АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Как «нейротоксин» стал моим любимым словом

Читайте также:
  1. I. Следует ли считать артикль отдельным словом? Каково его отношение к существительному?
  2. Глава одиннадцатая: Первоочередность знания перед словом и действием.

Пульмонарная моноксическая системия. Очень редкое заболевание. Совершенно неизлечимое. Упрощенно: у больного человека кислород вместо того, чтобы превратиться в углекислый газ, превращается в угарный — то самое вещество, что выделяется из выхлопной трубы автомобиля и способно убить тебя, если им как следует надышаться. Другими словами, когда у тебя пульмонарная моноксическая системия, твое собственное тело не контролирует выброс угарного газа и ты в конце концов отравляешься тем самым воздухом, которым дышишь. Уж лучше упасть с гигантского воздухоплавающего енота.

Когда ты узнаешь, что кто-то из твоего окружения страдает такой жуткой хворью, твоя реакция может проявиться по-разному, в зависимости от того, что ты за человек. Есть три основных личностных типа.

Тип первый: «Я этого не слышал». Люди подобного склада продолжают жить дальше, притворяясь, что ничего страшного не случилось. Они будут спокойно посиживать в Старбаксе даже во время инопланетного вторжения, обсуждая, какой из заменителей сахара лучше. Среди твоих знакомых, конечно же, есть такие. У нас у всех есть.

Тип второй: «Это случилось не в моем воздушном пространстве». Такие люди думают, что все на свете так или иначе заразно, и начинают принимать антибиотики, когда их компьютер подхватывает вирус. Они постараются всеми способами избегать смертельно больного человека, а потом посетуют: «Жаль, что нам не довелось провести с ним больше времени» — когда тот уже переехал в деревянную квартиру размером два на полтора.

Тип третий: «Я наведу в этом деле порядок». Люди такого склада вопреки всякой логике верят, что голыми руками могут изменить течение великих рек, даже не умея толком плавать, из-за чего они в конце предприятия частенько оказываются на дне.

Я происхожу из семьи таких вот утопленников.

Должно быть, это наша фамильная традиция: несмотря на неспособность даже произнести название Гуннаровой болезни, я свято верил, что в моих силах помочь ему протянуть подольше, хоть и не понятно как. К утру понедельника, до начала уроков, я твердо решил сделать для Гуннара нечто Значительное. Я не имел понятия, что это будет, знал только, что Значительное. И помните: я пока еще не познакомился с Кирстен, и, значит, в моих намерениях не было ни малейшей корысти. Я был тогда, что называется, альтруистом, то есть человеком, совершающим добрые дела просто так, без всякой разумной причины. А для меня совершать что-либо без всякой разумной причины — это образ жизни.

Я понимал, что разбираться со всем этим мне придется самостоятельно. Во всяком случае, просить помощи у семьи я не собирался. Разговаривать на эту тему с папой было бесполезно: всю его ментальную стенку, на которую люди обычно прилепляют стикеры «сделать незамедлительно», занимали ресторанные дела. Маме тоже не расскажешь, потому что ее лицо тотчас же примет страдальческое выражение и она начнет приставать ко мне с просьбами помолиться за Гуннара. Нет, я ничего не имею против молитвы, но с этим делом надо поосторожнее. Я помолюсь за него, но не раньше чем он будет на смертном одре; потому как в моих глазах молитва — это что-то вроде попытки выиграть Оскар. Высунься слишком рано — и к моменту номинации о тебе все позабудут.

Я подумывал рассказать Фрэнки или Кристине, но от Фрэнки толку никакого — он тут же начнет распространяться обо всех своих умерших знакомых, так что мое дело покажется нестоящим пустяком. А Кристина... Рассказать ей о настоящей беде — это вам не пугать ее байкой про то, что наш подвал замуровали наглухо, потому что в нем завелись зомби. И к тому же — ну кто обращается за советом к младшей сестре? Правда, в Кристине есть что-то эдакое спиритуалистическое, это я признаю. В последнее время я несколько раз заставал сестру в ее комнате в позе лотоса при попытке левитировать. Она как-то читала о гималайских монахах, которые, бесконечно повторяя специальные мантры, могут воспарить в воздух. Я человек непредвзятый, но все же сказал Кристине, что ее «Я Хочуто Левитато» больше смахивает на что-то из Гарри Поттера, чем на гималайскую мантру.

Нет уж, лучше пусть пока моя семья ничего не знает о болезни Гуннара.

***

Зато скрыть что-либо в нашей школе — дело невозможное. То ли Хови, то ли Айра слышали слова Гуннара у Эмпайр-стейт, а может, сам Гуннар доверился еще некоторым избранным. Как бы там ни было, в понедельник вся школа гудела о том, что ему недолго осталось.

В тот день на английском нам предстояло записаться в группы дополнительного чтения по Джону Стейнбеку. Похоже, программная «О мышах и людях» служила лишь прологом к целой куче других книг. Я опоздал на несколько минут, поэтому все короткие книжки типа «Рыжего пони» уже разобрали, и остались только монстры вроде «Гроздьев гнева» или «К востоку от Эдема».

Мы с Гуннаром ходили на английский вместе. Он записался в группу «Гроздьев гнева». Группа «Консервного ряда» состояла из Уэнделла Тиггора и его тиггороидов — так мы называли всю человеческую моль, что вилась вокруг его тусклой лампочки. Я взял себе за правило никогда не вступать ни в какие сообщества, где я вдруг оказался бы самым умным, поэтому записался в группу «Гроздьев гнева», молясь в душе, чтобы глубина этой книги была меньше ее объема. Если я не извлеку из этого проекта никакой другой пользы, то мне хотя бы представлялся случай узнать Гуннара получше и выяснить, что же такое Значительное можно для него сделать.

На перемене он подошел ко мне.

— Вижу, ты тоже в группе по «Гроздьям гнева», — сказал он. — Может, придешь к нам после школы? У меня есть фильм на DVD.

Момент для своего предложения он выбрал самый неподходящий — в это время мимо проходила наша учительница английского миссис Кейси.

— Это мошенничество, мистер Умляут, — заметила она.

Я тут же нашелся:

— Ну что вы! Это исследование сопутствующих материалов.

Она задумчиво приподняла бровь.

— В таком случае я поручаю вам сделать сравнительный анализ книги и фильма. — Отчеканив это, она прошествовала дальше, весьма довольная собой. Гуннар вздохнул:

— И надо же мне было...

Я наклонился к нему поближе и прошептал:

— Расслабься! У моего брательника, кажется, есть «Клиф-ноутс» — ну, ты знаешь, сокращенное изложение с пояснениями и толкованиями для тех, кто не любит читать.

И тут из дальнего конца коридора донесся голос миссис Кейси:

— Даже думать не смейте!

***

Когда в первый раз идешь домой к кому-то, кого едва знаешь, это всегда захватывающее приключение: непривычная обстановка, необычные запахи, незнакомые собаки — эти так и норовят облаять тебя и обнюхать в местах, где тебе этого совсем не хочется. И в то же время в чужих, неисследованных домах можно наткнуться на очень интересные штуки типа объемистого бака, полного ящериц-агам, в обиходе называемых китайскими водяными дракончиками, или домашнего кинотеатра, который покруче любого городского, или богини, открывающей тебе дверь.

В случае с Умляутами в силу вступал третий вариант - с богиней. Ее имя было Kjersten, которое звучало как «Кирстен» (где j — непроизносимый звук; не спрашивайте меня, как это может быть), и уж кого-кого, а ее я никак не ожидал встретить в доме Гуннара. Кирстен была «юниор», то есть третьекурсница старшей школы, и вращалась где-то в высших сферах, недостижимых для нас, простых смертных. И не только по причине высокого роста. Кирстен просто не вмещается в рамки обычной женской красоты. Она не чирлидерша, не входит ни в одну из групп «популярных» девочек; собственно, «популярные» терпеть ее не могут, потому что само существование Кирстен напоминает им, насколько они все ничтожны. Отличница, председатель клуба интеллектуальных дебатов, член школьной команды по теннису, ростом под шесть футов... Что же до прочих ее достоинств, то... ну, так скажем, надписи на передней части ее футболки выглядят как титры в 3-D фильмах.

— Привет, Энси.

Мой ответ прозвучал как превосходная имитация заики-поросенка Порки:

— Пи-пи-пи... ви-ви-ви... ти-ти-т... — Тот факт, что Кирстен знала о моем существовании, взорвал мне мозг.

Она засмеялась.

— «Нейро-Токсин», — сказала она.

— А?

— Ты смотришь на мою футболку. — Она указала на надпись на передней части упомянутой одежки. — Это логотип группы «Нейро-Токсин» — месяц назад я была на их концерте.

— А... ага, ну да... — пролепетал я. Если честно, то куда бы там ни устремлялись мои глаза, мой мозг превратил все, что находилось между ее шеей и пупком, в такую, знаете, картинку с размытыми кубиками, которую обычно используют на телевидении, когда не хотят, чтобы ты что-то увидел. На ее футболке могли быть написаны ответы на завтрашнюю контрольную по математике — я все равно не въехал бы.

— А что ты здесь делаешь? — бухнул я как последний имбецил.

Она озадаченно посмотрела на меня.

— Как что? Я здесь живу.

— Ты живешь у Умляутов? Почему?

Она опять засмеялась.

— Э... Может, потому, что я Умляут?

Мои мозги плавали где-то в космическом пространстве между Землей и Юпитером, поэтому я только сейчас начал понемногу соображать.

— Ты сестра Гуннара?

— Насколько мне известно, да.

Ничего себе! Кирстен — сестра человека, которого я знаю. Такая идея мне никогда даже в голову не могла прийти. Я опять едва не выдал очередную порцию заики-поросенка, но взял себя в руки и проговорил:

— Так можно войти?

— Конечно, заходи.

Кирстен позвала Гуннара, сообщив ему, кто пришел. Я вздрогнул при звуке моего имени, слетевшем с ее уст. Надеюсь, она не заметила.

Гуннар никак не отозвался; единственное, что я слышал, были лишь отдаленные звенящие удары.

— Он на заднем дворе, работает над... этой фиговиной, — сказала Кирстен. — Пройди через кухню — там есть выход.

Я поблагодарил, стараясь не прикипать взглядом к какой-либо части ее тела, и углубился в дом. Проходя через кухню, увидел их маму — более зрелый и более пышный вариант Кирстен.

— Привет! — сказала она мне, подняв голову от овощей, которые чистила в раковине. — Ты, должно быть, друг Гуннара. На обед останешься?

Она разговаривала с сильным акцентом, чего я никак не ожидал; ведь в речи как Гуннара, так и Кирстен акцент практически не ощущался.

«На обед?» — задумался я. Ведь это означает, что я окажусь за одним столом с Кирстен! При этой мысли у меня в голове зазвучал голос моей мамы, напоминающий, что мои навыки обращения со столовыми приборами — на уровне орангутанга. Каждый раз, когда она утверждает это, я отвечаю, что в слове «орангутан» на конце нет «г», после чего начинаю запихиваться едой на манер низшего из приматов. Видите ли,

моя последняя девушка, Лекси, была слепа, и для нее не имело ни малейшего значения, как я ем. Единственное, что выводило ее из себя — это когда я шкрябал вилкой по зубам; поэтому, пока я ел беззвучно, все было в порядке — можно было хавать как обезьяна.

Вот так и получилось, что благодаря собственному упрямству я так и не научился ловко управляться со столовыми приборами. Кирстен достаточно будет лишь взглянуть, как я держу вилку и нож, и она свалится под стол от смеха, а потом передаст эту информацию всем высшим формам жизни, с которыми водит дружбу.

Я понимал: если буду слишком долго раздумывать, то либо отмажусь от обеда под приличным предлогом, либо у меня лопнет голова. Поэтому я бухнул:

— Да, конечно, останусь на обед.

А с последствиями я как-нибудь разберусь позже.

— Энси, это ты? — позвал Гуннар с заднего двора, откуда раздавались звонкие удары.

— Может быть, — тихо произнесла миссис Умляут, — тебе удастся оторвать его от этой штуки, которую он мастерит.

Гуннар и вправду трудился над... иначе как фиговиной это не назовешь. Сначала я подумал, что это что-то для нашего совместного проекта «Гроздья гнева». Фиговина представляла собой каменное изваяние. То ли гранит, то ли мрамор — я не разбираюсь. Гуннар откалывал кусочки, ударяя молотком по резцу. Пока что он недалеко продвинулся в своем художестве — прямоугольная плита по-прежнему оставалась прямоугольной плитой.

— Эй, Гуннар, — окликнул я его. — А я и не знал, что ты скульптор.

— Я и сам не знал.

Он продолжал стучать по камню. Вдоль края плиты вырисовывались неровные буквы: «Г-У-Н». Он уже работал над второй «Н». Я рассмеялся:

— Знаешь, по-моему, сначала надо высечь изваяние, а потом уже подпись.

— Это не того рода изваяние.

На полное осмысление картины мне понадобилось несколько секунд; и когда я понял, над чем трудится Гуннар, у меня вырвалось одно из тех слов, за которые мама отвешивает свой фирменный подзатыльник.

Гуннар высекал собственный могильный камень.

— Гуннар... но это... просто жесть какая-то...

Он сделал шаг назад и полюбовался своим творением.

— Это не жесть, это гранит. Буквы, правда, не очень четкие, но так даже лучше для общего эффекта.

— Я не это имел в виду.

Он посмотрел на меня, узрел выражение моего лица — должно быть, не очень-то приятное — и сказал:

— Ты прямо как мои родители. Какая-то нездоровая установка. Тебе известно, что в Древнем Египте фараоны начинали строить себе усыпальницы, когда были еще совсем молодыми?

— Ну да, но ты же не египтянин, ты швед, — напомнил я ему. — В Швеции нет пирамид.

Он закончил высекать второе «Н».

— Это всего лишь потому, что викинги не умели работать с камнем.

Я поймал себя на том, что невольно ищу, как бы смыться отсюда. Неужели я все-таки принадлежу к типу «не в моем воздушном пространстве»?

И тут Гуннар заводит бодягу про похоронные ритуалы в истории человечества. Например, как жители Борнео засовывали своих покойников в большие керамические горшки, которые устанавливали у себя в хижинах. Пожалуй, это похлеще любой пурги, которую я когда-либо гнал своей сестренке про наш подвал. Короче, когда раздается возглас мамы Гуннара: «Обед готов!» — меня уже едва не выворачивает, и я только молюсь Создателю, чтобы она не подала нам жаркое в горшочках — мало ли какое в них содержимое...

— Жизнь взаймы, Энси, — проговорил Гуннар. — Я живу на одолженное время.

Вот еще глупость. Его время никакое не одолженное, оно его собственное — по крайней мере, еще шесть месяцев. Согласитесь — их можно потратить на куда более интересные вещи, чем высекание собственного надгробия.

— Слушай, заткнись, а? — сказал я.

Он взглянул на меня с обидой:

— Я думал, кто-кто, а уж ты-то поймешь меня.

— Это в каком смысле «уж ты-то»? Чем я отличаюсь от других?

Мы оба отвели взгляды. Он проговорил:

— Когда тот парень... ну, в тот день... ты помнишь... Когда он упал с Енота... все глазели, как будто это был номер в цирке. Но ты и я... отвернулись из уважения. Поэтому я посчитал, что ты проявишь уважение и ко мне. — Он скользнул взглядом по неоконченному надгробию. — И к этому тоже.

Я не хотел его обижать, но уважать самодельное надгробие — это уж слишком.

— Н-не знаю, Гуннар, — сказал я. — Ты прям как Гамлет какой-то. Имей в виду, если ты примешься носиться с черепом и приговаривать «быть или не быть», я отсюда смываюсь.

Он холодно воззрился на меня и оскорбленно проговорил:

— Гамлет был из Дании, а не из Швеции.

— Да какая разница. — Я пожал плечами.

Он разобиделся вконец:

— А ну пошел вон из моего дома!

Однако поскольку мы были у него во дворе, а не в доме, то я не двинулся с места. Гуннар не сделал попытки удалить меня с помощью грубой физической силы — значит, как я понял, он просто выделывался. Я стоял, уставившись на дурацкое надгробие с кривыми буквами «ГУНН», а он вернулся к работе. Мне показалось, что дыхание у него немного затрудненное — интересно, для него это нормально или так проявляется болезнь? Я выискал в интернете описание этой хвори. При пульмонарной моноксической системии симптомы почти не выражены, и только в самом конце губы становятся синюшными, — знаете, как бывает при купании в бассейне, принадлежащем скряге, который скорее удавится, но не потратится на подогрев. С губами у Гуннара было пока все в порядке, но он был бледен, и время от времени у него кружилась голова. Точно — симптомы. Чем дольше я об этом думал, тем стыднее мне становилось за свое поведение.

И вот тогда я, поддавшись внезапному порыву, выудил из рюкзака блокнот с ручкой и начал писать.

— Что ты делаешь? — спросил Гуннар.

— Сейчас узнаешь.

Закончив, я вырвал листок из блокнота и громко зачитал:

— Настоящим удостоверяю, что отдаю Гуннару Умляуту месяц из срока своей жизни. Подписано: Энтони Бонано. — Я вручил ему листок. — Держи. Вот теперь у тебя действительно есть заемное время — семь месяцев вместо шести. С рытьем могилы можно не торопиться.

Гуннар забрал листок, прочитал.

— Но это же ничего не значащая бумажка.

Похоже, сейчас он пустится в нудный шекспировский монолог относительно космических проблем жизни и смерти. Однако вместо этого он ткнул пальцем в мою подпись и сказал:

— Где свидетель? Законный документ должен быть заверен свидетелем.

Я ждал, когда же он расхохочется. Не дождался.

— Свидетелем?

— Да. И еще — бумага должна быть напечатана и подписана синими чернилами. Мой отец юрист, я все знаю про такие вещи.

Я не мог понять — он это серьезно или как? Обычно я точно просекаю человеческие реакции; но Гуннар, будучи шведом, так же трудно поддавался прочтению, как инструкция по сборке мебели из ИКЕА: даже когда точно знаешь, что все сделал правильно, можешь не сомневаться — где-то ты обязательно напортачил и надо все начинать сначала.

Поскольку выражение лица Гуннара оставалось самым что ни на есть серьезным, я решил высказаться торжественно-юридически:

— Обещаю рассмотреть дело со всем тщанием.

Он улыбнулся и припечатал меня пятерней по спине:

— Отлично. Тогда пошли обедать, а потом будем смотреть «Гроздья гнева».

***

Обед был накрыт на пятерых: одно из мест предназначалось для мистера Умляута, который, по-видимому, задерживался на работе, но должен был когда-нибудь, в конце концов, прийти. Миссис Умляут приготовила гамбургеры, хотя я ожидал чего-то более скандинавского. Я имел представление о скандинавской кухне благодаря тому, что как-то нас угораздило попасть на шведский стол в одном норвежском кафе. Там была прорва еды, включая селедку в четырнадцати тыщах вариантов. К селедке я и пальцем никогда не притронусь, однако как приятно сознавать, что на свете столько разных блюд, от которых я могу отказаться! Меня несколько разочаровало, что в меню Умляутов селедка не значилась.

Обед в тот вечер прошел вполне себе нормально — а я-то заранее настроился, что это будет та еще нервотрепка. Никто ни словом не упоминал о болезни Гуннара, и я вроде тоже не сморозил никакой глупости. Я заговорил о правильном размещении приборов на столе и о культурных предпосылках для означенного размещения. Слава богу, папа натаскал меня как следует в этом вопросе, поскольку сервировка в нашем ресторане входила в мои обязанности. Подобная тема выставляла меня человеком весьма утонченным, так что, если я в процессе обеда и совершил какой-нибудь промах, он сгладился. Я даже продемонстрировал свои навыки, виртуозно наполнив стаканы с большой высоты и не пролив при этом ни капли. Кирстен развеселилась, причем, по моему убеждению, она смеялась со мной, а не надо мной. Хотя, признаться, придя домой, я уже не был в этом уверен.

Мистер Умляут так и не показался. Но, памятуя о том, когда возвращался с работы мой собственный отец, я не придал этому особого значения.

***

В тот вечер папа пришел домой рано, и с тяжелой головной болью. По ресторанным стандартам девять тридцать — это действительно рано. Отец сидел с ноутбуком за обеденным столом и подводил счета. Цифры, появлявшиеся на экране, были красного цвета.

— Ты бы изменил настройки программы, — посоветовал я. — Можно было бы сделать так, чтобы все эти минусовые числа писались зеленым или, скажем, синим.

Отец усмехнулся:

— Считаешь, можно так запрограммировать мою умную машину, чтобы банк, поддавшись ее чарам, списал наши задолженности?

— А то, — сказал я. — Сделай, чтобы она была не только умная, но и сексуальная — глядишь, что и получится.

— Мечты-мечты... — вздохнул он.

Я хотел было рассказать ему про Гуннара, но решил, что папе и собственных забот более чем достаточно.

— Смотри, не уработайся насмерть, — сказал я ему, в точности повторяя его же собственные слова, с которыми он частенько обращался ко мне. Только он, как правило, произносил их, когда я валялся на диване, плюя в потолок.

Прежде чем лечь спать, я прокрутил в голове все, что произошло сегодня на заднем дворе Умляутов. Ну и много же там случилось всего странного! Взять хоть реакцию Гуннара, когда я протянул ему тот идиотский листок. Я ведь написал это, только чтобы рассмешить его и заставить переключиться со смерти на что-то другое. А он, похоже, принял мою выходку всерьез.

Я сел за компьютер, открыл «новый документ» и напечатал одно-единственное предложение; после чего заглянул в тезаурус, сменил кое-какие ключевые слова, выбрал официально-торжественный шрифт и, обведя все это изящной рамкой, распечатал следующий документ:


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.014 сек.)