Повелитель безумцев 10 страница

– Должен признать, у вас есть интересные идеи, – сказал врач.

«Это не я придумал, это мне подсказало изучение мозга. Почему бы не ценить различие? Давайте используем их безумие как преимущество, а не как недостаток».

Жан‑Луи Мартен объяснил ему, что Виктора Гюго, Шарля Бодлера, Винсента Ван Гога, Теодора Рузвельта, Уинстона Черчилля, Толстого, Бальзака и Чайковского – всех их считали страдающими маниакально‑депрессивным психозом, болезнью, которая характеризуется резкими переходами от депрессии к возбуждению. Сейчас обнаружили, что в период кризиса подверженные этому заболеванию вырабатывают избыточное количество норадреналина, а этот нейромедиатор значительно увеличивает скорость соединений, что и объясняет творческие способности этих людей.

«Вы считаете меня сумасшедшим, доктор?»

– Нет. Вы просто сильно увлечены. И мне интересны ваши страсти.

Тогда Жан‑Луи Мартен поделился с Феншэ своими двумя большими страстями: живопись Сальвадора Дали, которая уже не раз затрагивалась вскользь, и шахматы. Передвигая глазом, Мартен показал изображение другой картины Дали.

«Посмотрите на эту картину. „Христос святого Хуана де ла Крус“. Идея Дали в том, чтобы показать Христа, увиденного сверху. Словно взгляд Бога. До него об этом никто не думал…»

Еще красноречивее он говорил о шахматах. По его мнению, шахматы напоминают человеку, что сам он, возможно, всего лишь фигура в огромной игре, правила которой ему неизвестны.

«Шахматы ведут к духовности, так как они заставляют нас понять, что существует борьба между двумя силами – белыми и черными, которые символизируют добро и зло, положительное и отрицательное. Они дают понять, что у каждого из нас своя роль, но разные способности: пешка, дама или ферзь, но в зависимости от своего нахождения все мы, даже простые пешки, можем поставить мат».

До сего момента шахматы никогда не интересовали Феншэ. Может быть, потому, что никто по‑настоящему не увлек его этой игрой. Он считал шахматы потерей времени, домашней альтернативой для маленьких мальчиков, любящих войну. То, как Жан‑Луи Мартен говорил о них, очаровало его.

«Вам стоило бы поиграть в шахматы. Это божественная игра…»

– Вы деист?

«Конечно. А вы нет?»

– Мне кажется, Бог – продукт человеческих мечтаний.

«Я не настолько картезианец, как вы, Феншэ. На краю науки находится нечто иррациональное. Полагаю, Бог – необходимая гипотеза, чтобы объяснять все сущее. Конечно же, я представляю Его не в виде огромного бородатого старика, сидящего на Солнце, а скорее, как величину, превосходящую нас».

– Вы думаете, шахматные фигуры могут сотворить игроков, которые ими управляют?

«Кто знает? Я считаю, что Бог в каждом из нас. В наших головах. Это тайное сокровище. Знаете, доктор, мне бы хотелось найти точное место в нашем мозге, куда мы помещаем Бога. Возможно, даже открыть химическую формулу идеального Бога, сидящего в наших умах. Мне кажется, Он вот тут».

Он показал карту мозга, скачав его из Интернета.

– Позвольте, я угадаю. Вы хотите поместить Его в коре мозга? В зоне, отвечающей за специфическую особенность человека?

«Вовсе нет».

Силой его ума курсор бегал по карте мозга.

«По‑моему, Он там, в центре, точно между двумя нашими полушариями. Бог обязательно в центре всего. Он связывает оба наши мозга. Мозг мечты и мозг логики. Мозг поэзии и мозг расчета. Мозг безумия и мозг разума. Женский мозг и мужской мозг. Бог объединяет. А дьявол разделяет. К тому же слово „дьявол“ происходит от греческого diabolos: который разъединяет, разделяет. Таким образом, я помещаю Его здесь, под лимбической системой, в мозолистое тело».

Самюэль Феншэ сел поближе к своему больному.

«Что такое, доктор?»

– Ничего. Или скорее «чего». Невероятно, но у меня такое впечатление, что, кроме чисто неврологической практики, вы знаете о мозге почти столько же, сколько я.

«Потому что все это меня интересует, доктор. Я чувствую, что у меня есть мотив. Мы исследователи последнего неизвестного континента, вы сами произнесли эту фразу. Сальвадор Дали и шахматы представляются мне маленькими входами, через которые можно проникнуть в тайны мозга. Но есть и другие ходы. Вы должны сами продумать их».

Тогда Самюэль Феншэ рассказал ему о своей страсти к древнегреческим авторам: Сократу, Платону, Эпикуру, Софоклу, Аристофану, Еврипиду, Фалесу…

– Греки поняли, насколько могущественна легенда. Каждый бог, каждый герой что‑то выражает, заставляя нас понять чувство, эмоцию, безумие. Олимп – это наш собственный ум, а его боги – отдельные грани человека. Из всех легенд гомеровская «Одиссея» кажется мне самой значительной. Она была написана в VIII веке до н.э. Имя Одиссей вообще‑то равнозначно греческому имени Улисс. В отличие от Геракла, славящегося своей силой, Одиссей, или Улисс, блистает своим умом.

«Одиссей? Расскажите мне еще раз о его путешествии», – мысленаписал Жан‑Луи Мартен.

Феншэ напомнил ему, как Одиссей придумал построить гигантского деревянного коня, чтобы со своими людьми проникнуть в Трою и ночью истребить всех жителей.

«Вот видите, Самми, деревянный конь, как в шахматах…»

– Действительно, должен признать, это иллюстрация вашей теории о божественных шахматистах, управляющих людьми. Бог морей Посейдон и богиня мудрости Афина воюют, используя смертных.

«Мы имеем значение, но должны быть и другие, выше и ниже. Может быть, и внутри…»

Затем Самюэль Феншэ рассказал, как Посейдон решил завести в туман суда правителя Итаки.

«Ход черных».

– Тогда к Одиссею явилась Афина и посоветовала ему отправиться на остров Эолия, где он получил в подарок бурдюк, содержавший в себе «буреносные ветры».

«Ход белых».

– Но моряки открыли бурдюк, и корабль снова принесло к Эолии.

«Ход черных».

– Одиссей и его спутники смогли вернуться домой только после долгих лет странствий.

Бывший служащий юридического отдела ниццкого банка с восхищением слушал рассказ об Одиссее. Он прекрасно знал эту историю, но в устах Феншэ каждое приключение древнего героя освещалось по‑другому.

Голос Феншэ смягчился, когда он стал говорить о возвращении моряка, переодетого в нищего, к себе домой. Наконец он рассказал и о его мести: Одиссей убил из лука поклонников его жены Пенелопы.

С испугом в глазу Жан‑Луи Мартен напечатал то, что вдруг показалось ему откровением.

«Ulysse = U‑lis».

Феншэ понял не сразу.

«U, греческий префикс, который означает „нет“, как u‑topie, или u‑chronie. U‑lysse – это противоположность LIS. Пример Одиссея поможет мне бороться с болезнью».

Этот неожиданный каламбур заставил врача улыбнуться.

Одиссей! Он хочет, чтобы его звали Одиссеем. Как моего друга детства. Неужели это всего лишь совпадение? Знал бы он, что воскрешает в моей памяти это имя: Одиссей!

«Но мне постоянно не хватает практики. Все это – работа ума. Мне нужен контакт с материальным».

– Кто знает, возможно, когда‑нибудь к Интернету подключат руки, способные производить действие.

«У меня была такая надежда. Но ее больше нет. Материю движет разум. С помощью Интернета моя мысль может вызвать события во всем мире».

– Какой у вас мотив сейчас?

«Воодушевить вас. Заставить вас совершить открытие».

– Нельзя так легко перешагнуть через десять лет университетских занятий и пятнадцать практики в больничной среде.

«Кто хочет, тот может. Ваша фраза, мне кажется. Я ищу, и я найду».

Жан‑Луи Мартен начал с того, что поменял псевдоним. «Овощ» умер, комплекса у него больше не было. Он решил стать героем фильма о своей жизни. Он был Улисс, U‑lis. Пришло его время быть сильным, хозяином своей мысли, хозяином своего мозга.

Больше не терпеть, – сказал он себе.

Он дал своему уму развернуться в Сети, подобно великому мореплавателю, устремляющемуся за морскими течениями. Афина была рядом с ним.

Открыв глаза, Лукреция Немро видит ногу в ботинке. Во рту все еще вязко от хлороформа. Она обнаруживает, что на ней смирительная рубашка.

Мышка попалась.

Она барахтается. Поднимает глаза на ногу в ботинке и понимает, что это нога капитана Умберто, а сама она, Лукреция, находится на борту «Харона».

– Умберто! Сейчас же освободите меня!

Она хочет встать, но смирительная рубашка завязана накрепко.

– Не так‑то легко было найти этот допотопный инвентарь в больнице, которая борется с архаизмами, – вздыхает Умберто, наконец повернувшись к ней. – Тогда я пробежался по барахолкам. Удобно, правда?

В иллюминатор Лукреция видит, что судно направляется к Леринским островам. Она бьется.

– Отпустите меня!

– Успокойтесь, или я буду вынужден вколоть вам транквилизатор. Мы едем в больницу, и все будет в порядке.

– Я не сумасшедшая.

– Знаю. Все вы так говорите. Я уже спрашиваю себя, не эта ли фраза всякий раз помогает вычислить душевнобольных.

Он хохочет.

– Это вы сумасшедший! Немедленно верните меня в Канны. Вы отдаете себе отчет в том, что делаете?

– Мудрецу снится, что он бабочка, или это бабочке снится, что она мудрец?

Бывший нейрохирург зажигает свою трубку и выпускает несколько густых клубов дыма.

– Освободите меня! – приказывает Лукреция.

– Свобода – только идея, которой забивают наши головы.

Он увеличивает скорость «Харона», чтобы побыстрее добраться до форта, который вырисовывается на горизонте.

– Умберто! Это вы напали на меня в морге, да?

Моряк не отвечает.

– Порой Харон ступает на берег и служит представителем одного народа у другого.

– Мифологический Харон требовал золотой за переправу через Ахерон. Что бы вы сказали о тысяче евро за то, чтобы вернуть меня в порт?

– Есть более веские мотивы, чем деньги. Вы забываете, что я был врачом до того, как стал нищим.

– Если вы немедленно меня не освободите, я подам жалобу; вы рискуете иметь неприятности с правосудием.

– Для начала было бы неплохо, чтобы вы смогли встретиться с вашим адвокатом. Сожалею, морковка не работает, как и палка.

– Вы не имеете права лишать меня свободы. Я журналист. Не знаю, отдаете ли вы себе отчет…

– Нет, мадемуазель Немро, в этом я не отдаю себе отчета, мне плевать на вежливость, хорошие манеры, страх молвы и того, что пресса обо мне скажет. Вы не знаете, что такое оказаться БОМЖОМ. Это обнуляет счетчик.

– Вы должны меня вернуть! – решительным голосом приказывает она.

Распоряжение, приказ, внушение чувства вины – мне надо пробить его защиту.

– Это ваш долг!

Он перемещает свою большую пеньковую трубку на другую сторону рта.

– Припоминаю об одном эксперименте по поводу «долга», как вы говорите, проведенном в пятидесятых годах профессором Стэнли Милграмом. Он подобрал студентов‑добровольцев. Они получили право ударить током человека, который ошибался при банальном опросе типа викторины на тему рек и столиц. Им разрешили наказывать за неверные ответы, и притом все более и более болезненно, по мере того как опрашиваемый делал все больше ошибок. Цель опыта была в том, чтобы измерить, до какой степени обычное существо способно мучить своего ближнего, когда это ему позволяет официальное учреждение. В действительности тока не было, а для изображения страданий наняли актеров. Восемьдесят процентов протестированных дошли до того, что били током в четыреста пятьдесят вольт, а это смертельно для человека. Поэтому, когда вы говорите мне о «долге», я только насмехаюсь. Я не чувствую себя обязанным ни родине, ни моей семье, ни кому бы то ни было.

Надо попробовать еще несколько рычагов. Как его рассердить?

Она роется в памяти, стараясь найти то, что о нем знает.

Он был нейрохирургом. Оперировал свою мать. Операция прошла неудачно. Он должен был чувствовать себя виноватым. Ему должны были внушить чувство вины. Его коллеги.

– Они укоряли вас в больнице, после той неудавшейся операции?

– Так вы меня не достанете. Я не испытываю никакой злобы к людям из больницы. Напомню, что именно они дают мне работу.

– Поняла. Вы хотите меня изнасиловать.

Росси пожимает плечами.

– Конечно, вы мне очень нравитесь, но существуют более сильные мотивы, чем секс.

– Алкоголь, наркотики?

– За кого вы меня принимаете, мадемуазель Немро? За бывшего пьянчужку, который снова может пасть? У меня есть мотив посильнее алкоголизма. А что касается наркотиков, мне не нравится вкус травы и я не люблю уколы.

– Что же тогда мотивирует ваш поступок?

– Последний секрет.

– Никогда об этом не слышала. Это что, новый наркотик?

Он хватает свою трубку и поигрывает ею.

– Это намного больше всего! Это то, чего жаждет каждый человек, даже не осмеливаясь это выразить. Самый напряженный, самый чудесный, самый великий опыт, который может познать человек. Лучше денег, лучше секса, лучше наркотиков.

Лукреция пытается представить, о чем может идти речь, но на ум ничего не приходит.

– Так кто же хранит Последний секрет?

Он таинственно выдыхает:

– Никто… – и разражается сильным грохочущим смехом.

Все остальные больные вокруг него лежали неподвижно, словно мумии в саркофагах из проводов и зондов. У них были мутные потерянные взгляды, но Мартен знал, что они ревновали его, потому что доктор Феншэ регулярно приходит к нему и потому что он обладает компьютером, Интернетом, возможностью высказываться.

Больной LIS не был зол на своих соседей, он жалел их больше, чем кто‑либо. Он говорил себе, что, как только станет достаточно сильным, найдет и для них способ себя выражать. В этом был смысл его битвы: чтобы никто больше не страдал так, как страдал он сам.

Своим умом он включил экран компьютера, и, подобно Супермену, меняющему в телефонной будке костюм, больной LIS превратился в U‑lis'a, путешествующего по Интернету.

Его разум искал, мчался галопом, останавливался, обсуждал, обозревал огромное мировое полотно, которое ткали миллионы интернавтов.

Удивительная штука: чем больше он открывался миру, тем больше он забывался. Временами, когда его мысль была чересчур занята исследованием всей совокупности знаний, накопленной людьми, он переставал ощущать даже свою болезнь. Он был чистой мыслью. Афина, вездесущая благодетельница, отсылала его от статьи к статье, с одного сайта на другой. Она великолепно помогала думать.

На экране тень. Лицо над его лицом. Это пришел Самюэль Феншэ. На мониторе была докторская диссертация о самых последних достижениях неврологии: пересадка столовых клеток, взятых от зародышей. Афина уже подчеркнула там несколько абзацев, которые посчитала определениями.

– Браво!

«Это не только я, это еще и Афина».

– Афина – программное обеспечение, но она всего лишь программа.

«Компьютеры быстро меняются. Теперь они нетерпеливые дети».

– Милая фразочка.

«Нет, это правда, они хотят попасть на высший уровень, именно таков их мотив. Они хотят ходить. Хотят говорить. Хотят расти. Я использую Афину. Но и Афина меня использует. Это богиня‑ребенок. С моей помощью она хочет освободиться, я это чувствую. Поэтому у нее есть мотив мне помогать».

Жан‑Луи Мартен долго копался в сайтах, посвященных последним открытиям в области нервной системы. Но он скоро заметил, что, кроме новых систем обработки изображений (инфракрасной спектрографии, компьютерного сканирования, получения изображений путем магнитно‑ядерного резонанса, томографии камерой с позитронами), неврология развивается медленно. Пересадка столовых клеток подавала большие надежды, но результаты проявятся в лучшем случае только через пять лет. Каждый день обнаруживали новые гормоны, но без практического применения.

В самом деле, возможно, именно информатика привносила больше всего знаний о работе человеческого мозга. Мартен заметил, что каждый раз, когда появлялся новый механизм, мозг рассматривали в сравнении с ним.

Когда человек изобрел часы, мозг сравнили с часами. Когда заработал паровой двигатель, мозг сравнили с двигателем. Когда изобрели первые счетные машины, мозг уподобили микрокалькулятору. Затем появились голографические изображения, с помощью которых пытались объяснить механизмы памяти. И наконец, появились компьютеры. Каждому новому поколению микросхем соответствовали новые, более умные программы, объясняющие работу мозга.

Афина молчала, когда Мартен осознавал все это, но он знал, что она разделяет его точку зрения. Она в этом нисколько не сомневалась.

«Компьютер – будущее человеческого мозга».

Капитан Умберто Росси взваливает молодую женщину на плечо и кладет ее на носилки. Он закрепляет ее ремнями, затем накидывает покрывало, окутывающее ее с головы до ног. Затем приходят двое мужчин, чтобы внести носилки в помещение.

Видимо, они не хотят, чтобы другие больные увидели, как меня вносят, думает Лукреция.

Она догадывается, что санитары взбираются по ступеням, затем шагают по коридорам. Наконец с нее снимают покрывало. Какой‑то мужчина ощупывает ее и кроме мобильного телефона находит блокнот с записями в специальном кармане, который она подшила к белью. Он пролистывает все страницы. Потом просматривает телефонные номера, имеющиеся в памяти ее мобильника, и переписывает их в тетрадь. В завершение он кладет обе вещи в выдвижной ящик, который закрывает на ключ. После этого знаком приказывает увести Лукрецию. Ее вталкивают в комнату. Развязывают руки. Дверь снова закрывается.

Комната пуста, в ней только вмурованная в стену железная кровать с ручками, чтобы пропускать через них ремни, а в центре – унитаз с педалью. Стены покрыты обивочной тканью кремового цвета. Спереди стекло, сзади камера и экран компьютера.

Лукреция стаскивает смирительную рубашку и растирает руки. В пурпурном вечернем платье со стразами, в чулках в сеточку и туфлях на высоких каблуках, она совершенно не вписывается в обстановку. Сев на крышку унитаза, она снимает туфли, чтобы чувствовать себя свободнее, и массирует ноги.

Внезапно загорается экран компьютера – на нем появляется фраза:

«Зачем вы расследуете дело о Феншэ?»

Под объективом камеры зажигается контрольная красная точка в доказательство того, что она включена.

– С кем я говорю?

«Здесь я задаю вопросы. Отвечайте».

– А если нет, то что?

«Нам нужно знать, зачем вы расследуете дело Феншэ. Что вам сказал по телефону Жиордано?»

– Он подтвердил, что Феншэ умер от любви, но вы послали Умберто, чтобы убить его, а затем похитили меня, и это заставляет думать об обратном. Спасибо за информацию. Теперь я не сомневаюсь, речь идет об убийстве.

Лукреция бьет по стеклу кулаком, но оно очень плотное.

– Вы не имеете права держать меня здесь против моей воли! Исидор, должно быть, меня разыскивает. Как бы там ни было, я послала в свой журнал конверт с началом моего расследования, и они его опубликуют, если не дождутся от меня новостей. Вы скорее заинтересованы в том, чтобы меня освободить.

Экран компьютера мерцает.

«Кому еще вы говорили?»

– Это вы убили Феншэ?

«Не вы задаете вопросы».

Они не могут ничего мне сделать. Я встревожила их. Таким образом, преимущества на моей стороне. Не поддаваться.

Она с силой бьет ногой в стекло. Никакого результата, кроме детонирующего шума, который не уменьшает ее решимость.

«Успокойтесь. Пока вы не станете поразговорчивей, вы не покинете этой кабины. Вы не слышали о сенсорной изоляции? Это самое худшее, чему можно подвергнуть мозг. Лишить его пищи: ничего не видеть, ничего не обонять, ничего не слышать, ничего не читать – это значит морить мозг голодом. Мы постоянно получаем информацию с помощью наших чувств. Малейший стимул радует наш мозг, так как он дает ему зерна для молотьбы. В нашей обычной жизни мы подпитываем мозг тысячами стимулов. Мы баловни в том, что касается чувственной стимуляции, хотя даже не сознаем этого. Но если этот праздник чувств прекращается, мы теряемся. Надеюсь, нам не придется применять этот способ лечения слишком долго, и вы согласитесь сотрудничать. Увидите, неподвижность – весьма дестабилизирующая вещь в мире, где действие является правилом».

Снова удар в стекло. Лукреция принимается лихорадочно колотить, как дровосек, который повторяет одно и то же движение в надежде, что дерево поддастся.

– Вы не имеете права!

«Это правда. И если бы вы знали, как я сожалею о том, что обязан это делать».

Она останавливается и приближает лицо к стеклу.

– Послушайте, вы, скрывающийся за этим экраном. Я чувствую, вы в замешательстве. Я вас стесняю. Неужели вам неудобно из‑за того, что вы обязаны причинять мне страдания? Можно сказать, в вас сидят несколько личностей.

Не поддаваться. Сохранять инициативу. Хотя до сих пор ответы выдавались почти автоматически, сразу после ее слов, на этот ответ понадобилось времени побольше.

– С кем я говорю? – нервничает Лукреция. Она опять отступает и бьет кулаками по стеклу.

– Кто там за стеклом? КТО?

Тогда на экране появляется надпись:

«Если когда‑нибудь кто‑то спросит об этом, скажите, что мое имя… Никто».

Верхний свет в комнате гаснет.

Жан‑Луи Мартен начал просматривать компьютерные программы игры в шахматы и вскоре понял, что они превзошли человека благодаря способности к расчету.

Потом он проанализировал матч, состоявшийся весной 1997 года, когда Гарри Каспаров проиграл компьютеру три партии из пяти в нью‑йоркском зале «Миллениум».

В тот день мы проиграли важнейшую битву. Выдающийся шахматист не смог сравняться с машиной.

После этого больной LIS принялся изучать алгоритмы новейших шахматных программ. А еще – опыты в той дисциплине, которая называется искусственным сознанием.

В этот момент Жан‑Луи Мартен захотел, чтобы его разум был заключен не в обездвиженное тело из плоти, а в корпус из нерушимой стали.

«Никто»? Смешное имя, думает Лукреция.

А вдруг это был не человек?

Конечно, она смотрела фильм Стэнли Кубрика «Космическая Одиссея 2001 года», где компьютер Хал бунтовал против людей.

И это мог быть… DEEP DLUE IV.

Невероятно. Машина должна была бы иметь волю, намерение, сознание своего «я».

Тот же Самюэль Феншэ это ясно выразил во время матча: «У машин нет души, они не хотят ни дополнительного электричества, ни лишних программ. В этом их сила и слабость».

Во всяком случае гипотеза насчет DEEP DLUE IV представляет, по крайней мере, действительный мотив: месть. Если у кого и были причины поквитаться с Феншэ, так у этой груды железа…

Убийца DEEP DLUE IV?

Но как он смог определить свою жертву? Ведь компьютер ничего не видит…

Хотя…

Компьютер, подключенный к Интернету, мог бы воспользоваться неисчислимыми возможностями информационных сетей. Достаточно простой камеры видеонаблюдения, и можно следить за индивидом, преследовать его, заметить, когда тот уязвим.

Лукреция думает, что засунула нос в куда более серьезное дело, чем ей казалось поначалу.

Мировое противостояние. Люди против машин.

Остается узнать, как подключенный к Сети компьютер, наметив жертву, может убить на расстоянии, во время акта любви?

Как DEEP DLUE IV смог убить своего победителя?

Лукреция Немро пытается представить сцену.

Самюэль Феншэ и Наташа Андерсен обнажены. Они в постели.

Находящийся в отдалении компьютер DEEP DLUE IV, запрограммированный на месть, выслеживает их с помощью камеры наблюдения или, возможно, через простую камеру, находящуюся в персональном компьютере.

Черт возьми!

Феншэ мог пользоваться какой‑нибудь электронной новинкой, подключенной к Интернету.

Эта гипотеза как будто все объясняет.

Наташа искренне посчитала убийцей себя. Но почему она тоже не умерла? Когда касаешься того, кого ударяет током, ток бьет и тебя…

Может быть, у Феншэ сердце было слабее. А топ‑модель, видимо, подумала, что это был естественный эффект. Оргазм.

Она вспоминает момент полного затмения, который испытывала сама на вершине удовольствия. Но это никогда не длилось слишком долго.

Мысль о компьютере‑убийце, какой бы странной она ни казалась, начинает укрепляться. В уме молодой журналистки кусочки головоломки постепенно соединяются.

Это уже не фантастика, Лукреция уверена, что современные технологии способны моделировать и такого рода ситуацию. Все дело в том, что компьютеры недооценивают, считая, что они не способны «думать». Однако все в большем количестве научных статей пишут, что машины приобретают способность мыслить как «дети».

Чтобы подтвердить свою власть, «электронный ребенок» убил самого умного человека. Или же потому, что тот задал ему взбучку перед всем миром. «Ребенок» с электронной памятью, которая никогда не забывает…

Мысли пересекаются, дополняют друг друга, наслаиваются, чтобы образовать логическую цепочку.

Лукреция чувствует себя пешкой в шахматной партии, правила которой пока ей не совсем ясны. Единственное, что она поняла, – это то, что ни ее привлекательность, ни ловкость в бою с противником теперь не пригодятся.

Теперь она в плену у черных фигур.

Если б она знала, что будет вовлечена в такой кошмар, она бы дважды подумала.

Научное расследование, говорите!

Хотя…

Молодая журналистка уже видит название: «Месть DEEP DLUE IV», или «Убийцей был компьютер».

С этим я получу Пулитцеровскую премию!

А пока, прежде чем она сойдет с ума, ей надо найти способ выбраться отсюда.

Белый ферзь был под угрозой.

Самюэль Феншэ внимательно изучил партию. Он выбрал эту фигуру, чтобы поставить ее в центр. Он знал, что там она прервет все попытки атаки противника.

Талантливый врач очень любил играть с Жаном‑Луи Мартеном. Во время партии были только два мозга, сражающиеся друг с другом с равными шансами на победу.

Игра продолжилась, и в конце концов Жан‑Луи Мартен одержал верх, несмотря на белого ферзя, хорошо поставленного.

– Браво.

«Я у вас выигрываю, потому что вы дебютант, но я играл с компьютерной программой, которая постоянно меня бьет».

– Значит, вы нашли своего мастера?

«Да. Впрочем, это меня расстраивает. Я спрашиваю себя, неужели машины талантливей нас. Во всяком случае, в стратегии. Но не все ли – стратегия? Растущее растение – это стратегия завоевания среды. Ребенок, который растет, – стратегия ДНК для воспроизведения».

– Интересно. Но мне кажется, вы заходите слишком далеко.

Самюэль Феншэ усадил своего пациента, подложив ему под спину подушку.

«В настоящий момент машина победила Каспарова. Возможно, исторический смысл и требует этого триумфа. Мы победили обезьяну, компьютер победит нас».

Самюэль Феншэ окинул взглядом других больных, гебефреников, которым не было дано вести подобные диалоги. Большинство из них задумчиво смотрели на полотна Сальвадора Дали, находя в его фантазиях то воображаемое, которого им не хватало в повседневной жизни.

– Нет, мы всегда будем сильнее машин, и знаете почему, Жан‑Луи? Из‑за снов. Машины не видят снов.

«Что интересного во сне?» – спросил больной LIS.

– Сон позволяет нам обновляться. Каждую ночь во время фазы парадоксального сна в наши головы приходят идеи. И одновременно мы освобождаемся от того, что воздействовало на нас в течение дня. В России в период сталинских чисток самая распространенная пытка состояла в том, чтобы не давать людям спать. Лишаясь сна, мы утрачиваем разум. Тот же Одиссей из поэмы Гомера слышит советы Афины во сне. Компьютеры не спят, компьютеры только и делают, что накапливают знания. Они зациклены на воспроизведении мысли, которая действует через накопление, а не отбор.

«Это меняется. Кажется, в лабораториях сумели создать искусственное сознание».

– Пока ученые не изобретут компьютеры, способные спать, человек всегда найдет способ одержать верх над машиной.

Феншэ показал на картины Сальвадора Дали, покрывающие стены.

– Какой компьютер может нарисовать такое?

«В случае Дали не только сон определяет разум человека, но и сила безумия».

Феншэ попросил своего больного развить идею.

«Безумие и даже глупость. Чтобы быть к нам ближе, компьютеры должны были бы уметь совершать… глупости. Вчера я беседовал об этом с Афиной. Она говорила мне, что люди будут бояться компьютеров, пока претендуют на совершенство. Еще она предлагала создать не то чтобы искусственный интеллект, а „искусственную глупость“».

Доктор поправил очки в роговой оправе.

– Искусственная глупость?

«Полагаю, в будущем у компьютеров будет не только чистое сознание, не вложенное людьми заранее, но, помимо души, некая информативная чувствительность. Возможно, появятся психотерапевты, которые будут успокаивать машины, пытаться понять их неврозы. Короче, я вижу, что в будущем компьютеры научатся безумию и смогут создавать такие произведения, как Дали».

Поиск по сайту: