Советы специалиста

С помощью этого приема терапевт предлагает иное объяснение семейной реальности, основанное на его собственном опыте, знании или мудрости. "Я видел и другие случаи, когда…", "Если вы получше исследуете этот вопрос, то обнаружите, что…" Терапевт может также поочередно давать объяснения с разных позиций, пользуясь своим положением лидера системы, чтобы выступать с точки зрения другого члена семьи или другой семьи. Такое положение позволяет ему интерпретировать реальности различных членов семьи, поддерживая отклонения от нормы как право человека, а не как ересь. Предписания терапевта, использующего метод парадоксов, нередко бывают основаны именно на его положении специалиста.

Реальность семьи Маллинсов состоит в том, что мать, которая два года назад развелась с отцом, почти сразу же начала испытывать трудности при управлении двумя своими дочерьми-подростками. Идентифицированной пациенткой является пятнадцатилетняя Элис, которая отстает в учебе, несмотря на то, что школа прикрепила к ней репетитора. Четырнадцатилетняя Кейти учится удовлетворительно, но мать беспокоит отсутствие прилежания и заинтересованности у обеих дочерей. Неуверенность матери в собственной жизни привела к излишнему подчеркиванию недостатков в семье.

Эта дисфункциональная структура связана с изменением организации семьи после развода родителей, результатом которого стала сверхтесная система. Мать не работает и занимается, по существу, только детьми, усилив родительский контроль за ними в такой период, когда дети требуют большей самостоятельности.

Терапевтическая конструкция основана на признании беспокойства матери по поводу недостаточных успехов дочери и на дальнейшем развитии этой темы вплоть до утверждения, что человек должен знать, каков его собственный уровень эффективного функционирования. Только попытавшись действовать без посторонней помощи и, возможно, потерпев неудачу, Элис сможет узнать, в каких областях она компетентна. Ей необходимо самой стать причиной своей неудачи. Эта конструкция поддерживает реальности как матери, так и дочери и служит границей между ними.

Минухин: В чем проблема? Чтобы я мог помочь, вам придется рассказать мне и убедить, что проблема действительно есть.

Мать: Ну, насколько я вижу, проблема обеих девочек — и особенно Элис — состоит в том, что они не берут на себя ответственность за свою учебу, и еще в их отношении к жизни, в их целях. Если говорить об Элис, то она напугана, настроена негативно и…

Элис: Я ничего не могу с этим поделать.

Минухин: Значит, вы считаете, что дело в этом. Элис, я хотел бы слышать твое мнение. Поскольку ваша мать говорит и о тебе, Кейти, я бы хотел услышать и твое мнение тоже. Знаете, меня нелегко убедить. Ты согласна с тем, что сказала твоя мать, Элис?

В словах матери явно прослеживатся ориентация семьи на патологию и беспомощность; терапевт выражает сомнение, возлагая на семью ответственность за доказательства. Это дает ему возможность отбирать те факты, которые окажутся существенными для терапии.

Элис: Нет. Она говорит, что беспокоится из-за того, что мы с Кейти не знаем, к чему стремимся в жизни, и из-за нашего отношения к школе. Ее невозможно убедить, что у меня в школе все в порядке. Когда говоришь ей об этом, она не верит и все равно цепляется.

Минухин: Значит, у тебя в школе все прекрасно?

Элис: Не очень — но я справляюсь.

Минухин: Хорошо. Значит, ты не видишь никакой проблемы со школой, а что касается отношения к жизни, то ты не спешишь, потому что еще молода и пока не видишь необходимости принимать решения. Так я тебя понял?

Элис: Как будто так.

Минухин: И ты не можешь убедить мать, что все в порядке. Что же ее так волнует?

Элис: Вот это я и хотела бы знать.

Минухин: А ты не можешь узнать, что ее так волнует?

Элис (матери): Что тебя так волнует?

Мать: Думаю, что твое отношение. Я не хочу видеть, как тебе ничего не удается, потому что ты умная девочка.

Элис: Но ты никак не можешь согласиться с тем, что у меня в школе все в порядке. Ты упорно стоишь на своем.

Мать: А ведь ты такая способная!

Диалог матери и дочери предоставляет поле для исследования того, как мать организует реальность дочери. Мать настаивает на подчеркивании "существенной реальности", то есть реальности недостатков.

Минухин: Хочешь, я скажу тебе, как мне это представляется?

Элис: Ага.

Минухин: Я вижу, что вы с матерью не можете друг без друга, как будто тебе куда меньше твоих пятнадцати лет, а твоя мать думает, что у тебя ничего не получится без нее, потому что считает тебя ленивой, или запуганной, или некомпетентной. Так вот, я считаю, что это твоя жизнь, и знаю многих детей, которые справляются, делая минимум усилий. Понимаешь, это им выбирать. А твоя мать с этим не может согласиться.

Элис: Да, она такая. Она ни с чем не соглашается.

Минухин: Я думаю, тебе надо потерпеть неудачу самой.

Элис: Я не хочу потерпеть неудачу!

Минухин: Но, видишь ли, они стараются, чтобы тебе не нужно было прилагать никаких усилий…

Элис: Я прилагаю усилия!

Минухин:…чтобы не потерпеть неудачу. И твоя мама, и школа не позволяют тебе потерпеть неудачу самой. Я думаю, тебе надо потерпеть неудачу, и знать, что ты потерпела неудачу, и понять, что тебе надо делать. (Матери.) Почему вы не даете ей возможности потерпеть неудачу?

Элис: Я не собираюсь потерпеть неудачу!

Терапевт останавливается на последствиях неудачи как на конструктивной возможности. Эта конструкция состоит из многих элементов. Один из них заключается в том, что, преувеличивая характер танца матери и дочери и настаивая на неудаче, терапевт активизирует противодействие идентифицированной пациентки, которая утверждает, что не потерпит неудачу. Но в то же время, говоря о неудаче как о способе выяснить свою компетентность, он подает идентифицированной пациентке мысль о признании каких-то неизвестных ее способностей, что идет вразрез с позицией матери, упирающей на недостатки и страх перед ними.

Исследуя холон сиблингов, терапевт обнаруживает, что Кейти, как и мать, занимает по отношению к Элис положение помощницы. Он расширяет поле зрения и включает в него Кейти в качестве помощницы, приписывая ей роль адвоката и переводчицы Элис, а затем подчеркивает их взаимодополнительность, представляя помощь со стороны Кейти как реакцию на просьбу о помощи со стороны Элис.

Минухин: Так вот, Элис, тебе помогают не только мать и учитель, но и твоя сестра. Ты просто удивительный человек! Как ты сумела окружить себя таким множеством помощников?

Элис: Они все меня любят. Они хотят мне помочь.

Минухин: Не может быть, чтобы это было простое везение. Должно быть, ты большой специалист по части некомпетентности.

Кейти: Как можно быть специалистом по этой части?

Минухин: Обрати-ка внимание на то, что произошло, Элис. Я задал тебе вопрос, а ответила Кейти.

Кейти: Элис говорила первая.

Минухин: А теперь твоя сестра тебя поддерживает. Я только хочу, чтобы ты обратила на это внимание.

Элис: Я знаю. Я знаю.

Минухин: Я полагаю, что ты большая мастерица заставлять людей все за тебя делать.

Элис: Ну, нет!

Терапевт продолжает фокусироваться на той активной роли, которую играет Элис в организации реакций ее семьи, дополняя управление ею со стороны членов семьи управлением ими со стороны Элис.

Минухин (матери): У вас есть младшая дочь, которая выступает как старшая сестра вашей старшей дочери, и мне кажется, что у Элис не остается никаких шансов проявить себя. Элис, в школе ты делаешь минимум того, что нужно, но это потому, что тебе не позволяют вырасти.

Элис: Моя мать слишком многого хочет, она не знает, что у меня в голове. Она говорит, что я могу сделать то-то и не могу сделать то- то. Может быть, я и в самом деле не могу.

Минухин: Значит, тебе надо больше работать. Но они тебе не дают. Может быть, если ты начнешь сама работать чуточку больше, то обнаружишь, что ты почти такая же способная, как и твоя младшая сестра.

В этом вмешательстве есть два элемента: один — вызов, другой — поддержка. Высказывая предположение, что сестра Элис может быть умнее, терапевт провоцирует Элис на то, чтобы она его опровергла. А высказывая предположение, что при большем старании она может доказать, что все неправы, терапевт подчеркивает сильную сторону Элис.

Реальность семьи Рейнольдсов состоит в том, что родители, Вера и Джордж, имеют двух замужних дочерей и младшую дочь Марту, семнадцатилетнюю девушку с анорексией, у которой чередуются периоды голодания и обжорства. Родители считают себя заботливыми, поскольку добились успеха со старшими детьми и делают все возможное для идентифицированной пациентки. Марта большую часть своей жизни видит, что родители не разговаривают между собой, и старается удовлетворить потребность матери и отца в общении.

Эта дисфункциональная структура возникла за многие годы брака, на протяжении которых родители выработали способ обходить свои конфликты, прибегая к посредству Марты. Все диадные холоны здесь превратились в триады.

Терапевтическая конструкция состоит в том, чтобы изменить смысл симптома, перестроив взаимоотношения членов семьи на основе специальных знаний терапевта. Если смысл всякой вещи определяется "тенью, которую отбрасывает на нее вселенная", то перемещение симптома в другую вселенную изменит его смысл2. Терапевт использует эту формулу как основу для создания таких путей взаимодействия, которые отделят дочь от супружеского холона.

Минухин (матери): Чем вы занимаетесь?

Мать: Работаю в муниципалитете.

Минухин: Это значит — с девяти до пяти?

Мать: Да.

Минухин: Вам кто-нибудь помогает?

Мать: Нет. Никто никогда не помогал. Раньше помогал муж.

Марта: Мама, это неправда, и ты это знаешь. Я всегда тебе помогала. Мыла посуду, и убирала квартиру пылесосом, и мыла полы, когда была дома на каникулах, и ставила ужин в духовку перед твоим приходом.

Мать: Марта, только не надо сейчас повышать голос…

Марта: Ты сказала, что тебе никто не помогал, а я…

Мать: Иногда мне помогали. Когда я просила помочь, мне помогали, Марта.

Марта: А бывало, что ты не просила, а я помогала.

Отец: Марта много помогала.

Мать: Ну ладно, помогала. Иногда готовила ужин. Только не говорите, что она делала это всегда, каждый вечер. Она этого не делала.

Отец: Одно время она делала это почти всегда.

Марта: Это было.

Характер организации этой триады таков, что, когда мать и дочь достигают определенного уровня стресса, отец активируется и становится на сторону дочери. Терапевт пока еще не знает, что это такое — сам предпочитаемый танец или же фигура в более широком танце, когда третья сторона активируется всякий раз, когда две другие вступают в конфликт.

Мать: Это было. До тех пор, пока она не начала плохо себя вести.

Минухин: Вера, вы замечаете, что Джордж и Марта иногда объединяются и осаживают вас? Только сейчас Марта возмутилась и накинулась на вас.

Мать: Мне все равно. Она часто так делает.

Минухин: И что тогда произошло с Джорджем?

Мать: Он пришел ей на помощь.

Отец: Разве?

Минухин: Да, вы только что это сделали. Безусловно. Он и дома так делает?

Мать: Раз уж вы об этом заговорили, то он и дома так делает. Когда я делала ей замечания и ругала ее, он говорил, чтобы я успокоилась, перестала кричать и оставила ее в покое. Он всегда ее защищал.

Отец: Ну, не только. Иногда я и Марте говорил, чтобы не раздражала мать. Я всего лишь стараюсь, чтобы все было благополучно. Я не вылезаю вперед. Я просто наблюдаю.

Очевидно, отец может исполнять одни и те же фигуры танца с разными партнерами. Однако терапевт, высвечивая определенные факты, сосредоточивает внимание членов семьи на стереотипном характере их взаимодействий.

Минухин: Вера говорит, что, по ее ощущению, вы больше на стороне Марты, чем на ее стороне. (Марте.) Ты очень слабая? Я видел, как ты легко справилась с мамой. Ты ее не испугалась. Тебе не понадобилась его помощь.

Марта: Нет.

Минухин: Нет. И часто бывает, что отец считает нужным вступиться за тебя, когда ты споришь с матерью? Он пытается помирить вас, становясь на твою сторону?

Марта: В общем, нет. Он просто говорит мне что-нибудь вроде: "Почему ты не можешь оставить ее в покое, пусть делает, что хочет". И тогда я чувствую себя виноватой, потому что мою мать это обижает, а я не хочу никого обижать.

Терапевт начинает с автоматического взаимодействия в семье, с обмена случайными репликами. Представив это как вопрос присоединения к одной из сторон в ссоре, он добивается того, что в ходе такого семейного взаимодействия словно по волшебству выявляются проблемы самостоятельности, власти, коалиций и вины.

Отец: Я не хотел бы, чтобы у вас создалось ложное впечатление. Вы, наверное, подумали, будто я постоянно так делаю. Нет. Я очень редко вмешиваюсь.

Марта: Но когда он вмешивается, бывает именно так.

Отец: Я не хочу видеть этих дурацких ссор. Они и в самом деле дурацкие. Когда я сижу в комнате и слышу, как они ругаются на кухне, и вижу, что это дурацкая ссора, — один говорит одно, другой — другое, ничего конструктивного, сплошные глупости, и обе взвинчивают себя, — естественно, я вмешиваюсь.

Минухин: Значит, вы выступаете как судья на ринге?

Отец: Можно сказать и так.

В этой семье, где все стараются избегать конфликтов, терапевт формулирует функцию отца как улаживание этих конфликтов.

Минухин (матери): Почему он это делает? Вас легко обидеть?

Мать: Раньше было легко. А теперь я словно одета в броню.

Отец: У нас тут есть один огненный вихрь (указывает на мать) и другой огненный вихрь (указывает на дочь). Обе убеждены, что они правы. И обе очень любят высказываться начистоту.

Минухин: Джордж, а обязательно нужно улаживать их ссоры?

Отец: Нет, необязательно, но я чувствую, что должен вмешаться, прежде чем кто-то скажет что-то такое, о чем потом будет жалеть.

Минухин: Вы не любите, когда в вашей семье происходят ссоры?

Отец: Нет, не люблю.

Минухин: А между вами и Верой?

Мать: Мы не разговариваем.

Отец: Когда я чувствую, что назревает ссора, когда жена начинает злиться или я начинаю злиться — только она злится сильнее, чем я, и заводится все больше и больше, пока я не почувствую, что лучше мне остановиться, — тогда я просто встаю и либо ухожу из дома, либо иду в другую комнату, лишь бы это прекратилось.

Минухин: И это помогает?

Отец: Помогает, только она потом злится на меня еще день или два. Она со мной не разговаривает.

Мать: Мы дошли до того, что ты не разговариваешь со мной целый месяц, и я отвечаю тем же.

Минухин (Марте): И что тогда делаешь ты?

Марта (смеясь): Ну, я ухожу в свой собственный мир. Там безопаснее и спокойнее.

Минухин: Это значит, что мама в своем углу, папа в своем углу, и ты уходишь в свой угол? Прекрасная семейка! И как вы из такого положения выходите? Ты не пытаешься поговорить с мамой или папой или попробовать их помирить?

Марта: Конечно, пытаюсь, только это очень неприятно. Они друг с другом не разговаривают, а потом мне начинает казаться, что я сделала что-то не то, потому что мать иногда может, сама того не замечая, рявкнуть на меня из-за чего-нибудь. Я начинаю думать, что я такого сделала, и решаю помалкивать, просто ухожу в свой собственный мир, чтобы не беспокоиться, как бы они снова меня не оттолкнули, не рявкнули на меня.

Отец: Марта, я на тебя не рявкаю.

Марта: Ты — нет, а мама рявкает. Но отец всегда со мной разговаривает. Вроде как: "Ну, если твоя мать не хочет разговаривать, что ж, и прекрасно". Говорит что-нибудь в этом роде, и все. Но тогда я чувствую себя виноватой, потому что должна бы что-то сделать. Я живу с ними в одном доме и должна бы стараться, чтобы им жилось лучше. Понимаете, я должна заставить их разговаривать друг с другом и жить хорошо.

Минухин: И тебе это удается?

Марта: Нет. Тогда я наказываю себя за это и начинаю объедаться.

Минухин: И это помогает?

Марта: Ну, мне помогает. Просто на время облегчает все проблемы. Это как алкоголь или наркотики. Но таким способом ничего не решается.

Минухин: Значит, тут передо мной уже два терапевта: отец, который пытается укротить бурю, когда ты ругаешься с мамой, и ты, когда пытаешься улаживать отношения между ними и помогать им. И ты не такой уж хороший терапевт. У тебя не очень хорошо получается.

Приписав отцу роль судьи на ринге, терапевт выдвигает на первый план симптом дочери как выполняющий ту же функцию, однако добавляет к этому еще и представление о ней как о целителе.

Марта: И не может получаться. Они мне не дают. Они говорят: "Не лезь не в свое дело".

Мать: То, что происходит между нами, тебя не касается.

Марта: Для меня это означает, что они меня отталкивают, потому что я считаю себя частью семьи. Я должна что-то делать.

Минухин: Давно ты пытаешься исцелить их?

Марта: Я никогда об этом не думала. Если припомнить, то примерно с тех пор, как началась анорексия.

Идентифицированная пациентка принимает терапевтическую конструкцию и локализует ее во времени. Симптом приобретает новый смысл: из индивидуального заболевания он превращается в семейное лекарство.

Минухин: Это означает, что ты пытаешься исцелить их четыре или пять лет?

Марта: Да.

Минухин: Ну, девочка, тебе нужны какие-то другие методы, получше. За четыре или пять лет ты должна была бы их изменить. (Обращается к родителям.) Она пытается вас исцелить. Она пытается дать вам счастье, просто у нее не получается. (Дочери.) А ты никогда не пробовала поучиться тому, как вселять гармонию и счастье?

Терапевт в шутливом тоне предлагает носительнице симптома возможную альтернативу, которая позволит ей избавиться от не достигающих цели приступов обжорства и научиться эффективно решать проблемы.

Марта: Нет. Единственное, что я делаю, — это спрашиваю их: "Почему вы не разговариваете?" Мне говорят: "Это не твое дело". Тогда я чувствую, что им неприятно, когда я пытаюсь что-то сделать. Я никогда толком не думала о себе как о терапевте, но теперь я считаю, что могу помочь этой семье.

Минухин: Может быть, не как терапевт, а как целитель. Тот, кто старается привнести в семью гармонию и счастье. Я хотел бы, чтобы ты, Марта, поговорила с родителями о том, как они срывают все твои попытки им помочь.

Терапевт использует конструкцию, представляющую девушку как целителя, чтобы изменить характер семейных взаимоотношений, трансформируя пассивную позицию, приводящую к "запойному" обжорству, в активную межличностную задачу. Идентифицированной пациентке поручается опекать родителей, чтобы побудить их отвергнуть это усилившееся вмешательство.

Марта (родителям): Как мне сказать это так, чтобы вам было понятно? Мне вроде как приходится искупать свою вину из-за того, что вы не разговариваете. Вы мои родители, и я люблю вас, но если вы не любите друг друга, я чувствую себя виноватой. Я смогу жить своей жизнью, только если буду знать, что вы счастливы. Понимаете, вы пытаетесь это скрыть, когда говорите, что это касается только вас. Но все равно это касается не только вас, потому что я живу с вами в одном доме, и мне приходится это видеть. Дело не в ссорах, дело в том, что вы не разговариваете, — вот что мне не нравится.

Мать: Ссор у нас не бывает.

Марта: Ну, видите, как это на меня действует? Я вижу, что вы не разговариваете, и я иду в школу и думаю — подсознательно, — что я тоже не могу разговаривать с людьми. Я не знаю, как разговаривать, понимаете? Если бы я слышала, как вы поссорились и потом помирились, я бы могла на этом учиться, понимаете?

Мать: Но, Марта, нам понадобилось тридцать лет на то, чтобы прийти к таким отношениям, какие у нас теперь, — точнее, тридцать три года.

Марта: Но дело в том, что я не могу быть счастлива, пока не буду знать, что вы счастливы.

Мать: Но я счастлива в своем маленьком мире, и твой отец счастлив в своем.

Родители: И ты должна быть счастлива в твоем маленьком мире.

Марта: Вы не думаете, что могло бы быть лучше? Я знаю, вы не хотите, чтобы было лучше, но это могло бы быть?

Минухин: Видите ли, это очень интересно — то, что говорит Марта. Она говорит, что вы на самом деле очень в ней нуждаетесь, потому что сами не можете справиться.

Марта: Я чувствую, что каким-то образом приношу вам счастье, понимаете?

Минухин: Я не думаю, чтобы родители тебя понимали. Не думаю, чтобы они понимали то, что ты только что сказала.

Марта: Я тоже.

Минухин: Не думаю, чтобы они тебя слышали. Ты говоришь очень простую вещь. Ты говоришь, что, если ты не сможешь им помочь, они не справятся.

Уже на протяжении пятнадцати минут терапевт подстрекает идентифицированную пациентку продолжать играть роль целительницы. При этом та, вместо того чтобы вести с ними свои обычные сепаратные переговоры, обращается к обоим родителям одновременно, как к паре. Родители реагируют — иногда с раздражением, иногда уступая — как единый холон. Преувеличение данной терапевтической конструкции имеет целью добиться, чтобы родители отвергли помощь девушки, и создать дистанцию между ними и ею.

Минухин: Поговори с папой, поговори с мамой.

Марта: Дело в том, что… Вы считаете, что это ваша жизнь, и мне нечего в нее лезть. Вы так считаете? Вы это пытаетесь мне сказать?

Мать: Ну да.

Марта: Я этого не понимаю. В этом нет никакого смысла.

Минухин: Видишь ли, Марта, мне кажется, твои родители знают, что нуждаются в тебе. У тебя не могло бы быть такого сильного стремления помочь им, если бы они не давали тебе понять…

Марта: Что они этого хотят.

Минухин: Что они этого хотят. Как твоя мать дает тебе понять, что хотела бы получить от тебя помощь? Они должны как-то это делать. Я не уверен, что они сами знают, как они это делают, но они должны это делать. Они должны как-то давать тебе понять. Как они это делают?

Терапевт изменяет характер управления жизнью девушки. Теперь она представлена как откликающаяся на управление со стороны родителей. По сравнению с предшествующей сфокусированностью на идентифицированной пациентке как активном факторе это радикальная перемена, и она имеет целью активировать идентифицированную пациентку, заставить ее дистанцироваться от родителей.

Минухин: Марта, на самом деле ты маленькая девочка, которую они эксплуатируют. Ты хорошенькая, тебе семнадцать лет, и у тебя нет мальчика. У тебя много подруг?

Марта: Нет, я плохо схожусь с людьми. Я слишком боюсь. Я не могу.

Отец: У тебя когда-то была близкая подруга.

Марта: Кто? Нет, она мне не близкая.

Отец: Но она самая близкая твоя подруга.

Мать: Она была самая близкая твоя подруга.

Отец: Вы вместе уезжали на каникулы…

Минухин (родителям): Погодите минутку.

Марта: Откуда они знают, что она мне близкая? Как они могут это говорить?

Минухин: Это один из их способов манипулировать тобой. Только что ты рассказывала мне кое-что о своей жизни, и тут…

Марта: Они думают, что все о ней знают.

Минухин: Они вмешались и манипулируют тобой. Видишь ли, меня беспокоит, что ты никогда-никогда не выходишь из дома.

Терапевт пользуется простым семейными взаимодействием, чтобы подкрепить свою конструкцию сильного родительского контроля.

Минухин (матери): Сколько вам лет?

Мать: Пятьдесят четыре.

Минухин: Пятьдесят четыре. Таким образом, вам жить еще, вероятно, — сколько? Лет двадцать пять.

Мать: Если повезет.

Минухин: Если доживете до восьмидесяти. А вам сколько лет, Джордж?

Отец: Пятьдесят пять.

Минухин: Хорошо. Значит, возможно… Сколько тебе, Марта? Семнадцать. Они умрут лет в восемьдесят, так что тебе жить дома еще двадцать пять лет. Значит, 25 плюс 17—к тому времени, когда ты окажешься готова оставить дом, ты будешь одинокой сорокадвухлетней женщиной без всякого жизненного опыта.

Марта: Нет, я не хочу, чтобы так случилось.

Терапевт рисует мрачное будущее с плохим прогнозом, чтобы вызвать противодействие и увеличить дистанцию между идентифицированной пациенткой и ее родителями.

Минухин: Я думаю, так и случится, потому что они постоянно просят тебя помочь им стать счастливее. А ты все свое время тратишь на то, что смотришь на своих папу и маму. Ты столько на них смотришь, что у тебя не остается времени посмотреть на что-нибудь еще. Почему у тебя нет мальчика?

Марта: Я боюсь. Я не хочу выходить из дома.

Минухин: А, то есть… Это значит… Ты говоришь, что и ты их используешь? Они тебя используют и ты их используешь?

Марта: Да, один парень постоянно мне звонит, и я прошу отца говорить, что меня нет дома. И он так и делает; он говорит: "А, вы немного опоздали, она только что ушла".

Минухин: Это значит, что ты используешь их, чтобы они защищали тебя от внешнего мира.

Марта (смеясь): Они — мое оружие.

Минухин: У тебя очень интересная семья. Очень, очень интересная, потому что ясно: она тоже тебя использует. Я думал, это ты ее используешь, но на самом деле это она тебя использует.

Терапевт снова переходит к родителям и бросает им вызов, утверждая, что они позволяют идентифицированной пациентке эксплуатировать их и использовать для того, чтобы избежать общения с внешним миром. На всем протяжении сеанса, продолжающегося три часа, терапевт меняет фокусировку, то и дело подчеркивая, как члены семьи по-разному используют друг друга. Однако во всех своих конструкциях он неизменно стремится легитимизировать структуру, которая отдаляет родителей от дочери и поддерживает их разъединение.

Адресуясь к мировосприятию семьи, терапевт держится в стороне. Он вводит представления, которые опровергают прежние представления. Теоретически это само по себе — вмешательство, потому что, приспосабливаясь к новым представлениям, семья вступает в фазу растерянности, кризиса и перестройки. Это примерно то же, что бросить камень в пруд: возникает волновой эффект, не имеющий ничего общего ни с самим камнем, ни с тем, кто его бросил.

Однако в реальной жизни идея не существует отдельно от терапевта, который ее вводит. Отделить одно от другого — значит создать искусственную конструкцию, чреватую опасностью сосредоточить все внимание на идее, упуская из виду межличностный контекст, в котором она возникает. Некоторые школы семейной терапии, рассматривающие когнитивный вызов как основной уровень терапевтических изменений, пытались оградить чистоту концептуальной схемы, содержащей вызов, от влияния самого терапевта. Но теперь они изменили свои взгляды, признав участие терапевта как лица, которое бросает вызов.

Участие терапевта необходимо для того, чтобы убедить семью в правильности нового представления. Более того, отделение вызова когнитивного от структурного — это искусственная конструкция. Вызов, брошенный семейному мировосприятию, — это в то же время вызов структуре взаимодействий в семье, точно так же, как вызов ее структуре, — это вызов ее мировосприятию. Когнитивный вызов вообще не существует в изолированном виде. Однако, если терапевт будет постоянно помнить об этом предостережении, он сможет эффективно использовать когнитивные схемы.

Поиск по сайту: