ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Закончилась зимняя сессия моего второго курса. Марк и Зильбер, оба, независимо друг от друга, сказали, что мне следует принять участие в конференции, которая проводилась каждый год для студентов докторантуры.

– Тебе это ничего особенно не даст, кроме практики выступлений, но потихоньку всему надо учиться. Красиво держать себя на подиуме, владеть голосом, быстро и правильно отвечать на вопросы, – это тоже требует практики, – убеждал Марк.

То же самое, почти слово в слово, повторил и Зильбер, и я стала готовиться. Никакой заранее намеченной темы у меня не было, но Зильбер посоветовал переложить мою знаменитую работу на уровень доклада. Он сказал, что в ней еще много неподнятых пластов, и я вполне могу раскрыть один из едва обозначенных аспектов, что будет достаточно для доклада и интересно, даже полезно, для слушателей. Когда я рассказала об этом Марку, он поморщился: идея ему не понравилась.

– Это Зильбер тебе насоветовал? – спросил он.

Я почти сказала: «Нет, я сама», – постановка вопроса опять была обидной, как будто я ничего не могла решить самостоятельно. Но не то чтобы природная честность, а скорее нежелание говорить Марку неправду даже в такой мелочи, остановило едва не вылетевшее слово.

– Да, – сказала я почти с вызовом, – а что?

– Да нет, – сказал Марк, – ничего особенного.

– Но я вижу, что ты недоволен, – настаивала я.

– Не то чтобы я недоволен, в данном случае это не имеет значения, но идея нехороша в принципе, сам подход порочен. Тем более странно, что его предлагает Зильбер, мог бы понимать, вещь‑то простая.

Я растерялась, даже немного напряглась: во‑первых, зря он полез на Зильбера, старик сам непрост, чтобы говорить о нем вот так, свысока. А во‑вторых, опять этот тон: мол, ну ладно, ты не понимаешь, но старик‑то должен бы.

– В чем, Марк, порочность подхода, объясни, пожалуйста.

В моем голосе было, пожалуй, чуть больше раздражения, чем следовало, но‑Марк не стал сглаживать ситуацию, как он обычно делал, когда чувствовал, что я злюсь. Наоборот, голос его звучал твердо, просто непримиримо.

– Цепляться за старую идею нехорошо в принципе. Каждая мысль имеет свою, как бы это сказать, историческую нишу, что ли. Сначала ты двигаешь идею вперед, потом, если все удачно, идея двигает тебя, происходит как бы обратная связь. Но после того, как ты выполнила свою функцию по отношению к ней, а она – по отношению к тебе, оставьте друг друга. Потому что ничего полезного вы друг для друга больше не сделаете. Наоборот, высасывая использованную идею, ты только сузишь свое виденье в целом. Да и к чему долбить ради остатка, ради крох, когда рядом столько нераскопанных жил?

– Но, Марк, это же поверхностный подход – не доводить до конца, бросить по дороге.

Как всегда бывало, когда Марк начинал говорить, моя еще секунду назад непоколебимая уверенность улетучилась, перестала существовать, и, хотя такая перемена и смущала меня, я тем не менее успокаивалась, чувствуя рядом с собой надежность его беспрекословной правоты. Я даже злиться на него не могу по‑настоящему, подумала я.

– При чем тут поверхностность? Я же не призываю тебя не копать вглубь. Наоборот, если копать, то до упора, до тех пор, пока не откопаешь, но это мы с тобой уже прошли. Если же продолжить затасканную, но вполне адекватную аналогию с жилой, то понятно, что после того, как она раскопана и в основном вынута, почему бы не оставить ее в покое и не начать искать следующую? К чему тратить время на труднодоступные крохи, оставь это другим, тем, кто не наделен способностью находить жилы сам, – он замолчал, а потом добавил, улыбнувшись: – Им ведь тоже надо жить.

– Значит, не надо держаться за наработанное? Так?

Я уже пошла на попятную, в принципе мне нравился такой подход, он соответствовал моему мироощущению, что ли.

– Именно так. И вообще, малыш, кто из нас апологет легкости, я или ты?

– Я апологет, – на редкость легко согласилась я. Да и нельзя было по‑другому, раз речь зашла о легкости.

– Вот и нагнетай легкость в помещение, лучшего места не сыскать.

Я хотела спросить про помещение, откуда оно подозрительное взялось, но не спросила.

– Будь проще со своими идеями, не жалей их, научись легко их рождать, но и легко с ними расставаться. Именно так и создается та самая легкость, когда все удается по той простой причине, что не тяжело терять.

Он замолчал, и мне показалось, что он закончил, но я ошиблась.

– В любом случае тебе пора начинать работать над чем‑то новым, ты не можешь постоянно жить тем, что создала когда‑то. То есть можешь, конечно, но зачем? Это и непрактично к тому же: ты тогда сделала действительно непростую вещь, и, поверь, несколько человек уже работают, и наверняка серьезно работают, над твоим подходом, развивают его. И делают это уже давно, со времени опубликования твоей статьи, и дай им Бог.

– А почему тогда мы не развивали?

Теперь я была полностью растеряна: еще десять минут назад я казалась самой себе вполне серьезным ученым, уже сделавшим что‑то, заявившим о себе и имеющим все права на свою точку зрения. Но вот оказалось, что никакой я не ученый, а так, обыкновенная пыжащаяся студентка, которая только и может, что идти за знающим и великодушным поводырем.

– Поэтому и не сделали, – расплывчато ответил Марк. Но я поняла:

– Чтобы не цепляться? – уточнила я.

– Чтобы не цепляться, – подтвердил он. Мы замолчали.

– Но как бы там ни было, все и так хорошо, – продолжил Марк. – Через полтора года, если идти такими темпами, как мы наметили и как ты движешься, ты подойдешь к докторской диссертации. Не то чтобы задача была какая‑то сверхсложная, но ведь дело‑то не в этом. Дело в том, чтобы сделать следующий рывок, вроде того, что ты уже сделала, но в десять раз мощнее, дальше. Дело в том, чтобы сделать что‑то такое...

Он выделил и голосом, и интонацией это «что‑то такое», и я поняла, что он имеет в виду нечто грандиозное.

– И ты вполне в силах, вспомни, какой прорыв ты совершила тогда. А сейчас ты и старше, и мудрее, и больше знаешь, намного больше, и опыта больше, да и времени – тогда был месяц, а сейчас полтора года. Но и цели разные, не сравнивай ту – поступить в Гарвард – с новой целью.

– Какая новая цель? – почти испуганно спросила я.

– Какая новая цель? – повторил Марк за мной. – Ну, подумай и не бойся предположить самое невозможное.

Я развела руками, показывая, что не знаю, чего он от меня хочет. Потом бухнула, чтобы отвязался:

– Нобелевскую премию получить.

Неожиданно Марк вскинул руку с выставленным прямо мне в лицо указательным пальцем, что выглядело прямо‑таки угрожающе.

– Не то, – сказал он так же быстро, как вскинул руку, – но близко. Бог с ней, с премией, она не критерий.

Я поняла, что он сейчас начнет разглагольствовать насчет премии и повторила настойчиво:

– Так что за цель?

– Взорвать эту науку, – мгновенно выпалил Марк, и само слово «взорвать» прозвучало, как самый настоящий взрыв.

Я посмотрела на него недоуменно – серьезно ли он, но он выглядел вполне серьезно, даже решительно.

Что‑то неведомое, что кольнуло меня, еще когда он говорил про легкость, но тогда почти неощутимо, лишь смутным неразгаданным предчувствием, сейчас снова, ужо резко, даже болезненно резануло внутри.

Я никогда не считала Марка ни педантом, ни формалистом и, конечно же, не считала его сухарем. Он был живым и остроумным, артистичным по стилю общения и выражения себя, иногда трогательным, иногда смешным. Но при этом он всегда оставался сдержан в оценках, рассудителен, трезв и, как бы это лучше сказать, основателен, что ли. Правильно ли я подобрала слово или нет, но можно твердо сказать, что он никогда не был поверхностным, чурался бравады и хвастовства, а главное, авантюр. Но именно авантюристом он показался мне сейчас.

Уже тогда, когда он заговорил о легкости, я различила в нем что‑то не от Марка, вовсяком случае, не от того Марка, которого я знала и с которым прожила уже немало лет. В нем проступило другое– лихое, спонтанное, что‑то от кавалерийской атаки, во всяком случае, как я ее себе представляю.

Все это не соответствовало моему представлению о Марке, который всегда докапывался до самой сути, не оставляя ничего недопонятым, даже самую мелочь, ничего– не разобранным, ничего – случайным. А этот его экстремистский призыв был скорее от Матвея, он скорее походил на эмоциональный сиюминутный порыв.

Но я ничего ему не сказала, и если глаза не выдали меня, то услышал он нечто значительно более мягкое:

– Марк, – произнесла я, – это новые слова. Я таких слов от тебя никогда не слышала.

– У нас и цели новые, – тут же отозвался он, – которых мы раньше не ставили. А новые цели требуют нового подхода, к тому же если цель необычна, то и подход должен быть соответствующим. Конечно, твоя студенческая работа была замечательная, но в ней не было ничего сверхъестественног При всей своей новизне она все же была стандартна, сам идея базировалась пусть на высоком, но стандартном уровне. А мы теперь будем стремиться к нестандарту, к тому, что ненормально, мы будем стремиться к отходу от нормы. А когда мы говорим об отходе от нормы, есть одно важное правило которое тебе следует запомнить, как ты, умничка, запомнила все предыдущие, – ои замолчал, как, я знала, он всегда замолкал, прежде чем сказать то, что считал важным. – Нестандартные задачи требуют нестандартных подходов! Запомни, это важно и не так просто, как звучит, – и повторил, сформулировав уже по‑другому: – Нестандартные цели не достигаются стандартными путями. Подумай над этим и разберись сама.

Понятно было, что он что‑то недосказал, что мне требовалось самой найти дополнительный смысл, скрытый в его словах. Хорошо, решила я, я запомню и потом, позже, вернусь к ним.

– Ну а с чего надо всегда начинать? – продолжил Марк, как бы подзадоривая меня беспечным своим голосом и беспечным вопросом. – Ну конечно, необходимо определить цель. Это всегда помогает, а в нашем с тобой деле особенно.

– Ну да, я понимаю, – сказала я с заметной иронией. – Цель –взорвать науку.

– Именно, – ответил Марк, улыбаясь. Но улыбался он не своим словам, а скорее моей иронии.

– А если не взорвем? – полюбопытствовала я.

Ну что ж, – пожал он плечами, – может, и не взорвем, не все всегда получается. Но начинать и думать об отрицательном результате, – он еще раз пожал плечами, – зачем? В любом случае процесс оправдывает результат, так ведь?

– Не понимаю.

Он, конечно, понимала, но пусть объясняет, раз уж так любит объяснять.

Марк поднял брови.

– Мы ведь раньше уже говорили о подобном, только сейчас как бы подошли с другой стороны. Смотри, малыш, есть люди, ориентированные на результат, а есть – на процесс. Мы с тобой из тех, кто ориентирован на процесс. Не то чтобы нас результат не интересует, результат важен, конечно, но он вторичен. Для нас на первом месте процесс по той простой причине, что он нам удовольствие доставляет.

– Но если мы концентрируемся на процессе, если процесс – самоцель, то не уменьшает ли это шансы прийти к результату? Если процесс доставляет удовольствие, то зачем его останавливать ради какого‑то там результата?

Я не была уверена, что хочу продолжать этот спор, но должна же я была возразить ему.

– Нет, – упрямо не согласился Марк. – Хороший процесс не может не родить результат, – и повторил чуть другими словами; – Хороший процесс всегда приводит к результату. Не всегда, конечно, к положительному, но это и не так важно, потому как, мы уже договорились: удовольствие мы черпаем из процесса.

– Почему же... – начала было я, но Марк перебил меня.

– К тому же мы с тобой грамотные люди, так ведь? – как бы спросил он моего согласия. – С развитым внутренним механизмом самоконтроля. Неужели мы не сможем вовремя различить результат, если он замаячит перед нами? Не то чтоб он нам совсем безразличен, качественный результат тоже вполне приятен, мы это с тобой знаем.

Марк остановился, я тоже молчала. До меня вдруг дошло, что спорю я, как всегда, скорее не ради идеи – идея уже очень абстрактная и не требует спора, да к тому же, наверное, Марк прав. Спорю я, просто чтобы ему противоречить, чтобы он все же прислушался к моему мнению, как слушают его другие, не менее, а, может быть, более серьезные, чем он, люди.

Но одновременно мне стала очевидна обреченность моего эмоционального наскока. Я была втянута в заведомо неравный и предрешенный спор. Ведь Марк, понятное дело, продумал все заранее, его позиция наработана, обкатана на других, а я так, с разбега – бух, со всеми своими заторможенными желаниями. И зачем? У меня нет шансов, я с самого начала обречена на поражение, а потому сама идея спора была порочной. Если уж спорить, чтобы утвердить себя, надо выбирать тему, где у тебя позиция сильная, даже неважно – сильная ли, важно, чтобы – подготовленная, отработанная.

Марк внимательно посмотрел на меня и, видимо, решил, что пора ставить точку.

– Малыш, я хотел только сказать, что порой следует ориентироваться на процессе, он первостепенен, – сказал он, и я услышала примирительные нотки. А потом после паузы добавил:– Есть у тебя это умение заводить меня.

Он улыбнулся.

– Ну и что теперь делать?

Я хотела наконец услышать что‑то конкретное.

– Теперь надо потихоньку готовить себя к старту. Надо освободить время, наверное, проще всего уйти от Зильбера, тем более что я был о нем лучшего мнения, – я сдержалась и промолчала. – И выбирать место, где копать, ну и приготовить кирку, лопату... – сравнение, конечно, было необычайно образным. – Но это твоя забота. Подумай, что тебя больше всего интересует на данный момент.

– А как с конференцией, может быть, вообще не нужен никакой доклад?

– Нет, почему, пусть будет доклад. Мы же говорили – для тренировки все полезно. Возьми старую тему, если больше нечего.

И опять в этом «больше нечего» прозвучала не очень зама скированная снисходительность.

Зильберу я решила пока ничего не говорить – ни о поиске новой темы, ни о моем возможном уходе от него. Во всяком случае, я решила подождать до конференции, чего преждевременно расстраивать человека.

Поэтому все по‑прежнему двигалось по накатанному маршруту: беседы с профессором, забавные пересуды с Джефри, ланчи с другими симпатичными мне людьми, хоть и напряженная, но привычная и потому не отягощающая учеба.

Вроде бы все как‑то устоялось, эта новая, поначалу пугавшая гарвардская жизнь постепенно вошла в колею, стала приносить удовольствие не только от тяжелого труда, как прежде, но и от жизни вообще. К тому же появилась новая приятная социальная среда, которая, если раньше как начиналась, так и заканчивалась Марком, то теперь активно разнообразила повседневность. Казалось, я добилась того, к чему стремилась и длячего все когда‑то начинала, и можно остановиться, потому что и так все хорошо.

Конечно, в душе я понимала, что нужен следующий шаг, но мне не хотелось ломать все заново – весь непросто мне давшийся душевный и физический уют. Ну почему опять надо ввязываться в борьбу, почему нельзя расслабиться и перестать уже кому‑то что‑то доказывать, почему, наконец, нельзя хотя бы немного пожить в спокойствии и в гармонии с собой и с окружающим миром?

Но я понимала, что Марк не даст мне успокоиться, у него появились новая идея, новая цель, и я знала, что теперь он будет провоцировать во мне душевный дискомфорт, вживлять в меня вечно преследующее «надо», вечную, неутомля‑емую неуспокоенность, ощущение, что я постоянно должна, хотя непопятно – кому и что. Да никому, ничего конкретно, просто глобально должна, днем и ночью, и каждая минута обязана вылиться во что‑то различимое, а если не вылилась, то в том моя вина, хотя опять‑таки непонятно, перед кем.

И все это называется самосовершенствованием, хотя нужно ли оно мне? Нужна ли эта постоянная жертва, жертва себя, приносимая себе самой? Хочу ли я приносить ее и хочу ли принимать? Безусловно, Марк хочет, но хочу ли я?

Я стала прислушиваться к себе, пытаясь понять, и, как ни удивительно, услышала едва различимый внутренний голос, нашептывающий однозначный, хотя, исходя из жизненного опыта, печальный ответ: «Да, хочу». Более того, одновременно пришло томительное нетерпение, возбуждающий зуд, –поскорее бы начать, нечего откладывать, ну ее, и конференцию, и прочую ерунду. Если уж действительно браться за большое, то какое все это имеет значение – не застояться бы, не перегореть, не растратиться бы на мелочи. Начинать так начинать!

Но при этом я понимала, что все имеет значение: и конференция, и прочая ерунда. А главное, я готовлю себя не к стометровке, а к марафону, где важно– умение сдерживать себя, не дать энергии и эмоциям преждевременно выплеснуться и, прежде всего двигаться в соответствии с заранее намеченным выверенным графиком. Ну, может быть, чуть быстрее.

Поиск по сайту: