Философские споры

Аналитическая теория предполагает, что, говоря словами А. Р. Рад-клифф-Брауна, «естественная наука об обществе» возможна [57]. Это убеждение очень сильно выражено у титулованного основате­ля социологии Огюста Конта, который доказывал, что социология может быть «позитивной наукой». Поэтому аналитическая теория и позитивизм тесно связаны, но природа этой связи затемнена тем, что позитивизм изображают очень по-разному. В отличие от некото­рых современных представлений, ассоциирующих позитивизм с «грубым эмпиризмом», Конт настаивал, что «никакое истинное на­блюдение явлений любого рода невозможно, кроме как в случае, когда его сначала направляет, а в конце концов и интерпретирует некая теория» [19 (Vol. 1. Р. 242); 2]. Фактически Конт считал «серь­езной помехой» научному прогрессу «эмпиризм, внедренный [в по­зитивизм] теми, кто во имя беспристрастности хотел бы вообще запретить пользование какой-либо теорией» [19 (Vol. I. P. 242)]. Таким образом, позитивизм означает использование теории для ин­терпретации эмпирических событий и, наоборот, опору на данные наблюдений для оценки правдоподобия теории. Но какова природа теории в позитивизме Конта? Начальные страницы его «Позитив­ной философии» говорят нам об этом: «Основной характер пози­тивной философии выражается в признании всех явлений подчи­ненными неизменным, естественным законам, открытие и сведение числа которых до минимума и составляет цель всех наших усилий, причем мы считаем, безусловно, тщетными разыскания так называ­емых причин — как первичных, так и конечных. Спекулятивными размышлениями о причинах мы не смогли бы решить ни одного трудного вопроса о происхождении и цели чего бы то ни было. Наша подлинная задача состоит в том, чтобы тщательно анализи­ровать условия, в которых происходят явления, и связать их друг с другом естественными отношениями последовательности и подо­бия. Наилучший пример подобного объяснения — учение о всемир­ном тяготении» [19 (Vol. 1. Р. 5-6); см. также: 3; 8].

В этих высказываниях содержится ряд важных положений. Во-пер­вых, социологическая теория включает поиски абстрактных естествен­ных законов, которых должно быть относительно немного. А главная цель теоретической деятельности — по возможности уменьшить число законов настолько, чтобы предметом теоретического анализа остались инвариантные, базисные, опорные свойства данного универсума.

Во-вторых, причинный и функциональный анализ непригодны. Здесь Конт, видимо, принимает выводы Д. Юма, согласно которым определить причины явлений невозможно, но добавляет сходное предостережение и против анализа в категориях намерений, конеч­ных целей или потребностей, которым эти явления служат. Печаль­но, что социология проигнорировала предостережения Конта. Эмиль Дюркгейм поистине должен был «поставить Конта с ног на голову», чтобы защищать и причинный, и функциональный анализ в своих «Правилах социологического метода» 1895 г. [2]. Я думаю, что было бы гораздо мудрее в рамках нашей теоретической дисциплины сле­довать контовским «старым правилам социологического метода», а не предложениям Дюркгейма и, как я покажу вскоре, определенно не рекомендациям Гидденса и других относительно «Новых правил» социологического метода [28]. К сожалению, социологическая тео­рия больше следовала советам Дюркгейма, нежели Конта, а ближе к нашему времени склонна была доверять множеству антипозитивист­ских трактатов. Общий итог этого — отвлечение на второстепенное и размывание строгости теоретизирования в социологии.

В-третьих, социологические законы, согласно Конту, следовало моделировать по образцу физики его времени, но форма этих зако­нов осталась очень неясной. Термины вроде «естественных отно­шений последовательности и подобия» неточны, особенно после того, как проблема поиска причин была элиминирована. Борясь с этой неясностью, более современные трактовки позитивизма в философии не совсем верно истолковали контовекую программу и выдвинули строгие критерии для формулировки «естествен­ных отношений» между явлениями (см., напр.: [15; 35]). Этот новый позитивизм часто предваряется определением «логичес­кий» и принимает следующую форму: абстрактные законы выра­жают существование неких регулярностей в универсуме; такие законы «объясняют» события, когда предсказывают, что будет в конкретном эмпирическом случае; движущая сила этого объясне­ния — «логические дедукции» от закона (explanans) к некой груп­пе эмпирических явлений (explicandum) [38]. Эти «логические дедукции» принимают форму использования законов в качестве по­сылки, позволяющей ввести в оборот высказывания, которые «свя­зывают» или «сближают» закон с неким общим классом эмпиричес­ких явлений, и затем сделать прогноз о том, чего следует ожидать для одного конкретного эмпирического случая внутри этого об­щего класса явлений. Если прогноз не подтверждается данным эмпирическим случаем, теорию подвергают переоценке, хотя здесь существует разногласие, считать ли теорию с этого момен­та «фальсифицированной» [7; 56], или же неудача в ее «подтверж­дении» просто требует серьезного пересмотра теории [43].

Такая форма позитивизма «заполняет» неясные места у Конта чрезмерно строгими критериями, которым большинство аналити­ческих теоретиков не в состоянии следовать и не следует. Правда, они часто отдают этим критериям словесную дань в своих фило-софско-методологических размышлениях, но в реальной работе мало руководствуются ими. Для этой неспособности оставаться в смирительной рубашке логического позитивизма есть веские при-чины, и они очень важны для понимания аналитического теорети­зирования. Остановимся на них подробнее.

Во-первых, критерий предсказания нереалистичен. Когда уче­ные вынуждены работать в естественных эмпирических системах, прогноз всегда затруднен, поскольку невозможно контролировать влияние посторонних переменных. Эти посторонние силы могут быть неизвестными или не поддающимися измерению с помощью существующих методик, и даже если они известны или измеримы, могут возникнуть моральные и политические соображения, удержи­вающие нас от контроля. В этой ситуации оказываются не только обществоведы, но и естественники. Признавая трудности предска­зания, я, однако, не предлагаю, чтобы социология прекратила по­пытки стать естественной наукой, подобно тому, как геология и биология не пересматривают свое научное значение всякий раз, когда не могут предсказать соответственно землетрясений или ви­дообразования.

Во-вторых, отрицание причинности — это очень слабое место в некоторых формах позитивизма, будь то версия Конта или более со­временных философов. Такое отрицание приемлемо, когда логиче­ские дедукции от посылок к заключению могут считаться мерилом объяснения, но аналитическая теория должна также заниматься дей­ствующими процессами, способными связывать явления. То есть нам важно знать, почему, как и какими путями производят опреде­ленный результат инвариантные свойства данного универсума. От­веты на такие вопросы потребуют анализа основополагающих соци­альных процессов и, безусловно, причинности. В зависимости от позиции теоретика причинность может быть или не быть формаль­ной частью законов, но ее нельзя игнорировать [38].

В-третьих, логический позитивизм допускает, что исчисления, по которым осуществляются «дедукции» от посылок к заключениям, или от explanans к explicandum, недвусмысленны и ясны. В действи­тельности это не так. Многое из того, что составляет «дедуктивную систему» во всякой научной теории, оказывается «фольклорными» и весьма непоследовательными рассуждениями. Например, синтетиче­ская теория эволюции непоследовательна, хотя некоторые ее части (как генетика) могут достичь известной точности. Но когда эту теорию используют для объяснения каких-то событий, то руко­водствуются не принципами строгого следования некоторому ло­гическому исчислению, а скорее согласования с тем, что «кажется разумным» сообществу ученых. Но утверждая это, я отнюдь не оправдываю бегство к какой-нибудь новомодной версии герменев­тики или релятивизма.

Все эти соображения требуют от социологической теории смяг­чить требования логического позитивизма. Мы должны видеть свою цель в выделении и понимании инвариантных и основополагающих черт социального универсума, а не быть интеллектуальными деспо­тами. Кроме того, аналитическую теорию должны интересовать не регулярности per se, а вопросы «почему» и «как» применительно к инвариантным регулярностям. Поэтому мое видение теории, разде­ляемое большинством аналитических теоретиков, таково: мы спо­собны раскрыть абстрактные законы инвариантных свойств универ­сума, но такие законы будут нуждаться в дополнении сценариями (моделями, описаниями, аналогиями) процессов, лежащих в осно­ве этих свойств. Чаще всего в объяснение не удается даже вклю­чить точные предсказания и дедукции, главным образом потому, что при проверке большинства теорий невозможен эксперимен­тальный контроль. Вместо этого объяснение будет представлять собой более дискурсивное применение абстрактных суждений и моделей, позволяющих понять конкретные события. Дедукция бу­дет нестрогой и даже метафорической, став, конечно, предметом аргументации и обсуждения. Но социология здесь вовсе не уни­кальна — большинство наук идет тем же путем. Хотя анализ науки Томасом Куном далек от совершенства, он привлек внимание к социально-политическим характеристикам любых теорий [4]. И потому социологам надо отказываться от поисков инвариант­ных свойств ничуть не больше, чем физикам после признания, что многое в их науке сформулировано, по меньшей мере первоначально, весьма неточно и что на них самих влияют «политические переговоры» внутри научного сообщества.

Заключим этот раздел о философских спорах кратким коммента­рием к критике позитивизма и очень вольным очерком ее догматов. Один из критических доводов таков, что теоретические высказыва­ния суть не столько описания или анализ независимой, внешней реальности, сколько построения и продукты творчества ученого. Теория говорит не о действительности вне нас, но скорее об эсте­тическом чутье ученых или об их интересах. Есть и такой вариант критики: теории не проверяемы «твердо установленными фактами» внешнего мира, потому что сами «факты» тоже связаны с интере­сами ученых и с такими «исследовательскими протоколами», кото­рые политически приемлемы для научного сообщества. Вдобавок факты будут интерпретированы или проигнорированы в свете этих интересов ученых. Общий итог, доказывают критики, таков, что предполагаемая самокоррекция в процессе научной проверки тео­рии и гипотез из нее — иллюзия.

По моему ощущению, в этой критике что-то есть, но все же ее ско­рее драматически преувеличивают. В известном смысле все понятия тяготеют к реификации, все «факты» искажены нашими методами и до некоторой степени подвергнуты интерпретации. Но несмотря на это, накапливается знание о мире. Оно не может быть целиком субъектив­ным или искаженным: иначе ядерные бомбы не взорвались бы, термо­метры не работали, самолеты не взлетали и т. д. Если мы подойдем к построению теории в социологии серьезно, знание о социальном мире будет накапливаться, хотя бы таким же извилистым путем, как в «точ­ных науках». Очень постепенно внешний мир навязывает себя в виде поправок к теоретическому знанию.

Вторая общая линия критики аналитического подхода, защища­емого мною, более специфична для социальных наук и затрагивает содержательную природу социального универсума. Существуют многочисленные варианты этой аргументации, но главное в ней — идея, что сама природа этого универсума непрочна и очень плас­тична вследствие способности человеческих существ к мышлению, саморефлексии и действию. Законы, относящиеся к неизменному миру, в обществоведении непригодны или, по меньшей мере, действуют временно, так как социальный универсум постоянно переструктурируется благодаря рефлексивным актам людей. Более того, люди могут воспользоваться теориями социальной науки для переструктурирования его таким образом, чтобы устранить усло­вия, при которых действуют подобные законы [30]. Поэтому зако­ны и прочие теоретические инструменты вроде моделирования в луч­шем случае преходящи и годятся для определенного исторического периода, а в худшем — они не приносят пользы, поскольку сущность, базовые черты социального универсума постоянно меняются.

Многие из тех, кто давал такие рекомендации (от Маркса до Гид-денса), нарушали их в своих собственных работах. К примеру, было бы совершенно незачем корпеть над Марксом, как вошло в привыч­ку у современных теоретиков, если бы мы не чуяли, что он открыл нечто фундаментальное, общее и инвариантное в динамике власти. Или зачем Гидденсу [29; 30] заботиться о развитии «теории структу-рации», которая постулирует известные отношения между инвари­антными свойствами социума, если бы он не считал, что тем самым проникает под поверхность исторических изменений к самой серд­цевине человеческого действия, взаимодействия и организации?

Многие такие критики аналитического теоретизирования пу­тают закон и эмпирическое обобщение. Разумеется, реальные со­циальные системы изменяются, как изменяются солнечная, био­логическая, геологические и химические системы в эмпирическом мире. Но эти изменения не меняют соответственно законов тяготе­ния, видообразования, энтропии, распространения силы или пери­одической таблицы элементов. Фактически изменения происходят в согласии с этими законами. Люди всегда действовали, взаимо­действовали, дифференцировали и координировали свои соци­альные отношения; и это уже дает некоторые из инвариантных свойств человеческих организаций и тот материал, к которому сле­дует применять наши чрезвычайно абстрактные законы. Капита­лизм, нуклеарные семьи, кастовые системы, урбанизация и другие исторические явления — это, конечно, переменные, но они — не предмет теории, как убеждают многие. Таким образом, хотя струк­тура социального универсума постоянно изменяется, главные дви­жущие силы, лежащие в ее основе, не меняются.

Третье направление критики аналитического теоретизирования представляют сторонники так называемой «критической теории» (см., например, [33]). Они доказывают, что позитивизм рассматри­вает существующие условия как определяющие то, каким должен быть социальный мир. В результате позитивизм не может предложить никаких альтернатив существующему положению вещей. Занимаясь закономерностями, относящимися к тому, как структурирован социум в настоящее время, позитивисты идеологически поддерживают суще­ствующие условия господства человека над человеком. «Свободная от ценностей» наука становится, таким образом, инструментом под­держки интересов тех, кому наиболее благоприятствуют существу­ющие социальные порядки.

Эта критика не лишена некоторых достоинств, но как альтерна­тива позитивизму «критическая теория» склонна порождать фор­мулировки, часто не имеющие опоры в реальных действующих силах универсума. Многое в «критической теории» представляет собой либо пессимистическую критику, либо безнадежно утопиче­ские построения, либо то и другое (см., напр., [34]).

Более того, я думаю, что эта критика основана на ущербном ви­дении позитивизма. Теория должна не просто описывать существу­ющие структуры, но раскрывать глубинную динамику этих струк­тур. Вместо теорий капитализма, бюрократии, урбанизации и других комплексов эмпирических событий нам нужны, соответственно, те­ории производства, целевой организации, разрушения экологическо­го пространства и других общих процессов. Исторические случаи и эмпирические проявления — это не содержание законов, а оселок для проверки их правдоподобия. Например, описания регулярных процессов в капиталистических экономиках суть данные (не теория) для проверки выводов из абстрактных законов производства.

Можно, конечно, доказывать, что такие «законы производства» некритически принимают status quo, но я предпочитаю думать, что формы человеческой организации требуют непрестанного поддер­жания производства и, следовательно, представляют родовое ее свойство, а не слепое одобрение существующего положения дел. Многим «критическим теориям» недостает понимания, что суще­ствуют инвариантные свойства, которые теоретики не могут «уб­рать по желанию» своими утопиями. Карл Маркс сделал подоб­ную ошибку в 1848 г., предположив, что централизованная власть «отомрет» в сложных, дифференцированных системах [5]; не так давно Юрген Хабермас [32; 34] выдвинул утопическую концепцию «коммуникативного действия», которая недооценивает степень ис­кажения всякого взаимодействия в сложных системах.

Я хочу подчеркнуть два аспекта. Во-первых, поиск инвариантных свойств даже уменьшает вероятность появления утверждений в под­держку status quo. Во-вторых, допущение, что вообще нет никаких инвариантных свойств, провоцирует появление теорий, все менее способных понять, что мир нелегко, а иногда и вовсе невозможно подчинить идеологическим прихотям и фантазиям теоретика.

Было бы неумно и дальше углубляться в эти философские воп­росы. Позиция аналитического теоретизирования по ним ясна. Ре­альный спор внутри этого направления ведется о выборе лучшей стратегии для разработки системы теоретических высказываний об основных свойствах социального мира.

Поиск по сайту: