизненных ресурсов. Бесконечная череда кастовых, межнациональных и религиозных конфликтов, выливающихся то в междуусобную резню, то в полномасштабный геноцид (как в 1970-х годах в Бангладеш) - все это несомненные свидетельства накопления критически опасной социальной энергии, которая долго еще будет источником нестабильности в этой перенаселенной части планеты. И лишь Китай сумел, кажется, на свой "восточный манер" решить эту сложнейшую проблему, выпустив сначала "пар" в ходе "культурной революции", а затем обуздав стихию с помощью широкомасштабных репрессий и последовавшего за ними тяжелого голода.

На страны с промежуточными экологическими стартовыми условиями (от 10 до 59% территорий с ненарушенными экосистемами) падает около 60% мирового потенциала уцелевшей дикой природы.

Всего таких стран 47, в основном из числа развивающихся, а порою и крайне экономически отсталых, причем большая их часть расположена в тропических и субтропических широтах. В Азии таких стран 11, в Южной Америке - 7 и в Африке (главным образом Западной и Центральной) - 21.

Особенно велика их роль в сохранении лесного"тропического пояса" планеты - этого ценнейшего и невосстановимого ее богатства. Хотя, к сожалению, именно тропические леса испытывают сейчас наиболее мощный антропогенный пресс и подвергаются безжалостному истреблению. Быстрее всего уничтожение их идет в Аргентине (1550 тыс. га в год) и в Бразилии (2323 тыс. га в год). При этом площадь, где осуществлено лесовосстановление, относится к площади с уничтоженным лесом как 1:100 и даже как 1:1000 (Бразилия, Индонезия) [World Resources, 1990]. А некоторые страны - бывшие экспортеры тропического леса, как, например, Коста-Рика или Малайзия, вынуждены даже завозить древесину для нужд своей деревообрабатывающей промышленности.

Так что если сбережение островков дикой природы - этих"стволовых клеток" экосистем будущего - в ряде экологически неблагополучных стран еще можно в каком-то смысле рассматривать как их внутреннюю, национальную задачу, то проблема исчезновения тропических лесов - острейший и злободневнейший вопрос для всего современного человечества.

* * *

А теперь оглянемся на всю эту "спутниковую статистику", что была положена в основу настоящего раздела.

Да, бесспорно, это жестокая статистика, свидетельствующая о том, что за какие-то считанные столетия, но главным образом - за последний век, люди сумели загрязнить, опустынить и обезлесить не самую маленькую из планет. И что на 91 страну приходится сегодня менее 5% от всех сохранившихся в мире ненарушенных природных территорий.

Но, с другой стороны, в той кризисной ситуации, которую переживает современный мир, достоверное, конкретное знание все же лучше любой неопределенности и полузнания, питающих утешительные иллюзии. Потому что позволяет трезво оценить положение вещей и реальные возможности по выходу из цивилизационного тупика. Хотя легких путей здесь, по определению, не предвидится.

Как было уже показано выше, только для того, чтобы стабилизировать нынешний уровень концентрации СО2 в атмосфере - при тех же объемах энергетических мощностей и существующих размерах населения, - человек должен уйти с 1/2 или хотя бы с 30% освоенных им на сегодня территорий (согласно имеющимся расчетам, этого было бы достаточно для "консервации" биосферы в ее теперешнем состоянии) [Лосев, 2001]. Но если вся площадь, занимаемая сегодня человеком, равна 86 млн км², то, следовательно, речь идет о возрождении естественных экосистем примерно на 25-26 млн км² территорий суши. Что такое эти 25 млн км²? Например, площадь всех заповедных и охраняемых территорий России (около 5% всей территории страны) равна примерно 0,8 млн км². Ненарушенные леса и ветланды занимают в ней 6,4 млн км², а вся ее залесенная территория - порядка 8,8 млн км². Наконец, общая площадь сохранившихся на Земле внетропических лесов составляет 16,7 млн км² [ Protecting the Tropical Forests, 1990 ].

Так стоит ли вообще обсуждать эту запредельную для нашего сознания цифру? И не то же ли это самое, что планировать человеческие поселения на Луне?

Да, задача на первый взгляд как будто и вправду неподъемная, хотя абсолютно соразмерная тому ущербу, что нанесен человеком биосфере только за вторую половину XX века. Но ведь и отказ от решения проблемы еще никогда не приводил к ее "самоликвидации". А кроме того, как это бывает в случае трудноразрешимых технических проблем, неприступная поначалу задача часто оказывается решаемой, если разбить ее на подзадачи, на отдельные этапы и фрагменты.

Поэтому подойдем к ней как к некоей более отдаленной цели устойчивого развития, самым первым, ближайшим этапом которого должны, очевидно, стать:

1. сохранение территорий с пока еще уцелевшими, ненарушенными экосистемами;

2. стабилизация населения Земли.

И тот и другой моменты являются на этой стадии, бесспорно, ключевыми, в особенности для бедных развивающихся стран с отсталой экономикой и разоренной природой. Хотя и эти задачи, конечно, тоже чрезвычайной сложности.

Как пишет В.Дольник, "из того, что каждый человек может (и мог всегда) сознательно контролировать свою плодовитость, еще не следует, что и на популяционном уровне все так же просто, и мы можем сознательно контролировать численность человеческих популяций и человечества в целом. Плодовитость популяции контролируется популяционными механизмами, действующими помимо (а зачастую и вопреки) нашего коллективного сознания".

И далее, на примере стран с падающей рождаемостью, стремившихся поддержать ее путем направленной государственной политики, как это было во Франции или в Советском Союзе, он показывает, как те же самые стимулы кратковременно повышали рождаемость у среднеазиатских народов (где она и без того была высока), но не влияли на стабильную численность русских в России и не останавливали ее снижение у эстонцев, литовцев и латышей.

"Нужны не принудительные программы, - заключает автор, - а должны быть созданы такие условия в обществе, при которых каждый человек максимально свободен от других в решении, сколько ему иметь детей, обеспечен соответствующей информацией с детства, и ему доступны все современные средства, как препятствующие зачатию, так и способствующие" [Дольник, 1994].

Уже из этого следует, что добровольное планирование семьи - единственно приемлемый, или, во всяком случае, оптимальный метод стабилизации населения для стран, проходящих стадию демографического взрыва, да к тому же не чреватый никакими социальными потрясениями. И не случайно слишком жесткая политика по ограничению рождаемости при правительстве Индиры Ганди привела в 1977 году к взрыву недовольства, волнениям и ее отставке. Правда, та же политика выдерживает пока испытание на прочность в странах с другим менталитетом и другими традициями, как, например, в Индонезии и в Китае.

Однако если в развитых странах процесс демографического перехода действительно имел стихийный характер, то полагаться и дальше на одни стихийные механизмы сегодня уже невозможно. Потому что сегодня их крайняя инерционность может привести к катастрофе.

Так что хорошо поставленное сексуальное просвещение и, в особенности, равноправие женщин мусульманских стран, как правило, еще не свободных в решении вопросов деторождения, должны стать приоритетными в демографической политике государств этого региона. А с другой стороны, она не может уже рассматриваться как сугубо их внутреннее дело, поскольку самостоятельно, без активного участия всего мирового сообщества, разрубить этот узел, затянувшийся на шее "третьего мира", ему явно не под силу.

Но какую же конкретную помощь могли бы оказать ему в этом вопросе давно уже миновавшие свой демографический бум развитые страны? Вот только один пример их возможного и, вместе, вполне реалистичного вклада в ослабление этой региональной "демографической напряженности".

Мы уже говорили о том, какую роль в многодетности играет фактор детской смертности и неуверенность за судьбу каждого отдельного ребенка. Собственно, она есть форма подсознательной родительской компенсации за эту высокую составляющую риска.

А теперь представим, как способна была бы переломить ситуацию сеть созданных развитыми государствами детских фондов и учреждений, не только обеспечивающих лечение и контроль за единственным в семье ребенком (привилегия малодетности!), но и финансирующих его обучение в европейских и американских колледжах или в учебных заведениях более продвинутых стран этого же региона. Думается, что такие и подобные им меры могли бы существенно пошатнуть установку на многодетность на протяжении уже одного-двух поколений.

Но не менее остро вопрос о сотрудничестве между развитым и развивающимся миром стоит и там, где решается судьба уцелевших экосистем, и прежде всего - тропических лесов, которые к тому же практически невосстановимы.

Ведь их вырубка, как отмечалось выше, осуществляется не столько даже в товарных целях, сколько для расчистки земли под посевы и для удовлетворения элементарных бытовых нужд: обогрева жилищ, приготовления пищи и т.д. И, следовательно, даже обычный бензиновый "движок" в каждом крестьянском доме, не говоря уже об электрификации деревень, вероятно, позволили бы сдвинуть с мертвой точки решение этой тупиковой проблемы.

И это опять же лишь один из возможных примеров той реальной руки помощи, которую развитые государства в своих же интересах могли бы протянуть "третьему миру".

А теперь вернемся к исходному пункту нашего разговора, к тем самым "головокружительным" 25 млн км² естественных экосистем, необходимость восстановления которых довлеет над человечеством, и точно так же рассмотрим их сквозь призму международного партнерства.

Дело в том, что поделить эту цифру "по справедливости" на все 146 учтенных нами стран едва ли удастся. Ведь в их число входят и Голландия, и Бангладеш с их почти полностью "съеденным" экологическим пространством и чрезвычайно высокой плотностью населения (соответственно, 400 и 840 человек на кв. км), и маленькие островные государства, не имеющие достаточных территориальных ресурсов, и т.д. Поэтому все страны мира волей-неволей приходится подразделять в этом плане на две или даже три категории.

Первая из них - это государства, чья территория и плотность проживания позволяют расширить площадь их естественных экосистем без ущерба для населения. Таковы, например, Россия ¹⁴ и Канада, отчасти США, страны Скандинавского полуострова, значительная часть развивающихся государств Южной Америки и т.д.

Это, так сказать, страны-доноры "географического" экологического пространства, территория которых может стать в дальнейшем плацдармом для стабилизации биосферы. Но поскольку плодами ее так или иначе воспользуется весь мир, то естественно, что не входящие в эту группу страны можно рассматривать в качестве экологических потребителей, или "реципиентов". Есть, конечно, в этом ряду и страны, не принадлежащие однозначно ни к той, ни к другой категории, то есть занимающие некоторое промежуточное положение - как, например, Пакистан, Китай, ЮАР и др. ¹⁵

¹⁴ Вероятно, читателю небезынтересно будет узнать, что означал бы процесс глобального отступления цивилизации применительно к России. Так, возвращение к доиндустриальному состоянию окружающей среды потребовало бы здесь сокращения освоенных человеком площадей до 20% территории страны. Однако для стабилизации нынешнего сотояния биосферы на фоне достигнутого уровня энергопотребления освоенная цивилизацией зона могла бы составить лишь 30% территории страны, то есть примерно 5 млн кв. км. Что такое 30% территории России? Это ее Европейская часть и Уральский регион главным образом к югу от 60-й параллели, а также юг Сибири и Дальнего Востока. Если вычленить сейчас эту территорию, на ней окажется более 95% промышленного потенциала и 100% сельскохозяйственного производства страны [Лосев, 2001]. По своим природным условиям она наиболее благоприятна для проживания людей. С другой стороны, подобная "компактизация" позволила бы поднять эффективность экономики и существенно снизить энергетические и транспортные затраты. Кроме того, в выигрыше, в конечном счете, оказались бы и малые народности Севера, влачащие сегодня довольно-таки жалкое существование: во-первых, они получили бы в свое распоряжение чистую природную среду, а во-вторых - возможность беспрепятственно вернуться к своим культурным корням и традиционным промыслам.

¹⁵ Особый интерес в этом плане представляет патронируемая Всемирным фондом дикой природы (WWF) программа "Эконет" - идея создания в многонаселенных регионах, где не сохранилось крупных природных массивов, сети экологических коридоров, сосуществующих с городской, промышленной и транспортной инфраструктурой. Прообразом эконета можно считать лесоза-щитные полосы, закладывавшиеся в лесостепной зоне России еще при Докучаеве. В настоящее же время, как считает Б.Родоман, основой для такой сети могут стать слабозаселенные пригра-ничные территории областей и губерний российского нечерноземья - это как бы естественные резерваты, почти готовые для формирования здесь вышеупомянутых экологических коридоров [Родоман, 2004].

Но это только одна сторона оппозиции. Дело в том, что основной финансово-экономический потенциал в мире сосредоточен, как правило, не там, где еще сохранились острова, островки и оазисы уцелевшей дикой природы. И с этой точки зрения многие из стран-"реципиентов" в свою очередь могут выступить в роли доноров, только уже финансовых, субсидирующих затраты на восстановление природных экосистем в других частях света.

Последнее в особенности касается индустриально развитых государств - главных загрязнителей окружающей среды и основных источников эмиссии парниковых газов. Сегодня они фактически существуют за счет своего рода "экологической ренты", предоставляемой им странами с сохранившимися естественными экосистемами, то есть за счет потребления чужого экологического пространства.

К сожалению, для стран - экологических доноров рента эта пока еще не осмыслена на межгосударственном уровне, хотя едва ли такой порядок сохранится и в дальнейшем. Как, впрочем, неизвестна и истинная цена того, что мы называем экологическим пространством.

Во всяком случае, эта не та цена, которую мы, городские жители, платим, например, за воду (то есть, в сущности, за оборудование, добычу и доставку воды), а фермеры и владельцы недвижимости - за землю. Ведь цена земли определяется не столько теми природными сообществами, которые на ней "прописаны" (хотя иногда и ими), сколько спросом и предложением на те "услуги", которые могут предоставить эти составляющие фундамента жизни. Причем "услуги" эти, как правило, ограниченного и, вместе с тем, весьма специфического диапазона. Это могут быть, конечно, и природные достоинства какого-нибудь лесопарка, где можно развернуть курортное строительство, но чаще речь все-таки идет о плодородии земли (в расчете на возделывание сельскохозяйственных культур), ее местоположении (пригодности под городскую либо промышленную застройку) или сокрытых богатствах ее недр.

Таким образом, дело почти всегда касается той или иной финансовой выгоды, которую можно извлечь из освоенного участка земли, но никогда - его ценности как элемента биосферы, выполняющего свою часть работы по поддержанию ее региональной и общепланетарной стабильности.

В бывшем СССР была однажды предпринята попытка путем экспертных оценок определить в денежном выражении ресурсосберегающую и ресурсовосстанавливающую роль заповедников, то есть стоимость их вклада в стабилизацию биосферы. Оценка производилась в рублях и составила, по мнению экспертов, 2000 руб/га, или, в пересчете по тогдашнему курсу доллара, - 500 долл./га [Лосев и др., 1993]. Таким образом, экологическое значение естественных экосистем, а точнее, их работа по стабилизации окружающей среды, была, весьма условно конечно, оценена в 500 долларов за один гектар.

В то же время на 86 млн. кв. км разрушенных экосистем суши человечество получило в 2000 году валовой продукт порядка 30-32 трлн долл. И, следовательно, 1 га деформированных или разрушенных экосистем дает вклад в годовой мировой валовой продукт, равный примерно 4000 долларам.

Разница, как видим, почти в 10 раз! И любой экологически не озабоченный экономист сумеет при желании легко доказать невыгодность сохранения естественных экосистем.

Но это невыгода сегодняшнего дня, да и то вызывающая уже сомнения у многих здравомыслящих людей: ведь чистая речная вода, грибные и ягодные леса, радость от общения с непотревоженной дикой природой исчезают из обихода современного человека. А жизнь с прицелом на завтрашний день, с мыслью о будущем внуков и правнуков, требует, очевидно, иной стратегии.

И поскольку надежда на "выгороженную" экологическую стабильность, в неявном виде присутствующая в некоторых национальных планах устойчивого развития (США, Германии, Швеции и др.), не выдерживает серьезной научной аргументации, населению этих стран рано или поздно (и лучше рано, чем поздно) придется-таки делать свой выбор.

Выбор между бумом безудержного потребления и разумным самоограничением. Между престижными дорогостоящими программами, вроде пилотируемых полетов на Луну или грандиозных олимпийских игр, и не сулящими никакой скорой прибыли вложениями в земную окружающую среду. Между национальным эгоизмом и озабоченностью будущностью всего человечества.

Когда-то, в XVIII-XIX веках, численность населения Земли увеличивалась в основном за счет бурного демографического роста европейских стран, эффективным "клапаном" для которого послужил эмиграционный отток в обе Америки и Австралию. Отсюда же, из Европы, с четырех экспедиций Колумба и кругосветного плавания Магеллана, взял в свое время старт нынешний этап глобализации, вобравший в себя всю "пассионарность" и весь рационализм европейской расы. И около четырех веков длилась эта беспрецедентная, раздвинувшая мир до самых его полюсов, территориальная экспансия.

Справедливости ради следует сказать, что колониальным народам она несла не одни лишь завоевания, но и достижения европейской цивилизации, ее культуру и технологии. Последние, в свою очередь, не только позволили накормить голодающих и снабдить больных лекарствами, но и спровоцировали демографический взрыв в странах "третьего мира", а также процесс быстрого разрушения сохранившихся здесь естественных экосистем, площадь которых лишь за один лишь XX век сократилась в мире с 80% до менее 40% суши. Никто, разумеется, сознательно к этому не стремился, но пришла, очевидно, пора платить по долгам.

Когда пережившие войну ветераны вспоминают о ее боевых эпизодах, они, не сговариваясь, сходятся на том, что самое тяжелое на войне это отступление. Даже отступление полка или дивизии, не говоря уже о корпусе или целой армии. Здесь требуется особая дисциплина и особый психологический настрой. И отступление какого-нибудь народа под натиском чужеземного вторжения - это также всегда одна из самых трагических страниц его истории.

Что же тогда сказать об отступлении целой цивилизации, имя которой всемирное человечество? Нет, никто не говорит, что его ожидают легкие времена. Это космическое по масштабам попятное движение можно даже сравнить с исчерпавшим себя процессом расширения Вселенной, сменившимся на каком-то этапе ее сжатием. Некоторые астрофизики полагают, что у наблюдателей (если таковые будут) может измениться при этом восприятие времени, в результате чего прошлое и будущее поменяются местами.

Нет, слава богу, ничто подобное человечеству пока не грозит. Но вот трансформации и пересмотра некоторых фундаментальных ценностей здесь, по всей видимости, не избежать. И качества, актуальные для национальных лидеров, также, вероятно, потребуются совершенно иные. Грубо говоря, тут будут нужны уже не Наполеоны, а Кутузовы, и не Александры Великие, а Рузвельты и Столыпины. Впрочем, как и новые Львы Толстые, способные художественно осмыслить кардинально изменившуюся реальность и сообщить людям необходимый заряд духовной энергии, как это случилось, например, с "Войной и миром", востребованным миллионами россиян в самую мрачную пору Великой отечественной войны. И тогда, быть может, перед человечеством действительно забрезжит тот самый пресловутый свет в конце туннеля, о котором мы, к месту ли, не к месту, вспоминаем в ситуациях, что кажутся нам неразрешимыми.

[к оглавлению]

Поиск по сайту: