Про фотки, симптомы гриппа и обмен жвачкой в Коридоре Жизни

Не много наберется в моей жизни эпизодов, в которых я действовал словно вдохновленный свыше. Как, например, в тот раз, когда разослал по всей школе эсэмэски, прося сообщить Хови, что у него штаны задом наперед. После того как его отвело в сторону с дюжину человек, Хови психанул, пошел в туалет и повернул штаны задом наперед.

Вот это я называю истинным вдохновением.

Идея отдать Гуннару месяц жизни тоже была словно внушена свыше. Вот только проблема с вдохновением в том, что оно как грипп: стоит его подхватить кому-то одному — и пошло-поехало, все вокруг заражаются и начинают выхаркивать солидные порции вдохновения. Хочешь ты того или нет, но это неизбежно, и вакцины не существует.

Я настиг Гуннара в коридоре на переменке между третьим и четвертым уроком и вручил документ о передаче ему лишнего месяца жизни, подписанный и заверенный по всем правилам.

Гуннар прочитал и так посмотрел на меня, что мне стало слегка не по себе. Такой взгляд от парня, в общем коридоре на глазах у всех...

— Энси, — промолвил он, — я не нахожу слов, чтобы выразить тебе свою признательность.

Вот и хорошо. От слов я бы расчувствовался настолько, что это непременно привлекло бы внимание Дьюи Лопеса, школьного фотокорреспондента. Дьюи умеет подлавливать людей в самые неловкие моменты — например, как тогда, когда он щелкнул звезду школьной команды по футболу Вуди Уилсона рыдающим в раздевалке после первого в том сезоне проигрыша. На самом деле Вуди ревел оттого, что долбанул с досады кулаком по своему шкафчику и сломал три пальца — но об этом все забыли, и во всеобщей памяти остался лишь снимок. Вуди заклеймили прозвищем «Плакса Вуди», которое, по всей вероятности, прилипнет к нему до конца жизни наподобие бумажки с надписью «Дай мне под зад».

Так мы и стоим — Гуннар и я, вполне созревшие для унизительного щелчка Кодака, и тут вдруг Гуннар находит слова. Лучше бы он их не находил.

— Как сказал однажды Льюис Кларку: «Тот, кто готов отдать жизнь за друга, стоит дороже всей Луизианы»[4].

Я застыл. Как бы он случаем не полез ко мне с объятиями! Что, если поблизости нарисуется Дьюи, и тогда ко мне навечно приклеится прозвище «Энси-голубенси»?!

Но Гуннар обниматься не стал. Вместо этого он снова вчитывается в бумагу и заявляет:

— Вот только ты не уточнил, какой именно месяц отдаешь.

— Чего?..

— Ну, понимаешь, ведь месяцы — они разные. В сентябре тридцать дней, в октябре тридцать один, не говоря уже о феврале.

Надо признать, я слегка офигел, но это ничего, с офигением я управляться умею. Собственно, оно для меня — состояние вполне нормальное. Пожалуй, я готов согласиться с практичным подходом Гуннара к делу — в конце концов, это он умирает, а не я; не мне оспаривать его методы.

Я быстро посчитал на пальцах:

— Тебе осталось шесть месяцев, так? Седьмой будет май. Значит, я отдаю тебе май.

— Здорово! — Гуннар шлепает меня по спине. — Мой день рождения как раз в мае!

И тут откуда-то из подпространства материализуется Мэри-Эллен Маккоу, выхватывает у Гуннара бумагу и спрашивает:

— Что это?

Да будет вам известно: Мэри-Эллен Маккоу — королева бруклинских сплетен среди несовершеннолетних. Она постоянно начеку, вынюхивая что посочнее да погрязнее; а поскольку носяра у Мэри размером с Род-Айленд, то и чутье у нее лучше, чем у бладхаунда. Уверен — она знала про болезнь Гуннара; мало того — скорее всего, это она и разнесла информацию о ней по всему Нью-Йорку и, возможно, части Нью-Джерси.

— Отдай! — требую я, но она отдергивает руку с листком в сторону — не достанешь — и читает. Затем смотрит на меня так, будто я пришелец с другой планеты.

— Ты отдаешь ему месяц своей жизни?

— Да. И что?

— Ты продлеваешь отпущенный Гуннару срок? Энси, какой же ты лапочка!

Тут я фигею окончательно. Никто и никогда еще не называл меня лапочкой, тем более Мэри-Эллен Маккоу, от которой в жизни доброго слова не дождешься. Может, так она пытается меня оскорбить? Но, судя по выражению ее лица, она говорит искренне.

— Какая прекрасная идея! — продолжает восторгаться Мэри-Эллен.

Я пожимаю плечами.

— Всего лишь бумажка.

Но кому я пытаюсь втереть очки? Эта бумажка уже не просто бумажка. Мэри-Эллен поворачивается к Гуннару и по-мультяшному быстро-быстро хлопает ресницами:

— А можно я тоже подарю тебе месяц своей жизни?

Я вглядываюсь, не насмехается ли она. Но нет, ничего подобного.

Гуннар, ошеломленно-польщенный, одаривает ее взглядом типа «пропадай-все-пропадом» и говорит:

— Конечно, если ты этого хочешь.

— Заметано, — произносит Мэри-Эллен. — Энси, пиши контракт.

Я ничего не отвечаю, потому как еще не вышел из столбняка.

— Не забудь указать, который месяц, — напоминает Гуннар.

— И, — добавляет Мэри-Эллен, — обязательно уточни, что этот месяц должен быть взят из конца моей жизни, а не откуда-то из середины.

— Да как он может быть взят из середины? — осмеливаюсь спросить я.

— Мало ли как... Кома там или еще что? Неважно, главное — даже символический жест не должен оставлять лазеек для злоупотреблений, правильно?

Вот это логика. Разве ж мне с такой тягаться?

***

— Ну и как оно там было, у Умляутов?

В обеденный перерыв Хови и Айра истерзали меня расспросами — словно я не у Умляутов побывал, а в доме с привидениями.

— Там, небось, ногу некуда поставить — кругом одни лекарства? — спросил Хови. — Вон моему дяде пришлось делать пристройку к дому для своего «железного легкого» — оно у него размером с автомобиль.

— Не, ничего такого я не видел, — ответил я. — Не того типа болезнь.

— Все равно, наверно, там жуть, — пришел к выводу Айра.

Я подумал, а не рассказать ли им про самодельное надгробие, но решил, что дело это слишком личное и не стоит превращать его в сплетню.

— Да нет, было клево, — отвечал я. — Семья как семья. Папа — как все, вечно задерживается на работе. Мама классная такая, а Кирстен с Гуннаром — обычные брат и сестра, как у всех.

— Кирстен... — протянул Айра, и они с Хови обменялись многозначительными усмешками. — Ты общался с самой Кирстен?

— Представьте себе. Мы обедали все вместе.

Айра с Хови были заметно разочарованы тем, насколько обыденно все это звучало, принимая во внимание обстоятельства. Однако они страшно завидовали, что я провел столько времени — целый обед! — с Кирстен. Мне и привирать не пришлось. Даже наоборот — чем больше я старался все сгладить, тем сильнее они мне завидовали.

Когда твои друзья тебе завидуют — это что-то, скажу я вам. Они отпустили несколько стандартных грубых шуточек, какие обычно друзья отпускают в отношении красивых девушек, совершенно для них недоступных. Я и сам был не прочь сделать то же самое, но промолчал. Потом беседа вернулась к теме смерти — вещи столь же завлекательной и столь же отдаленной, как секс.

— Они там, наверно, в религию все впали? — спросил Айра. — Обычное дело, когда кто-то заболевает. Помните Ховиных родителей, когда они думали, будто он подхватил коровье бешенство?

— Не напоминай, — пробурчал Хови.

Я покопался в голове. Да нет, ничего такого в доме Умляутов я не заметил. Они даже молитву перед едой не произнесли, как это в обычае у нас — разумеется, когда кто-то о ней вспоминает. Айра прав — если бы Гуннар был моим сыном, я только бы и знал, что молился.

— Их мама вообще не говорит про его болезнь, — сообщил я друзьям. — Похоже, такая у них линия поведения. Правда, мне было не по себе, потому что... ну, знаете как оно, когда в комнате слон[5].

Тут Хови смотрит на меня своими глазами тонущего пингвина, и я знаю, что за этим воспоследует.

— Шутишь, что ли? А разве это разрешено — держать в доме слона?

— Ну да, — говорю не моргнув глазом. — Это такая специальная порода домашних слонов. К тому же он пишет хоботом модернистские картины.

— Знаешь что, — понемногу закипает Хови, — ты ври, да не завирайся!

Я мог бы морочить ему голову до бесконечности, если бы не Айра.

— Это такая фигура речи, Хови, — говорит он. — Ну вот представь: есть какая-то проблема, о ней все знают, но делают вид, что ее нет. Тогда и говорят: «в комнате слон» — потому что он огромный и толстый, и его сложно игнорировать.

Хови задумывается, потом кивает головой:

— А, понял. Избыточный вес часто набирают, когда железы внутренней секреции плохо работают. Это у них мама такая?

На этот раз Айра даже не пытается бросить Хови спасательный круг.

***

Во второй половине дня у меня снова произошла знаменательная встреча в коридоре. Подобные моменты оставляют в мозгу ожог подобно окурку в кожаной диванной обивке. Меня же он оставил с обширной мозговой травмой.

Это произошло перед последним уроком. Я торопился к своему шкафчику за учебником математики. И тут из-за спины донеслось:

— Энси!

Знакомый голос. За последние три дня он произнес мое имя ровно такое же количество раз.

Обернувшись, я увидел не кого иного, как Кирстен Умляут. Глаза ее влажно поблескивали, и первое, что поразило мой бедный ум — в слезах Кирстен еще прекраснее, чем обычно.

— Я слышала, что ты сделал ради Гуннара, — сказала она.

Ну, думаю, сейчас она мне ка-ак залепит. И говорю:

— Д-да, извини... глупо получилось...

— Я только хотела сказать — это так великодушно с твоей стороны!

— Правда?..

— Правда. Я так тебе благодарна!

Вот тогда это и случилось. Кирстен поцеловала меня. Вообще-то, думаю, она собиралась лишь чмокнуть меня в щеку, но поскольку я в то мгновение закрыл шкафчик и повернулся, то поцелуй пришелся прямо мне в губы.

Вероятно, вы сейчас думаете: ну все, сбылись мечты и грезы, время остановилось, фейерверки и спецэффекты, как в «Матрице». Ага, как же. Дело в том, что так происходит лишь тогда, когда ты этого ожидаешь, когда подготовился душевно и физически. А тут — как снег на голову. Все равно что дать полный газ на холодный мотор — шестерни скрежещут, дым столбом, а толку чуть. Поцелуй из дара небес превратился в адское испытание.

Видите ли, предыдущим уроком у меня была физкультура, проходившая на улице; погода стояла прохладная, поэтому мой нос был забит черт-те чем и дышать приходилось через рот. Короче, Кирстен залепляет мне свой поцелуй как раз в тот момент, когда я разинул пасть, словно рыба.

Меня прошибает миллионом вольт. Это уж слишком — и мой рассудок решает отправиться в отпуск на Гавайи; я почти что слышу гул двигателей самолета, отрывающегося от взлетной полосы аэропорта Ла-Гуардиа. Единственная мысль, еще бьющаяся в голове: «Слава богу, брекеты сняли месяц назад» — тут же сменяется ужасом: Кирстен непременно обнаружит мой ретейнер[6], и на кой мне именно сегодня взбрело на ум лопать за ланчем салями, и забил ли ее запах брауни, которым я заел эту самую салями, и откуда это вдруг повеяло мятой?..

А в следующий миг я слышу какой-то звон — должно быть, звенит у меня в ушах; правда, я тут же соображаю, что это звонок на урок, из чего следует, что я опоздал и меня оставят после занятий; но все это неважно, потому что в ту же секунду раздается щелчок фотоаппарата — это Дьюи Лопес запечатлевает мгновение для вечности и, крикнув «Спасибо, ребята, вы просто супер!», уматывает — по всей вероятности, искать мои мозги на пляже острова Мауи.

Кирстен наконец отстраняется, и я произношу (клянусь, я правда так и ляпнул!):

— Тебе отдать твою жвачку или пусть остается у меня?

Она слегка краснеет, а может быть, зеленеет, не знаю, потому что, кажется, мозговая травма на время делает меня дальтоником.

— Извини, — говорит Кирстен. Вообще-то, это мне надо бы извиняться, но мой ум все еще занят проблемой, что делать со жвачкой, поэтому я молчу. А Кирстен продолжает: — Ну, словом, спасибо тебе большое. Гуннару очень необходима поддержка.

— Спасибо за спасибо, — мямлю я. — Благодари меня в любое время!

Кирстен исчезает еще быстрее, чем Дьюи Лопес, а я отправляюсь на математику.

Об этом уроке у меня не сохранилось никаких воспоминаний.

***

С девочками у меня мало опыта, и все мои отношения с ними кончались плачевно. Исключая Лекси Кроули. Место крушения этой любви в конце концов заросло цветами, а не ядовитым плющом и хищной росянкой. Иначе говоря, мы с Лекси остались друзьями, но это не такая дружба, как с Хови и Айрой. Эти двое для меня что-то вроде родственников — от них никуда не денешься, значит, и рыпаться нечего, остается научиться жить с ними. Вообще-то, иметь таких друзей просто необходимо. Как бы ни повернулась твоя жизнь, в ней всегда должно быть место Айрам и Хови — для повышения уровня твоего самоуважения. Потому что по сравнению с ними ты выглядишь просто суперски.

Но с Лекси все по-другому. Прежде всего — вместо обычного зрения у нее внутренее. Слепота не всегда делает человека выдающейся личностью, но внучке Старикашки Кроули удалось выстроить вокруг того, что другие назвали бы физическим недостатком, нечто волшебное. Во-вторых, у Лекси особый шик, причем не из разряда «я-лучше-тебя». У нее настоящий, не фальшивый блеск. Я восхищаюсь ею.

Вот как обстоят дела между нами: Лекси может заявить, что друг из меня гораздо лучше, чем бойфренд, и я восприму это как комплимент. Это действительно большая похвала, потому что у обычных девчонок выражение «Я люблю тебя как друга» означает: «Держи свои лапы подальше от меня, слизняк» — но у Лекси все иначе. Я знал: если уж спрашивать кого-либо, что на самом деле означает поцелуй Кирстен, то только Лекси.

В тот день после уроков я направился прямиком в ресторан Кроули. Хотя Старикашка и владеет основной долей капитала в «Париж-капише», его главное предприятие — знаменитый ресторан Кроули. Старикан и Лекси в буквальном смысле живут там. Заведение помещается в огромном особняке, где занимает весь первый этаж. Лекси и ее дедушка живут на втором вместе с пятнадцатью псами: семью смертными грехами, семью добродетелями и одним псом-поводырем, у которого наверняка проблемы с самоидентификацией, поскольку он единственный золотистый ретривер среди четырнадцати афганских борзых.

— Тебе чего надо?! — взревел Кроули, открыв дверь. Это его обычное приветствие, кроме тех случаев, когда он сам меня зовет. Тогда он говорит: «Ты опоздал!», даже если я пришел раньше времени. Впрочем, так старый брюзга обращается не только со мной. Для Кроули весь мир — один большой враг, который только и ждет, как бы с ним расправиться. По убеждению папы, для Старикашки нет большей радости, чем видеть, как мой отец дрожит перед ним. Вот тут я мог бы кое-чему папу поучить, потому что я никогда не пасую перед Кроули. Я смеюсь над ним. Старикана это бесит, но, думаю, именно поэтому он меня уважает.

Псы подняли лай и кинулись обниматься. Кроули оттащил Чревоугодие за ошейник и прогнал прочь. Поскольку Чревоугодие был альфа-самцом, остальные члены стаи потрусили за ним.

— Что, пришло время? — спросил Кроули, как только я вошел в квартиру.

— Так я вам и сказал, — усмехнулся я.

— А мне и говорить нечего. Я сам знаю! — огрызнулся он. Старик намекал на свое ежемесячное похищение — обычно я приходил к ним, чтобы обсудить с его внучкой детали. Как я уже говорил, Кроули обязал нас с Лекси каждый месяц похищать его и заставлять откалывать что-нибудь бесшабашное. Старый мизантроп даже платил мне за это. Нам было разрешено вовсю пользоваться его богатством для организации очередного приключения, что открывало перед нами уникальные возможности. В прошлом месяце, например, мы устроили ему встречу с дельфинами в бруклинском океанариуме, куда для вящей потехи персонал подпустил акулу.

— Что на этот раз? — осведомился Старикан.

— Космический челнок, — ответил я. — Отправитесь взрывать комету, пока она не уничтожила Землю. Привяжем вас к боеголовке — и привет.

— Умник нашелся. — Он ткнул в меня тростью. В прошлом году Кроули сломал бедро, однако не думаю, что ему нужна палка для ходьбы. Уверен — он продолжает пользоваться ею исключительно в качестве оружия.

— Тогда рассказывай, что еще ты там в «Париж-капише» натворил в последнее время.

— После того случая в День благодарения? Сожалею, но порадовать вас нечем — с тех пор я ни разу не облажался.

Раздосадованный Кроули насупился и потряс головой.

— Невероятно, — сказал он. — Ты умудряешься разочаровывать меня, даже когда не разочаровываешь. — И ушел на кухню, где на него немедленно накатили янтарные волны собак.

Десять минут спустя Лекси пришла домой и удивилась и обрадовалась, найдя здесь меня. Она отцепила поводок Мокси, собаки-поводыря, и пес кинулся ко мне, бурно выражая все те чувства, которые воспитанная и сдержанная Лекси предпочитала скрывать.

— Хорошо, что ты зашел, — проговорила она. — Я думала о тебе.

— Ты думала обо мне? — удивился я. Интересно, что же она думала и почему? И что я должен чувствовать в этой связи: смущение, удовольствие или неловкость?

— В нашей школе появился новенький, который по голосу очень напоминает тебя. Когда мы в столовой, я только его и слышу все время. Это очень напрягает.

— Понятно, — сказал я. — Если этот парень похож на меня, то он и вправду напряжный.

Лекси засмеялась:

— Да нет, это только потому, что я постоянно принимаю его за тебя.

Мы уселись в гостиной, и я перешел непосредственно к делу, выложив ей причину своего визита. Ожидал, что вот сейчас она одарит меня своей великой мудростью и, может быть, даже вручит карту с маршрутом в душу Кирстен Умляут. А Лекси вдруг скрестила руки на груди.

— Будем говорить напрямую. Тебя поцеловала красивая девушка, и ты хочешь, чтобы я растолковала тебе, что бы это значило.

— Ну да, ты ухватила суть.

До меня начало доходить, что разговор пошел куда-то не туда. Я, не самый наблюдательный человек в мире, отлично сознавал, насколько важно уметь читать по внешности Лекси. Понимаете, многие люди могут обмануть тебя, намеренно подделывая мимику и жесты; но поскольку Лекси не мыслит категориями зрения, язык ее тела всегда правдив. И, судя по нему, она была уязвлена.

— Значит, тебя поцеловала какая-то девушка. Ну и при чем здесь я?

— Она не какая-то — она в юниор-классе, и у нас в школе любой парень отдаст левую руку за прогулку с ней. А она поцеловала меня. Меня!

Лекси по-прежнему дуется со скрещенными руками. Даже собаки посматривают на нее с опаской.

И тут наконец до меня доходит.

— Да ты ревнуешь, что ли?

— Конечно нет! — чеканит Лекси, но ее тело утверждает иное.

— С чего бы это тебе меня ревновать? — спрашиваю. — Ты же встречаешься с Щелкунчиком.

Парень, о котором я упомянул — слепой мальчишка с редчайшим даром эхолокации. Издавая щелкающие звуки, он может в точности определить, что его окружает. Этакий человек-сонар, о нем даже в прессе рассказывали.

— Его зовут Рауль, — оскорбленно цедит Лекси.

— Ну да, ну да. Если бы мое имя было Рауль, я бы предпочел, чтобы меня называли Щелкунчиком.

Гримаса на лице Лекси даже собак пугает — по меньшей мере четверо из них выметываются из комнаты. Я соображаю, что самое время немного сдать назад, и выкладываю ей все: про Гуннара, про его странное неизлечимое заболевание и про тот лишний месяц — полагая, что если моя подружка узнает историю с самого начала, то смилостивится. Услышав о пожертвованном мной месяце, Лекси опускает сложенные руки.

— Ты подарил ему месяц собственной жизни?

— Да... И поэтому его сестра поцеловала меня. Вернее, она говорит, что поэтому.

— Энси, как это великодушно с твоей стороны!

— Да, да, но мы сейчас говорим не про это, а про поцелуй.

— Конечно-конечно, но расскажи мне — что сказал тот мальчик, когда ты отдал ему месяц?

Теперь пришла моя очередь раздражаться:

— Сказал спасибо, что еще, по-твоему? А теперь, может, вернемся к делу?

Однако если до этого мгновения и существовала еще туманная надежда получить совет относительно Кирстен, то теперь она улетучилась: в гостиную вперся Старикан Кроули, несомненно, подслушавший всю нашу беседу.

— А что он дал тебе взамен? — поинтересовался он.

Я вздохнул.

— Ничего. Это же подарок. Чисто символический жест.

— Значение символики сильно преувеличено, — изрек Кроули. — И, вообще, на кой нужна такая глупая благотворительность. Этот дар даже через налоговую декларацию не проведешь. Тебе надо было потребовать что-либо взамен.

Я спросил из чистого любопытства:

— И какова, по-вашему, цена одного месяца жизни?

Он окинул меня взглядом, выпятив губу, как будто обнаружил на рынке кусок протухшей рыбы.

— Твоей? Примерно доллар и девяносто восемь центов.

И с квохтаньем удалился, довольный, как легко я подставился.

— Ну, вообще-то, — произнесла Лекси, больше не сердясь, — я считаю, что месяц твоей жизни стоит гораздо больше доллара девяноста восьми.

Она потянулась к моей руке, и я передвинул ладонь так, чтобы Лекси не пришлось ее долго искать. Она с улыбкой сжала мои пальцы. Затем вздохнула и с неохотой проговорила:

— Что касается поцелуя, то мое мнение — он действительно не просто так. Поцелуев из чистой благодарности не бывает. Во всяком случае, не в старшей школе.

Поиск по сайту: