ГЛАВА 5. Когда я добрался до Тальбот‑мэнор, било полночь

Когда я добрался до Тальбот‑мэнор, било полночь. Я словно впервые увидел это место. Но теперь у меня было время поблуждать по окрестностям в лабиринте кружащихся снежинок, изучить рисунок посадки подрезанного кустарника и представить себе, каким будет этот сад весной. Прекрасная старинная усадьба.

Потом очередь дошла до комнат – небольшие по размеру, с маленькими окнами со свинцовыми переплетами, они оставались теплыми и уютными даже в морозные английские зимы; сейчас многие окна освещены и манят к себе сквозь снежный мрак.

Дэвид, очевидно, закончил свой ужин, и прислуга – пожилые мужчина и женщина – еще трудилась в кухне, в то время как их господин переодевался в спальне на третьем этаже.

Я наблюдал, как он надевает пижаму, а поверх нее длинный черный халат с черными бархатными отворотами и поясом, отчего становится очень похож на духовное лицо, хотя для сутаны халат слишком изящно отделан, особенно если учесть белый шелковый шарф, повязанный у шеи.

Дэвид спустился вниз.

Я вошел в мою любимую дверь в конце коридора и оказался за спиной у Дэвида в библиотеке как раз в тот момент, когда он наклонился, чтобы поворошить дрова в камине.

– А, все‑таки вернулся! – воскликнул он, пытаясь скрыть свою радость. – Господи, ты приходишь и уходишь совсем неслышно!

– Да, и это очень раздражает, правда? – Я посмотрел на лежащую на столе Библию, на «Фауста», на рассказ Лавкрафта, все еще скрепленный в уголке, но уже разглаженный. Рядом стояли графин шотландского виски и красивый хрустальный бокал с толстым дном.

При взгляде на листочки с рассказом я вспомнил вдруг взволнованного молодого человека. Как же все‑таки странно он двигался! Мысль о том, что он выследил меня в трех различных местах, заставила слегка вздрогнуть. Наверное, я больше никогда его не увижу. С другой стороны... Ладно, еще будет время разобраться с этим назойливым смертным. Сейчас мои мысли были о Дэвиде, и сознание того, что впереди у нас целая ночь для беседы, приводило меня в восхищение.

– Где это ты так нарядно оделся? – спросил Дэвид, медленно скользя по мне взглядом и, казалось, не замечая, какое внимание я уделяю его книгам.

– О, в одном небольшом магазине. Я никогда не ворую одежду у жертв, если ты об этом. Кроме того, меня привлекают в основном люди из низов, а они не слишком хорошо одеты.

Я устроился в кресле и решил про себя, что отныне оно станет моим. Глубокое мягкое кожаное сиденье, пружины поскрипывают, но благодаря высокой изогнутой спинке и широким прочным подлокотникам отдыхать в нем очень удобно. Стоявшее напротив кресло Дэвида было совсем другого типа, но такое же удобное, только чуть более потрескавшееся и потертое.

Он стоял перед огнем и все еще рассматривал меня. Потом тоже сел, вынул пробку из хрустального графина, наполнил бокал и поднял его в знак приветствия.

Сделав большой глоток, он слегка вздрогнул, когда жидкость обожгла горло.

Внезапно я живо припомнил это ощущение. Вспомнил, как лежал на сеновале амбара в родной Франции и точно так же, с точно такой же гримасой, пил коньяк, а мой смертный друг и любовник Ники жадно выхватывал у меня из рук бутылку.

– Вижу, ты пришел в себя, – слегка понизив голос, с неожиданной теплотой произнес Дэвид. Он откинулся в кресле, поставив бокал на правый подлокотник. Он держался с большим достоинством, хотя и намного непринужденнее, чем обычно. Густые волнистые волосы приобрели благородный темно‑серый оттенок.

– Я действительно похож на себя?

– У тебя озорные искорки в глазах, – едва слышно ответил он, не отводя от меня пристального взгляда. – А легкая улыбка на губах исчезает, только когда ты начинаешь говорить, да и то не больше чем на секунду. Но кожа удивительным образом изменилась. Надеюсь, ты не испытываешь боли. Скажи, тебе ведь не больно?

Я сделал пренебрежительный жест. Мне было слышно, как бьется его сердце. Чуть‑чуть слабее, чем в Амстердаме, то и дело сбиваясь с ритма.

– Надолго ли твоя кожа останется такой темной? – спросил он.

– Наверное, на многие годы – кто‑то из древних, кажется, так говорил. Разве я не писал об этом в «Царице Проклятых»? – Я подумал о Мариусе и о том, как он сердит на меня. Он явно не одобрит мой поступок.

– Это была рыжеволосая Маарет, одна из древнейших, – сказал Дэвид. – В твоей книге она утверждает, что сделала то же самое просто для того, чтобы у нее потемнела кожа.

– Удивительное мужество! – шепотом воскликнул я. – А ведь ты не веришь в ее существование! Хотя я сейчас сижу прямо перед тобой.

– О нет, верю. Конечно верю. Я верю каждому написанному тобой слову. Но тебя я знаю! Расскажи мне – что конкретно произошло в пустыне? Ты действительно думал, что умрешь?

– Тебе непременно нужно спросить об этом с места в карьер, – вздохнул я. – Хорошо, не могу утверждать, что я действительно так думал. Наверное, я играл в свои обычные игры. Клянусь Богом, я не лгу остальным. Но себе я лгу. Я не думаю, что вообще могу умереть, – во всяком случае, не представляю себе, каким образом это сделать.

Он издал долгий вздох.

– А вот почему не боишься умереть ты, Дэвид? Нет, я не собираюсь мучить тебя своим обычным предложением. Однако для меня это поистине непостижимая загадка. Ты действительно искренне не боишься смерти, и я этого не понимаю. Потому что угроза смерти для тебя вполне реальна.

Были ли у него сомнения? Он ответил не сразу. Но я видел, что он получил богатую пишу для размышлений. Я почти слышал, как работает его мозг, хотя, конечно же, не слышал его мыслей.

– Почему «Фауст», Дэвид? Неужели я Мефистофель? А ты – Фауст?

Он покачал головой.

– Может быть, я и Фауст, – сказал он наконец, сделав еще один глоток виски, – но ты уж точно не дьявол. – Он вздохнул.

– Но я все тебе испортил, да? Я понял это в Амстердаме. Ты бываешь в Обители только по необходимости. Я не свожу тебя с ума, но очень плохо на тебя влияю, правда?

И снова он не ответил. Он смотрел на меня большими выпуклыми черными глазами и, видимо, тщательно обдумывал вопрос. Глубокие морщины на лбу, в уголках глаз и рта только подчеркивали сердечное и открытое выражение лица. В нем не было ни тени угрюмости, но таившаяся в глубине души неудовлетворенность и размышления над прожитой долгой жизнью оставили свой след.

– Так или иначе, это должно было произойти, Лестат, – в конце концов заговорил он. – По целому ряду причин я больше не могу с прежним успехом исполнять обязанности Верховного главы ордена. Уверен, такой исход дела был практически неизбежен.

– Объясни. Я считал, что ты составляешь часть самого ядра ордена и что в нем вся твоя жизнь.

Он покачал головой.

– Я никогда не был типичным кандидатом в Таламаску. Тебе известно, какой была моя молодость в Индии, и я мог бы прожить так до конца своих дней. Я не ученый в обычном смысле этого слова, и никогда им не был. Тем не менее я действительно в чем‑то сродни Фаусту, я стар, и мне не удалось разгадать тайны мироздания. Ни в коей мере! А в молодости мне казалось, что удалось. В первый раз, когда мне было... видение. В первый раз, когда я познакомился с ведьмой, в первый раз, когда я услышал голос духа, в первый раз, когда я вызвал духа и заставил его исполнить мой приказ... Я думал, что познал все! Но это ерунда. Это все земные реалии... земные тайны... Или тайны, которых мне никогда не постичь, ни за что.

Он сделал паузу, словно хотел добавить что‑то еще, нечто конкретное и важное. Но вместо этого поднял бокал и почти рассеянно осушил его, на сей раз без гримасы, которая, очевидно, сопровождала лишь самый первый глоток вечера. Он непонимающе взглянул на бокал и вновь наполнил его из графина.

Невозможность прочесть его мысли выводила меня из равновесия, равно как и тот факт, что его слова не давали мне ни малейшего намека на то, что происходило у него в голове.

– Знаешь, почему я стал членом Таламаски? Исследования здесь абсолютно ни при чем. Я никогда не мечтал о том, чтобы заточить себя в стенах Обители, одолевать горы бумаг, заносить сведения в компьютер и рассылать факсы по всему миру. Вовсе нет. Все началось с очередной охотничьей экспедиции, с новых рубежей, как говорится, с путешествия в далекую Бразилию. Именно там, на узких извилистых улочках старого Рио, я столкнулся с проявлениями оккультизма, и встреча с ними оказалась ничуть не менее захватывающей и опасной, чем охота на тигра. Вот что влекло меня – опасность. И даже не представляю себе, как я оказался настолько далеко от нее.

Я не ответил, но кое‑что для меня прояснилось: знакомство со мной таило очевидную опасность. Должно быть, именно она в первую очередь его и привлекала. Я всегда считал, что он наивен, как и все ученые, но дело, как выяснилось, вовсе не в этом.

– Да, – тут же откликнулся он, с улыбкой сверкнув глазами. – Все именно так. Однако я не могу поверить, что ты способен причинить мне вред.

– Не обольщайся, – быстро возразил я. – Ты занимаешься самообманом. И совершаешь старую ошибку: веришь глазам своим. Я не то, что ты видишь.

– Как это?

– А вот так. Внешне я похож на ангела, но я не ангел. Многие из нас подчиняются старым законам, природы. Мы прекрасны, как змеи со сверкающими спинами, как полосатые тигры, но мы – безжалостные убийцы. Это не что иное, как обман зрения. Но я не хочу сейчас вступать с тобой в спор. Рассказывай. Что произошло в Рио? Мне не терпится узнать.

На самом деле я хотел сказать: «Раз уж я не могу сделать тебя своим спутником‑вампиром, то позволь хотя бы поближе узнать тебя как смертного». Наша беседа, возможность сидеть с ним рядом вызывали во мне волнение и в то же время легкую грусть.

– Хорошо, – сказал он, – ты высказал свою точку зрения, и я ее принимаю. Возможность приблизиться к тебе несколько лет назад, во время твоего выступления на сцене, твой первый приход ко мне – да, и в том и в другом случае присутствовал соблазн опасности. И твое искушение, твое предложение – это тоже опасно, ибо мы оба хорошо знаем, что я всего лишь человек.

Несколько приободрившись, я откинулся на спинку кресла и поставил ногу на кожаное сиденье.

– Мне нравится, когда люди меня немного боятся, – пожал я плечами. – Но что случилось в Рио?

– Я столкнулся лицом к лицу с религией духов, – сказал он. – Кандомбле. Тебе знакомо это слово?

Я еще раз пожал плечами.

– Слышал пару раз. Когда‑нибудь непременно там побываю. Может быть, даже скоро. – Я вдруг подумал о больших городах Южной Америки, о ее тропических лесах, об Амазонке. Да, у меня была страсть к такого рода приключениям, и отчаяние, что занесло меня в пустыню Гоби, оказалось где‑то совсем далеко. Я был рад, что остался жив, и не испытывал ни тени стыда по этому поводу.

– О, если бы я мог вновь увидеть Рио, – тихо продолжил он, обращаясь скорее к самому себе, чем ко мне. – Конечно, там уже не так, как было в те дни. Теперь это мир небоскребов и больших шикарных отелей. Но я бы хотел еще раз взглянуть на извилистый морской берег, на гору Сахарная Голова и на статую Христа, венчающую Корковаду. Уверен, в мире не найдется другого столь же великолепного места. И почему за столько лет я не собрался в Рио?

– А почему ты не ездишь куда и когда захочешь? – спросил я, испытывая непреодолимое желание его защитить. – Едва ли кучка монахов в Лондоне сможет тебе запретить. И вообще, руководишь‑то всем ты.

Он засмеялся совсем по‑джентльменски.

– Нет, они бы меня не остановили. Дело в том, хватит ли у меня энергии, как умственной, так и физической. Но это к делу не относится – я хотел рассказать тебе, что там произошло. А может, как раз и относится – не знаю.

– У тебя есть средства, чтобы поехать в Бразилию, если тебе захочется?

– О да, это не проблема. В том, что касалось денег, мой отец был человеком сообразительным. А потому мне никогда не приходилось о них задумываться.

– Не будь у тебя денег, я дал бы их тебе сколько угодно.

Дэвид одарил меня одной из своих самых теплых, самых доброжелательных улыбок.

– Я стар, – сказал он, – одинок и иногда глуп, как неизбежно случается с каждым, кто обладает хоть каплей мудрости. Но я, благодарение Небу, не беден.

– Так что произошло в Бразилии? С чего все началось?

Он уже хотел было начать рассказ, но вдруг запнулся.

– Ты действительно намерен остаться? И выслушать меня до конца?

– Да, – не задумываясь ответил я. – Пожалуйста.

Я осознал, что хочу этого больше всего на свете. В моем сердце не осталось ни единой мысли, ни единой амбиции – только быть здесь, с ним. Меня даже потрясла простота собственных желаний.

Но он по‑прежнему медлил, словно опасаясь довериться мне. Потом в нем произошла едва уловимая перемена – он несколько расслабился, как будто сдался.

И наконец приступил к повествованию.

– Это случилось после Второй мировой, – сказал он. – Индии моего детства больше не было – она просто перестала существовать. К тому же я жаждал побывать в других местах. Мы с друзьями снарядили экспедицию в джунгли Амазонки – я отчаянно мечтал их увидеть. Мы охотились на огромного южноамериканского ягуара... – Он указал на пятнистую кошачью шкуру на подставке в углу, которой я прежде не замечал. – Как же мне хотелось выследить эту кошку!..

– Похоже, это тебе удалось.

– Не сразу, – ответил он с коротким ироничным смешком. – В преддверии экспедиции мы решили устроить себе роскошные каникулы в Рио, провести пару недель на пляже Копакабаны и осмотреть старые колониальные достопримечательности – монастыри, церкви и тому подобное. Надо отметить, что в то время центр города был другим – тесное скопление узких улочек с прекрасной старинной архитектурой. Я сгорал от нетерпения, ведь все это в корне отличалось от того, к чему мы привыкли. Вот что влечет в тропики нас, англичан. Нам необходимо подальше уйти от всех этих приличий, от традиций – и погрузиться в дикую на первый взгляд культуру, которую мы не в состоянии ни укротить, ни постичь.

В ходе рассказа манеры Дэвида разительно изменились – он казался более энергичным, глаза загорелись и речь, окрашенная твердым британским произношением, которое так мне нравилось, потекла быстрее.

– Итак, город, естественно, превзошел все наши ожидания. Но больше всего меня завораживали люди. Кроме Бразилии, я нигде таких не встречал. Прежде всего, они удивительно красивы, и, хотя с этим соглашаются все, никто не знает, в чем причина. Нет, я вполне серьезно, – сказал он, заметив мою улыбку. – Возможно, дело в смешении португальской, африканской и индейской крови. Честно говоря, я не знаю. Но они бесспорно чрезвычайно привлекательны и обладают необыкновенно чувственными голосами. Да, в их голоса можно влюбиться, их хочется целовать; а музыка, bossa nova, это их подлинный язык.

– Тебе нужно было там остаться.

– О нет! – Дэвид торопливо глотнул еще виски. – Продолжим. С первой недели я, скажем так, проникся страстью к одному мальчику, Карлосу. Я абсолютно потерял голову, и мы дни и ночи напролет пили и занимались любовью в моих апартаментах в «Палас‑отеле». В общем, совсем стыд потеряли.

– Твои друзья тебя ждали?

– Нет, они поставили мне условие: либо я отправляюсь с ними немедленно, либо они уезжают без меня. Но они совершенно не возражали против того, чтобы Карлос присоединился к нам. – Он слегка взмахнул правой рукой. – Они ведь все, разумеется, были искушенными джентльменами.

– Разумеется.

– Но решение взять с собой Карлоса оказалось ужасной ошибкой. Ведь я и понятия не имел, что его мать была жрицей кандомбле. Она не желала отпускать своего мальчика в джунгли Амазонки. Она хотела, чтобы он ходил в школу. Она послала мне вслед духов.

Он замолчал и взглянул на меня, пытаясь определить мою реакцию.

– Должно быть, это оказалось весьма забавным, – сказал я.

– Они колотили меня в темноте. Они поднимали с пола постель и вытряхивали меня из нее. Они поворачивали краны в душе, так что я едва не ошпарился. Они наполняли мои чашки мочой. Через неделю я едва не сходил с ума. Раздражение и недоверие сменились безнадежным отчаянием. Прямо перед моим носом слетали со стола тарелки. В ушах звенели колокольчики. Бутылки падали с полок и разбивались. Куда бы я ни пошел, повсюду меня преследовали темнолицые существа.

– Ты знал, что все это было делом рук той женщины?

– Поначалу не знал. Но в конце концов Карлос не выдержал и признался во всем. Его мать обещала снять проклятье только после моего отъезда. И я уехал в ту же ночь.

Изможденный, близкий к безумию, я вернулся в Лондон. Но и здесь не избавился от кошмара – они последовали за мной. Все началось заново, теперь уже в Тальбот‑мэнор. Хлопали двери, двигалась мебель, в помещении для слуг постоянно звонили звонки. Все сходили с ума. А моя мать... Моя мать, надо сказать, увлекалась спиритизмом и частенько посещала сеансы лондонских медиумов. Она и пригласила агентов из Таламаски. Я все им рассказал, и они принялись объяснять мне, что такое спиритизм и кандомбле.

– Они изгнали демонов?

– Нет. Но после недели напряженных исследований в библиотеке Обители и долгих бесед с теми несколькими агентами ордена, которые побывали в Рио, я смог сам справиться с демонами. Все были очень удивлены. Потом я объявил о своем решении вернуться в Бразилию, и они изумились еще больше. Меня предупредили, что эта жрица достаточно могущественна, чтобы убить меня.

– Именно в этом и дело, – ответил я. – Мне самому нужна такая власть. Я собираюсь пройти у нее обучение. Она станет моей наставницей. Меня умоляли не ездить. Я сказал, что по возвращении представлю им письменный отчет. Ты понимаешь мои чувства. Я стал свидетелем работы невидимых сил. Я чувствовал их прикосновения. Я видел, как они швыряют в воздух предметы. Я полагал, что передо мной открывается мир невидимого. Я не мог не поехать. Нет, никто не в силах был меня отговорить. Никто и ничто.

– Да, понимаю, – сказал я. – Это казалось тебе не менее увлекательным, чем большая охота.

– Совершенно верно. – Он покачал головой. – Вот это были времена! Наверное, я думал, что раз война не убила меня, то ничто не убьет. – Внезапно он углубился в воспоминания и, казалось, начисто забыл обо мне.

– Ты встретился с той женщиной?

Он кивнул.

– Да, и при личной встрече произвел на нее впечатление. К тому же я выложил ей такую сумму, о какой она и мечтать не смела. Я заявил о своем желании стать ее учеником. Я на коленях клялся, что хочу учиться, что не уеду, пока не проникну в эту тайну и не узнаю всего, что только возможно. – Он усмехнулся. – Думаю, до тех пор эта женщина никогда не сталкивалась с антропологами, даже с любителями, а я, полагаю, был из этой породы. Так или иначе, я провел в Рио целый год. Поверишь ли, то был самый замечательный период в моей жизни. Уехал я только потому, что понимал: если не уеду немедленно, то не уеду никогда. Англичанин Дэвид Тальбот перестанет существовать.

– Ты научился вызывать духов?

Он кивнул. Он снова углубился в воспоминания, но возникавшие перед его мысленным взором образы оставались мне недоступными. Он выглядел взволнованным и немного расстроенным.

– Я все изложил на бумаге, – наконец сказал он. – Это есть в архивах Таламаски. За прошедшие годы многие, очень многие прочли мои записки.

– И у тебя не было искушения их опубликовать?

– Это невозможно. Таковы законы Таламаски. Мы никогда ничего не публикуем для широкой аудитории.

– Ты боишься, что зря потратил свою жизнь, да?

– Нет, поверь мне, нет. Хотя, то, что я говорил раньше, правда. Я так и не сумел постичь тайны мироздания. Я даже не сумел превзойти тот уровень, которого достиг в Бразилии. О, потом было множество шокирующих открытий. Помню ночь, когда я впервые прочел документы, касающиеся вампиров, – я отнесся к ним с недоверием. А чуть позже я спустился в подземелья и нашел доказательства... Но в конечном счете это ничем не отличалось от кандомбле. Мне удалось проникнуть в тайну лишь до определенных пределов.

– Понимаю, Дэвид, не сомневайся, – миру суждено оставаться загадкой. Если и существует какое‑то объяснение, нам не удастся на него наткнуться, в этом я абсолютно уверен.

– Думаю, ты прав, – грустно ответил он.

– А я думаю, ты больше боишься смерти, чем готов признать. Со мной ты гнешь линию упрямства и морали, и я тебя не виню. Может быть, ты действительно достаточно стар и мудр, чтобы знать, что не хочешь становиться таким, как мы. Но не воображай, что смерть готова предоставить тебе все ответы. Подозреваю, что сама по себе она ужасна. Ты просто перестаешь существовать, и нет больше жизни, нет возможности вообще что‑нибудь выяснить.

– Нет, Лестат, в этом я не могу с тобой согласиться, – сказал он. – Никак не могу. – Он вновь бросил взгляд на тигра и добавил: – Кто‑то придумал эту страшную симметрию, Лестат. Должен был придумать. Тигр и агнец... само по себе так получиться не могло.

Я покачал головой.

– Сочинение этого старинного стиха, Дэвид, потребовало больше разума, чем сотворение мира. Ты говоришь как приверженец епископальной церкви. Но я понимаю твою мысль. Во всем этом что‑то есть! Не может не быть! Столько утраченных фрагментов. Чем больше об этом думаешь, тем большее число атеистов начинают казаться религиозными фанатиками. Но я считаю, что это заблуждение. Это всего лишь процесс – и ничего больше.

– Утраченные фрагменты! Ну конечно! Представь себе на минуту, что я создал робота, точную копию самого себя. Представь себе, что я дам ему все энциклопедии, полные информации, – запрограммирую его мозг. И что же? Наступит момент, когда он придет ко мне и скажет: «Дэвид, а где остальное? Где объяснение?! Как все началось? Почему же все‑таки грянул гром? Что именно произошло, когда минералы и прочие инертные вещества внезапно слились в органические клетки? А как же огромный провал в истории ископаемых?» Это не более чем вопрос времени.

Я восхищенно рассмеялся.

– И мне придется признаться бедняге, – закончил он, – что никакого объяснения не существует. Что у меня нет утраченных фрагментов.

– Дэвид, их ни у кого нет. И не будет.

– Ты уверен?

– Так вот на что ты надеешься? Вот почему ты читаешь Библию? Ты не смог раскрыть оккультные секреты вселенной и поэтому вернулся к Богу?

– Бог и есть оккультная тайна вселенной, – задумчиво произнес Дэвид; его лицо утратило напряженное выражение, разгладилось и стало почти молодым. Он пристально разглядывал бокал в своей руке – быть может, наслаждался игрой света в гранях хрусталя. Не знаю... Я ждал, что он скажет.

– Мне кажется, ответ можно найти в Книге Бытия, – откликнулся он наконец. – Да, думаю, там.

– Дэвид, ты меня поражаешь. Вот и говори об утраченных фрагментах! Книга Бытия и есть скопище фрагментов.

– Да, но толковать фрагменты должны мы сами, Лестат. Бог создал человека по своему образу и подобию. Подозреваю, что ключ именно в этом. Ведь никто не знает, что это значит на самом деле. Евреи не считали Бога человеком.

– И где же здесь ключ?

– Бог – созидательная сила, Лестат. Мы тоже. Он сказал Адаму: «Плодитесь и размножайтесь». Этим и занимались первые органические клетки, Лестат, – плодились и размножались. Не просто меняли форму, но воспроизводили сами себя. Бог – созидательная сила. Посредством деления клеток он создал из самого себя вселенную. Вот почему дьяволов переполняет зависть – я говорю о злых ангелах. Они лишены созидательной способности, у них нет тел, нет клеток – только дух. И подозреваю, что это не столько зависть, сколько своего рода подозрение – что Бог совершил ошибку, настолько уподобив Адама самому себе и тем самым допустив возникновение еще одной созидательной силы. Я имею в виду, что ангелы, возможно, чувствовали, что физическая вселенная с воспроизводящимися клетками – это уже плохо, но мыслящие, говорящие существа, способные плодиться и размножаться... Вероятно, их привел в ярость эксперимент в целом. Вот в чем их грех.

– Значит, ты утверждаешь, что Бог не есть чистый дух?

– Верно. У Бога есть тело. И было всегда. Тайна делящейся на клетки жизни содержится в самом Боге. И все живые клетки несут в себе крошечную частицу Бога, Лестат, – вот он, утраченный фрагмент, вот что породило жизнь как таковую, вот что отделяет ее от небытия. Весьма походит на происхождение вампиров. По твоим словам, дух Амель – некая злая сущность – присутствует в телах всех вампиров... Вот и люди точно так же носят в себе Бога.

– Господи, Дэвид, да ты с ума сошел! Мы представляем собой мутацию.

– Согласен. Но вы существуете в одной с нами вселенной, и ваша мутация отражает нашу. Кроме того, не только я придерживаюсь этой теории. Бог есть пламя, и все мы – огоньки; и с нашей смертью эти огоньки возвращаются в костер Бога. Но важно осознать, что Бог суть и Тело, и Душа! Это бесспорно.

Западная цивилизация основана на инверсии. Но я искренне верю, что в своих ежедневных деяниях мы познаем и почитаем истину. Лишь в разговорах о религии мы говорим, что Бог есть чистый дух, всегда таким был и всегда будет, и что плоть порочна. Истина содержится в Книге Бытия. Я тебе скажу, когда грянул гром, Лестат. Когда началось деление Божественных клеток.

– Чрезвычайно милая теория, Дэвид. И Бог удивился?

– Нет, но ангелы удивились. Я не шучу. Я скажу тебе, в чем заключается суеверная часть – в вере в совершенство Бога. Однако Бог отнюдь не совершенен.

– Большое облегчение, – сказал я. – Это многое объясняет.

– Ты смеешься надо мной. Я тебя не виню. Но ты абсолютно прав. Это все объясняет. Бог сделал много ошибок. Очень много ошибок. И сам он об этом знает! И я подозреваю, что ангелы пытались его предостеречь. Дьявол стал дьяволом, потому что он пытался предостеречь Бога. Бог есть любовь. Но я не уверен, что Бог абсолютно безупречен.

Я безуспешно старался подавить смех.

– Дэвид, если ты будешь продолжать в таком духе, тебя поразит молния.

– Чепуха! Бог хочет, чтобы мы это поняли.

– Нет. Этого я не допускаю.

– То есть остальное ты допускаешь? – спросил он с очередной усмешкой. – Нет, я вполне серьезен. Религия примитивна в своих лишенных логики заключениях. Можно ли представить совершенного во всех отношениях Бога, который позволяет появиться дьяволу? Это же полнейшая бессмыслица.

Главнейшим изъяном Библии является утверждение, что Бог есть совершенство. Оно свидетельствует о недостатке воображения у ранних исследователей. Оно послужило основанием для возникновения всевозможных теологических вопросов, касающихся добра и зла, на которые мы вот уже много веков пытаемся дать ответы. Однако же Бог есть добро, удивительное добро. Да, Бог есть любовь. Но всякая творческая сила несовершенна. Это очевидно.

– А дьявол? О нем выяснилось что‑нибудь новенькое?

Дэвид бросил на меня слегка раздраженный взгляд.

– Какой же ты циничный, – прошептал он.

– Нет, я не циничный, – сказал я. – Я действительно хочу понять. Естественно, дьявол меня особенно интересует. Я говорю о нем гораздо чаще, чем о Боге. Уму непостижимо, почему смертные так сильно его любят, то есть саму идею его существования. И тем не менее это так.

– Потому что они в него не верят, – сказал Дэвид. – Потому что идеально злой дьявол гораздо менее логичен, чем идеальный Бог. Представь себе дьявола, который за все это время так ничему и не научился, так и не передумал быть дьяволом. Такая мысль оскорбляет наш интеллект.

– И какая же истина скрывается за этой ложью?

– Он может найти искупление. Он не более чем часть замысла Бога. Это дух, которому позволено искушать и испытывать людей. Он не одобряет людей, не одобряет весь этот эксперимент. Видишь ли, насколько я понимаю, в этом и состоит суть падения дьявола. Дьявол думал, будто ничего не выйдет. Но ключ лежит в осознании материальности Бога! Бог есть Материя, Бог есть Господь деления клеток, а дьявол питает отвращение к чрезмерно активному, вырвавшемуся из‑под контроля делению.

Он снова погрузился в размышления, глаза изумленно раскрылись... Такие паузы в нашей беседе буквально сводили меня с ума. Наконец Дэвид заговорил:

– У меня есть другая теория касательно дьявола.

– И в чем же она состоит?

– Он не один, их несколько. И никто из назначенных на эту должность от нее не в восторге. – Он произнес эти слова очень тихо, почти про себя. И словно хотел добавить что‑то еще, но... передумал.

Я громко расхохотался.

– Вот это я могу понять! Кому понравится быть дьяволом? Да еще и сознавать, что рассчитывать на выигрыш не приходится. А если принять во внимание, что дьявол изначально был ангелом и, судя по всему, весьма неглупым...

– Вот именно. – Он наставил на меня палец. – Твой рассказ о Рембрандте. Дьявол, обладай он мозгами, должен был признать, что Рембрандт – гений.

– И что Фауст добродетелен.

– Ах да, ты видел, как я читал «Фауста» в Амстердаме, не так ли? И приобрел экземпляр для себя.

– Откуда ты знаешь?

– Владелец магазина рассказал мне об этом на следующий день. Через несколько минут после моего ухода к нему зашел странного вида молодой светловолосый француз, купил ту же книгу и затем полчаса неподвижно простоял на улице, читая ее. Более светлой кожи он в жизни не видел. Кто еще это мог быть?

Я с улыбкой покачал головой.

– Иногда я веду себя крайне неосторожно. Чудо, что какой‑нибудь ученый до сих пор не поймал меня в свои сети.

– Это не шутки, друг мой. Несколько ночей назад в Майами ты поступил весьма неосмотрительно. Две жертвы, в которых не осталось ни капли крови...

Его замечание привело меня в такое смятение, что поначалу я даже не нашелся с ответом. А потом смог лишь выразить удивление по поводу того, как новости долетают до него из‑за океана. Я почувствовал, что былое отчаяние вновь коснулось меня черным крылом.

– Необычные убийства попадают на первые полосы газет во всем мире, – объяснил он. – К тому же Таламаска получает отчеты о подобных вещах. В каждом крупном городе у нас есть люди, которые делают для нас вырезки и собирают разного рода предметы, связанные с паранормальными явлениями. «Убийца‑вампир: две жертвы в Майами». Мы получили это из нескольких источников.

– Но никто же не верит, что это действительно был вампир. И тебе прекрасно известно, что не верят.

– Пока нет, но продолжай в том же духе, и поверят все. Ведь именно этого ты добивался во время своей короткой карьеры в рок‑музыке. Ты хотел, чтобы они напали на след. И в этом нет ничего невероятного. А твоя охота на серийных убийц! Ты оставляешь за собой целый хвост.

Его последние слова меня поразили. Я охотился на убийц то на одном, то на другом континенте. И никогда не думал, что кто‑то способен связать воедино эти разрозненные, разделенные большими расстояниями смерти, – кроме, конечно, Мариуса,

– И как ты обо всем догадался?

– Я же сказал. Подобные истории непременно становятся нам известны. Сатанизм, вампиризм, нуду, колдовство, появление оборотней – все сведения о них ложатся ко мне на стол. Большая часть, разумеется, отправляется в мусорную корзину. Но я умею отличить зерно истины. А твои убийства заметить несложно.

Ты уже давно гоняешься за серийными убийцами. И не удосуживаешься прятать их трупы. Последнего ты бросил прямо в отеле, где его нашли всего через час после наступления смерти. Со старухой ты обошелся не менее небрежно – сын обнаружил ее на следующий день. Коронер не увидел ран ни на одном из этих тел. В Майами ты теперь безымянная знаменитость, чья слава далеко превзошла печальную известность бедняги из отеля.

– Мне наплевать, – сердито откликнулся я, хотя, конечно, в данном случае покривил душой. Я ненавидел собственную беспечность, но даже не пытался что‑либо исправить. Пора действовать по‑другому. Ведь и сегодня вечером я поступил не лучше. Но поиск оправданий казался мне трусостью.

Дэвид внимательно наблюдал за мной. Если в его характере и была какая‑то доминирующая черта, то это, конечно же, осторожность.

– Теоретически вполне можно допустить, – в конце концов заметил он, – что тебя поймают.

Я презрительно усмехнулся.

– Тебя могут запереть в стеклянную клетку и изучать, как подопытное животное в лаборатории.

– Это невозможно. Однако мысль интересная.

– Так я и знал! Ты сам на это напрашиваешься!

Я пожал плечами.

– Хоть какое‑то развлечение для разнообразия. Однако это абсолютно невозможно. В ночь моего выступления в качестве рок‑певца произошли самые невероятные вещи. Но смертные просто убрали следы беспорядков и закрыли все дела. Что касается старушки в Майами – это ужасное несчастье. Такого нельзя допускать... – Я замолчал, вспомнив о тех, кто этой ночью умер в Лондоне.

– Но убийство доставляет тебе удовольствие, – возразил он. – Ты утверждаешь, что это весело.

Внезапно мне стало так больно, что захотелось уйти. Но я обещал остаться. Я сидел, глядя в огонь и думая о пустыне Гоби, о костях гигантских ящеров; я вспоминал, как весь мир наполнился светом. Я подумал о Клодии... И ощутил запах фитиля лампы.

– Извини, я не хотел быть с тобой жестоким, – сказал он.

– Черт возьми, почему бы и нет? Более подходящий объект для жестокости трудно себе представить. Кстати, я ведь тоже не всегда к тебе добр.

– Что тебе нужно на самом деле? Какая тебя снедает страсть?

Я подумал о Мариусе и о Луи, которые много раз задавали мне тот же самый вопрос.

– Как искупить вину за содеянное? – спросил я. – Я собирался покончить с убийцей. Он был тигром‑людоедом, моим братом. Я лежал в засаде и ждал его. А та пожилая женщина – всего лишь ребенок в лесу. Но какое это имеет значение? – Я вспомнил о жалких созданиях, которых убил сегодня вечером, устроив в лондонских переулках настоящую бойню. – Жаль, но мне никак не удается усвоить, что это не имеет значения. Я собирался спасти ее. Но что такое один милосердный поступок по сравнению с тем, что я совершил? Если Бог или дьявол существуют, значит, я проклят. Может быть, ты продолжишь свою религиозную проповедь? Странно, но такие беседы удивительно успокаивают. Расскажи еще про дьявола. Да, конечно, он подвержен изменениям. Умен. У него, должно быть, есть чувства. Так с какой же стати ему всегда быть одинаковым?

– Вот именно. Ты же знаешь, что говорится в Книге Иова.

– Напомни.

– Ну, Сатана сидит у Бога на Небесах. Бог спрашивает, где Сатана был. И тот отвечает, что бродил по свету. Обычный разговор. И начинается спор об Иове. Сатана считает, что добродетель Иова целиком проистекает из его благополучия. И Бог позволяет Сатане испытать Иова. Эта сцена отображает максимально близкую к нашей ситуацию. Богу известно не все. Дьявол – его хороший друг. Все в целом – эксперимент. И этот Сатана весьма далек от того дьявола, каким его представляет себе современный мир.

– Ты говоришь об этих понятиях как о реально существующих...

– Я думаю, они вполне реальны, – ответил Дэвид. Голос его постепенно затих, и он погрузился в размышления. Однако вскоре стряхнул с себя задумчивость. – Хочу тебе кое в чем признаться. Давно пора это сделать. В определенном смысле я не менее суеверен и религиозен, чем самый заурядный человек. Понимаешь, во многом это основано на своеобразном видении – на некоем откровении, которое накладывает свой отпечаток на человеческий рассудок.

– Нет, не понимаю. Мне снятся сны, но без откровений. Пожалуйста, объясни.

Он снова уставился в камин и задумался.

– Не отгораживайся от меня, – тихо попросил я.

– М‑м‑м‑м. Да, конечно. Я думал, как это описать. Понимаешь, я до сих пор жрец кандомбле. А значит, могу вызывать невидимые силы: злых духов, астральных скитальцев... Назвать можно как угодно – полтергейстами, призраками... следовательно, я всегда обладал скрытой способностью видеть духов.

– Да. Полагаю...

– И однажды я кое‑что видел, кое‑что необъяснимое, еще до поездки в Бразилию.

– Да?

– До Бразилии я не придавал этому никакого значения. Видишь ли, все случившееся было столь необъяснимым и так меня тревожило, что еще до поездки в Рио я постарался выбросить это из головы. Но теперь я думаю об этом постоянно и ничего не могу с собой поделать. Поэтому я и обратился к Библии – в надежде обрести в ней мудрость.

– Рассказывай.

– Дело было перед самой войной. Мы ездили в Париж с матерью. Я сидел в кафе – даже не помню, в каком именно, – на левом берегу. Стоял прелестный весенний день, и, как поется в песнях, это самое лучшее время в Париже. Я пил пиво, читал английские газеты и вдруг осознал, что непроизвольно подслушиваю чей‑то разговор. – Дэвид опять словно бы ушел в себя. – Жаль, что я не знаю, как все было на самом деле, – еле слышно пробормотал он.

Он наклонился вперед, взял в правую руку кочергу и поворошил поленья, отчего на фоне темных кирпичей в трубу поднялся шлейф пламенеющих искорок.

Мне отчаянно хотелось вернуть его к действительности, но я терпеливо ждал. Наконец он продолжил:

– Я говорил, что сидел в том кафе...

– Да.

– И понял, что слышу странный разговор... Говорили не по‑английски, не по‑французски... И постепенно до меня дошло, что это вообще не язык, но смысл беседы мне полностью понятен. Я отложил газету и сосредоточился. Разговор продолжался – похоже, собеседники спорили. Внезапно я понял, что не уверен, слышу ли их голоса в обычном смысле слова. Не было уверенности и в том, что их слышат другие посетители кафе! Я поднял глаза и медленно обернулся.

И увидел их... Двое сидели за столиком и разговаривали; на первый взгляд в этом не было ничего необычного: люди увлечены беседой. Я вновь обратил взгляд на газету, и тут у меня появилось это чувство – я словно плыл куда‑то. Необходимо было за что‑то зацепиться, сосредоточить внимание на газете, на столешнице – и остановиться. Шум кафе обрушился на меня внезапно – как будто грянул во всю мощь оркестр. Но я знал, что те двое, которых я только что видел, не были людьми.

Я еще раз обернулся, стараясь максимально сосредоточиться и полностью отдавать себе отчет в происходящем. Они все еще сидели за столиком, и стало до боли очевидно, что это не более чем иллюзия. Они состояли из иной материи. Ты понимаешь, о чем я? Попробую пояснить на некоторых деталях. Например, их освещал другой свет, они существовали в таком измерении, где свет исходит из другого источника.

– Как свет Рембрандта.

– Да, примерно так. Одежда и лица казались более гладкими, чем у людей. Их материя обладала совершенно иным строением и абсолютно однородной структурой.

– А они тебя видели?

– Нет. Точнее, они на меня не смотрели и не подавали вида, что заметили мое присутствие. Они смотрели друг на друга и продолжали разговор, суть которого была мне совершенно ясна. Бог говорил дьяволу, что тот должен продолжать выполнять свою работу. А дьявол возражал, объясняя свой отказ тем, что срок его службы и без того чрезмерно затянулся, что с ним происходит то же самое, что происходило со всеми остальными. Бог сказал, что все понимает, но дьявол должен сознавать свое великое предназначение и не имеет права уклоняться от выполнения обязанностей – все не так просто. Бог нуждается в нем и в том, чтобы он был сильным. Причем все это было сказано самым добродушным тоном.

– И как они выглядели.

– В том‑то и состоит самая главная проблема. Я не знаю. В тот момент я видел два смутных силуэта, крупных, определенно мужских – или, скажем так, принявших форму мужчин, – приятных на вид. В них не было ничего ужасного, ничего необычного. Мне не бросилось в глаза отсутствие каких‑то деталей – цвета волос, например, или определенности черт лица... Образы их казались вполне завершенными. Но когда я впоследствии пытался воссоздать их в памяти, ничего не вышло! Думаю, что на самом деле эти призрачные видения отнюдь не обладали завершенностью форм. Скорее всего удовлетворившее меня ощущение ее присутствия имело иные истоки.

– Какие же?

– Оно, конечно, происходило от содержания, от смысла.

– Они так тебя и не увидели, так и не узнали, что ты был рядом.

– Дорогой мой мальчик, они не могли не знать, что я рядом. Они должны были знать. Должно быть, они сделали это ради моего же блага! Иначе разве они позволили бы себя увидеть?

– Не знаю, Дэвид. Возможно, они и не хотели, чтобы ты их увидел. Может быть, все дело лишь в том, что одни обладают способностью видеть, а другие – нет. Нельзя исключить вероятность того, что в реальной материи – в той, из которой состоит весь окружающий мир, – образовалась небольшая прореха.

– Возможно, ты прав. Но боюсь, что это не так. Боюсь, что мне было предначертано это увидеть и это должно было оставить свой отпечаток. Вот в чем весь ужас, Лестат. Никакого особенного отпечатка это не оставило.

– Ты не изменил свою жизнь?

– О нет, отнюдь. Ведь уже через два дня я не был уверен, что вообще их видел. И чем больше я рассказывал об этом, чем чаще слышал в ответ: «Дэвид, ты спятил», тем больше я терял уверенность. Нет, я так ничего и не сделал.

– Но что ты мог сделать? Как иначе можно отреагировать на явившееся тебе откровение, кроме как прожить хорошую жизнь? Ты, несомненно, поведал своей братии из Таламаски об этом видении.

– Да, да, я им все рассказал. Но намного позже, после Бразилии, когда составлял свои мемуары, как и подобает добропорядочному члену ордена. Естественно, я откровенно описал все от начала до конца.

– И что они сказали?

– Лестат, Таламаска никогда не дает подробных комментариев, и с этим нужно смириться: «Мы бдим. И мы всегда рядом». По правде говоря, о таких видениях с другими членами особенно не поговоришь. Начни говорить о бразильских духах, и в слушателях недостатка не будет. Но христианский Бог и его дьявол?... Нет, боюсь, что и в Таламаске не обходится без предрассудков и прочих причуд. Кроме нескольких удивленно поднятых бровей, никакой иной реакции на мое повествование припомнить не могу. Но чего же еще ждать от джентльменов, которые видели оборотней, боролись с ведьмами, беседовали с призраками и подвергались соблазнам со стороны вампиров?

– Но ведь речь шла о Боге и дьяволе, – рассмеялся я. – Дэвид, это же потрясающе! А что, если братья завидовали тебе больше, чем ты мог предположить?

– Нет, они мне просто не поверили. – На мою шутку Дэвид ответил легкой усмешкой. – Откровенно говоря, твое серьезное отношение к этому рассказу меня удивляет.

Он неожиданно взволнованно поднялся, подошел к окну и отдернул шторы, вглядываясь в снежную ночь.

– Дэвид, а чего могли ожидать от тебя эти призраки?

– В том‑то и беда, что не знаю. – В голосе Дэвида слышались растерянность и горечь. – Мне семьдесят четыре года, и я до сих пор ничего не понял. Так и умру, не узнав. И если просветления не наступит, да будет так. Ответ на самом деле заключается и в том, сумею ли я понять.

– Вернись, пожалуйста, в кресло, – попросил я. – Мне приятнее видеть твое лицо во время разговора.

Он почти автоматически выполнил просьбу, сел и потянулся к пустому стакану, устремив взгляд на огонь.

– А ты, Лестат, как думаешь на самом деле? В глубине души? Бог или дьявол существуют? Скажи откровенно, во что ты веришь?

– Я думаю, что Бог существует, – ответил я после минутного раздумья. – Мне неприятно это говорить, но именно так я считаю. И, вероятно, существует какая‑то форма дьявола. Допускаю, что дело здесь в тех утраченных фрагментах, о которых мы говорили. И в том парижском кафе ты вполне мог увидеть Высшее существо и его Оппонента. Но это часть их игры, которая способна довести до безумия и которую нам не дано постичь до конца. Тебе нужно логичное объяснение их поведения? Почему они позволили себя заметить? Они хотели спровоцировать некую религиозную реакцию! Так они играют с нами. Они подбрасывают нам видения и чудеса, куски и крошки божественных откровений. Мы преисполняемся рвения и обращаемся к Церкви. Все это – часть игры, часть бесконечно продолжающегося разговора. И знаешь что? Твой взгляд на вещи – несовершенный Бог и обучающийся дьявол – не хуже любой другой интерпретации. Полагаю, ты попал в точку.

Он пристально смотрел на меня, но не произнес ни слова.

– Нет, – продолжал я, – нам не суждено получить ответы. Нам не суждено узнать, переселяются ли наши души из тела в тело путем реинкарнации. Нам не суждено узнать, Бог ли создал Землю. Кто он – Аллах, Шива, Яхве или Христос? Он не только дарует откровения, но и сеет сомнения. Он всех нас дурачит.

Он по‑прежнему молчал.

– Уйди из Таламаски, Дэвид, – сказал я. – Уезжай в Бразилию, пока еще позволяют годы. Возвращайся в Индию. Побывай всюду, где хочется.

– Да, думаю, так и следует поступить, – тихо сказал он. – Наверное, они обо всем позаботятся за меня. Старшины уже устраивали совещание, чтобы обсудить проблему «Дэвида и его недавних отлучек из Таламаски». Я уйду в отставку – с неплохой пенсией, разумеется.

– Они знают, что ты со мной встречался?

– О да. Это тоже часть проблемы. Старшины запрещают любые контакты. Это в высшей степени забавно, так как сами они сгорают от желания увидеть тебя собственными глазами. Конечно, они чувствуют, когда ты появляешься возле Обители.

– Не сомневаюсь, – сказал я. – А что значит – запрещают контакты?

– О, стандартное предупреждение, – сказал он, не сводя глаз с горящего полена. – Сплошное средневековье. В основе лежит старая директива: «Не следует поощрять это существо, вступать с ним в разговор или продолжать таковой; если оно не прекращает посещения, надлежит любым способом выманить его в многолюдное место. Известно, что эти существа не любят нападать при большом скоплении смертных. Никогда, ни при каких обстоятельствах недопустимо пытаться выведать у такого существа тайны или хоть на миг поверить в искренность выражаемых им чувств, ибо эти существа обладают непревзойденным даром притворства и необъяснимой способностью доводить смертных до безумия. Подобные случаи наблюдались как среди искушенных исследователей, так и среди незадачливых новичков, с которыми вампиры вступали в контакт. Вы предупреждаетесь о необходимости немедленного предоставления старшинам ордена отчетов о любых встречах, появлениях...» – и далее в том же духе...

– Ты действительно знаешь все это наизусть?

– Я сам писал эту директиву. – На губах Дэвида промелькнула легкая улыбка. – За прошедшие годы я инструктировал многих агентов ордена.

– А они знают, что я сейчас у тебя?

– Нет, конечно, нет. Я давно уже перестал сообщать им о наших встречах. – Он опять задумался и вдруг спросил: – А ты ищешь Бога?

– Естественно, нет, – ответил я. – Не представляю себе, на что можно более бесплодно потратить время, даже если в твоем распоряжении целые столетия. Я навсегда покончил с такого рода поисками. Теперь я жажду найти в мире истину – истину, скрытую в материальном и эстетическом, истину, доступную моему пониманию. Твое видение интересует меня потому, что оно явилось тебе и ты рассказал мне о нем, а я тебя люблю. Но только поэтому.

Он откинулся в кресле, устремив глаза в темноту.

– Разве это имеет значение, Дэвид? Придет время, и ты умрешь. И я, наверное, тоже.

Его улыбка опять потеплела, как будто он мог воспринимать мои слова только в шутку.

Наступила долгая пауза, во время которой он подлил себе виски и выпил его – медленнее, чем обычно. Он был весьма далек от опьянения. Но он и не стремился к этому. Будучи смертным, я всегда пил, чтобы напиваться. Но ведь я тогда был очень молод и очень беден – наличие замка значения не имело, – а зелье по большей части было просто дрянным.

– Ты ищешь Бога, – сказал он, кивая.

– Черта с два. Ты злоупотребляешь своим авторитетом. Ты знаешь, что я не тот мальчик, которого ты видишь перед собой.

– Да, ты прав, мне нужно напоминать об этом. Но ты по‑прежнему не приемлешь зло. Если в твоих книгах написана хотя бы половина правды, то любые проявления зла всегда вызывали у тебя отвращение. Ты бы отдал все на свете, чтобы узнать, чего от тебя хочет Бог, и исполнить его волю.

– У тебя старческий маразм. Пиши завещание.

– О, как жестоко, – широко улыбнулся он.

Я собирался сказать кое‑что еще, но отвлекся. Что‑то дернуло за ниточки моего сознания. Звуки. Вдали, в деревне, по узкой дороге сквозь ослепительный снег очень медленно ехала машина.

Обратив туда все свое внимание, я прислушался, но ничего не уловил – только шелест падающего снега и рокот продвигающейся вперед машины. Бедный, несчастный смертный – в такой час за рулем машины. Четыре утра.

– Уже очень поздно, – сказал я. – Мне пора. Я не хочу оставаться здесь еще на одну ночь, хотя ты был чрезвычайно любезен. Дело не в том, что кто‑то что‑то узнает. Просто я предпочитаю...

– Понимаю. Когда мы снова увидимся?

– Может быть, раньше, чем ты думаешь. Скажи, Дэвид, почему в ту ночь, когда я ушел отсюда в Гоби, твердо намереваясь сгореть там дотла, ты назвал меня своим единственным другом?

– Потому что это правда.

С минуту мы сидели молча.

– Ты тоже мой единственный друг, Дэвид, – произнес я наконец.

– Куда ты идешь?

– Не знаю. Возможно, вернусь в Лондон. Я сообщу тебе, когда соберусь пересечь Атлантику. Договорились?

– Да, обязательно сообщи. И не думай... никогда не думай, что я не хочу тебя видеть. Никогда больше не оставляй меня.

– Будь я уверен, что приношу тебе пользу, будь я уверен, что для тебя будет лучше, если ты откажешься от службы ордену и отправишься в путешествие...

– Но это действительно так. Мне больше нет места в Таламаске. Я даже не знаю, испытываю ли прежнее доверие к ордену и его целям.

Мне хотелось добавить, что я его очень люблю, что под его крышей я искал и обрел убежище, и никогда этого не забуду, что я готов исполнить любое его желание... абсолютно любое...

Но говорить все это было бессмысленно. Не знаю, мог ли он мне поверить, да и чего стоили мои слова. По моему глубокому убеждению, наши встречи не приносили ему пользы. А ему не так уж много осталось в жизни.

– Все это я знаю, – тихо произнес он, одарив меня еще одной улыбкой.

– Дэвид, а этот твой отчет о приключениях в Бразилии... У тебя здесь найдется экземпляр? Можно почитать?

Он встал и подошел к ближайшему от стола книжному шкафу со стеклянными дверцами. Перебрав множество бумаг, он вытащил две большие кожаные папки.

– Здесь вся моя жизнь в Бразилии – это я написал в джунглях на раздолбанной портативной пишущей машинке, сидя за столом в лагере, перед возвращением в Англию. Конечно же, я принял участие в охоте на ягуара. Пришлось. Но охота не идет ни в какое сравнение с тем, что я пережил в Рио. Понимаешь, это был переломный момент. Мне кажется, что сам процесс создания этих записок был отчаянной попыткой снова стать англичанином, отдалиться от людей, общавшихся с духами, от жизни, которую я вел рядом с ними. Мой отчет для Таламаски основывался на этом материале.

Я с благодарностью взял папку.

– А здесь, – продолжал он, передавая мне вторую папку, – краткое описание дней, проведенных в Африке и в Индии.

– Я бы и это с удовольствием почитал.

– По большей части – старые охотничьи истории. Я писал это в молодости. Только и речи, что о стрельбе и оружии. Все это было до войны.

Я забрал и вторую папку. И медленно, как подобает истинному джентльмену, поднялся.

– Я проговорил всю ночь, – сокрушенно произнес вдруг он. – Как неприлично с моей стороны. Возможно, у тебя тоже было что сказать.

– Нет, совсем нет. Все получилось именно так, как я хотел. – Я протянул руку, и он пожал ее. Удивительное ощущение – его прикосновение к моей обгоревшей плоти.

– Лестат, – добавил он, – этот рассказ... рассказ Лавкрафта. Ты заберешь его сейчас, или мне пока хранить его у себя?

– А, вот еще довольно забавная история – то, как он у меня оказался.

Я забрал у него рассказ и сунул его в карман. Может быть, я его перечитаю. Вернулось прежнее любопытство, а вместе с ним – опасения и подозрения. Венеция, Гонконг, Майами... Как этот странный смертный умудрился выследить меня во всех трех местах и к тому же догадаться, что я тоже его заметил?

– Хочешь рассказать? – мягко спросил Дэвид.

– Непременно. Когда будет достаточно времени. – «Особенно если встречу его еще раз, – подумал я. – Как же ему это удалось?»

Я ушел как благовоспитанный джентльмен и даже намеренно немного пошумел, закрывая боковую дверь.

* * *

Когда я добрался до Лондона, уже близился рассвет. Впервые за много ночей меня искренне радовало собственное могущество, обеспечивавшее сознание полной безопасности. Я не нуждался ни в гробах, ни в темных убежищах – только в комнате, абсолютно изолированной от солнечного света. Любой фешенебельный отель мог предоставить мне необходимый покой и комфорт.

У меня оставалось немного времени, чтобы устроиться под теплым светом лампы и приступить к чтению записок Дэвида о его приключениях в Бразилии, – мечтая об этом, я испытывал ни с чем не сравнимый восторг.

По причине свойственной мне беспечности и помрачения рассудка оказалось, что у меня с собой почти нет денег. А потому пришлось применить незаурядные способности, чтобы убедить клерков почтенного старого «Клэриджа» принять на веру номер моего кредитного счета, ибо у меня не было карточки, чтобы его подтвердить. Я подписался именем Себастьян Мельмот – одним из любимых своих псевдонимов – и был препровожден в очаровательные апартаменты с прелестной мебелью эпохи королевы Анны, а также со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами.

Повесив на дверь маленькую табличку с вежливой просьбой не беспокоить, я оставил распоряжение портье не тревожить меня до наступления темноты и заперся в номере.

Времени для чтения практически не оставалось. Скрываясь за тяжелыми серыми тучами и медленно падавшими крупными мягкими снежинками, надвигалось утро. Я задернул все шторы, кроме одной, чтобы иметь возможность видеть небо, и встал возле окна, ожидая буйства света при восходе солнца и все еще опасаясь его гнева. От этого страха у меня еще сильнее заныла кожа.

Я много думал о Дэвиде. С момента нашего расставания я ни на секунду я не забывал о состоявшейся беседе. Я все еще слышал его голос и пытался мысленно воссоздать фрагменты посетившего его в кафе видения – представить себе Бога и дьявола. Но мой взгляд на проблему был прост и предсказуем. Я считал, что Дэвид пребывает во власти утешительных заблуждений. А скоро он уйдет от меня. Его заберет смерть. И останутся мне только рукописи, повествующие о его жизни. Я не мог заставить себя поверить, что в смерти он познает хоть что‑нибудь новое.

Тем не менее все казалось мне удивительным – и сама тема нашего разговора, и восторженность Дэвида, и его странные слова.

Таким раздумьям я и предавался, наблюдая за свинцовым небом и снегом, падавшим на видневшиеся далеко внизу тротуары... И вдруг меня охватил приступ головокружения – я полностью утратил ориентацию, как будто внезапно заснул. Это ощущение едва заметной вибрации оказалось довольно‑таки приятным, оно сопровождалось невесомостью, словно я действительно переносился из материального мира в царство снов. Потом появилось то же давление, которое я мимолетно испытал в Майами, – мои ноги и руки напряглись, все тело внутри сжималось, и внезапно мне почудилось, будто меня вытесняют из него прямо через голову!

Отчего это происходит? Я вздрогнул, как и тогда, на пустынном темном пляже во Флориде. Ощущение мгновенно рассеялось. Я пришел в себя, испытывая легкое раздражение.

Неужели с моим прекрасным, божественным телом происходит что‑то нехорошее? Быть того не может! Для подтверждения этой истины не требовались уверения старейших. Я так и не решил, стоит ли беспокоиться по этому поводу, или лучше выбросить все из головы, или имеет смысл попытаться самостоятельно вызывать это ощущение... Мои размышления прервал стук в дверь.

Ужасно раздражает.

– Вам письмо, сэр. Какой‑то жентльмен попросил передать его вл м лично в руки.

Должно быть какая‑то ошибка. Тем не менее я открыл дверь.

Совсем еще юный парнишка протянул мне конверт. Большой и пухлый. На какое‑то мгновение я просто застыл на месте, не в силах отвести взгляд от конверта. В кармане у меня завалялась бумажка в один фунт – память о воришке, которого я прикончил; я отдал ее мальчику и снова запер дверь.

Точно такой же конверт мне передал в Майами тот безумный смертный, который подбежал ко мне на пляже. И это ощущение! Те же необычные чувства я испытывал как раз в тот самый момент, когда увидел странную личность. Да, но это решительно невозможно...

Трясущимися неизвестно отчего руками я разорвал конверт. В нем лежал еще один рассказ, тоже вырезанный из книги и так же скрепленный в левом верхнем углу!

Я остолбенел! Черт возьми, как он меня выследил? Никто не знает, что я здесь! Даже Дэвид! О да, здесь известен номер моей кредитной карточки. Но любому смертному понадобился бы не один час, чтобы найти меня таким способом, даже если допустить, что это вообще возможно. А я был уверен как раз в обратном.

И при чем здесь эти странные ощущения – вибрация, давление, которое, кажется, исходит откуда‑то изнутри?

Времени на раздумья уже не оставалось – близилось утро.

Я моментально понял, насколько опасна для меня сложившаяся ситуация. Черт побери, как же я раньше этого не увидел? Странное существо определенно располагает возможностью каким‑то образом узнавать, где я нахожусь и даже где собираюсь скрываться от дневного света! Пора выметаться из этих комнат. Нет, это просто возмутительно!

Дрожа от ярости, я заставил себя просмотреть рассказ, занимавший всего несколько страниц. Он назывался «Глаза мумии», автор – Роберт Блох. Весьма занятно, но какое отношение все это может иметь ко мне? Я вспомнил рассказ Лавкрафта, он был намного длиннее и на первый взгляд речь в нем шла совсем о другом. Что все это значит? Этот очевидный идиотизм буквально выводил меня из себя.

Но думать об этом было слишком поздно. Собрав рукописи Дэвида, я выскочил из комнаты и через пожарный выход поднялся на крышу. Я исследовал ночную тьму во всех направлениях, но так и не смог найти мерзавца! Что ж, ему повезло. Попадись он мне в тот момент на глаза, ему бы несдобровать. Когда дело доходит до защиты дневного убежища, я не отличаюсь терпеливостью и не признаю никаких сдерживающих факторов.

Я поднялся в воздух и, набрав самую высокую скорость, на какую только был способен, помчался прочь, преодолевая милю за милей. Наконец я опустился в заснеженном лесу намного севернее Лондона и, как много раз в прошлом, выкопал себе могилу в замерзшей земле.

Необходимость заниматься этим привела меня в неописуемое бешенство. «Я убью сукиного сына, – думал я, – кто бы он ни был. Как смеет он преследовать меня и швырять мне в лицо свои рассказы! Да, я непременно так и сделаю – убью его, как только поймаю».

Но вскоре меня охватила вялость, затем сонное оцепенение, и все вокруг утратило какое‑либо значение.

Мне опять снился сон... Она зажигала масляную лампу, и я услышал ее голос:

– Ах, огонь тебя больше не пугает...

– Ты надо мной издеваешься, – несчастным голосом произнес я. И заплакал.

– Но, Лестат, ты же действительно с легкостью находишь способ быстро прийти в себя после поистине космических приступов отчаяния. Нет, правда! Вспомни, разве не ты танцевал под фонарем в Лондоне?

Я хотел возразить, но рыдания не позволяли мне вымолвить хоть слово.

В последнем проблеске сознания перед глазами возникли арки собора Сан‑Марко в Венеции, где я впервые приметил того смертного, и вновь я увидел его карие глаза и гладкий молодой рот...

«Что вам нужно?» – спросил я.

«О нет, это нужно вам», – казалось, ответил он.

Поиск по сайту: