Пределы,

Дальше и ближе которых не может добра быть на свете!

В этих стихах Квинта Горация Флакка, напи-
санных около двух тысяч лет тому назад, «чувство
меры» не только поднято на высоту философской
и житейской мудрости, но и уважительно призна-
на материальная соизмеримость всего сущего. Это
признание выражено и известной пословицей Вы-
ше головы не перепрыгнешь. Ведь раз «всему, на-
конец, есть пределы», то и меру необходимо знать
всему — и окружающему пространству, и продо-
вольственным запасам, и своим собственным физи-
ческим и духовным возможностям. А чтобы знать,
надо найти точные наименования всему измеряемо-
му, найти объективное мерило для сравнения раз-
ных по пропорциям предметов и явлений, ибо все
познается в сравнении.

Пределы — это, прежде всего, Пространство,
второй после Времени фактор жизни и деятельно-
сти человека. Измерение пространства начинается с
нашего первого самостоятельного шага по земле и
кончается последним шагом.

Судьба слов, обозначающих меры длины, веса,
объема, — яркий пример движения народов к взаи-
мопониманию. Читая классику, мы то и дело наты-
каемся на неведомые нам ли — традиционную для
Китая единицу измерения расстояния, приблизи-
тельно равную 0,5 км, таинственные лье — старин-
ную французскую меру длины, равную приблизи-
тельно 4,5 км, или звучный английский ярд, равный
примерно 91,5 см. Комментаторам, переводчикам и
составителям словарей приходится немало трудить-
ся, чтобы передать эти обозначения на свой аршин.
И очень редко при такой передаче можно обойтись
без слова приблизительно: каждый народ, как пра-
вило, вырабатывал шаг за шагом свою собственную
иерархию мер, которую, конечно, можно точно ис-
числить, но достаточно затруднительно передать
тютелька в тютельку другой национальной меркой
типа русской версты или вершка. Эти затруднения
чаще всего усугубляются и тем, что большинство
исконно национальных, народных мерок и были из-
начально весьма приблизительными — не случайно
русские сажени или аршины, как увидим, обозна-
чали в разнос время и в разных местах России ши-
рокий диапазон «измерительности», сбивая с толку
доверчивых покупателей и обогащая ловких аршин-
ников-купцов.

Необходимость унифицировать меры возникла
с развитием обмена, торговли, государственности.
Однако сама потребность в измерении восходит, ко-
нечно, к глубокой древности, ибо ни самое незначи-
тельное перемещение в пространстве, ни постройка
жилища, ни изготовление орудий труда и оружия
невозможно без «снятия мерок».

От верженья камня до пушечного выстрела

Понятно, что при такой «примерке» нашим пред-
кам приходилось обращаться не к метрическим вы-
веренным эталонам, а к самым бытовым и обыден-
ным предметам, попадавшимся под руку. Например,
камню.

Расстояние брошенного рукой камня издревле
считалось вполне приемлемым мерилом простран-
ства. В памятниках древнерусской письменности
нередко встречаются такие описания: «ширина реки
человеку каменем бросити» (Хожение купца Федо-
та Котова в Персию, XVII в.); «Тамо под городом
есть гора плоска каменна... от города каменсмъ ки-
нута» (Книга нарицаемая Козмография..., XVII в.);
«Си убийцы отпустиша и в"ёжи [то есть осадные
башни] его, а сами сьседоша с конь въ торгу, близь
бо бъ [был], яко каменемъ веречи [бросить]» (Нов-
городская четвертая летопись, 1318 г.).

В истории русской метрологии такое «камен-
ное» измерение расстояния часто сопоставляется с
термином вержение камени (вержение камЪнное).¹⁸
Оно встречается в церковнославянском языке и вос-
ходит к евангельскому обороту, который буквально
значит расстояние на бросок камня. Такое изме-
рение было известно и другим славянам, что до сих
пор отражено в их языках. Так, польское, чешское
и болгарское выражения jak kamieniem dorzucic,
со by kamenem dohodil, един хвърлей камък (мя-
сто) буквально переводятся — как камнем добро-
сить, всего один бросок камнем. Переносное же
их значение — чрезвычайно близко, рукой подать.
В современном русском языке такие обороты не со-
хранились. Однако в литературе XVIII в. они еще
встречаются. Например, в книге В. Левшина «Ве-
черние часы, или Древние сказки славян древлян-
ских» (1787-1788) читаем: «Жители Альбинальские
при взгляде на великолепный дворец, построенный
с полуночи, из которого можно было камнем добро-
сить в палаты их султана, объяты были неописуе-
мым ужасом: ударили тревогу, кричали к ружью, и
весь город сбегался».

Употребляя такие выражения обобщенно, нет
необходимости уточнять их значения и переводить
«вержение камени» в метрическую систему. Исто-
риков приблизительный ответ, однако, не устраива-
ет, ибо для них бросок камнем — не просто метафо-
ра, но и прямое географическое указание. Отсюда
постоянные попытки установить хотя бы средние
размеры этого древнерусского «каменного броска».
Одни ученые, например, приравняли «вержение
камня» к 20 саженям, то есть 42,5 м. Естественно,
что при этом нельзя учесть ни веса, ни размера кам-
ня, ни физической силы камнеметателя. Поэтому
более осторожные определяют длину «вержения»
приблизительно — от 40 до 60 м.

Характерно, что и народные меры расстояния,
аналогичные древнерусскому вержению, соответ-
ствуют именно такому масштабу. Так, на Брянщи-
не еще в начале этого века было записано слово
шибавйще — от глагола шйбать (бросать, кидать),
обозначающее такое расстояние, когда, по словам
крестьян, «можно средним камнем вёрзить», то
есть сажен 25-30 (около 52-60 м). Такой же дально-
бойности и смоленское метавйще (от метать) или
украинское кидь (от кидати) — это расстояние, на
которое можно бросить, метнуть, кинуть камень.
При всей своей приблизительности, следовательно,
бросок камнем сослужил добрую метрологическую
службу нашим предкам.

Не менее популярным измерительным прибором
была и брошенная кем-либо палка. «До Сущщсва
дойдете, а там до Овиннища — палкой кинуть»,
«Пройдешь Полное, а там до Кроснова палкой как
добросить», «От той деревни до Сакоива ■— палкой
бросить» — так еще и сейчас характеризуют не-
далекое расстояние между населенными пунктами
Псковской области. Мера образная и при этом —
предельно конкретная. Недаром жители псковских
деревень употребляют ее и чуть ли не в прямом зна-
чении: «До коров — палкой бросить». Ясно, что речь
здесь идет о расстоянии, не превышающем древнего
«вержения камнем».

Этой единицей измерения пользовались также
издревле. В запорожской рукописи о кладах, напри-
мер, дается следующая ориентировка для кладои-
скателя: «У Белоцерковщине село прозивается Бло-
щинце, идучи от СмЪлянщини до села... как палкою
кинуть яр, у яру криницы уся в воде, криница рубле-
на».¹⁹ О древности такого измерения расстояния у
восточных славян свидетельствует и то, что выра-
жение ек поленом кшуць (как поленом кинуть) до
сих пор употребляется жителями окрестностей юж-
нобелорусского города Турова. «Таю кусочэк двора,
ек поленом юнуць», — так охарактеризовал неболь-
шое пространство своего дворика один из жителей
деревни Хачень.

С развитием метательной техники совершенство-
вались и единицы измерения расстояния. Одним из
древнейших конкурентов камню и палке оказалась
стрела, пущенная из лука. В уже упомянутой «Коз-
мографии» 1670 г. находим такое описание высоты:
«Высота несказаемая: из лука дострелити невозмож-
но, птица одним перелетом перелететь не может».
Судя по этому описанию, расстояние пущенной
стрелы было каким-то определенным измеритель-
ным пределом, за которым уже простирался некий
неизмеримый простор.

И действительно, слова стрЪлище, стрЪльбище,
перестрЪлъ, стрЪл1я постоянно встречаются в рус-
ских письменных памятниках. «Ста Володимеръ...
в лимени, дали града стрЪлище едино...» — чита-
ем уже в «Повести временных лет». Каково же бы-
ло расстояние, которое отделяло князя Владимира,
стоявшего в далеком 988 г. у лимана, от городища,
упомянутого в летописи? Известно, что опытный
и сильный стрелок из лука способен пустить стре-
лу на 100 м и более. В то же время для прицельной
стрельбы обычно расстояние в 50-55 м. Какая же из
этих двух мер употреблялась летописцем?

Историки выбирают золотую середину: считает-
ся, что упомянутые единицы обозначают расстоя-
ние, равное 60-70 м.

Со временем, однако, в понимании дальнобойно-
сти названных мер возникли разночтения «по техни-
ческим причинам». Ведь корень стрел- с переходом
на огнестрельное оружие изменил свое значение.
Говоря теперь выстрел, стрелять, подстрелить,
мы уже и не думаем о стреле, хотя первый выстрел
и был произведен именно ею. Затем стали «стре-
лять» и камнями, и ядрами, и пулями, что и привело
к необходимости уточнять соответствующие им про-
странственные мерки: «Слезли с коней... за лучное
стрелбище» (1618 г.); «Затон великой, якобы версты
на дъве и больше длиною, а поперегъ изъ пищали
псрсстрЬлить» (1653 г.); «От Чернаго моря протокь в
Бълое морс... яко изъ самопала добраго перестрелять»
(1653 г.); «Острова такъ близко самого Гамбурга, что
в перестр-Ёлъ из фузей» (1708 г.); «[Кавалерия отсту-
пила] оть помянутой деревни не больше пушечного
перЪстрЪла» (1719 г.); «Не доходя [турецкого лаге-
ря]... на перестрЪлъ пушечной» (1739 г.).

Во всех фразах, приведенных из различных ис-
точников, отразился динамизм измерения простран-
ства с помощью «выстрелов» разного рода — от
«лучного стрельбища» в 1618 г. до «пушечного пере-
стрела» в 1739 г. Естественно, что и последняя мера
не оставалась неизменной — она все больше и боль-
ше возрастала в размерах, хотя словесное ее обозна-
чение практически не изменилось. Видимо, это и
было одной из важных причин того, что постепенно
оно было изъято из метрологического арсенала «за
явной неточностью» и выпало во фразеологический
осадок. И когда Фамусов в грибоедовской комедии
провозглашает:

Строжайше б запретил я этим господам
На выстрел подъезжать к столицам,

читателю уже не важно, на расстоянии какого
именно выстрела он хотел бы держать от столицы
таких «карбонариев», как Чацкий. Не важно даже,
пушечный ли это выстрел, или «фузийный», или
пистолетный. Важно лишь, что ему хотелось бы от-
править всяких возмутителей его спокойствия как
можно дальше, предпочтительнее туда, куда Макар
телят не гонял. Не случайно же в заключение своей
дискуссии с Чацким он несколько раз выкрикивает:

Не слушаю, под суд! под суд!

Словосочетания на выстрел, на пушечный вы-
стрел, на расстоянии пушечного выстрела еще

в XIX веке могли восприниматься и в прямом, и в
переносном значении, ведь традиция «выстрельно-
го» измерения пространства была достаточно силь-
на. «Николай» подошел к берегу на пушечный вы-
стрел», — пишет в книге «Подвиги русских морских
офицеров» адмирал Г. И. Невельской (1813-1876).
А у JI. Н. Толстого в «Казаках» это сочетание явля-
стся мерилом лесного, а не морского пространства:
«От станицы до станицы идет дорога, прорублен-
ная в лесу на пушечный выстрел». В обоих случа-
ях речь идет о довольно конкретном расстоянии, и
хотя оно, несомненно, гораздо больше пушечного
«перестрела» времен Ивана Грозного, тем не менее
несравнимо с той «подсудной» фразеологической
удаленностью, на которой Фамусовым хотелось бы
держать Чацких.

В наши дни оборот на пушечный выстрел упо-
требляется лишь в переносном смысле, причем —
весьма обобщенном: не подпускать (не допускать)
на пушечный выстрел (к кому-либо, чему-либо)
значит не позволять иметь какие-либо дела с кем-
либо или чем-либо, а не подходить (не подъезжать)
(к кому-либо, чему-либо) на пушечный выстрел —
это не иметь ничего общего с кем-либо или чем-ли-
бо: «Так называемых порядочных [женщин] я к себе
и на пушечный выстрел не подпускаю» (А. П. Че-
хов); «Я не подойду к вашей сестре на пушечный
выстрел» (А. Володин); «[Его] не следовало бы и
на пушечный выстрел подпускать к общественному
хозяйству!» (В. Овечкин); «А уж о пьяницах и дебо-
ширах и говорить нечего. Их на пушечный выстрел
не подпускают к охоте» (Из газет).

Прототип «пушечного» выражения может быть
найден еще в лучной стрельбе: словарь В. И. Даля
зафиксировал сочетание на перелет стрелы. Оно
было в свое время мерилом достаточно большого и
точно измеримого расстояния.

Чем больше, однако, отрывались слова и слово-
сочетания «стрелецкого» дела от своей конкретной
первичной основы, чем приблизительнее они обо-
значали пространство, тем решительнее перехо-
дили в разряд метафорических наименований. Но
при этом все-таки первичное значение и сейчас во
многом регулирует их переносное употребление: не
случайно мы без всяких этимологических коммен-
тариев понимаем, что псковский народный оборот
как палкой бросить (добросить, кинуть) или бол-
гарский един хвърлей камък значат очень близко,
а на пушечный выстрел — крайне далеко. Смыс-
ловая же удаленность между этими выражениями
красноречиво напоминает нам о той «дистанции
огромного размера», которая пройдена от эпохи
бросания камней до эры пушечных выстрелов.

От собачьей рыси до мерного шага

В арсенале народных мерок расстояния и вели-
чины, естественно, имеется немало и чисто «граж-
данских», мирных эталонов. В Латвии и на Украине,
например, когда-то определяли расстояние по даль-
ности распространения звука — ржания лошади,
мычания быка, рева вола. Последняя меры длины
так и называлась — воловий рик. В вологодских
говорах ей соответствует коровий рык: «Он живет
от них на коровий рык».

У восточных же народов некогда весьма попу-
лярной меркой расстояния было петушиное кукаре-
канье. В повести В. Варжапетяна об Омаре Хайяме
«Запах шиповника» есть такие строки: «Только мы
проехали расстояние в один петушиный крик, как
налетел ветер и поднялся снежный вихрь». Судя по
всему, эти голосовые эталоны расстояния были при-
близительно одинаковыми, несмотря на различную
силу и модуляцию конского ржания, воловьего рыка
или петушиного кукареканья. В некоторых же рус-
ских деревнях площадь земельных наделов измеря-
лась перекликами, то есть таким расстоянием, на
каком слышен человеческий голос.

Широко использовались и многие бытовые пред-
меты, которые нам теперь никак уж не кажутся из-
мерительными приборами. В Брянской губернии
мерой участка для рубки леса были топоры, в Ка-
луге площадь торговых лавок определялась зам-
ками, дверями и растворами (то есть складными
дверями лавок), в Архангельской губернии землю
мерили веревками (около 1850 квадратных сажен),
а в Пензенской губернии — заступами (около 300
квадратных сажен или 1366 кв. м).

Еще более оригинальными могут нам показаться
украинские измерения расстояния и площади с по-
мощью табачного дыма, об этом сообщают этногра-
фы прошлого века. Эти меры назывались сук, сучок
и люлька, то есть трубка для курения табака, так
называемая «носогрейка». Определяя пространство
между двумя пунктами, так и говорили — путь на
два сука, то есть такой, что за это время можно вы-
курить две трубки. Обходя же земельный участок за
три табачных «перекура», определяли: нива на три
сука. Любопытно, что подобный способ измерения
в начале XX века был известен и в Англии:

Одна леди спросила прохожего, как далеко нахо-
дится нужный ей дом. Тот ответил:

— Одна собачья рысь, мэм.

— И что же это такое? — переспросила леди.

Прохожий, поколебавшись несколько, ответство-
вал:

— Ну, это столько, что можно выкурить полную
трубку табаку, мэм!²⁰

Ответ этот вполне серьезный, а не шуточная от-
говорка, ибо англичанин вполне точно представля-
ет себе и размер «собачьей рыси», и меру, равную
одной выкуренной трубке. Да и для нас «куритель-
ная» мера вполне понятна. Можно ведь сказать:
«Он и сигареты выкурить не успел, как дошел до
вокзала». Многие помнят строки поэта-фронтовика
Н. Майорова:

Мы были высоки, русоволосы.
Вы в книгах прочитаете, как миф,
О людях, что ушли недолюбив,
Не докурив последней папиросы.

Конечно, в них речь идет о времени — о без-
жалостно коротком времени, а не о пространстве.
Но ведь эти понятия тесно переплетаются в чело-
веческом сознании и в реальности, и смысл недо-
куренной «последней папиросы» у Н. Майорова и
украинской носогрейки, которой когда-то измеряли
земельную площадь, всем понятен.

Универсальна в какой-то степени и одна собачья
рысь, мера расстояния, столь неожиданная для ан-
глийской дамы. Для рыси можно найти аналогии в
народных мерках русских крестьян. Писательница
XIX века Н. Кохановская, описывавшая мелкопо-
местный быт России, приводит целую серию таких
измерительных единиц: «На этой беспредельной
шири и пустоши дикопоросших земель, куда лет то-
му будет два ста — сходили на выссл русские люди
новую сельбу селить и занимали их вольные займи-
ща, полагая грани на калиновый куст, на заячий
скок, да на сорочий лет, да еще сколько вершник
на борзом коне в день объедет...». Здесь мы ви-
дим целую градацию мер земли от самой малень-
кой — величиной с калиновый куст — до террито-
рии, которую даже всадник на резвом коне не может
объехать за день. И заячий скачок занимает в этой
метрологической «табели о рангах» не менее почет-
ное место, чем собачья рысь у жителей туманного
Альбиона. Собственно, того же «измерительного»
типа и обороты одним махом или с одного маху —
ведь махом в народе называли шаг лошади при беге.
Правда, как и в случае с последней сигаретой, пере-
носное значение этих оборотов также характеризует
уже не пространство, а время.

Зато человеческий шаг — очень активное мерило
именно расстояния: на шаг, один шаг от чего-ли-
бо означает очень близко, не продвинуться ни на
шаг — нисколько, ничуть не продвинуться, в трех
шагах — это очень близко, совсем рядом, ни шагу
назад! — это приказ не отступать. Еще больше та-
ких выражений в живой народной речи: От добра до
худа — один шаток; От жизни до смерти — ша-
ток; В одну корячку не дошагнешь до Москвы.
В подобных пословицах шаток и корячка — это и
есть шаг.

Такие обороты известны разным языкам. И везде
человеческий шаг — это более или менее конкрет-
ный символ близкого расстояния, незначительного
пространства. Во французском языке эта символика
незначительности зашла столь далеко, что слово pas
(шаг) вообще стало отрицательной частицей.

Метрическая роль шага у многих народов, мож-
но сказать, основополагающа. Не случайно мы го-
ворим — идти мерным шагом. Мерным — и рав-
номерным, и меряющим: такой шаг в народе назы-
вали аршинным. По крестьянскому счету, шаг как
мера равнялся аршину, о котором речь пойдет ни-
же. Этимологически же шаг связан с другой очень
популярной единицей измерения у русских — са-
жень: оба эти слова восходят к корню *S£g- (сяг-) со
значением протягивать (руку или ногу): сравните
посягать, досягать, недосягаемый. То, что один и
тот же корень обозначал и шаг, и длину вытянутой
руки, оправдано древним житейским опытом: длина
последней и равна, как правило, ширине большого
шага. Правда, сажень, которая в Киевской Руси бы-
ла основной мерой длины, равнялась не одному, а
двум шагам, но это тоже в какой-то степени законо-
мерно, так как аналогичная римская мера, именуе-
мая pas (шаг), также равнялась именно двум, а не
одному шагу; от латинского pas, кстати, образовано
уже упоминавшееся французское pas, сравните па-
де-де и подобные балетные термины.

Рукоподатье и жизнь на толстую ногу

Метричность шага тесно связана с другим, также
чрезвычайно древним «мерочным» эталоном — из-
мерением с помощью различных органов тела или
соизмерением с ними. Так, на Волхове и Ильмени
пространство до недавнего времени измеряли через
ногу, то есть шагами, тем самым объединяя эти две
изначальные мерки. Ноги и руки, действительно, —
самые популярные и естественные вешки, размер
которых определен человеку от рождения и потому
понятен каждому.

В одном из литературных памятников XVIII в. —
«Повести Пахриной деревни Камкино» — можно
найти весьма оригинальную «ножную» меру рас-
стояния хоть ногой допихни: «И случилось... не-
кой господин и спрашивает его, Яньку: «Далече ли
до Яму?» И он Янька, великой прокуда, сказал ему
смехотворно: «Лиха-де до Пахры, а то хотя ногой
допихни». Ясно, что речь идет об очень близком
расстоянии. Этот оборот не вошел в литературный
язык.

Зато его «ручной» синоним — рукой подать —
завоевал здесь прочное и устойчивое положение.
Он, пожалуй, является у нас и наиболее конкурен-
тоспособным в синонимическом состязании на-
родных обозначений близкого расстояния типа как
палкой добросить, можно камнем докинуть, на
один переплёв или хоть ногой допихнуть. Немало
в народной речи и выражений, употребляющихся в
противоположном значении или характеризующих
человека, недосягаемого для других — из-за своего
якобы высокого положения и гордящегося этим: его
рукой не достанешь, его крюком не достать, его
шестом не достать. Они образованы по той же об-
разной модели, что рукой подать, однако также не
завоевали себе прав литературного гражданства.

Если внимательно вглядеться в оборот рукой по-
дать, можно увидеть его некоторую синтаксическую
необычность. В самом деле — в русском языке со-
четание глагола с существительным в творительном
падеже обычно требует прямого дополнения. Ведь
если мы говорим: «Он взял рукой» или «Он подал
рукой», то обязательно предполагаем, что именно
взято или подано — книга, ложка или карандаш. Во
фразеологизме же рукой подать такого прямого до-
полнения не требуется. Вот типичное употребление
этого оборота: «Пристегнитесь ремнями! — сказала
миловидная молодая женщина. — Идем на посад-
ку»... Быстро стали снижаться. Вот уж земля — ру-
кой подать, стремительно летит назад. А толчка все
нет... Наконец толчок» (В. Шукшин).

Как видим, не землю рукой подать, как требова-
ла бы русская грамматика, а — земля рукой подать.
Можно было бы сказать и до земли рукой подать
или от земли рукой подать, что «неправильно» с
точки зрения «чистой» грамматики.

Некоторые писатели иногда как бы «поправля-
ют» это выражение: «Два свободных ряда отделяли
его сейчас от товарищей. Как пропасть — ни пере-
шагнуть, ни подать руки» (Из газет). Ни подать ру-
ки здесь — «осовремененный» вариант нашего обо-
рота, правда, и с одновременным намеком на това-
рищеское пожатие руки.

В чем же дело?

Оказывается, выражение рукой подать перво-
начально имело и иную форму — форму сравнения
как руку подать, которое как единственно воз-
можное отмечают словари Академии Российской
1789-1794 и 1806-1822 гг. Несмотря на эту кодифи-
кацию, в живой речи оно было употребительно и в
творительном падеже, ибо здесь он давно конкури-
ровал с винительным. Об этом говорят старинные
русские пословицы Из окошка в окошко два девя-
носта — как рукой подать; Из омута в ад — как
рукой подать.

Замена винительного падежа на творительный
исторически вполне оправданна. Так называемый
«творительный уподобительный» обычен для рус-
ских сравнений, например: лететь как стрела и
лететь стрелой, виться как уж и виться ужом,
мелким бесом рассыпаться, смотреть бирюком.
Конечно, такой замене подвергается обычно име-
нительный падеж, а не винительный, как в нашем
случае. Но характерно, что в XVII и XVIII вв. срав-
нение как руку подать употреблялось и в варианте
(как) рука подать. Эта форма и была древнейшей.
Конструкции инфинитива с существительными на -
а в именительном падеже были когда-то в русском
языке очень употребительны. Вода носить, баня
топить, голова сложить вместо воду носить, баню
топить, голову сложить — такие выражения до сих
пор можно услышать на русском Севере. В литера-
турном же языке остался, пожалуй, лишь один «уза-
коненный» фразеологический осколок этой древней
синтаксической модели — шутка сказать. На за-
крепление формы рукой подать, а не руку подать
повлияла и аналогия с сочетанием достать рукой.
Сравните рукой не достанешь у А. П. Чехова, кото-
рое имеет не столько пространственное, сколько со-
циальное значение: «Твой, говорит, Петрушка шибко
живет, рукой до него не достанешь». Аналогичные
обороты встречаются и в других славянских языках:
сербское и хорватское mozes dohvatiti rukom, па
dohvat ruke; чешское па dosah ruky значат именно
очень близко, в пределах легкой досягаемости.

Закрепление формы творительного падежа у
сравнения как рука подать, как рукой подать, а
затем и отсечение союза как привело к «зашифров-
ке» грамматической логики выражения. Но, несмо-
тря на некоторую грамматическую алогичность, его
образ вполне понятен каждому русскому: так близ-
ко, что можно дотянуться рукой. Не случайно поэты
и писатели свободно «разлагают» его на составные
части, как бы возвращаясь к его конкретному, «ося-
заемому рукой» прототипу. Так, например, поступа-
ет Марина Цветаева:

До Эйфелевой — рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас — такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь...

Этот образ поэтому так легко обыгрывается со-
временными юмористами: «Какое это огромное
расстояние — рукой подать!» Мы понимаем, что
речь идет не о простой дистанции вытянутой руки,
а о крепком, дружеском «рукоподатье», до которо-
го действительно путь очень долог и непрост. Как
и путь от народного сравнения как рука подать до
современного выражения рукой подать.

Рука как мерило удаленности до сих пор употре-
бляется и в выражении под рукой или под руками,
ибо здесь, собственно, также имеется в виду именно
«податие», а точнее, возможность «протягивания»
руки. В старинной русской письменности были ши-
роко известны и такие обороты, как середней, боль-
шой, малой руки, и даже — толстой, широкой и
торговой руки. В симбирской приходно-расходной
книге 1667 г., например, записано 106 ковшей ма-
лой руки, 25 ковшиков середней руки, 10 ковши-
ков большой руки. Были и горшки большой руки,
булавки малой и большой руки, косяки средней
руки и даже календари малой руки. Первоначаль-
но обозначая размер, эти выражения постепенно
из линейной характеристики — человеческие руки
ведь бывают различны — становились характери-
стикой качественной.²¹

Мартышка к старости слаба глазами стала;
А у людей, она слыхала,
Что это зло еще не так большой руки:
Лишь стоит завести Очки.

Мы понимаем, что в этой известной баснс
И. А. Крылова зло не так большой руки — это
просто «не очень большое зло», точные масштабы
которого не столь уж важно и определять.

К «размерному» значению руки, вероятно, вос-
ходят и такие обороты, как жить на купеческую
руку, на широкую руку, на щегольскую руку, ко-
торые активно употреблялись в XIX веке. Сейчас же
их вытеснили обороты с другим «измерительным»
эталоном — жить на широкую ногу, жить на хо-
лостяцкую ногу, жить на щегольскую ногу.

Некоторые популяризаторы, правда, пытаются
объяснить выражение жить на широкую ногу ина-
че. Так, Э. Вартаньян²² связывает его со своеобразной
модой, ведущей начало из XII в., когда английский
король Генрих I Плантагенет, чтобы скрыть боль-
шую уродливую мозоль на ноге, заказал себе башма-
ки с длинными, острыми, загнутыми кверху носами.
После этого многие дворяне монархической Европы
старались перещеголять друг друга длиной носков
своих башмаков, усматривая в ней мерило знатности
рода. Королю даже пришлось ограничивать длину
носков особым законом: обыкновенным гражданам
разрешалось носить башмаки не длиннее полуфута,
рыцарям и баронам — в один фут (примерно 30 см),
а графам — в два фута. Следовательно, чем знатнее
оказывался носитель обуви, тем на более «широ-
кую», а точнее — «длинную» ногу он ее носил.

Учитывая широкое и древнее распространение в
русском языке выражений на широкую (барскую,
щегольскую) ногу и их перекличку с оборотами на
широкую (купеческую, щегольскую) руку, вер-
сию об английском происхождении нашей поговор-
ки следует признать не только неверной, но просто
анекдотической. Тем более что она очень активно
употребляется в самых разных вариантах в русских
народных говорах: донское жить на всю ногу, на
толстую ногу — то есть жить богато, привольно,
жить на тонкую ногу — бедно; рязанское жить на
богатую ногу; донское жить на легкую ногу — без-
заботно; рязанское жить на простую ногу — про-
сто, непритязательно; владимирское жить на нашу
ногу — по-нашему; кемеровское на боевую ногу
стать — зажить хорошо; мордовское на бешеную
ногу бежать — бежать очень быстро, стремитель-
но. Известны подобные выражения и белорусам,
украинцам, полякам, чехам, болгарам и другим сла-
вянам, что еще больше исключает заимствование
из английского или другого неславянского языка
Европы. Значит, и оборот жить на широкую ногу,
так же как и жить на широкую руку, — лишь от-
ражения древней славянской привычки соразмерять
окружающее с частями тела.

Мужичок с ноготок и гулькина душа

Нет, собственно говоря, сколько-нибудь «выда-
ющейся» части тела, которая бы не использовалась
нашими предками для такого соразмерения. Под бо-
ком и бок о бок, под носом и на носу, сколько хва-
тает глаз и на волосок, за глаза и на глазах, с ми-
зинец и с головой, по уши и по колено — все это
достаточно точные мерки длины, расстояния, роста,
высоты. И о многих из них сохранилась память в
языке и после того, как они перестали выполнять
свою собственно метрическую функцию.

Вот один из неприметных с виду, но весьма опас-
ных героев восточнославянских сказок — Мужи-
чок с ноготок, которого называют также и Дед с
ноготок или Сам с ноготок. Это нечто вроде евро-
пейского карла или злого эльфа — существо очень
малого роста с непомерно большой бородой. Так
он и именуется в наших сказках — сам с ноготок,
борода с локоток; сам с ноготь, борода с локоть;
старичок с ноготок, а борода семь локтей; сам с
ноготок, борода с локоток, а усы семь четвертей.
Это злое, коварное, неблагодарное и дерзкое суще-
ство, которое при незначительном росте обладает
огромной физической силой — его, как правило,
может одолеть лишь главный герой сказки.

Как видим, в этом фольклорном образе воплоти-
лись две разные «телесные» мерки длины: ноготь
как единица малого размера и локоть — большого.
Эта «измерительная перекличка» встречается и не-
зависимо от сказочного сюжета, например в посло-
вицах: Дай хотя с локоть, а ему все с ноготь; Дай
долю на ноготок, а он возьмет на весь локоток;
Жилья с локоток, а житья с ноготок; Скажешь на
ноготок, а перескажут с локоток. Это и понятно,
так как кроме чисто тематического притяжения сло-
ва ноготок и локоток, ноготь и локоть притягива-
ются рифмой и ритмом, популярными в фольклоре.

Оборот с ноготок мог служить не только мери-
лом роста. В старинном севернорусском заговоре,
записанном недалеко от города Олонец, этой мерой
определяется, скажем, количество травы, необхо-
димой для изготовления знахарского снадобья, а в
иронических поговорках Сам с прясло, а ум с но-
готок и Нос с локоть, а ума с ноготь — количество
«серого вещества» у рослого или носатого человека.
Современные шутники также удачно соединяют эту
интеллектуальную характеристику с образом при-
вычного для нас сказочного персонажа: Мозжечок
с ноготок (Из газет). Ясно, что в этом случае обы-
грывается и известный мужичок, который и сам с
ноготок из стихотворения Н. А. Некрасова «Крес-
тьянские дети».

Оборот с ноготок — один из типов русских на-
родных сравнений. В народной речи можно найти и
его варианты с союзом как. На Брянщине, напри-
мер, маленького человека ласково характеризуют:
маленький как кагатик. Кагатик же, как вы на-
верняка догадались, не что иное, как коготок.

Сравнения с предлогом с в народной речи очень
распространены. Мужичку с ноготок в сказках
соответствует и Мальчик с пальчик. Различные
предметы можно по величине характеризовать соче-
таниями с мизинец, с руку, с булавочную головку
или даже — как в брянских говорах — с рукавок.
Денек с рукавок — это очень короткий день. А у
В. И. Даля записана целая серия шутливых сравне-
ний такого типа — носина с соборное гасило, но-
синка с пуговку, кусочек с коровий роточек или
кусочек с коровий носочек. Сравните подобную
фразеологическую шутку XVII в.: Данило с мото-
вило, а ума ни с шило.

Характерно, что эта предложная конструкция в
основном и служит для обозначения больших или
малых размеров, а также большого или небольшого
количества чего-либо. Это, прежде всего, уподобле-
ние по размеру. Одной из «крайних» по своей незна-
чительности мер является вошедший в поговорку
гулькин нос. Правда, сейчас он уже употребляется
и расширительно, например о непродолжительной
по времени «карьере» одного работника: «Так за-
вершилась коротенькая, с гулькин нос, рабочая ка-
рьера кровельщика четвертого разряда. За короткий
сравнительно срок он сменил четыре места работы»
(Из газет).

Гулька — ласкательно-уменьшительная форма от
гуля (голубь), образованного от звукоподражательно-
го гуль-гуль. Голубиный носочек, действительно, не
то, что коровий, поэтому переносное значение обо-
рота вполне логично. Еще меньше — воробьиный
нос, который в литературном языке служит адекват-
ным эквивалентом носу гулькиному: «Повестушка
моя короче воробьиного носа — и называется «Конец
Чертопханова», — пишет И. С. Тургенев в одном из
писем Я. П. Полонскому. А украинцы и белорусы идут
в этом отношении еще дальше, ибо таким эквивален-
том в их языках является нос или даже ножка кома-
ра: з KOMapie носок, з комарёву шжку, з комарйну
лйдку; з камарову дзюбу, з камароу нос.

В русских народных говорах своеобразным ме-
рилом небольшого количества выступает и, как ни
странно, гулькина душа. «— Кого пожили? — се-
тует бабушка в одной из деревень под Омском. — С
гулькину душу». Сопоставляя это сибирское выраже-
ние с белорусским з вераб'еу нос, то есть с вороби-
ный нос, в значении очень мало, JI. А. Ивашко верно
объясняет его начальный смысл: оказывается, слово
душа здесь употреблено в «плотском» значении —
это часть птичьей грудки, грудная косточка.²³

По колено, до зубов и до зарезу

Не менее активны в русском языке и «метриче-
ские конструкции» с предлогами по и до. В их состав
также могут входить едва ли не все части тела: по
щиколотки, по колено, по пояс, по брюхо, по гор-
ло, по шею, по самую макушку; до пяток, до пят,
до колен; с головы до ног, до горла, до ушей — вот
далеко не полный набор таких выражений.

Первоначально они обозначали прежде всего
глубину водного источника или земли. Об этом го-
ворит, в частности, известная пословица Пьяному
море по колено или ироническая поговорка XVII в.
Мелок брод по самый рот. Затем они могли напол-
няться переносным смыслом. Уже в русских сказках
такие обороты употребляются и в конкретно-метри-
ческом, и в образно-поэтическом значении. Добрый
конь, обычно помогающий положительному герою
сказки, чуя какую-то беду, стоит «понуро», по ко-
лен в земле, по колено вбился в землю, по чере-
во вбился в землю или же по колен в крови, по
брюхо в крови, по морде в крови, по щиколотки
у крыви, у крыви по пузо, у крыви по uiiio. Если
же конь плачет, то по-сказочному интенсивно — он
по щиколотки в слезах, по брюхо в слезах, весь в
слезах до головы. В таких случаях, «метрические»
обороты употребляются как гипербола, поэтическое
преувеличение, чтобы подчеркнуть ни с чем не со-
измеримые невзгоды героя и преданность ему вер-
ного коня.

Следующий шаг в сторону образности — под-
черкивание увеличительной, качественной харак-
теристики. Когда говорят: «У меня сегодня работы
по горло» — или на Смоленщине характеризуют
кого-то словами «Этот мужик глуп по самый пуп»,
то полностью отвлекаются от исходных измеритель-
ных ассоциаций, а имеют в виду «невпроворотное»
множество дел или непроходимо глупого человека.

Не все, разумеется, подобные обороты являют-
ся результатом такой смысловой эволюции. Одно из
любимых нашими публицистами выражений — во-
оружен до зубов — несколько чужеродное явление
в русском языке. Оно заимствовано из французского
или немецкого, где такие выражения употребляются
уже со времен средневековья: etre агшё jusqu'aux
dents, bis auf Zahne bewaffnet sein. Этимологи,
правда, еще не решили окончательно вопрос о его
происхождении: одни, вслед за Рабле и Лафонте-
ном, считают, что оно восходит к сочетанию etre
savant jusqu'aux dents (быть ученым до зубов) и
связано с древним анекдотом о том, как некий древ-
нееврейский пророк, съев книгу, обрел совершен-
ную ученость, другие — что речь идет о прозрачной
метафоре, поскольку зубы — самое естественное и
всегда «сподручное» оружие. Как бы то ни было, в
русский язык это выражение хорошо вписалось бла-
годаря измерительной фразеологической модели ти-
па до колен, до пяток, до ушей.

Некоторые обороты метрического происхожде-
ния настолько решительно порвали со своим про-
шлым, что необходим особый этимологический
анализ, чтобы восстановить его в памяти. Таково
выражение до зарезу и наречие позарез. Они, как
известно, характеризуют крайнюю необходимость:
«Нужны мне до зарезу деньги... Выехал я еще вчера
утром чуть свет, объездил всех своих должников, и
хоть бы один из них заплатил свой долг!» (А. П. Че-
хов); «Позарез нужно было изготовить срочную
корреспонденцию» (Н. С. Лесков).

Первая ассоциация, которая напрашивается при
попытке расшифровать их, — связь с глаголом за-
резать (умертвить). Известный юрист А. Ф. Кони
в своих мемуарах рассказывает про одно судебное
дело. Защитник обвиняемого убийцы подчеркивал,
что тому были крайне нужны деньги. Прокурор,
вместо того, чтобы сразу ответить защитнику, нео-
жиданно осекся и долго не мог вымолвить ни слова.
После окончания суда прокурора спросили; что же с
ним приключилось. Тот ответил, что ему пришло в
голову, что «подсудимому действительно были нуж-
ны деньги до зарезу... Это чуть было не рассмешило
меня в самом неподходящем месте речи...». Здесь,
по словам М. В. Панова, «метафоричность слова до
зарезу сама собой оказалась подновленной — и это
вышло крайне неуместно и нелепо».²⁴

Связь с глаголом зарезать для этого выражения
слишком явная. Она подкрепляется к тому же и па-
раллельными оборотами хоть зарежь, хоть зарежь-
те, которые характеризуют такое же затруднительное
положение, состояние, как и оборот до зарезу: «Ты
должен мне дать три тысячи взаймы. Нужны, брат,
хоть зарежь!» (Н. В. Гоголь). Неудивительно поэто-
му, что и некоторые этимологи признают такую связь
первичной: «хоть зарезаться, если не будет».²⁵

Несомненно, что ассоциация с самоубийством
из-за отчаянного положения обострила его экспрес-
сивность, сделала ярким и динамичным и тем са-
мым способствовала его популярности. Однако эта
ассоциация все-таки вторична.

Об этом свидетельствует прежде всего синтаксис.
Ведь мы уже видели, что наименования частей тела
с предлогами до и по входят в активный «метриче-
ский» ряд. От глаголов же, как правило, образуют-
ся другие фразеологические конструкции — хоть
убей, хоть брось, хоть лопни. Не говорим же мы
вместо них до убоя, до брось или до лопа. Значит,
необходимо поискать и для нашего зареза именно
исходно «измерительное» значение.

И оно действительно есть. Однако не в литера-
турном языке, а — как часто бывает — в народной
речи. Зарезом называют и складку кожи на круто
изогнутой шее лошади, и место на шее убойного
животного, где режут, и соответствующую часть
горла и шеи такого животного. Так может переносно
именоваться и шея или горло человека. «Погляди на
зарез — там болько», то есть «Погляди на горло, оно
болит», — такая фраза, например, записана на Смо-
ленщине. Значит, — до зарезу и позарез — первона-
чально то же самое, что и всем известное по горло
или народное до горла, до шеи или до шейки (до
полного предела, вдоволь).

Просторечный оборот дело табак также характе-
ризует ситуации, когда человеку угрожает большая
опасность или гибель: «На Сахалине ждут холе-
ру и держат суда в карантине. Одним словом, дело
табак» (А. П. Чехов). Первоначально, как считают
многие популяризаторы, выражение употреблялось
волжскими бурлаками. Когда они тянули на лямках
тяжело нагруженные баржи, идя по берегу Волги,
им приходилось пересекать вброд попадающиеся на
пути небольшие притоки. Чтобы не замочить кисет
с табаком, бурлаки подвязывали его на груди или
под мышкой. Если брод был глубоким и вода дохо-
дила «до табака» или «под табак», дела владельцев
кисета оказывались плохи — дальше двигаться бы-
ло опасно. Под табак на профессиональном языке
волжских бурлаков и значило очень глубоко, на
опасной для жизни глубине. По такой же семан-
тической ассоциации возникло и ярославское диа-
лектное выражение дело борода — так говорят о
безнадежном, плохом деле или положении.

На закрепление оборота дело табак в русском
литературном языке повлияли, вероятно, и европей-
ские выражения со словом табак, например, фран-
цузские avoir du tabac (быть в затруднительном
положении), donner du tabac (вздуть, поколотить),
fourrer dans le tabac (поставить в тяжелое положе-
ние) или немецкое Das ist starker Tabak! — что со-
ответствует русскому Это уж чересчур!

II. ОТ ВЕРШКА ДО ПОПРИЩА_____________________

Простые и понятные единицы «бытового» изме-
рения, как видим, до сих пор еще используются в
обиходе, следы многих из них сохранились в язы-
ке. Однако развитие товарных отношений, необхо-
димость путешествовать, возводить здания, совер-
шенствовать орудия производства привели к появ-
лению более точных метрических понятий и слов,
их обозначающих. Письменные памятники Древней
Руси уже с XI—XII вв. дают представление о посте-
пенной консолидации мер длины, веса, сыпучих тел
и жидкостей. Привычными для того времени ме-
рами длины становятся, например, пядь, локоть,
сажень, верста и поприще. Эти единицы активно
употребляются и в XVI-XVII вв., с конца же XV в.
появилась новая единица измерения длины, вскоре
ставшая одним из ее основных эталонов, — аршин.

К началу XVIII в. система русских мер длины имела
стройный и достаточно законченный вид:

Вершок = 4,5 см

Четверть = 4 вершка, или 18 см

Аршин = 4 четверти, или 16 вершков, или 72 см

Сажень = 3 аршина, или 12 четвертей,

или 48 вершков, или 216см
Верста путевая = 500 саженей, или ~ 1,080 км
Верста межевая = 2 версты путевых,
или 1 ООО саженей, или 2,160 км

Все эти единицы хорошо соподчинены в мас-
штабном отношении, что и позволяет говорить о них
не как о некоем наборе измерительных слов, а как о
строго метрической системе. Именно так она и вос-
принималась русскими, хотя, конечно, были попыт-
ки уточнить тот или иной термин. Так, в памятнике
деловой посадской письменности конца XVI в. —
«Русской торговой книге», где описываются усло-
вия торговли и излагаются основы счетной мудро-
сти, — отражен переход от устаревшей системы мер
к новой. «Характерной особенностью старой систе-
мы была неопределенность и переменчивость еди-
ниц измерения. Скажем, многие товары измерялись
на горсти, ткани — на локти, а иной товар измерялся
на «пузы» (большие корзины), на бочки; величина
этих мерных единиц была всегда разной. Таков тра-
диционный набор ранних феодальных мер. И вот
Торговая книга вводит стандартизованные, точно
установленные меры. Вместо локтя — аршин, вме-
сто пуза — берковец, вместо большой гривенки
или малых гривенок — фунт и т.д. Это принятие
торгово-ремесленной средой новой системы мер и
новой денежной системы стало важным культурным
и историческим событием. Торговая книга и долж-
на была пропагандировать единую новую систему
мер и весов».²⁶ Эта «пропаганда» оказалась вполне
удачной, и вершки, аршины, сажени или версты
стали хорошо известны русским на необъятной тер-
ритории нашего государства.

Да и сейчас эти термины отнюдь не выглядят
какими-то историческими окаменелостями. Более
того, находятся любители, которые даже предпочи-
тают их современным метрическим единицам. Вот
стихотворение Александра Смердова, так и называ-
ющееся — «Русская мера»:

Пускай меня причислят к староверам
и назовут кондовым мой язык,
но-я пристрастен к старым русским мерам
и мерить ими жизнь и мир привык.

Поиск по сайту: