Воинские уставы 17 и 18 века

Под дисциплинарной властью он понимает власть, трансформирующую людей в объектов с помощью "дисциплин", присущих психиатрии, медицине, криминологии и социальным наукам. Эти "дисциплины" помогают сформировать "общество нормализации" — частично через их специализированные дискурсы, используемые в специфических социальных "точках" (госпиталях, психиатрических лечебницах, тюрьмах и т.д.), частично через применение "аппарата знания", присущего этим дисциплинам и их дискурсам.

Применение техник дисциплинарной власти обычно начинается с перемещения индивидов в пространстве. Такая власть требует замкнутых пространств, в которых действуют свои законы и правила: это — места «дисциплинарной монотонности» (Foucault M., 1975. P. 143). Примерами могут служить работные дома для бродяг и нищих. Позже колледжи и пр.

Школы, казармы-определенная дисциплина. Все большей детализации дисциплинарного времени соответствует все большая и большая детализация жестов и действий, которые должен совершать помещенный в это время и пространство индивид. Это создает возможности для непрерывного контроля не только за результатом действия, но за всеми его фазами и составляющими.

Власть, складывающаяся в XVIII в., занимается, таким образом, дрессировкой тел. Одним из важнейших инструментов для этой цели является иерархигеский надзор, идея которого заключается в том, чтобы наблюдать за контролируемым телом, не будучи замеченным.

Дисциплинарная власть начинает выступать как многосторонняя, автоматическая и анонимная. «Власть в системах иерархизированного надзора не выделяется как определенная вещь, не передается как определенное свойство; она функционирует как механизм» (Foucault M., 1975. P. 176). Это — власть, неизменно бодрствующая, контролирующая и вездесущая. Такое функционирование не смог бы обеспечить ни один конкретный облеченный властью человек.

Фуко приводит красочный пример «дисциплинарной мечты», в которой воплощается стремление власти все видеть, оставаясь невидимой, и все учитывать, оставаясь анонимной. Речь идет о «Паноптикуме» Иеремии Бентама (конец XVIII в.). Паноптикум, по проекту Бентама, — это архитектурное сооружение, реализующее следующий принцип: в центре должна находиться башня, а по периферии — кольцеобразное здание. В башне имеются широкие окна, обращенные к периферийному строению. А это последнее разделено на камеры или комнатки, каждая из которых простирается во всю ширину здания и имеет два окна. Одно обращено наружу, и через него в камеру проникает свет, а другое — внутрь, к окнам башни. Теперь достаточно в центральную башню поместить надзирателя, а в каждую комнатку — осужденного, больного, сумасшедшего, рабочего или школьника, чтобы был обеспечен полный надзор. Надзиратель, благодаря проникающему свету, может видеть в каждой комнатке-камере силуэт находящегося там человека и следить, ведет ли он себя как положено и занимается ли предписанным делом. Принцип темницы переворачивается. Вместо лишения света — постоянное пребывание на просвете и под взглядом надзирателя. «Быть на просвете» — вот суть нового вида заключения.

Паноптикум задуман как устройство, продуцирующее у помещенных в него людей сознание того, что они постоянно на просмотре. Этим, по замыслу Бентама, и обеспечивается перманентность контроля, даже если надзиратель устал и закрыл глаза. Совершенство устройства делает излишним реальное непрерывное подсматривание. Это архитектурное сооружение призвано быть машиной для поддержания власти, не зависящей от осуществляющих ее конкретных лиц. Власть тут становится анонимной и безличной. Ее принципом выступает не какая-то определенная обладающая властью личность, а власть как таковая, проявляющаяся в распределении тел, освещения и взглядов.

Так что, как разъясняет Фуко, интерпретируя идею Бентама, Паноптикум — это не просто инструмент, используемый вне и независимо от него сформировавшимися властными отношениями, но сам способ организации и функционирования власти. Фуко видит в Паноптикуме наиболее концентрированное выражение принципов дисциплинарной власти.

Помимо иерархизированного надзора, Фуко выделяет и такое средство «муштры», как нормализующая санкция. Суть ее заключается в том, что караются не только нарушения законов, но и отклонения от нормы. Наказанию подлежит вся безграничная область отклонений от заданной нормы или несоответствия данному уровню. Так, солдат допускает провинность всякий раз, когда он не достигает предписанного уровня, скажем, определенного ритма и четкости в исполнении артикулов с ружьем; ученик совершает провинность всякий раз, когда оказывается неспособным выполнить задание учителя. За это они получают соответствующее наказание. Наказания заслуживает и отклонение от предписанной позы ученика за партой или положения кисти при письме. Роль наказания, таким образом, состоит в устранении отклонения от предписанной нормы. Следовательно, оно имеет исправительную функцию в смысле приближения к заданной норме как стандарту.

Существует особая процедура, сочетающая технику иерархизированного надзора и нормализующей санкции. Это смотр (в частном случае — медицинский осмотр или экзамен в учебном заведении). Он тщательно обставляется во всех дисциплинарных техниках. В смотре — осмотре — экзамене наиболее явным образом сочетаются отношения власти и отношения знания. И такая парадигма, по утверждению Фуко, существенно повлияла на дальнейшее развитие знания о человеке. Так, на эволюцию медицинского знания оказала решающее влияние организация госпиталя или клиники как дисциплинарного пространства, в котором надлежало пребывать больному. Это сформировало медицину как деятельность с объектами (человеческими телами), которые постоянно «открыты для осмотра».

Власть над жизнью: смертная казнь заменяется заключением, вместо физического уничтожения, появляется контроль. Заключение-контроль и полное знание о человеке.

Власть есть знание. Наиболее глубокую связь власть имеет со знанием. Развивая известную идею Ницше о неотделимости "воли к власти" от "воли к знанию", Фуко усиливает ее и доводит до крайности, рассматривает в духе своеобразного "панкратизма" (всевластия). Никакое знание, отмечает он, не формализуется без системы коммуникаций, которая сама по себе уже есть форма власти. Никакая власть не осуществляется без добывания, присвоения, распределения и сокрытия знания. "Нет отношения власти без коррелятивного образования поля знания, как нет знания, которое в то же время не предполагает и не образует отношения власти". Нет науки, с одной стороны, и государства-с другой, но есть фундаментальные формы "знания-власти", которые, меняясь, проходят через всю историю европейской цивилизации. Отношения между знанием и властью выражает формула: "Власть устанавливает знание, которое, в свою очередь, выступает гарантом власти". Определяющим фактором в истории отношений между знанием и властью является власть: "Другая власть - другое знание".

1. Ненормальные

«НЕНОРМАЛЬНЫЕ» — это одиннадцать лекций, прочитанных Мишелем ФУКО в 1974–1975 годах в Коллеж де Франс, где он с 1970 года занимал должность профессора кафедры истории систем мысли.

Парадоксальный персонаж «ненормального», окончательно оформившийся во Франции и в Европе к концу XIX столетия, не тождествен фигуре безумца, хотя и наследует некоторые ее черты. Это прежде всего социальный феномен, возникающий в той области, где пересекаются наука и право, медицина и новые, рожденные Просвещением карательные механизмы. Исправительные практики

ФУКО исследует генезис «власти нормализации», многие структуры которой благополучно сохранились.

Отношение к сумасшедшим разное в разные эпохи: в средние века их считали божественным проявлением, в возрождение мудрецами, но в эпоху классицизма-эпоху разума, эпоху Декарта, к ним стали относиться как к грешникам.

Происхождение «большого, неопределенного и разнородного семейства “ненормальных”, которое повергло в страх Европу конца XIX века» (с. 385), ФУКО связывает с тремя ключевыми фигурами классической эпохи: это человекмонстр, «неисправимый» и мастурбатор.

«Монстр» — наиболее древний элемент этой группы: он вобрал в себя и получеловека-полузверя Средних веков, и разного рода человеческие «диковины» (сиамских близне цов, гермафродитов и т. п.). Однако монстр, в отличие от простого урода, возникает в тех случаях, когда природная аномалия сочетается с нарушением законов общества или религии, «там, где противоестественное беззаконие затрагивает, попирает, вносит сбой в гражданское, каноническое или религиозное право» (c. 88). В самом деле: как крестить сиамских близнецов — в качестве одного человека или двух? Что делать, если один из них совершил преступление, к которому второй непричастен? Может ли гермафродит вступать в брак? В конце XVIII века, показывает ФУКО, на фоне этого естественно-правового тупика постепенно выделяется новая категория: монструозность поведенческая, моральная. Из проблемы соматико-юридической монстр превращается в проблему криминальную и даже политическую. Связано это с общей эволюцией карательной власти.

Вторая фигура классической эпохи, к которой восходит «ненормальный» XIX века, — «неисправимый», знакомый читателям ФУКО по его «Истории безумия…». Действительно, это обитатель исправительных заведений XVIII века, оказавшийся в них по причине дурного поведения: развратник, расточитель, гомосексуалист … Если монстр возникает на пересечении политико-судебной власти и естествознания, то основное пространство, в котором вырисовывается «неисправимый», — это род, клан, семья, испрашивающая у власти дозволения отторгнуть от себя «паршивую овцу». Такой индивид подвергается принудительной изоляции и частично поражается в правах, однако остается вне действия собственно закона: механизмы, породившие его, относятся к области дисциплинарных практик, методов «нормализации» поведения, которые формируются в XVII–XVIII веках в армии, школах, мастерских и чуть позднее проникают в семью. Задача этих механизмов — исправлять, воспитывать «душу» индивида, побуждать его к раскаянию, возвращать к «добрым чувствам», воспитывать навыки существования в коллективе. В отличие от монстра, неисправимый зауряден, но по-своему не менее парадоксален: с одной стороны, он характеризуется именно фактом своей «неисправимости», с другой — именно поэтому служит главным объектом приложения различных коррекционных техник.

Третий предшественник «ненормального» — онанист. Этот персонаж появляется сравнительно поздно, в конце XVIII века. Возникающее в это время напряженное внимание к физиологии уже не взрослого, социально ответственного индивида, но ребенка — новый признак разрастания «нормализации», которая устанавливает неусыпный контроль над каждой отдельной личностью: на сей раз власть начинает действовать в сердцевине «малой» семьи, вторгаясь в пространство комнаты и кровати, регулируя отношения детей и родителей, обязывая пос ледних денно и нощно следить за сексуальными проявлениями своих отпрысков.

Поскольку в многочисленных трудах и руководствах этой эпохи онанизм предстает источником всевозможных зол, телесных, нервных и психических болезней, на узкий семейный круг отныне возлагается ответственность за соматическую, сексуальную «нормальность» индивида. Ребенок, «злоупотребляющий» своей сексуальностью, делается виновником всех своих последующих бед; родители же, не надзирающие должным образом за ребенком и препоручающие заботу о его телесном и душевном здоровье посредникам — кормилицам, слугам, воспитателям, — обвиняются в пренебрежении к своим детям. При этом возникает и новый внешний механизм «власти-знания», направленный на регулирование «сексуально насыщенного семейного микропространства» (с. 389): медицинский контроль. Родители онаниста обязаны немедленно обратиться к врачу, чтобы тот применил к юному нарушителю ряд коррекционных мер (многие из них используются и по сей день).

Складывается такая властная система, где всякий социально-воспитательный институт, будь то армия, школа, семья или психиатрическая лечебница, присваивает себе часть судебных функций. Все они — «немножко судьи», ибо оценивают поведение индивида и стремятся привести его поведение в соответствие с установленной «нормой».

3. Элементарная феноменоло­гия безбилетного проезда и о возможности контролируемого нарушения.

Бикбов

Один из экспериментов по контролируемому нарушению социального порядка. Глубокое погружение в опыт безбилетного проезда во французском скоростном поезде, с заранее известными условиями: контроль билетов и стандартные санкции к нарушителю. Опыт предпринят как осознанный выход за границы привычных взаимодействий. Подробно зафиксированы взаимодействия пассажирами, столкновение с контролерами, собственные переживания и спонтанные реакции нарушителя.

Установочная статья, в которой проанализированы условия и драматургия осознанного нарушения социальных границ/правил как метода социального исследования. Специальное внимание уделяется ключевой роли письма, в котором по ходу нарушения актуализируются намерения и мотивы исследования, исходно чуждые «естественной» ситуации, и которое превращает порицаемую девиацию в контролируемый эксперимент. Имплицитная методология опытов нарушения российских экспериментаторов сопоставлена с этнометодологической техникой нарушения рутинных взаимодействий (Гарольд Гарфинкель). Описаны практические и познавательные следствия того решающего обстоятельства, что в представленных случаях имеет место не нарушение конвенций и «легких» рутин, а занятие иной социальной позиции. Одним из таких следствий оказывается более активное присвоение экспериментальной ситуацией социальных привычек и телесных схем экспериментатора и, как результат, эскалация им игры в собственную нормальность. Другим следствием становится необходимость выбора средств восстановления привычного для себя порядка: занятия новой позиции, нормализации эксперимента или его прекращения. Итог серии опытов: раскрытие любого порядка как системы узаконенных нарушений.

Я хотел узнать, как работают контролеры, до каких следствий может дойти проезд без билета. Если он пройдет по вагону — а где-то в глубине себя я бы очень не хотел, чтобы он в действительности прошел — нужно будет спровоцировать его на что-то более сложное, чем просто выписать штраф, но одновременно не слишком опасное, чтобы не поставить под вопрос свои «чистые» документы.

- Такие мои российские автоматизмы уже пугали местных жителей, и я заранее смущен тем, что и в этот раз девушка неверно истолкует мой жест.

- Но решимость довести игру до конца пре-вращается в своеобразный стержень внутри меня. Эта решимость почти призывает контролера, как африканские жрецы призывают дождь.

- Все-таки, мне кажется, честнее сказать контролеру: «У меня нет билета», чем играть в его поиски, изображать, что забыл его, зная заранее, что от сознания собственной неправоты вряд ли сумею довести игру до конца. Простая истина легче. С ней не нужно ничего делать: ее нужно просто произнести, и все. Поскольку билета все равно нет, это будет намного более сильной интервенцией, чем его ложные поиски.

- Контролер обращается ко мне:

— Вставайте. Пойдемте со мной. Возьмите свои вещи.

Его голос звучит очень спокойно, а жест, который сопровождает слова, выглядит почти дружеским, сообщническим......Он глядит на меня, бросает взгляды по сторонам. Я думаю, что он хочет «по душам» поговорить со мной и потому ищет место поуединеннее [как я подумал сейчас, он мог проверять мой настрой, не агрессивен ли я, можно ли подстраховаться присутствием множества других лю-дей].

- Я мгновение колеблюсь: в кошельке только мелочь, но в кармане на молнии еще и кредитка....Но не французская, а русская, не существующего теперь СБС-Агро, разорившегося в августовский кри-зис  года — мне на нее начисляли стипендию в аспирантуре и я ее для каких-то сомнительных целей сохранил в кошельке.

- Хотя мелькает озорная мысль: купить себе что-нибудь попить и, тем самым, сделать следующий шаг в нарушении границы. Представляю себе чувства контролера, когда тот вернется и найдет меня, спокойно попивающим фанту. Но это усиливает неустойчивость моего положения. Я вошел в роль: пожалуй, честный человек без денег вряд ли позволит себе напиток в баре.

- — Вы сделали большую глупость. До Лиона они не начинают проверять билеты. А так они очень внимательны к этому, и теперь у вас могут быть проблемы.

- — Послушайте, но это же безумие. Вы садитесь в поезд без билета, у вас нет денег. На что вы рассчитываете? А в России вы тоже ездите без билета? Что бывает, если вы без билета?

- — Да, — соглашаюсь я, — бывает и выбрасывают. Но если проводник видит, что я без денег, он чаще всего понимает ситуацию. Ведь он сам может оказаться в похожей.

На мой взгляд, обескураживающий аргумент. Я вхожу во вкус, я уже не чувствую опасности. Теперь — это только игра, и он, кажется, смотрит на наш диалог точно так же. Он должен довести до конца свою линию строгого формалиста, а я свою — объекта помилования.

- Похоже, в его голове — образ из какого-то фильма, где грозные усачи в буденов-ках идут по вагонам со штыками наперевес. Объяснять, что Красная армия не проверяет билетов, не стоит

- — Показывайте ваши карманы. Мне это определенно нравится. Игра снова начинает пахнуть насилием и обманом: обыск карманов — явно дело неправомерное.

- Наверно, с готовностью дать себя обыскать, интересом к его мнению и нежеланием сообщать адрес друзей, я произвожу впечатление исключительно неискушенного в безбилетном проезде человека. Но так как я продолжаю свою линию игры, он возвращается к своей.

-Я смотрю в выписанную квитанцию:

в графе гражданства вместо «России» написано «СССР» — имя несуществующей страны, а название улицы тоже написано неправильно. Может быть, это жест доброй воли со стороны контролера?

- — Не поможете ли мне снести чемодан? А я снесу ваш рюкзак. Это только по лестнице, на перрон. — Она явно смущена. — А то он очень тяжелый. А я снесу вашрюкзак — я сделала хороший расчет. — Она деланно смеется.

Ну вот, совсем уже по-русски, кроме самой словесной формулы. А я ведь постеснялся помочь девушке забросить куртку. Неужели теперь на моем лице, в моей фигуре действительно проступило что-то столь однозначно понимаемое окружающими?

4. «Эволюционная эпистемология» и «логика социальных наук» К. Поппера.

1.Эпистемология-теория познания, прежде всего научного познания. Кэмпбэл назвал ее эволюционной, потому что она продукт биологической эволюции, а именно дарвиновской эволюции.

Прежде всего, следует подчеркнуть, что она в своих основаниях противоположна традиционной теории познания -- как в ее эмпиристском варианте, так и в ее рационалистической версии. (Традиционная теория познания-теория обсервационизма (бадейная теория) основана на том, что источником знания являются чувства).

Поиск по сайту: