АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

А) Доверие к свидетельским показаниям

Читайте также:
  1. F. Четкие, пользующиеся доверием и осуществимые мандаты
  2. Доверие к себе как условие развития личности.
  3. Доверие — вот основа лидерства
  4. ДОВЕРИЕ, НЕРВОЗНОСТЬ, САМОКОНТРОЛЬ
  5. Как завоевать доверие пациента
  6. Как только весь смысл услышанных от ведьмы слов дошел до Винчестера, он вскочил с кровати и с недоверием посмотрел на нее.
  7. Когда мы соглашаемся с картиной мира окружающих людей, мы вызываем у них доверие и можем влиять на них.
  8. РЕЗУЛЬТАТОМ ЯВИЛОСЬ НЕДОВЕРИЕ
  9. Статья 192. Причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием
  10. Что такое вера и доверие в психологии

Необходимость пользоваться показаниями людей, необходимость принимать их за истину есть такое первостепенное условие как частного, так и общественного быта, что без доверия с одной стороны и правдивости с другой немыслима была бы самая первобытная, самая несложная человеческая жизнь. На каждом шагу, в жизни, мы нуждаемся в правдивых показаниях людей, и если люди часто лгут, то еще несравненно чаще говорят правду. На каждом шагу в жизни, мы вынуждены обстоятельствами оказывать доверие человеческим показаниям, и если мы часто проверяем их, то еще чаще принимаем на веру. Житейский опыт показывает, что, в общем, наклонность людей говорить правду сильнее наклонности лгать и что наклонность доверять человеческим словам так могуча, что первое наше движение клонится к доверию, а только последующая к критике. Высокое значение правдивости человеческих показаний трудно преувеличить; вся человеческая культура имеет основною целью сделать людей правдивыми, ввести истину в человеческое сознание и жизнь. Ложь есть самый гнилой продукт человеческой испорченности; а лживость самый печальный вид упадка нравственной личности. Стремление верить человеческим показаниям вытекает из нашей природы; равным образом, правдивость в слова и есть непосредственная потребность человеческой души. У английского философа Рида мы находим превосходную страницу об этих двух наклонностях человеческой природы. "Мудрый и всеблагий творец мира, желавший, чтобы человек жил в обществе и получал наибольшую и важнейшую часть своих знаний от ближних, вложил для этой цели в его природу два важных начала, которые всегда согласуются друг с другом. Первое из этих начал есть наклонность говорить правду и пользоваться в языке знаками, которые самым точным образом выражают наши чувства. Действие этого могущественного начала распространяется даже на лжеца, ибо если он солжет один раз, то скажет правду сто раз. Правда есть то, что прежде всего представляется душе; сказать эту правду прямая наша обязанность. Для того, чтобы сказать правду, не нужно ни искусства, ни науки, ни искушения, ни мотива, требуется только одно не насиловать естественного стремления нашей природы. Напротив, ложь есть насилие над душою, рвущеюся выразить истину, и нуждается даже у людей совершенно испорченных в каком-нибудь мотиве. Люди говорят правду естественно, просто, как едят хлеб, потому что есть аппетит; но говорить ложь, значит принимать микстуру, что делается для какой-нибудь цели, другим путем недостижимой. Если мне возразят, что нравственность и общественный интерес достаточные мотивы для того, чтобы люди уважали правду, и что, следовательно, если они говорят ее, то из того не следует, что они побуждаются к тому каким-то природным и первоначальным качеством, то на это я возражу следующее. Во-первых, политические и моральные соображения не имеют влияния на человека до наступления возраста, когда начинают размышлять и рассуждать; между тем опыт показывает, что дети говорят неизменно правду гораздо ранее наступления этого возраста. Во-вторых, когда мы руководствуемся каким-нибудь моральным и политическим соображением, то обыкновенно сознаем это, вocпpинимаeм это нашею мыслью. Между тем, разбирая свои действия самым внимательным образом, я не замечаю, чтобы, высказывая правду, я руководствовался каким-нибудь мотивом моральным или политическим. Я сознаю, что правда у меня всегда на устах, что она рвется наружу, если я не удерживаю ее насильно. Чтобы она сошла с уст моих, не нужно ни добрых, ни дурных намерений, нужно только одно: не иметь никаких особых целей, никаких планов. Конечно, могут существовать большие искушения, слишком опасные для принципа натуральной правдивости, не укрепленной правилами чести и добродетели; но где нет подобных искушений, мы говорим правду по инстинкту. А этот инстинкт и есть именно то начало, которое я пытался разъяснить. При помощи этого инстинкта образуется действительная связь между нашими мыслями и словами: последние делаются знаками первых, чего без упомянутого инстинкта не могло бы быть. Правда, эта связь разрывается в каждом отдельном случае лжи и двусмысленности; но таких случаев сравнительно мало; они, конечно, ослабляют авторитет человеческих свидетельств, но не разрушают его.

Второе первоначальное свойство, данное нам от Бога, есть наклонность верить в правдивость других людей и доверять тому, что они говорят. Это второе начало есть дополнение первого. И если первoe было нами названо началом правдивости, то второе, по недостатку лучшего термина, мы назовем принципом доверия. Это доверие неограниченно у детей, пока они не встречаются с фактами обмана и лжи; оно остается в значительной силе в течение целой нашей жизни. Если бы природа оставила душу того, кто говорит в полном равновесии без большего наклона в сторону истины, чем в сторону лжи, то дети также часто говорили бы правду, как и ложь, пока с развитием ума и совести не поняли бы вреда и безнравственности неправды. С другой стороны, если бы природа оставила душу того, кто слушает в полном равновесии без большего наклона в пользу доверия, чем недоверия, мы не принимали бы ни чьих слов за истину, без положительных доказательств их правдивости.

Показание человека, в таком случае, имело бы в глазах наших такой же авторитет, как и сны его, которые могут быть и правдивы, и лживы, и которым никто же не верит потому только, что они снились. Ясно, что в деле человеческого свидетельства баланс нашего суждения наклонен природою в сторону доверия, и сам поворачивается туда, если на противоположной чашке ничего не положено. Если бы это было не так, ни одно человеческое слово не могло бы быть принято без предварительного расследования, и большинство людей не находило бы достаточного основания для принятия и тысячной доли того, что им говорится. Такое недовеpиe лишило бы нас всех благ общежития и поставило бы в положение гораздо худшее, чем состояние дикарей. По той же причине дети были бы абсолютно недоверчивы и потому совершенно негодны к обучению. Одною степенью выше по доверчивости стояли бы люди, имеющиe некоторое знание жизни и свойств человека; но самыми доверчивыми оказались бы люди, обладающие богатым опытом и проницательностью, потому что в большинстве случаев они способны были бы найти основания для доверия к человеческому свидетельству, чего не могли бы сделать люди, малосведущие и неразвитые. Словом, если бы доверие было результатом умственного развития и опыта, то оно должно было бы возрастать вместе с этими силами. Напротив, если оно дар природы, то оно должно быть сильнее всего в детстве, впоследствии же должно суживаться опытом. Действительно, даже поверхностный взгляд на жизнь показывает, что справедливо это последнее, а не предшествовавшее положение.

В существе дела по вопросу о причине нашего доверия к человеческому свидетельству Бентам (Rationale of judicial evidence, v. I, p. 100) согласен с Ридом. Доверие к свидетельским показаниям, по его мнению, составляет природное стремление (propensity), признаваемое и одобряемое опытом. Опыт, по Бентаму, показывает, что число случаев, в которых человеческое свидетельство оказывается согласным с фактами, значительно превышает количество случаев, где это свидетельство ложно. "Отсюда вытекает, продолжает Бентам, что основания для доверия представляют общее правило, нормальное состояние человеческой души; основания же для недоверия составляют случаи исключения. Поэтому для того, чтобы вызвано было недоверие, необходима какая-нибудь причина, действующая в данном случае". Таким образом, говоря вообще, наклонность верить человеческим показаниям гораздо сильнее наклонности не верить. Будь это не так, будь обратное отношение, общество не могло бы жить. Принимая во внимание, что свидетельства не всегда бывают верны, что бывают случаи ложных показаний, можно сказать, что наша вера в правдивость показаний людей есть предположение вероятности. Степень этой вероятности зависит от житейского нашего опыта: кого больше обманывали, тот будет меньше верить; кого меньше обманывали будет больше верить. С самого детства и до самой старости мы накопляем опыт о степени возможного доверия человеческим свидетельствам, составляем ceбе приблизительные обобщения о степени достоверности показаний людей различных классов, различных профессий, различных возрастов. Этот богатый личный опыт не составляет, однако, чисто субъективного достояния отдельной личности; в общем, наблюдения людей имеют много сходного, много тождественного. Таким образом получается в каждую эпоху, в каждом обществе целая масса одинаковых наблюдений над степенью правдивости людей, различных положений и характеров, масса наблюдений из которых нe только могут быть извлекаемы, но и действительно извлекаются общие начала. Вот этот-то материал наблюдений и обобщений и помогает нам оценивать в каждом отдельном случае достоверность свидетеля. Понятно, что подобные оценки, результат которых в значительной степени обусловливается личным опытом исследователя, не представляют той достоверности, которая возможна в научных исследованиях. Понятно, что такие оценки могут дать только большую или меньшую степень вероятности, которая тем больше имеет основание, чем больше вносится в дело разнообразного опыта, почерпнутого людьми в различных сферах жизни и в различных положениях. На основании каких же приемов производится oценкa достоверности человеческого свидетельства? Дoказательство достоверности человеческого свидетельства не сводится к аксиомe; она также не сводится к фактам, которые мы воспринимаем собственными нашими чувствами. Нужно заметить, что мы здесь не касаемся той проверки всяких доказательств, которые основываются на общей невозможности самого события, передаваемого свидетелями. Об этом речь будет ниже. Вопрос сводится к тому: каковы признаки свидетельства, утверждающие нас в доверии к нему? Когда мы имеем перед собою одно свидетельское показание, оно нас не убеждает вполне, если свидетель нам совсем не известен; такое единичное показание даст только весьма малую вероятность. Мы ищем еще других свидетельств. Таким образом, если мы будем иметь вместо одного свидетеля пятнадцать, наше доверие возвысится. Отсюда получается вывод: достоверность свидетельства пропорциональна числу свидетелей. Полную достоверность мы можем признать, если будем иметь идеальное число возможных свидетелей; но такое идеальное число есть абстракция; реальное же число свидетелей данного случая дает только вероятность. При неимении идеального числа свидетелей мы можем себе объяснить согласное показание имеющихся свидетелей и тем, что факт, ими утверждаемый, действительно совершался и служит причиною совпадения показаний и тем, что была другая причина такого совпадения, например, личный интерес, подкуп. Положение, что достоверность свидетельства пропорциональна числу свидетелей, есть истина абстрактная, так как она предполагает отвлеченное равенство свидетельств, их тождественность в силе, причем каждое из них принимается за единицу. Но достоинство свидетельского показания зависит от его содержания. Отсюда получается второе положение: достоверность свидетельства пропорциональна правдивости свидетеля. Чем больше мы знаем свидетеля за человека, обладающего необходимыми условиями для точного и правдивого показания, тем больше мы ему доверяем. Идеальнодостоверным свидетелем мы считаем того, кто может по своим личным условиям дать наиболее точное показание. Но идеальная величина есть абстракция. Реальный же свидетель считается правдивым, если из всех известных нам людей он обладает наивернейшими признаками достоверности, наиболее обеспечивает наше доверие. В действительной жизни мы часто основываемся на одном свидетеле, если считаем его вполне правдивым человеком. Но если взять во вниманиe всевозможные шансы заблуждения вплоть до галлюцинаций, то придется заключить, что, с точки зрения строгонаучной, достоверность будет нами добыта только тогда, когда будем иметь пред собою идеального свидетеля, который, однако, есть абстракция. Таким образом, и с точки зрения содержания свидетельского показания мы получаем от свидетеля только вероятность, а не достоверность. Указанные нами критерии оценки свидетельского показания, количественный и качественный, различны. "Они, однако, воссоединяются в одно высшее единство, замечает Навиль, потому что количество свидетелей есть только способ определения качества свидетельства. Свидетельство внушает доверие, это общее правило; даже у людей скептических недоверие составляет исключение. Свидетельству не доверяют, когда есть основания для сомнений, так точно, как не доверяют впечатлениям, когда есть основание сомневаться в нормальном состоянии органов восприятия. Причины, видоизменяющие доверие к свидетельству, суть негодность свидетеля для наблюдений, недостаток памяти, предрассудки, страсти, интересы, мешающие правдивости. Умножение числа свидетелей представляет обеспечение не потому, что число само по себе имеет значение, не потому, что оно в глазах наших освобождает свидетельство от причин, нарушающих правдивость. Мы не можем предположить, чтобы одни и те же причины могли одинаково влиять на всех, чтобы большое число свидетелей имели одни и те же пороки, одни и те же недостатки ума и наблюдательности".

Увеличивая число свидетелей, мы, следовательно, действуем по тому же способу, по какому индуктивный исследователь установляет причинную связь между двумя явлениями посредством постепенного исключения влияния случайных обстоятельств. Умножая число свидетелей, мы вычитаем причины случайные (физиологическую, интеллектуальную негодность) и причины, отклоняющие свидетеля от правдивого показания (страсти, интересы, предрассудки), пока не достигаем такого числа свидетелей, которое, по мнению нашему, наконец, обеспечивает нам чистоту свидетельского показания. С другой стороны, когда мы доверяем свидетелю на том основании, что он нам известен за правдивого человека, то мы этим как бы говорим: "Мы видели его в разных положениях и обстоятельствах, это дало нам возможность составить себе заключениe о его правдивости". Видеть свидетеля в разных положениях и обстоятельствах, значит иметь возможность произвести нечто подобное индуктивному исследованию, состоящему в установлении закона причинности. Та проверка, которая относительно неизвестных нам свидетелей производится умножением числа их в отношении отдельного свидетеля достигается наблюдением над ним в разных положениях и обстоятельствах жизни. Наконец, оставив в стороне данные для проверки свидетелей, лежащие в количестве и качестве последних, нужно заметить, что человеческие показания поверяются еще и посторонними фактами. Так, свидетельство может быть проверено согласием показаний об известном событии, вещественными последнего следами. Но и здесь получается только вероятность, так как самое это согласие могло быть подготовлено умышленно, наконец, могло быть игрою случая. Таким образом, свидетельство вообще дает только вероятность. Чтобы выразить это наглядно, Навиль предлагает следующее сравнение. Бросьте в урну один черный шар и один белый. Шансы на вынутие того или другого будут равны. Увеличивайте число белых шаров, и шансы черного шара будут соответственно уменьшаться, но как бы велико ни было число белых, шанс на вынутие черного не исчезает, доколе этот последний еще лежит в урне. Вы никогда не можете достигнуть достоверности в том, что вы его не вынете. Вот этот-то черный шар и есть шанс на ошибку при доверии нашем к свидетельскому показанию. Шанс этот может быть уменьшен до минимальной вероятности; вероятность правдивости свидетельств может подняться до самой высокой степени, но, когда черный шар лежит между белыми, безусловной достоверности не будет. Фактическая достоверность, следовательно, может дойти до степени математической только тогда, когда против всеобщего и бесконечного свидетельства людей нет ни одного противного шанса. Никогда еще не было здравомыслящего свидетеля, который отрицал бы факт существования, например, Парижа, и хотя бы мы никогда не были лично в Париже, но мы так же убеждены в его существовании, как и в том, что дважды два четыре. Наконец, и математическая аксиома есть фактическая достоверность, признанная одинаковым впечатлением всех людей и основанная на нашем собственном чувственном восприятии.

Отсутствие личного нашего чувственного восприятия в примере с Парижем заменяется бесконечною массою свидетелей и фактов, против достоверности которых нет ни одного противоположного показания. Если теперь возьмем во внимание, что при восстановлении какого-либо прошлого события, имевшего несколько свидетелей, мы располагаем только ограниченным числом их, что мы даже не можем иметь большего их числа, что проверка свидетелей, основанная на большом количестве, невозможна, что качественная оценка их в данном случае может быть еще слабеe вследствие незнакомства с этими свидетелями, то для нас ясно будет, что свидетельство в делах уголовных может представить только вероятность. Сила этой вероятности зависит от общей возможности события, от подтверждения свидетельства независимыми фактами и от свойства нашего личного опыта, вносимого нами в дело оценки показаний людей при непосредственном их выслушивании. Понятно, что здесь не может быть речи об арифметической оценке вероятности, что логика здесь также не может дать решающего критерия, что все сводится к благоразумию судьи, исследующего дело. Если свидетели нас так убедили, что мы чувствуем готовность действовать, основываясь на их показаниях, мы, значит, имеем к ним то доверие, которым люди обыкновенно и удовлетворяются в жизни для принятия определенного решения. Пpинимaeм же мы решение действовать в важных своих делах тогда, когда, по нашему крайнему разумению, не представляется никаких серьезных оснований для того, чтобы не верить показаниям людей. Ясно, что готовность действовать в значительной степени обусловливается и нашими субъективными свойствами и важностью вопроса, нами разрешаемого. В этом отношении термин "готовность действовать" указывает на психологический характер критерия. Во всяком случае, он не настолько обусловлен личными свойствами человека(9), чтобы в решении действовать не могли сойтись одновременно не только 12 человек, но и гораздо большее собрание людей. В этом отношении нужно заметить, что если критерий "готовность действовать" представляет психологическое значение, то не в том смысле, чтобы он мог иметь значение только единичного мнения.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | 26 | 27 | 28 | 29 | 30 | 31 | 32 | 33 | 34 | 35 | 36 | 37 | 38 | 39 | 40 | 41 | 42 | 43 | 44 | 45 | 46 | 47 | 48 | 49 | 50 | 51 | 52 | 53 | 54 | 55 | 56 | 57 | 58 | 59 | 60 | 61 | 62 | 63 | 64 | 65 | 66 | 67 | 68 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.004 сек.)