Никто меня не любит, никто не понимает, пойду-ка я наемся червяков

Рождество пришло и прошло незаметно, что было не так уж плохо, если вспомнить о предшествующих ему бурных событиях. Большинство наших родичей, то ли обидевшихся за испорченный День благодарения, то ли еще по какой-то причине, решили нас не навещать, так что мы могли бы поехать в Филадельфию к родственникам мамы, но поскольку в Сочельник приезжала тетя Мона, пришлось сидеть дома. А потом, в самую последнюю минуту, тетя Мона звонит и сообщает, что приедет после Нового года. Нормальное явление.

— А мы-то так готовились к ее приезду, — заметила мама. — Мона не была бы Моной, если бы не испортила все наши планы.

— Она оказала нам услугу, — ответил папа, слишком уставший, чтобы тащиться в Филадельфию. К тому же он никогда и ни при каких обстоятельствах не говорит о своей сестре плохо. Маму это всегда задевает.

— Вот увидишь, — пообещала мама, — она заявится без предупреждения и будет ждать, что мы всё бросим и станем заниматься только ею.

Рождественское утро было лишено своего обычного волшебства. Сначала я подумал, что просто я становлюсь взрослее, но по здравом размышлении пришел к выводу, что это ни при чем. Елка была красивее, чем когда-либо — уж мы с Кристиной постарались. Подарков под елкой было меньше, поскольку в доме не толклась орда родственников, но это ничего. Что действительно портило праздник — это папино настроение. Он, как говорится, ушел в себя. Думал о ресторане, о своем будущем и наверняка о нашем будущем тоже. Мама места себе не находила от беспокойства за него. Я ясно видел, что ей была совсем не по душе поселившаяся в доме тоска. Мама делала все, чтобы папа забыл свои тревоги. Мне хотелось сказать ему, чтобы он выкинул все из головы, но разве я мог? Ведь это я был причиной его нынешнего состояния.

На второй день Рождества я отправился к Умляутам, чтобы вручить Кирстен подарок. Наверно, с моей стороны было безумием надеяться на нормальные отношения в совершенно ненормальных обстоятельствах. Внутренний голос шептал: не ходи! Я не был готов встретиться с Гуннаром, не знал, как с ним разговаривать. Что бы я ни сказал, это все равно прозвучало бы вопросом — все тем же «почему?». Почему ему понадобилось строить из себя больного? Как он допустил, чтобы дело зашло так далеко? Зачем он втянул меня во все это? Через несколько дней после начала следующего полугодия в школе должен был состояться Большой Митинг в Честь Гуннара. Речь, которую я собирался там произнести, грозовой тучей висела над моей головой, и я негодовал на Гуннара за то, что тот так меня подставил.

И вот я на их улице. Никакого сомнения — все окрестности стали зоной «сопутствующих потерь». Идя мимо пугающе безжизненных газонов, я пытался прикинуть, насколько все плохо. Пыльный котел разлезся уже на полквартала. Вечнозеленые растения пожелтели, а все, что должно было быть желтым, приобрело тот странный оттенок, о котором я уже упоминал — пурпурно-бурый цвет кровоподтека. Хозяева домов стояли и взирали на картины разрушения, а их жены следили за мужьями, боясь, как бы те с отчаяния не натворили чего-нибудь.

Единственная зеленая вещь, как ни странно, красовалась на двери Умляутов. Это был большой рождественский венок. Впрочем, подойдя поближе, я увидел, что он из пластика.

Дверь мне открыл Гуннар.

— Я пришел к твоей сестре, — сказал я.

Он бросил взгляд на пакет у меня в руках.

— Кирстен наверху. — Он повернулся, чтобы уйти. Ну и пусть бы шел, но нравится мне это или нет, а мой язык живет собственным разумом.

— Губы у тебя пока что нормального цвета, — сообщил я Гуннару. — Но если для тебя это важно, купи синюю губную помаду, намажься, а потом говори всем, что сами по себе посинели.

Он повернулся ко мне. Я понял, что он задет, хотя на лице его это никак не отразилось. Одна часть меня злорадствовала, другая стыдилась, что я сказал такую гадость. Я разозлился и на ту, и на другую.

Гуннар пронзил меня холодным взглядом.

— Вот и подарил бы на Рождество. Эффект был бы гораздо сильнее, — отчеканил он и удалился.

— Эх жаль, в голову не пришло! — крикнул я ему вслед. Собственно говоря, я об этом думал, но... Ну не могу я опуститься до такой жестокости. К тому же — представляете, если бы кто увидел, как я покупаю губную помаду? Даже если б в магазине никого не было — там полно камер...

Я нашел Кирстен в ее комнате, она смотрела «Амебу» — дурацкий мультик про жизнь разнородных одноклеточных в первичном бульоне Земли. Она смотрит подобные мультики? Ну и ну. Мало того — Кирстен была так поглощена фильмом, что не сразу заметила меня.

— О, Энси!

— Привет, — сказал я. Это прозвучало так, будто я за что-то извинялся.

Она встала и обняла меня.

— Не везет тебе с фотографами в последнее время, правда? — пошутила она. На ее столе лежал тот самый выпуск «Нью-Йорк Пост», посвященный Энси Бонано.

— Правда, — признал я. — А теперь на ютюбе еще и анимашку на эту тему выложили.

— Могло быть и хуже.

Хотя я не знаю, что может быть хуже, когда любой может скачать из Сети сцену твоего позора и любоваться ею сутки напролет.

Наступило неловкое молчание. Кирстен отвела глаза и взглянула на экран, на котором Амеба отвешивала тумаки придурковатой Инфузории-туфельке.

— Когда-то я любила этот мультик... — проговорила Кирстен.

— Я тоже. Когда мне было лет этак восемь.

Она вздохнула:

— Тогда все было намного проще, — и выключила телевизор. — Что это? Это мне?

— А? Да, тебе, — сказал я, протягивая ей подарок. — С Рождеством. — И опять я словно бы извинялся непонятно за что. Противно.

— Твой все еще под елкой, — сообщила Кирстен. А я и не заметил внизу никакой елки.

Она сорвала упаковку и обнаружила под ней куртку с логотипом «Нейро-Токсин».

— Это с их тура после выхода альбома «Чумовые ночи». Посмотри — на рукаве вышит автограф Джексона Била.

— Я заметила. Обожаю Джексона Била!

Для тех, кто в танке: Джексон Бил — это бывший гитарист «Отравленного яблока», теперь солист «Нейро-Токсина».

Кирстен поблагодарила и надела куртку. Та сидела на ней как влитая; впрочем, на ней все сидело как влитое. Я обрадовался, что хотя бы на несколько минут вытащил Кирстен из мира конфискованных за долги автомобилей, разозленных соседей и жаждущего смерти брата.

— У тебя на сегодня есть какие-то планы? — спросила она.

Честно сказать, дальше вручения куртки я не заглядывал.

— Конечно есть, — ответил я. — Как насчет кино?

— На какое-нибудь смешное, — сказала она. — Хочу смешное кино.

— Тогда выбирай. В «Моноплексе» идет куча новых фильмов. — Через секунду я добавил: — Можем поехать туда на твоей машине. Меня больше не волнуют всякие мачо-глупости типа «какой стыд, когда не ты везешь свою девушку, а она везет тебя».

Впервые за все время я назвал Кирстен своей девушкой. Я смотрел на нее во все глаза, чтобы увидеть, как она среагирует — позитивно, негативно или нейтрально. Оказалось — негативно, но вовсе не из-за того, что я назвал ее своей девушкой.

— Не можем мы ехать на моей машине. Папа забрал ее утром.

И куда же это он, интересно, отправился? Неужели играть? Но я решил не бередить рану.

— Твоя мама могла бы нас подбросить...

— Мама уехала на Рождество к родным в Швецию, а машину оставила в аэропорту.

И опять я дивился: ее мама предпочла платить за длительную парковку в аэропорту, вместо того чтобы оставить машину дома — пусть муж пользуется? И опять я решил не спрашивать. Семья Умляутов — настоящая банка с червями[13], и мне лучше не подавать открывашку.

— В Швецию? — переспросил я. — Вот здорово! А почему ты не поехала с ней?

— Швеция. Зима. Что, разве не ясно почему?

— Там наверняка полно снега.

— Сплошной снег и лед. И темень восемнадцать часов в сутки. Не выношу.

— А я уверен, что Рождество в Швеции гораздо лучше, чем в Бруклине, — возразил я. Она мрачно передернула плечами, поэтому я решил зайти с другого конца: — Хотя, вообще-то, я рад, что ты не уехала. Теперь мы можем провести каникулы вместе.

Она заулыбалась — не из вежливости, а искренне, по-настоящему. Я втайне ликовал: ура, Кирстен действительно хочет встречаться со мной!

День был ветреный; мы закутались как следует, мужественно преодолели соседские пыльные котлы и сели на автобус, идущий до «Моноплекса».

***

Не стану давать вам подробный отчет в том, что случилось под темными сводами кинотеатра. Во-первых, это не ваше дело, а во-вторых, что бы вы ни вообразили, это наверняка будет интереснее того, что было в действительности.

Но для тех, кому не довелось на собственной шкуре испытать феномен, называемый «поход в кино с со своей девушкой», могу изложить несколько основных моментов.

1. Не обвивайте рукой плечи вашей девушки, особенно если она выше вас. Через пять минут ваша рука полностью занемеет. Лучше просто держать ее ладонь в своей.

2. Когда держишь девушку за руку, управиться одновременно с ведерком попкорна и бутылкой содовой невозможно — что-то непременно просыплется или прольется. Молитесь, чтобы это оказался попкорн.

3. Если вам посчастливится очутиться в шести дюймах от настоящего поцелуя, публика мгновенно позабудет про фильм и центром ее интереса станете вы. Особенно вы возненавидите того гада с лазерной указкой — его вам захочется укокошить задолго до того, как по экрану побегут финальные титры.

Что до самого фильма, то такого выбора я от Кирстен не ожидал. Я думал, она захочет что-нибудь про любовь, или глубокомысленный иностранный фильм, или еще что в этом роде. А она выбрала примитивную подростковую комедию, на которую я, пожалуй, еще пошел бы с Айрой и Хови, но никак не с Кирстен. Бывают примитивные фильмы, которые, в общем, ничего — я хочу сказать, что в свое время с удовольствием пересмотрел немало совершенно вздорных картин; но эта была настолько плоха, настолько неинтересна — ну стыд и позор. Она оскорбила бы даже «интеллект» Уэнделла Тиггора. После каждой идиотской, скабрезной выходки на экране я ожидал, что Кирстен залепит мне пощечину просто за то, что я принадлежу к роду мужскому.

Прошло восемьдесят минут, мучение кончилось, и мы пошли по улице, держась за руки. Впервые за все время мы держались за руки публично. Нельзя сказать, что Кирстен возвышалась надо мной, как башня, но разница в росте все же была достаточной, чтобы я почувствовал себя неловко. Каждый раз, когда кто-то поблизости смеялся, моя голова невольно дергалась в ту сторону — не над нами ли смеются. Кирстен, казалось, такие мелочи не трогали.

— Ну, как тебе кино? — поинтересовалась она.

— Да так... ничего...

— По-моему, смешное.

— А... ага. — Я лихорадочно искал, что сказать. — Когда тот голый толстяк увяз в бассейне с фруктовым желе, было смешно, да.

— Тебе не понравилось. — Кирстен читала по мне, как по открытой книге.

— Ну... в общем... не знаю... Ты же в дискуссионном клубе и все такое... Я ожидал, что ты захочешь посмотреть фильм, который... как бы это... раздвинул бы мои горизонты...

— Меня вполне устраивает, где твои горизонты находятся сейчас.

По идее, я должен бы радоваться — ведь это значит, что моя девушка принимает меня таким, каков я есть. И все же... Это как с Гуннаром — какое-то неправильное принятие. Нет, я не хотел, чтобы Кирстен, встречаясь со мной, проходила через стадии отрицания, страха и гнева (хотя я не прочь был бы кое о чем поторговаться). Тут была одна тонкость: я понимал, что Кирстен выбрала этот фильм, полагая, что он мне понравится. Вот, значит, какого она обо мне мнения.

Да знаю, знаю, настоящих мужчин такие пустяки волновать не должны. Я должен был ликовать, что, будучи средним игроком, попал в высшую лигу, выбил тысячу очков и могу теперь гордиться своими достижениями. Поначалу я и ликовал, но не теперь. Это все Лекси виновата. Она была первым человеком, который раздвинул мои горизонты.

Подходя к дому Умляутов, мы увидели на подъездной аллее машину Кирстен, из чего следовал вывод, что папаша Умляут дома. Я было направился ко входной двери, но Кирстен не хотела осложнений. Одарив меня быстрым поцелуем, она на короткое время нырнула за дверь и вернулась с длинной узкой коробкой в красивой упаковке с золотым рождественским бантом.

— Откроешь, когда придешь домой, — наказала она. — Надеюсь, тебе понравится.

Гуннар изнутри крикнул:

— Это скейтборд!

Кирстен застонала от досады и сунула мне коробку, нечаянно сбив с двери венок. Она торопливо подобрала его и повесила на место, но я успел кое-что заметить. К двери, скрытая под венком, была прилеплена какая-то бумажка. Кирстен поняла, что я увидел бумажку, но поправить уже ничего не могла. Убедившись, что венок надежно висит на своем крючке, она сделала вид, будто ничего не случилось.

— Увидимся завтра? — спросила она.

— Да... Да, конечно, увидимся завтра.

В щель закрывающейся двери я увидел Гуннара, взиравшего на меня глазами фаталиста, смирившегося со своей горькой судьбой, и от этого взгляда становилось так же нехорошо, как от вида десятка умирающих газонов.

***

Это был отличный скейтборд: высококачественные колеса «спитфайер», крутой дизайн... В тот вечер я сидел на своей кровати, водил пальцами по противоскользящему покрытию верхней плоскости и гладко отполированной поверхности нижней, крутил колеса и прислушивался к ровному постукиванию подшипников. У этого скейтборда было все, что человеку нужно было бы от скейтборда, кроме одного. Мне не нужен был скейтборд.

Понимаете, всему в жизни свое время, и часы (я имею в виду прибор для измерения этого самого времени) у каждого разные. Есть ребята, раскатывающие на скейтборде, пока не получат шоферские права — как-никак, а это неплохое средство передвижения. Есть парни наподобие Пихача, для которых катание на доске — что-то вроде религии, и они исповедуют ее всю жизнь. Уверен — Пих не просто так слетит со своего авианосца, он с него скатится. Но для меня фаза увлечения скейтбордом закончилась в лето перед девятым классом. Я вроде как бы перерос скейтборд; а каждому известно: когда ты что-то перерастаешь, то года два тебя от этой вещи воротит, и лишь потом, когда она становится частью твоей прошлой жизни, ты начинаешь вспоминать ее с удовольствием.

Вот теперь для меня постепенно начала вырисовываться общая картина происходящего. Отвратительная бумажка на двери дома Умляутов добавила ясности.

ДОМ ПОДЛЕЖИТ КОНФИСКАЦИИ

ЖИТЕЛЯМ ДАЕТСЯ 30 ДНЕЙ

ЧТОБЫ ОСВОБОДИТЬ ПОМЕЩЕНИЕ

Это было намного хуже любого запустения, устроенного нами с Гуннаром. Тридцать дней. Мир вокруг тебя рушится, а твои родители просто-напросто убегают прочь. И как ты собираешься справляться с проблемой? Наверно, легче поверить, что пришел конец всему, и начать вытесывать могильный камень, как Гуннар. А может, ты просто уходишь в свою раковину, как Кирстен? Кирстен, которая не была заинтересована в том, чтобы поднять меня до своего уровня, а предпочла опуститься до моего — вернее, до того, что она считала моим уровнем? Идиотские фильмы, крутые скейтборды, неловкие ухаживания четырнадцатилетнего мальчишки... Потому что раньше «все было намного проще».

Лекси была права. Кирстен нравилась «идея меня».

Мог бы я стать тем, в ком она нуждалась? И хотел ли я им стать? Сидя у себя и водя пальцем по краю скейтборда, я вдруг понял, что прочно засел в огромной банке с червями, называемой семьей Умляутов, и вовсю ем червяков.

Что Умляутам на самом деле было нужно — так это время, причем не то, которое я распечатывал на своем компьютере, а самое настоящее, реальное. Кирстен же... Если она и в самом деле мне небезразлична (а так оно и было), то чем скорее я стану для нее «идеей меня», тем лучше. Я не мог дать Кирстен время, но, может, смогу устроить ей маленькое путешествие во времени?

Поэтому я встал на скейтборд и все оставшиеся дни рождественских каникул наворачивал, наворачивал, наворачивал на нем круги, изо всех сил стараясь возродить себя, каким я был, когда мне только-только исполнилось четырнадцать.

Поиск по сайту: