АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция

Я вышел из машины. В полуночном холодном воздухе мое дыхание превращалось в облачка пара. Я устремился на улицу в поисках ближайшей станции метро

Читайте также:
  1. I. Назначение, классификация, устройство и принцип действия машины.
  2. IV. Техническое обслуживание машины. Перечень работ при техническом обслуживании.
  3. Анализ техники бега на средние и длинные дистанции
  4. Антенны и радиостанции (ГОСТ 2.735-68)
  5. Аппаратура оконечной станции ЦСП-ИКМ. Индивидуальное оборудование.
  6. Барабанные рубительные машины.
  7. В каком количестве судей рассматриваются дела в суде первой инстанции
  8. В ПОИСКАХ ОБЪЯСНЕНИЙ
  9. В поисках ответа
  10. В ПОИСКАХ УТРАЧЕННОГО ВИТЬКА
  11. ВНИМАНИЕ: .dbf - файл для передачи в департамент, выводится в каталог USZN_EXE на той рабочей станции, с которой запускалась режим отправки накладной.
  12. ВНИМАНИЕ: при запуске данного режима, все рабочие станции, обязаны выйти из программы.

18. В гневе я страшен. Попробуйте смягчить меня... колотушкой для мяса.

Было кое-что, чего я тогда не знал и о чем мне рассказали гораздо позже. Например, о произошедшем в актовом зале после того, как моего папу вынесли оттуда.

«О Боже! Он отдал два года и умер!»

Эту фразу услышал не только я. И хотя слухи о смерти моего папы были сильно преувеличены, это не имело значения. Он мог умереть — вот что было важно. И, как в случае с тетей Моной, всех посетила одна и та же мысль, но никто не решался высказать ее вслух.

В тяжелые, тревожные минуты после нашего ухода директор Синклер пытался вернуть события в правильное русло — шоу должно продолжаться и все такое. Без толку. Люди гудели, тревога окутывала их темным облаком — тревога не о моем отце, а о них самих. А потом кто-то выкрикнул:

— Эй, я хочу обратно свой месяц! — и все глаза обратились к Гуннару.

И в ту же минуту народ стал наседать на Гуннара, дергать, просить свое время обратно, и когда он не исполнил требуемого тут же и немедленно, поднялась буча. Люди вопили, толкали друг друга, а потом ребята, которым все это дело вообще было до лампочки, решили, что подвернулась отличная возможность поразвлечься, и принялись драться и швыряться чем попало. Словом, воцарился хаос. Стадное чувство одержало верх.

Кирстен с Гуннаром улизнули через заднюю дверь, а с ними сбежала и мадам старший инспектор, бросив бедного мистера Синклера и прочих учителей расхлебывать кашу. Те попытались было образумить толпу. Куда там. Под конец Уэнделл Тиггор и его банда — человек двадцать отморозков — ураганом промчались по школе и разнесли все, что попалось под руку.

Ничего этого я не знал, когда в двенадцать тридцать ночи появился на пороге дома Умляутов.

Я звонил и стучал, звонил и стучал, пока мне не открыла миссис Умляут в купальном халате. За дверью громоздились чемоданы — ах да, она же только что вернулась из Европы. Я не стал заморачиваться с формальностями, отпихнул хозяйку дома в сторону и взлетел по ступенькам.

— Ты что вытворяешь? Что тебе надо? — кричала она, но у меня не было времени на объяснения.

Дверь Гуннара была не заперта. Хотя бы с этим мне в ту ночь везло — с незапертыми дверьми. Я нащупал выключатель, врубил свет, и Гуннар подскочил на постели, моргая спросонья.

— Где она? — рявкнул я.

— Энси? Что п-происходит?

— Папка. Где она? Отвечай!

До него не сразу дошло, о чем я, затем он кивнул на стол:

— Там, но...

Больше мне ничего не требовалось знать. Я схватил папку и сразу же почувствовал, что она слишком легкая. Открыв ее, я обнаружил, что она пуста. Контракты исчезли.

— Где время?! Отдавай назад!

— Не могу, — вздохнул он.

Ах так?! Сейчас ты у меня не то запоешь! Я резко сдернул Гуннара с постели — послышался треск рвущейся майки.

— Отдавай все обратно! Сейчас же!

Я никогда не прибегал к грубой мышечной силе, чтобы добиться от людей желаемого, но сейчас я готов был задействовать все имеющиеся в моем распоряжении мышцы.

За спиной раздался голос Кирстен, зовущей меня по имени, потом их мама вскрикнула. Все это разъярило меня еще больше. Я припечатал Гуннара к стенке.

— Отдавай время обратно!

И тут меня что-то шандарахнуло. Оказалось, это миссис Умляут — она налетела и с воплем врезала мне чем-то по спине. Куртка немного смягчила удар, но все равно было больно. Миссис Умляут размахнулась снова, и теперь я увидел чем — молотком для отбивания мяса. Увесистой маленькой колотушкой из нержавеющей стали. В ее руках она была словно молот Тора, и мать Гуннара звезданула им меня по плечу — тут и куртка не спасла.

— Ой!

— Прекрати! — заорала она. — Немедленно прекрати!

Но я не прекратил. Не прекратил до тех пор, пока в битву не вступила Кирстен и не заехала мне кулаком по физиономии с силой, превосходящей мощь целой дюжины нордических богов. Я рухнул.

Вы не в состоянии понять, как было больно. А если в состоянии — мне вас искренне жаль.

Попади Кирстен мне по носу, она сломала бы его. Будь это челюсть — мне пришлось бы ходить в гипсе много месяцев. Но удар пришелся в глаз.

Все те мышцы, что еще пару мгновений назад были готовы разорвать Гуннара на части, внезапно решили, что ночь уже поздняя и пора спать. Сознания я не терял, просто обнаружил, что валяюсь на полу. Сил достало лишь на то, чтобы схватиться за пораженный орган и завыть от боли.

В считанные секунды мой левый глаз заплыл. Униженный до степени, после которой лишь тьма, я позволил Кирстен проводить меня вниз по лестнице на кухню. Моя девушка только что вывела меня из строя одним-единственным ударом. На моем социальном статусе можно ставить крест.

— Мне пришлось так поступить, — оправдывалась Кирстен, наполняя мешочек льдом. — Если бы не я, мама пробила бы тебе дырку в голове.

— Ваша мама молоток! — пробормотал я. — Дырка в голове еще не самое страшное. Я в такой дыре, что хуже не бывает...

Похоже, Кирстен поняла — ведь как-никак она сидела в первом ряду, когда у моего отца случился инфаркт. Я рассказал ей, как обстоят дела, и Кирстен отправилась в гостиную объясняться с мамой. Они говорили на шведском, который, как я понял, был языком любви в этой семье. Во время их разговора миссис Умляут все время косилась на меня. Поначалу ее взгляды были исполнены подозрения, но постепенно она оттаяла, и в ней вновь проснулись материнские инстинкты.

Ко мне на кухню пришел Гуннар. Вот тут я удивился, потому что мы теперь вроде как преступник и его жертва. Однако, судя по всему, моя неожиданная атака не лишила его обычного спокойствия. Наверно, потому, что у него имелись куда более серьезные поводы для волнений.

— Похоже, «голубая лента» для нашей школы сгорела синим пламенем, — изрек он и рассказал, что случилось после того, как наша семья покинула актовый зал.

— Не смог я отдать им их месяцы, — вздохнул Гуннар. — И тебе тоже не смогу. Потому что на прошлой неделе папа нашел папку и сжег все контракты в камине.

Вот и конец моим надеждам. Развеялись, как дым. Без этих контрактов не удастся отменить все содеянное мной. Правда, я уже достаточно пришел в себя, чтобы сообразить: моему папе эти бумаги все равно не помогли бы.

Гуннар поведал, что в ту самую минуту, когда их мама переступила порог, мистер Умляут ушел из дому.

— Они расходятся, — сообщил он.

Я собрался было ответить, что, мол, невелика беда, бывает и хуже, но сдержался, поймав себя на том, что уж больно это походило бы на высказывания тети Моны: «Душевная травма? Вот когда твоего папу хватит инфаркт, тогда ты узнаешь, что такое душевная травма. И, кстати, инфаркты гораздо инфарктистее в Чикаго».

Мне не хотелось приуменьшать его боль. Любая проблема кажется тяжелой до тех пор, пока тебя не постигнет беда похуже.

Через пару минут в кухню зашли Кирстен и миссис Умляут, в руках которой, к счастью, уже не было колотушки для мяса. Она присела рядом и посмотрела на меня с гораздо бОльшим сочувствием, чем когда я ворвался в их дом.

— Как папа? — спросила она.

— Операция все еще идет. Во всяком случае, шла, когда я уходил из больницы.

Миссис Умляут кивнула. Потом взяла обе мои руки в свои, заглянула в мой единственный функционирующий глаз и сказала нечто такое, что я буду помнить всю свою жизнь:

— Он либо будет жить, либо умрет.

В точку. Всего несколько слов. Но мне внезапно все представилось в более ясном свете. «Он либо будет жить, либо умрет». Так просто. Вся эта драма, все сумасшествие, вся паника не значили ровно ничего. Жизнь — это игра, бросок игральной кости. Не знаю почему, но меня эта мысль утешила. Пятьдесят на пятьдесят, только два варианта. Предсказать тот или иной исход я не мог, контролировать их тоже. Это было свыше моих сил. Я боялся произнести слово «умрет», но сейчас, будучи сказанным с такой силой и сочувствием, оно вдруг потеряло надо мной власть.

Впервые за всю ночь я расплакался так отчаянно, как будто боялся не дожить до завтра, хотя прекрасно знал, что завтра для меня все же наступит. Может, и не такое, какого бы мне хотелось, но наступит.

Я почувствовал на своем плече руку Кирстен, и теперь утешение объяло меня со всех сторон. А когда мои слезы иссякли, миссис Умляут сказала:

— Пойдем. Я отвезу тебя в больницу.

***

В комнате ожидания я увидел больше знакомых лиц, чем когда уходил: прибыли наши родственники, с которыми мы так и не встретились на Рождество, Барри из ресторана, пара друзей семьи, а главное — здесь были Лекси и ее дедушка. Я сразу направился к Лекси. Завидев меня, пес-поводырь Мокси встал, поэтому моя подруга узнала, что я здесь еще до того, как кто-то назвал меня по имени.

— Мы приехали, как только услышали, — сказала она. — А ты где был?

— Долгая история. Какие-нибудь новости есть?

— Пока нет.

Я огляделся. Мона вернулась, Кристина спала у нее на руках. Они что, помирились? На меня тетя не смотрела.

Кроули, который никогда не покидал своей квартиры, если только его не выковырять оттуда ломом и не увести силой, подошел ко мне и сказал:

— Оплачиваю все издержки. Каким бы ни был исход.

Я начал было закипать, но тут же понял, что на одну ночь я уже назлился выше нормы.

— Не нужны нам ваши деньги, — ответил я. — Сами справимся.

— И все равно вы их примете, — отрезал Старикан, и с чувством, которого я никак от него не ожидал, добавил: — Потому что дать их — мой долг.

Мне оставалось лишь тихо кивнуть.

— Твоя мама наверху, в часовне, — сообщила Лекси.

Наскоро поприветствовав родственников и друзей, я отправился искать маму.

***

Часовенка была скромная — всего четыре ряда скамеек, слишком, на мой взгляд, удобных для скорбящих посетителей. Здесь был витраж, подсвеченный сзади лампой дневного света. Крест отсутствовал, потому что помещение предназначалось для самых разных религий и верований. Самым замечательным предметом обстановки являлась большая полка с Библиями и другими священными писаниями всех форм и размеров, так что никто не был забыт: Старый Завет, Новый Завет, красный завет, синий завет... Хотя стоп, красный и синий — это, кажется, из одной ролевой игры. Поймав себя на этой несуразице, я осознал, что устал как собака.

В помещении не было никого, кроме мамы, преклонившей колена во втором ряду. В этом она вся — даже будучи единственной посетительницей, она занимает место во втором ряду.

— Ты уснул в машине? — спросила мама, не поворачиваясь.

— Как ты узнала, что это я?

— Я всегда чую, когда кому-то срочно надо в душ, — ответила она. Ей, как и Лекси, зрение было ни к чему. Вот и хорошо — пока она на меня не смотрит, она не видит мой черный глаз.

— Иди помолись со мной, Энтони.

Я преклонил колена рядом с мамой. Вот когда я, возможно, впервые в жизни, понял, что такое молитва. Не столько слова, сколько идея сама по себе.

Я не могу в точности утверждать, влияет молитва на реальность или нет. Многие считают, что влияет. Мне хотелось бы в это верить, но ведь никаких гарантий нет. Одни молятся и получают просимое, и тогда они верят, что их молитвы услышаны. Просьбы же других остаются не удовлетворенными. Иногда эти люди теряют веру, а все потому, что кости выпали не в их пользу[18].

В ту ночь я молился не за себя. Я молился за папу и за маму, и за всю нашу семью. Не потому, что так положено, не потому, что боялся, как бы все не кончилось худо, если я не помолюсь. Нет, я молился, потому что всем сердцем желал этого; и хотите верьте, хотите нет, но впервые в жизни мне не хотелось, чтобы молитва пришла к концу.

И тогда я понял...

— вы уж простите меня за это воскресно-школьное лирическое отступление, но надо же воспользоваться моментом, поскольку подобный стих находит на меня нечасто —

...и тогда я понял, что молитвы предназначены не Господу. Ему они вообще не нужны. Он сидит там себе где-то — то ли за пределами мира, то ли внутри нас, то ли вообще неизвестно где, всемогущий, всезнающий, — и зачем ему выслушивать от нас одни и те же слова каждый Божий день? Если Он есть где-то там, то Он, конечно, выслушивает их, но они никак на Него не влияют.

Они влияют на нас.

Не знаю, прав я или несу бред от недосыпа, но если это все-таки правда, то какой же это чудесный дар — молитва!

***

Я позволил маме решать, когда остановиться. Как уже сказано, я мог бы продолжать бесконечно. Думаю, она это понимала. И, думаю, ей это нравилось. А потом она, похоже, забеспокоилась, как бы я, чего доброго, не заделался священником. Меня же беспокоило совсем другое.

Ночь все длилась и длилась. Три тридцать, а мы по-прежнему ничего не слышали. Мама посмотрела на меня и, кажется, впервые разглядела мою распухшую физиономию, однако предпочла не спрашивать. Вместо этого она сказала:

— Думаю, ты прав. Нужно позвонить Фрэнки.

Она вынула телефон и набрала номер. Когда связь установилась, на лице мамы появилось выражение такого ужаса, что я тоже перепугался, еще не зная, в чем дело:

— Что? Что такое?!

Но в следующий миг ее ужас перешел в нечто другое, что именно — я не мог определить.

— Вот, — сказала она. — Слушай сообщение.

Я взял телефон — запись как раз пошла по второму разу.

«Здравствуйте. Вы звоните в морг Кинг-Каунти. Кабинеты закрыты, но если ваше дело касается морга, пожалуйста, наберите ноль. В остальных случаях обращайтесь в часы приема».

Я ахнул, взглянул на маму и затряс головой. Это же дело моих рук! Я отколол шутку — запрограммировал быстрый набор номера морга на ее телефоне и, должно быть, сделал это на номер Фрэнки. И надо же, чтобы мама услышала это сообщение так не вовремя!

— Прости! — застонал я. — Прости, мама, прости!

Мои глаза набухли слезами, потому что это все очень было похоже на дурное предзнаменование. Мама сглотнула и отвернулась. Я услышал что-то похожее на всхлип, затем другой, а когда она повернула ко мне залитое слезами лицо, я увидел, что ее разбирает смех.

— Ах ты маленький засранец!

Тут я тоже захихикал. Я обнял маму, и так мы оба стояли и смеялись и плакали, смеялись и плакали, как два шизика, пока не пришел врач и не прокашлялся, желая привлечь наше внимание. Он заговорил, не дав нам возможности приготовиться к худшему.

— Операция прошла успешно, — сказал он, — но следующие сутки будут решающими.


1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 |

Поиск по сайту:



Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.009 сек.)