Глава 1 О «ВЕЧНЫХ» ПРОБЛЕМАХ РАБОТЫ В НАУКЕ И ПРАКТИКЕ

Зри в корень

К Прутков

— Сначала думай, а потом делай

(Из поучительного разговора)

§ 1. Психологические проблемы

методологического обоснования в психологии как науке _____________

Возможно, идеалом современ­ного знания должен стать новый синкретизм. Именно новый, то есть не только вспомненный, но и построенный заново

В П Зинченко, Б Б Моргунов

Хотелось бы усилить свой эпиграф повторением слова «возможно», поставив после него знак вопроса как риторический. Другими словами, заведомо оставив его без ответа, т. к. не только не знаю однозначного, но и потому, что происходящее сегодня в отечественной науке далеко небезразлично и требует уточнения и обо­значения собственной позиции по заявленной в назва­нии теме.

Прежде всего, хотелось бы уточнить, что в психо­логии как и в любой науке работают не только ученые. Б. Рассел говорил об этом так. «Человек науки (я не имею в виду каждого, так как многие люди науки не являются учеными, — я говорю о человеке науки, каким он должен быть) — это человек внимательный, осторожный, последовательный, он опирается только на опыт в своих выводах и не готов к всеохватываю­щим обобщениям, он не примет теорию лишь потому, что она изящна, симметрична и обладает синтетичес­ким характером; он исследует ее в деталях и в прило­жениях».

Б. Рассел, описывая понятие «наука», естественно не преминул упомянуть о том, что наука — это прежде всего знание особого рода, которое стремится найти общие законы, связывающие множество отдельных фактов. Наука равноправна с искусством как поиск истины, она же обладает практическим значением, которого нет у искусства. В силу этого возникает осо­бая форма, я бы сказала, беззащитности научного зна­ния, т. к. не наука решает как будут использованы ее плоды. Она сама по себе не обеспечивает людей эти­кой, а только показывает путь достижения цели или невозможность движения по какому-то пути, к какой-то цели. Но выбор между целями, желаемыми для до­стижения, определяется не только научными сообра­жениями — это путь, на котором наука встречается с жизнью в виде этики.

По-моему, сегодня эта встреча для большинства людей, работающих в психологии как в науке, про­изошла (или происходит) с предельной определен­ностью, с требованием уточнения и обозначения (в который раз в истории психологии!) ее предмета, методов, основных принципов строения научного знания, т. е. всех тех образующих науки, которые оп­ределяют ее существование, как особой деятельно­сти, предполагающей поиск истины (хотелось бы вы­делить это слово).

Обозначить свое отношение к этому понятию — истина — для психолога всегда очень трудно, т. к. то знание, которое он получает и доказывает на истин­ность не всегда строго верифицируемо, измеряемо, соизмеримо на соответствие уже известным закономер­ным фактам. Да и само понятие «факт» для психолога остается величиной, которую нельзя измерить фор­мально чисто логическим путем, уже хотя бы потому, что психическое является продуктом культуры. Куль­тура, как писали В.П. Зинченко и Б.Б. Моргунов равно

как и творчество, принципиально синкретичны, это только цивилизации дистинкта.

На мой взгляд, это приводит к тому, что психолог — как человек науки — теряет чувство реальности свое­го предмета, отождествляя его с данными своих изме­рительных процедур и верификаций в виде научных текстов.

Добиваясь строгости и чистоты доказательств че­ловек науки осуществляет требуемый от него методо­логический ригоризм. Таким образом, мне кажется, создаются условия для движения по пути построения искусственного (фантомного) предмета научного ис­следования, т. к. реальными, интимными, подлинными объявляются только те объекты (факты), которые соот­носимы Друг с другом формально логически.

Чтобы не пойти по этому пути, человек науки стре­мится всеми доступными ему способами удержать ре­альность своего предмета исследования, т. е. предмет своей науки. Для психолога это особенно трудно, т. к. требует решения вопроса о месте своего предмета на­уки среди других наук. Место, как известно, понятие весьма относительное и возможность его определения всегда связана с тем, что большие объекты земной по­верхности и «большие объекты» мышления, в основном, неподвижны. Если неподвижностью больших объектов земной поверхности как со счастливым обстоятельством можно согласиться без сопротивления, то неподвиж­ность «больших объектов» мышления требует не толь­ко доказательств, но и усилий по их принятию. Для меня самым «большим объектом» мышления человека науки является его методология, позволяющая определить его собственное «место» в науке. Чаще всего этот «объект» и его величина дают о себе знать в оценке других, уже существующих, уже обозначенных мест — позиций, те­орий, фактов, гипотез, это выглядит, например, так:

«С философской, методологической точки зрения фрей­дизм является биологизаторской концепцией личности, одной из разновидностей биологизаторского редукцио-низма, рассматривающего врожденные инстинкты и влечения в качестве главных детерминант психики, признающего ведущую роль бессознательного в пове­дении человека. Фрейдизм принижает роль социальных, -культурно-исторических факторов в развитии личное- и

Глава

ти, в детерминации психических процессов и поведе­ния в целом».

Естественно, такая точка зрения имеет право на существование, формулируя ее автор цитаты опреде­ляет свое отношение к тому месту в науке, которое занимает классический психоанализ и психодинами­ческая теория, через систему собственных оценок те­перь значительно точнее видится собственный же путь движения к истине, к реальному объекту изучения — психическому. -Продолжу цитировать эту же статью:

«Можно, следовательно, говорить о "качестве" детер­минизма, но сам принцип детерминизма, т. е. приме­нение к психике философских законов о всеобщей обусловленности психических явлений реалиями объективного материального мира и распростране­ния на психику причинно-следственных закономер­ностей, является важнейшим критерием естествен­нонаучной парадигмы в психологии».

Понятие детерминизма как способа мышления о психологическом имеет и другой вид, другое место в обосновании и понимании реальности психического. Использую прием цитирования еще раз. Характери­зуя эволюцию взглядов С.Л. Рубинштейна, В.П. Зинчен-ко и Б.Б. Моргунов пишут: «Здесь психическое (для С.Л. Рубинштейна—АГ.) выступает не только как про­цесс, но и как акт, энергия, причина, субстанция. В этом ряду недостает лишь понятия эктелехия в аристотелев­ском смысле этого слова, т. е. как внутреннее самосоз­нание. В свете приведенных размышлений С.Л. Рубин­штейна теряют смысл представления о тождестве или о принципиально общем строении внешней и внутрен­ней деятельности».

Я не собираюсь давать оценку приведенным суж­дениям. Они важны как материал для рассуждения о том, что в попытках методологического обоснования путей поиска истины психолог имеет дело со многими переменными, которые объединены своим происхож­дением — они имеют психологическую природу. И так­же реальны как само психическое. Достаточно сравнить хотя бы суждение о состоянии методологических идей в современной отечественной психологии:

• «...философские методологические проблемы психоло­гии все меньше интересуют научную общественность»;

В «ветки прШима» раЯиы в пади» дратике

я «В последние годы появилось много ярких и плодотвор­ных работ психологов разных поколений, и за каждым направлением можно обнаружить (правда, чаще импли­цитно, чем явно) опору нате или иные представления, об­раз, модель человека».

Это два суждения людей науки о ней самой, за ними, суждениями, — те переживания, которые связа­ны с ощущением своего места в ней, в науке о психи­ческом, о его реальности. Той реальности, которая объединяет (или разделяет) людей науки как в конк­ретное социальное время, так и во времени историчес­ком (можно ведь не соглашаться с человеком, который жил и 1000 лет назад).

Определение для себя — человека науки — реаль­ности ее предмета для психолога непростое дело. Ана­лиз понятия «реальность» как способа мышления о данном, о том, что требует усилий познания, показыва­ет, что, обсуждая вопрос о содержании понятия «ре­альность», мы имеем в виду процедуру приписывания данности некоторым, но не всем, сущностям, составля­ющим мир.

Эту процедуру приписывания осуществляет сам человек науки, как говорил Б. Рассел, скорее чувствуя, чем осознавая, все обстоятельства этого приписывания. А обстоятельства, по его мнению, таковы: «Вещь реаль­на, если она продолжает существовать в то время, когда мы ее не воспринимаем; кроме того, вещь реальна, когда она соотносится с другими вещами так, как мы склонны ожидать в соответствии с нашим опытом». Самим ве­щам их реальность для нас не является необходимой и, по сути дела, может быть целый мир, в котором ничто не будет реально в указанном выше смысле, но это вовсе не значит, что они не существуют. И, таким образом, в понятие реальности с необходимостью начинает при­сутствовать ожидание о связи объектов, которое осно­вывается на опыте, т. е. ожидание их нормального пове­дения, связи с другими объектами и вещами. Если этого нет, то эти связи называются уже «иллюзиями».

Для меня очень важно, что в понятии реальности психического как предмета науки потенциально скры­то это ожидание его нормальности, основанное на опы­те человека и человечества. Тут и напрашивается воп­рос о том, обладает ли человек науки — психологии как

hw

науки — достаточным опытом, чтобы быть готовым ко встрече со всеми свойствами психического как реаль­ного? Сумеет ли он увидеть и исследовать то, что со­ставляет предмет его науки, если его (предмета) реаль­ность порождается им самим? С позиции этого вопроса я бы не торопилась оценивать фрейдизм как биологиза-торскую концепцию, да и вообще раздавать какие-либо оценки только потому, что представленная кем-то ре­альность не совпадает с нашей (моей) собственной.

По-моему, я пытаюсь описать необходимость мето­дологической паузы для современной психологии, во время которой есть смысл обратиться к самим себе — людям науки — для прояснения своей собственной ре­альности для самих себя. Зачем? Я очень хорошо помню как возникали и исчезали темы научных исследований под влиянием конкретных людей, возглавлявших науч­ные учреждения или посещавших нашу страну. Было что-то жалкое в этой быстрой смене привязанностей и пере­оценке научных ценностей (мне кажется, что она всего одна — истина). Сегодня поток психологической инфор­мации разнообразен и весьма неоднороден, он манит могуществом психотехнических приемов, методик, обе­щанием успеха, славы, магии власти над другим челове­ком через разные способы воздействия на него.

«Пауза» нужна, по-моему, для обнаружения в са­мой науке — в мышлении ее людей — тех превращен­ных форм мышления о реальности, которая и стано­вится реальностью предмета науки. Я думаю, что эта «пауза» уже проявляется в запросе практикующих пси­хологов на философское знание; в запросе современ­ной медицины на психологическое знание; в осозна­нии через социальные технологии роли концепции жизни, которую несет в себе человек, реализующий эти технологии, и во множестве бытовых фактов и наблю­дений, в которых конкретизируются экзистенциальные поиски наших современников, в первую очередь, по­иски оснований для осуществления процесса иденти­фикации.

Мне кажется, что этот процесс поиска идентично­сти для человека науки и есть процесс построения ими методологического обоснования, который, как и иден­тичность, является процессом и результатом в каждый конкретный момент времени. Воплощаясь в пережи-

шяшш шШма» раины a «aim «^^пш

ваниях своей принадлежности к реальности поиска истины человек науки ощущает результат своего по­иска в виде нового качества собственного знания, до­ступного ему в конкретный момент времени. Это каче­ство, приобретая вид научного прибора, методики, текста, становится отчужденным, превращаясь в вещ­ные качества реальности самой науки.

Научное, отчужденное в разной форме, знание из­меняет процесс идентификации человека науки, кото­рый получил это знание. Оно начинает определять саму возможность восприятия науки как реальности, существующей и в других формах. В этом смысле воз­никает психологическая и онтологическая проблема со­поставления разных видов отчужденного научного знания. Так, мы знаем о 3. Фрейде из его текстов или текстов о нем, но это — превращенные формы его реального знания психической жизни больных людей. Как он воспринимал реальность науки, своей жизни как человека? Какова реальная реальность его соб­ственной жизни? Вряд ли мы можем восстановить это из его текстов.

Вот и получается, что вопрос о критерии истины в психологии связан с существованием в психическом каждого человека науки таких превращенных форм его же собственного сознания, которые могут быть не даны в самонаблюдении, но будут действовать и определять сознание, поведение и даже качества личности. Эта проблема обсуждается в работах многих философов, я сошлюсь только на М.К. Мамардашвили.

Сегодня феномен психической смерти достаточ­но хорошо описан и, если он присутствует в созна­нии человека науки, то... Хотелось бы написать "бед­ная психология", но я выдержу стиль и прибегну к ссылке на С. Франка, в которой, по-моему, описаны даже действия по построению психической реально­сти как предмета науки; места психической смерти там нет:

«Пережить», «прочувствовать» что-либо — значит знать объект изнутри в силу своей объединенности с ним в общей жизни; это значит внутренне пребывать в том надиндивидуальном единстве бытия, которое объединяет «меня» с «объектом»; изживать само объек­тивное бытие.

Г«Ш I

Понятие этого живого знания как знания жизни, как транс-субъективного исконно-познавательного, надыиндивидуального переживания столь же важно в гносеологии, как и в психологии. При свете этого по­нятия мнение об исключительной субъективности и замкнутости душевной жизни обнаруживается как слепой предрассудок».

Мне очень радостно было читать эти слова: «живое знание», «живая жизнь»... Они словно еще раз возвра­щают в психическую реальность ее главное качество, а, следовательно, и все, что с ним связано — боль, смерть, страдание, горе, восторг, здоровье, силу и многое из того, что перечеркивалось сразу, как только заходил разго­вор о методологических основаниях науки. Само мыш­ление о человеке требует и правил и свободы, верифи­цируемое™ и недосказанности одновременно. Так хочется, чтобы это было в форме осознанного иденти-фицирования человека, науки с идеалами культуры. Так хочется, чтобы психология — наука — не стала немым орудием в руках манипуляторов индивидуальным и общественным сознанием, ведь пишет же коллега в научном журнале, обращаясь ко всем нам: «Психология вполне повзрослела... Настала пора проявить личность, а значит, выбрать и осознать общие смыслы и ориенти­ры движения, понять и честно (подчеркнуто мной — А.Г.) признать, какому образу человека мы собираемся слу­жить, соответствовать нашей профессиональной дея­тельностью». Я бы добавила, какому Я в собственном Я мы собираемся служить и уже служим.

О BBBiiMUJiitMHa» работ i щи» цшт

Литература

1. Братусь Б.С. К проблеме человека в психологии // Воп­росы психологии. 1997. №5.

2. Зияченко В.П., Моргунов Б.Б. Человек развивающийся' очерки российской психологии. — М.: Тривола, 1994.

3. Мамардашвили М.К. Как я понимаю философию. М., 1990.

4. Образование и наука на рубеже 21 века: проблемы и пер­спективы. — Мн., 1997.

5. Рассел Б. Словарь разума, материи, морали. — Киев: Port-Royal, 1996.

6. франк С.Л. Предмет знания. Душа человека. — СПб.: На­ука, 1993

7 франкл В. Человек в поисках смысла. — М.: Прогресс,

1990.

8. Хамская Е.Д. О методологических проблемах современ­ной психологии // Вопросы психологии. — 1997. № 3.

Поиск по сайту: