Глава 1. Времена меняются, и слова меняются в них

Времена меняются,
и слова меняются в них

Не гребень голову чешет, а время.
Пословица

I. ВРЕМЕНА, ЧАСЫ, ГОДИНЫ

Всепожирающий Хронос и хронофаги

Время... Ничто не достается человеку так просто и
естественно, как оно, отстукивающее минуты и часы
с нашего явленья на свет. Мы его часто и не замеча-
ем, а если оцениваем, то обычно задним числом либо
же — вглядываясь с надеждой в будущее. Оценка на-
стоящего приходит с жизненным опытом, с мудрос-
тью, с трудностями, преодоленными за десятилетия.

«Время не ждет и не прощает ни одного потерян-
ного мгновения» (Н. Г. Гарин-Михайловский).

«Время и прилив никогда не ждут» (В. Скотт).

«Деньги дороги, жизнь человеческая еще доро-
же, а время дороже всего» (А. В. Суворов).

«Самая дорогая трата — это время» (Феофраст
из Эреса).

Так могли сказать лишь люди, которых жизнь на-
учила ценить каждое мгновение. Увы, часто эта на-
ука приходит слишком поздно, когда время — пусть
еще не все, но львиная его доля — безнадежно упу-
щено или растрачено, когда мы начинаем понимать
по-чеховски, что «никогда не бывает потом». И тог-
да мы сетуем на летучесть, быстротечность и невоз-
вратимость Времени, вспоминаем беспечальную,
светлую пору детства и незабываемые золотые годы
молодости. Чем меньше человек успел сделать до-
брого и полезного за свою жизнь, тем безнадежнее
такие сетования, ибо главным мерилом Времени
всегда оставался Труд. «Если хочешь, чтобы у тебя
было мало времени, ничего не делай» — в этой шут-
ке А. П. Чехова есть большая доля истины. Много
времени лишь у того, кто, оглянувшись на прожитые
годы, видит благотворные результаты своей деятель-
ности, уверен в том, что и после него плоды его труда
пригодятся детям, внукам, друзьям, согражданам.

Люди разных эпох и стран по-разному оценивали
и представляли время. Один из древнейших мифов
о времени — греческий миф о Кроносе, связан-
ный с легендой о золотом веке, когда этот доолим-
пийский бог управлял миром. Сын Урана (Неба) и
Геи (Земли), младший из титанов, искалечивший и
низвергнувший своего отца, Кронос был устрашен
предсказанием, что и он будет низвержен одним из
собственных детей. Поэтому «для профилактики»
он проглатывал их сразу же после рождения. Жена
Кроноса, Рея, сумела спасти лишь Зевса, завернув
вместо него в пеленки камень. Выросший Зевс и
привел в исполнение приговор прорицателей — ни-
спроверг своего отца с Олимпийских высот в под-
земное царство Тартар.

Культ Кроноса был особенно популярен в Олим-
пии и Афинах, где в его честь устраивались веселые
празднества — кронин. Очень рано Кроноса по со-
звучию с древнегреческим словом хронос (время)
стали почитать именно как бога Времени. В Древ-
нем Риме с этим божеством стал отождествляться
Сатурн, который также олицетворял неумолимое
время, поглощающее все то, что оно само некогда
породило. Сатурн почитался как бог золотого века,
научивший людей земледелию, виноградарству и
цивилизованной жизни. Празднества в честь Сатур-
на — сатурналии, отмечавшиеся 17 декабря, были
веселыми карнавальными гуляньями, когда слуги и
господа менялись своими обязанностями, оделяли
друг друга шутливыми подарками и устраивали вы-
боры шуточного царя сатурналий. Эти праздники,
которые постепенно растягивались на 5-7 дней, и
стали своеобразным воспоминанием о «золотом ве-
ке», когда якобы царило всеобщее равенство и брат-
ство, а пища и другие материальные блага лились
как из рога изобилия.

Память о Сатурне до сих пор живет в названии
одной из планет, которая астрологами считалась
мрачной, холодной и несчастливой, что, видимо, лег-
ко увязывалось с «людоедским» характером ее боже-
ственного патрона. Люди, родившиеся под знаком
этой планеты, по предсказаниям астрологов, потому
и не отличаются улыбчивостыо и ярким темперамен-
том. Имя этого божества попало и в христианский
недельный цикл — суббота у римлян и у некоторых
современных европейских народов именуется «днем
Сатурна»: латинское Saturni dies, английское Satur-
day. Так всепожирающее божество Времени посте-
пенно сужало сферу своей деятельности.

Впрочем, миф о том, что время все поглощает
на своем пути, останется живучим и актуальным до
тех пор, пока мы движемся во времени. Вот один из
новейших вариантов этого мифа — шутливый сти-
шок, сочиненный минским профессором Б. Ю. Нор-
маном:

Слыхали эту новость?
У нас в шкафу живет
Тот, кто любую овощь,
Любой продукт сжует.
Он яблок, помидору
И всю картофель съест,
Баранок без разбору
Умнет в один присест.
Прожорлив, как собака,
Тот, кто живет в шкафу:
Пропали тюль и тапок
И туфель на меху.
Он съел жилету кунью
И дедовский папах,
Персолем и шампунью
Который весь пропах.
Так кто ж ту путь проделал
Из шкафа в антресоль?
Мыш ненасытный, где он?
Где он, огромный моль?
Вы скажете: не верим!
Чтоб все пустить в труху?
...Но есть обжора Время —
Вот кто живет в шкафу!

Стишок сочинен с педагогическими целями: по-
эту-лингвисту хотелось обыграть колебания в роде
существительных типа овощ, путь, картофель,
антресоль, моль. Он ведь и предложил читателям
найти в этом стишке ошибки в употреблении рода.
И, тем не менее, несмотря на шутливость формы,
автору не удалось скрыть мифологического трагиз-
ма, навеянного Кроносом-Хроносом, пожирающим
всё и вся. Даже грамматические колебания суще-
ствительных олицетворяют трепет перед самым
прожорливым существом на свете — Временем.

Правда, как и все в нашем мире, этот процесс
глубоко диалектичен: пока Время пожирает нас,
мы — убиваем его. Выражение убивать вре-
мя — не собственно русское, оно есть, например, во
французском: tuer le temps и в немецком: die Zeit
totschlagen, откуда мы его и заимствовали. Однако
наши бездельники научились умерщвлять свое вре-
мя не хуже французских или немецких. Убитое вре-
мя — жестокий интернациональный образ, ибо это
образ самоубийства бездеятельностью и скукой. Но
еще более жесток образ тех, кто ворует или отни-
мает чужое время. Французский писатель А. Моруа
метко заклеймил таких людей «времяпожирателя-
ми» — хронофагами.

В русском языке немало словосочетаний со сло-
вом время: тратить время впустую, растрачи-
вать время попусту, проводить время зря, тянуть
время, время терпит, время не терпит, время не
ждет... За каждым из них стоит и особый образ, и
особая судьба. Последние три выражения, например,
все еще таят в себе память о Времени как о каком-то
языческом божестве, распоряжающемся нами и на-
шей судьбой по своему усмотрению, уделяющем (от-
сюда и русская сказочная Доля) нам именно тот хро-
нологический промежуток, которого мы достойны.
Для того чтобы докопаться до таких «временных»
первоначальных образов, необходимы весьма дли-
тельные и трудоемкие «раскопки в слове».

Сколько было «времян» у праславян?

Этимологи не прекращают споры об изначаль-
ном смысле основных наименований времени у
наших предков. И это отнюдь не праздное занятие,
ведь разгадать такую этимологическую загадку —
значит постичь, как формировалось в человеческом
сознании столь важное философское понятие, как
время, как оно было связано с другими понятиями и
явлениями. Прежде всего, это первоначальное соот-
ношение Времени с двумя другими членами «клас-
сической» триады — Пространством и Действием.

Показательно, что в древних славянских обозна-
чениях времени можно найти его тесную привязку
именно к действию и пространству. Так, русское
слово время, восходящее к праславянскому *vermf,
связано с глаголом вертеть (вращать). Это как бы
«вращение» дней или месяцев по кругу, их чередо-
вание, вереница. Кстати, и слово вереница этимо-
логически родственно времени — не случайно мы
говорим о веренице дней как об их однообразном
повторении и смене. С движением, возможно, свя-
зано и такое обозначение времени, как час: некото-
рые ученые связывают его с сербским и хорватским
касати, kasati, словенским kasati (бежать), латыш-
ским kudst, kuosu (спешить) и немецким hasten
(спешить). Да и известный всем «родственник» этих
слов — просторечный глагол чесать (быстро бе-
жать) живо свидетельствует о часе как о несущемся
безудержно времени. Эти значения присутствуют в
привычных для нас выражениях время идет, время
бежит или время несется.

Этимологическая связь времени с пространством
не столь очевидна, как его связь с движением. Бла-
годаря тому, что временные промежутки цикличны
и подчиняются круговороту природы, смена дня и
ночи, зимы и лета происходит регулярно, в прасла-
вянскую эпоху время не осознается еще как протя-
женность. Тем не менее, некоторые славянские обо-
значения времени дают основание предполагать, что
связь с пространственными представлениями они
все-таки имеют издревле. Так, слово год в древне-
русском языке значило именно время, в праславян-
ском языке — благоприятное время: сравните чеш-
ское hod (праздник), словенское god (удобное время,
праздник); и год восходит к индоевропейскому корню
*ghedh-, *ghodh- имевшему значения объединить,
соединить; держать вместе; подходить друг дру-
гу. Некоторые этимологи на этом основании делают
вывод, что «у корня год- первоначально, по-видимо-
му, было пространственное значение, а затем раз-
вилось вторичное, временное»¹. Пространственное
значение, конечно, в таком понимании вполне укла-
дывается и в рамки циклической стыковки древних
временных отрезков. Циклическое представление о
времени у славян вообще было древнее линейного,
месячного и недельного его распределения.

В древности у славян, так же как и у других наро-
дов, не было, естественно, такого абстрактного пред-
ставления о времени, как сейчас. Вот почему набор
слов, которым обозначалось тогда это понятие, был,
с одной стороны, привязан к достаточно конкретным
ассоциациям, а с другой концентрирован и неразде-
лен по смыслу. Каков же был этот набор?

Можно реконструировать как минимум семь об-
щих наименований времени у славян: время (*ver-
m?), год (*godb, *godina), час (*casT>), доба (*doba),
рок (*гокъ), пора (*рога) и век (*vekb). Далеко не
все они сохранили в нынешних славянских языках
свою временную целостность и самостоятельность.
Общим наименованием времени в русском языке
осталось только первое слово; век, год и час стали
обозначать лишь различные отрезки времени; слово
пора указывает на определенный период, срок; рок в
высоком стиле именует судьбу, некое предначертан-
ное свыше стечение обстоятельств; слово доба хоть
и значит время, пора, но не вошло в литературный
язык, а известно лишь отдельным (в основном юж-
норусским) диалектам или «реконструируется» по
некоторым его производным — например, удобный.

О том, что эти слова обозначали различные аспек-
ты времени в языке наших предков, свидетельству-
ет современный разброс значений. Так, слово час в
болгарском означает час, в сербском и хорватском —
мгновение, но зато в большинстве славянских язы-
ков (словенском, польском, чешском, словацком, бе-
лорусском) час — это время вообще. В украинском
час даже объединяет два значения — время и по-
года, что отражает древнейшую взаимозависимость
этих понятий. Слово год имело значение время,
срок еще в древнерусском языке, а сейчас у сербов
и хорватов, словенцев, чехов, поляков и верхнелужи-
чан характеризует не время вообще, а время празд-
ников. празднеств, например, Рождества. Слово рок
в древнерусском языке имело широкий диапазон
значений — срок, год, возраст, судьба, установле-
ние, правило. Этот семантический «пакет», кстати,
весьма свойствен словам, называющим время. Сей-
час рок обозначает год в украинском (piK), чешском,
словацком, польском и серболужицком; в сербском,
хорватском и словенском этим словом обозначается
время, какой-либо срок.

Разброс значений — свидетельство того, что
конкуренция этих слов в славянском мире рано или
поздно вела к их специализации². Предполагают, на-
пример, что уже в письменную эпоху слово час обо-
значало время как отрезок существования, а вре-
мя — как его способ существования.

Дельное время и потешный час

Русский язык весьма цепко хранит память о том,
что в древности «временные» слова имели одина-
ковый смысл. Об их былой синонимичности свиде-
тельствуют такие пословицы и поговорки, как До
поры до времени; Делу время, потехе час или Пе-
нию время, молитве час.

Во второй и третьей пословицах час и время —
равноправные обозначения времени, хотя сейчас
Делу время, потехе час воспринимается нами «по-
совремснному»: мол, большую часть времени сле-
дует отдавать труду, а меньшую — отдыху. Неко-
торая количественная несоразмерность времени и
часа в русском языке, действительно, имелась. Но
в этих пословицах они все-таки выступают как си-
нонимы, ибо смысл их в том, что каждому виду де-
ятельности — свое время. Особенно явственно это
видно в третьей пословице: если понимать время и
час в современном значении и отдать предпочтение
пению, а не молитвам, исказится назидательно-ре-
лигиозный смысл этого высказывания.

Одна из мистерий «Рождество Христово»
Б. М. Маркевича начинается так:

Пению время и молитве час,
Христе рожденный, спаси всех нас.

У Н. С. Лескова в романе «Обойденные» один из
персонажей говорит: «Они за одним другого не за-
бывают... У них пению время, а молитве час. У них
божие идет богови, а кесарево кесареви. Они и жи-
вут, и думают, и любят...» Из контекста совершенно
ясно, что время и час для песен и молитв, для жиз-
ни, размышлений и любви должны быть практиче-
ски одинаковыми. Еще бы — ведь на пение псал-
мов церковная служба отводит времени отнюдь не
больше, чем на разнообразные молитвы. Во всяком
случае, церковники никогда бы не решились их про-
тивопоставлять как дело и потеху.

Пословица о пении и молитвах известна с XVII в.
и, как мы видели, попала в литературный язык. Од-
нако, не будучи народной по содержанию, она все-
таки не прижилась в нем. Зато пословица Делу вре-
мя, потехе час стала одной из самых популярных.

Она также имеет древнее происхождение. Мно-
гие языковеды даже связывают ее появление с кон-
кретным историческим периодом — правлением ца-
ря Алексея Михайловича (1629-1676). В 1656 г. по
его указу была составлена «Книга, глаголемая Уряд-
ник: новое уложение и устроение чина сокольничья
пути», то есть свод правил соколиной охоты, которая
была любимой потехой тех времен. Предисловие к
«Уряднику» Алексей Михайлович заключил соб-
ственноручной припиской: «Прилог [то есть при-
ложение] книжный, или свой: сия притча душевне
и телеснс; правды же и суда и милостивыя любве и
ратного строя николиже позабывайте: делу время и
потехе час»³. Последнее изречение «Прилога» яко-
бы и стало народной пословицей.

То, что слова время и час в этой пословице были
синонимами во времена правления Алексея Михай-
ловича, приложение к «Уряднику» действительно
доказывает весьма недвусмысленно. Об этом свиде-
тельствует не только соединительный союз и, под-
черкивающий их равноправность, но и аналогичное
сопоставление часа и времени, встречающееся в
том же документе, но уже в другой связи: «А ма-
ло поноровя, подсокольничш молвить: начальные,
время наряду и часъ красотЬ». Речь идет о том, как
«наряжать» охотничьего сокола, как делать его кра-
сивым. «Начальные», то есть помощники подсо-
кольничего в этом «потешном» ритуале, так и по-
ступают: «И начальные емлють со стола нарядъ:
первый, Парфснтш, возьмстъ клобучекъ, по бархату
червчатому [то есть красному] шить серебром...
вторый, Михей, возметъ колокольцы серебряные
позолочены... И уготовя весь нарядъ на рукахъ, по-
дошедъ къ сокольничему, начальные сокольники
наряжаютъ кречета»⁴. Здесь, как видим, вообще ни-
какого противоречия между временем и часом быть
не может, ибо соколиная красота и наряд — одного
тематического «гнезда».

Сомнительно лишь то, что именно русский царь
оказался автором народной пословицы Делу время,
потехе час. Сомнительно потому, что в XVII в. уже
бытовали, кроме нее, по крайней мере две другие:
Пению время и молитве час и Время наряду и час
красоте. Ясно, что существовала уже народная пого-
ворка, по которой создана и пословица о деле и поте-
хе. Кроме того, у славян немало близких по смыслу
пословиц, подтверждающих народный, а не индиви-
дуальный ее источник: чешское Cas k dilu, cas к jid-
lu (буквально Время для труда, время для еды),
Cas k praci, cas к zabave (Время для труда, время
для забавы); болгарское Ден за труда, час за весел-
ба (День на труд, час на веселье), По-напред рабо-
тата, после игра (Сначала — работа, потом — игра);
польское Wszystko ша swoj czas (Всему свое время).
Последняя пословица известна многим языкам, что
свидетельствует об универсальности той древней
мудрости, которую она проповедует. Можно, следо-
вательно, предположить, что Алексей Михайлович
лишь употребил в своей «Прилоге» уже известную
в его время народную пословицу, чтобы придать еще
больший вес рекомендациям «Урядника».

Счастливая пора и роковая година

Слова, обозначавшие прежде время и разошед-
шиеся теперь в разных славянских языках по смыс-
лу, хотя и были синонимами, но уже изначально
имели и определенные отличия.

Эти отличия исходили от этимологического им-
пульса, то есть исходного значения их корня. Время
и пора, например, в русском языке сейчас во многом
взаимозаменяемы: время любви — пора любви,
время учебы — пора учебы, золотое время юно-
сти — золотая пора юности. Но в стилистическом
отношении пора кажется как-то «задушевнее», а
потому, может быть, и поэтичнее, чем нейтральное
и сухое время. Например, поставив время вместо
пора в пушкинских строках, мы почувствуем, что
они не заменяют друг друга в полной мере: «При-
шла пора: она влюбилась...» или «Унылая пора.
Очей очарованье...».

Такое стилистическое отличие уходит к возник-
новению слова пора. Его сближают с такими рус-
скими словами, как порйть (быть в хорошем состоя-
нии; быть полезным), спорить (быть удачным), спо-
риться (удаваться), спорый (успешный, быстрый,
объемистый); древнерусское и церковнославянское
спорь означало обильный, а болгарское спор — это
прибыль, урожай. Русские пословицы еще отража-
ют этот оттенок «изобильности» и «удачливости» у
слова пора: В пору в гору, а не в пору — под гору!
Или: Пора придет и часть мою принесет; Пора
что железо: куй, поколе кипит; При поре с умом,
без поры с сумой; Не время дорого — пора. Зна-
чит, первоначально пора именовала удачное, счаст-
ливое, урожайное время. Отсюда, возможно, и его
в основном положительная стилистическая окраска,
сохранившаяся и доныне.

В этом отношении оборот до поры до времени
можно понимать не как простое «спаривание» двух
синонимов, а как своеобразную конкретизацию вре-
мени — такого, когда еще не пришла пора, то есть
период изобилия, сбора урожая, зрелости и удачли-
вости. Фольклорный дух этого выражения хорошо
передан А. В. Кольцовым:

До поры, до время
Всем я весь изжился,
И кафтан мой синий
С плеч долой свалился!

До поры, до время здесь не просто преждевре-
менно, а — прежде чем успел вкусить радостей
бытия, зрелого счастья. Такую же тональность
имеет и народнопоэтическое выражение без поры,
без времени в стихах советского поэта И. Сурикова:

Что богатство мне без радости?

Без любви душа измаялась.

Без поры-то я, без времени,

Молодешенька, состарилась!

И в этом случае, как у Кольцова, преждевремен-
ность — это в основном «беспорость», неудачли-
вость в любви. У Д. Н. Мамина-Сибиряка: «— Не
печалуйся прежде поры-времени, — проговорила
она, когда дьячиха рассказала все». В этом увеще-
вании также ощутима особая положительная инто-
нация: погоди, мол, и пора-время, то есть полоса
удач в твоей жизни, еще наступит, нечего раньше
времени горевать.

А вот рок у русских в отличие от удачливой и
многообещающей поры стал символом сурового и
неминуемого предопределения. Не случайны пото-
му «роковые» уточнения времени, судьбы и прочих
обстоятельств: роковое время, роковая пора, роко-
вой час, роковая случайность, роковая ошибка...
Все эти словосочетания звучат зловеще, а соответ-
ствующие понятия чреваты несчастиями и гибелью.
Рок — это как бы «карательная» ипостась Времени,
исполнитель всех его грозных приговоров. Скорая
женитьба — видимый рок; Бойся, не бойся, а без
року нет смерти; Никто от своего рока не уйдет;
Рок головы ищет — эти и другие русские посло-
вицы подтверждают устойчивое восприятие этого
«рокового» слова.

Рок связан с глаголом реку (говорю) и многими
его производными: речь, изрекать, прорицатель,
предрекать, урок, срок. Кстати, последнее слово,
тесно связанное с роком и по временной оси, хоро-
шо проясняет его исходный смысл: то, что сказано,
«предречено», установлено и скреплено Словом.
А раз установлено и предречено, то должно и неу-
коснительно, в срок исполниться. (О вере в магиче-
скую неукоснительность Слова мы еще поговорим
в IV главе.)

Нечто роковое ощущается и в возвышенной то-
нальности устаревшего ныне слова година, произ-
водного от древнерусского годъ (время, срок). Ли-
хая година, горькая година, черная година; годи-
на испытаний, година невзгод, година бедствий,
година лишений — вот наиболее привычные соче-
тания с этим словом, синонимичным невзгоде, ко-
торое, кстати сказать, того же корня.

Как видим, слово година еще не успело сузить
свое «общевременное» значение до конкретного
хронологического периода, как это произошло со
словом год. Эта «общевременность» — причина то-
му, что слово година может обозначать и самые раз-
ные конкретные промежутки времени. Например, в
стихотворении А. Блока «Она веселой невестой бы-
ла...» година явно значит то же, что и год:

Тихо, как будет. Светло, как было.

И счет годин старуха забыла,

Как мир, стара, как лунь, седа.

Никогда не умрет, никогда, никогда...

А у Д. Н. Мамина-Сибиряка речь идет о дне по-
миновения усопших, о годовщине смерти: «Какой
день-то сегодня, Кондрат! Ведь годины Настасьюш-
ке... родная ты моя, голубушка».

Слово година заставляет вспомнить и пушкин-
ские строки:

День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.

Какой период времени имел в виду поэт, употре-
бляя это слово? И Большой академический словарь,
и Словарь языка А. С. Пушкина отвечают на этот
вопрос однозначно: година здесь — то же, что и год,
как в стихотворении А. Блока.

Контекст пушкинских стихов, однако, сопротив-
ляется такому толкованию: поневоле хочется сузить
и тем самым сделать более напряженным промежу-
ток времени, «провождаемый думой» о смерти. Так
и напрашивается — «День каждый, каждую мину-
ту» или «День каждый, каждый час жизни»...

Возможно ли такое прочтение пушкинских
строк? Не только возможно, но и глубоко оправда-
но исторически. Высокому звучанию стиха отвеча-
ет и подбор соответствующих слов, среди которых
ярко выделяются старославянизмы: меж юношей,
под вечны своды, провождать, охладелый прах.
И година — один из них. В древних письменных
текстах это слово значит именно час. Причем, как и
в стихотворении Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц
шумных», година в «часовом» значении постоян-
но употребляется в теснейшем соседстве со словом
день: «Не дъв-fe ли на десяте годинЪ есте въ дьни»
(Остромирово евангелие, XI в.); «Назнаменати годи-
ноу и дьнь» (Житие Феодосия Студийского, XIII в.);
«Да не ясть до тоя же годины другаго дне» (Огла-
сительные поучения Феодора, игумена Студийского,
список XVII в.); «Ащс кто иметь вЪру въ Бога непре-
станно, и своя молитвы вся дни с покоромъ въздаетъ
ему, сии рЪчь первую годину дне и 3 и 6 и 9 и 12-ову»
(Великии Четьи Минеи..., XVI в.); «Они же бившеся
весь день, и в вечернюю годину отступиша от града»
(Летопись Авраамки [Псковская], XV в.).

В некоторых славянских языках, например в чеш-
ском, словацком и польском, слово година (hodina,
godzina) является теперь единственным обозначени-
ем отрезка времени, равного 1/24 части суток. Да и
в некоторых русских говорах до сих пор еще година
значит именно час. Совсем недавно в Островском
районе Псковской области диалектологи записали
такую фразу: «Пул шустай гадйны, надо иттй кароф
дайть». Речь идет о половине шестого вечера, когда
обычно и доят коров. Значение час сохранилось и в
ныне устаревшем ироническом выражении подожди
с московскую годйнку, то есть такой час, который
может растянуться и до года. Это выражение, осуж-
дающее волокиту феодальной Москвы, построено
на этимологическом единстве и противоположности
годины — часа и года. Кстати, в некоторых славян-
ских языках (например, сербском и хорватском) го-
дина, godina закрепилась именно в значении год.

Пушкинское «День каждый, каждую годину»,
следовательно, и надо читать «в переводе со старо-
славянского» — каждый день, каждый час. Между
прочим, и другое слово с корнем год------------- годовщи-
на здесь тоже имеет несколько иное значение: это
не привычная для нас торжественная дата, отмеча-
ющая, что со времени какого-либо события истек
ровно год, но — поминки, истечение полного года
со дня смерти.

Вообще в этом стихотворении Время как сила,
предопределяющая жизнь и судьбу человеческую,
предстает едва ли не во всех своих древнеславян-
ских ликах. Не случайно еще в двух его строфах
есть слова, входящие в «семерку» названных выше
общеславянских обозначений времени:

Я говорю: промчатся годы,

И сколько здесь ни видно нас,

Мы все сойдем под вечны своды —
И чей-нибудь уж близок час.
Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю; патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.

Есть у Пушкина и строфа, где Время выступает
как роковое начало, судьба:

И где мне смерть пошлет судьбина?
В бою ли, в странствии, в волнах?
Или соседняя долина
Мой примет охладелый прах?

Мчащиеся годы, забвенный век, переживаемый
героем, и век отцов, каждая година и каждый день
жизни и, наконец, грядущей смерти годовщина по-
сле близкого часа неминуемой кончины — все это
у Пушкина лишь различные перевоплощения все-
поглощающего Хроноса, властителя человеческих
судеб. Перевоплощения, которые созерцаются «рав-
нодушной природой», сияющей «красою вечною».
Природа вечна, человек смертен — роковая истина,
издревле терзающая каждого сына земли.

Добрые часы и злые времена

В русском языке сохранилось множество сле-
дов того, как наши предки мифологически осмыс-
ливали время. Эти следы, однако, в большинстве
случаев остаются для нас незамеченными либо же
просто воспринимаются как поэтическая метафо-
ра. Незамеченными прежде всего потому, что такие
представления успели стереться из-за тысячекрат-
ного повторения в течение многих веков, стали при-
вычными языковыми шаблонами. Так, большинство
современных читателей Пушкина наверняка вос-
принимают сочетание близок час почти буквально:
близок конкретный час кончины. Между тем здесь
имеется в виду не година, содержащая '/,₄ часть су-
ток, но — время, пора, то есть Пушкин употребля-
ет это слово в том же обобщенном хронологическом
значении, в каком употребляют ныне поляки, чехи,
словаки или белорусы свой час. А именно такая
обобщенность — часто гарантия древности, а сле-
довательно, и мифологического осмысления часа-
времени.

У большинства славян час — это предопреде-
ленное каждому человеку время для рождения,
вступления в брак и смерти. Такой час может быть
к нам благоприятным и неблагоприятным, в зависи-
мости от отношения Ее Величества Судьбы. Отсюда
противопоставление добрый час и недобрый час в
различных пожеланиях у русских, украинцев, бело-
русов или сербов.

В добрый час! — напутствуем мы и сейчас сво-
их близких или друзей, отправляющихся в дальнюю
дорогу или на какое-либо важное дело. В этом по-
желании сохранилось и древнее значение часа (по-
ра, время), и древнее значение прилагательного
добрый (хороший, благоприятный), сравните До-
брый путь! Доброе утро! Добрый день! и другие
подобные приветствия. Прежде пожелание в дорогу
доброго часа давалось с весьма «прагматической»
целью — чтобы в соответствии с суеверными пред-
ставлсниями предохранить Словом путника от злых
сил и злоключений. Подобные благожелания были
очень специализированы: практически на каждый
случай или вид деятельности имелась своя «закли-
нательная» формула. Идущим в баню до сих пор го-
ворят: С легким паром! — раньше это пожелание
должно было предохранить моющегося от козней
баенника, домового, живущего в бане. Ни пуха ни
пера, которое мы теперь чаще всего используем пе-
ред сдачей экзаменов, прежде говорили перед охо-
той, чтобы обмануть леших, оберегавших лесную
добычу от человека. Ведро молока! — приветству-
ют и поныне в ярославских деревнях женщин, до-
ящих коров. Мыло в корыто! — так желают бла-
гополучной стирки в деревнях под Екатеринбургом.
Спорынья в дежу или Спорйна в дежу — широко
распространенное раньше благожелание, особенно
при замесе хлеба; дежа означает здесь бочку. Кста-
ти, спорйна и спорынья, которые в народной речи
означают благополучие, плодовитость и приживчи-
вость скота в крестьянском хозяйстве, — прямые
потомки нашего «временного» слова пора.

Пожелание В добрый час! первоначально могло
употребляться не только при прощании, но и в дру-
гих ситуациях, требующих «обережения» от злых
сил. Так, поговорка В добрый час будь сказано!
основана на поверье, что в «добрый час» можно го-
ворить все, что хочешь, а в «худой час» лучше всего
отмолчаться. Это поверье отражено еще у Д. И. Фон-
визина в «Бригадире»: «Вот уже Иванушке гораздо
за двадцать, а он, в добрый час молвить, в худой
промолчать — и не слыхивал о грамматике».

Такой приговор очень напоминает известное
всем присловье «от сглазу»: Тьфу-тьфу, чтоб не
сглазить! — речь о нем пойдет в IV главе.

Конечно, пожелание доброго часа не оставалось
неизменным с древних времен до нынешнего дня. В
прошлом веке в разных местах России оно с языче-
ского, мифологического языка как бы переводилось
на христианский — во всяком случае «конкретизи-
ровалось» именно на христианский манер, напри-
мер: В добрый час Архангельский! В добрый
час, в Благовещенский! Такие прибавки, по по-
верью, должны были отвратить неудачу, предохра-
нить адресата от дурного глазу, порчи. Кроме того,
в литературном языке наше пожелание иногда как
бы «наращивается» вторым, например Господь бла-
гословит! или Слава Богу! — что также отражает
древнее состязание языческих и христианских тече-
ний нашего русского этикета: «Вот Саша подсадил
Надю, укрыл ей ноги пледом. Вот и сам он поме-
стился рядом. — В добрый час! Господь благосло-
вит! — кричала с крыльца бабушка. — Ты же, Саша,
пиши нам из Москвы!» (А. П. Чехов); «Так только в
том была его вина, что сделаться хотел он вашим те-
стем? Ну, что ж? И слава богу! В добрый час! Давно
бы вам пора остепениться» (А. К. Толстой).

Сочетание в добрый час могло употребляться
не только как благожелание, но и как своеобразное
«временное» наречие — то есть когда-нибудь в благо-
приятное время, однажды в счастливую пору. В таком
значении оно встречается, например, у А. С. Пушки-
на в «Евгении Онегине», выражая ту же извечную
мысль о «провиденческом» круговороте Времени:

...Поколенья,

По тайной воле провиденья.
Восходят, зреют и надут...
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!

Такое же значение имело устаревшее выражение
нашел счастливый (благой) час на кого; в XVIII в.
это значило, что кому-то повезло. «Сегодня на меня
нашел счастливый час, и я, написав эту басенку, по-
сылаю тебе на пробу» (Ф. А. Эмин). В современном
языке сохранилось лишь антонимическое сочета-
ние — не в добрый час, напоминая о прежнем про-
тивопоставлении «доброго» и «худого» времени.

Представление о «добром» времени как о счас-
тье, а «худом, плохом, недобром» времени как о
несчастье известно многим народам. У французов
bonheur (счастье) и malheur (несчастье) на первый
взгляд и значат хорошее время и плохое время, так
как heur воспринимается как час. Этимологи, од-
нако, считают heur в составе этих слов омонимом
французского heure (час), и в словаре для heur да-
ется перевод счастье, удача. В таком случае bon-
heur и malheur расшифровываются буквально как
доброе счастье и плохое счастье.⁵

Желая кому-либо удачи, англичане говорят Good
luck! а французы Bonne chance! В составе этих
фраз то же прилагательное хороший, добрый, что
и в русском выражении. Да и само русское слово
счастье, хотя этимологически и восходит к части, а
не к часу, но и по вторичному созвучию, и по мифо-
логическим представлениям счастье соотносится
со временем, а несчастье — с безвременьем.

«Отступило время от них: господь же с нами!» —
эти слова, сказанные, согласно свидетельству лето-
писи, князем Дмитрием Донским после разгрома
монголо-татар на реке Воже, приравнивают Время к
самому всемогущему вседержителю и устроителю.

Час присутствует в популярном ныне выражении
в одночасье, которое означает очень быстро, мгно-
венно, сразу. Писатели и журналисты употребляют
его так, что создается впечатление, будто буквально
оно значит в один час, то есть в короткий времен-
ной промежуток, равный 60 минутам:

«Повылезло из неизвестных щелей и подворотен
множество новых, невиданных никогда прежде лю-
дей, попёрло всё это по просторам жизни скопом,
массой, силой. В одночасье одичало всё, поползло
по швам, полезло шерстью дикой. Напаскудили кру-
гом...» (В. Артёмов. Диссидент).

«Переход со сталинского феодального социа-
лизма к марксистскому постбуржуазному не может
свершиться в одночасье. Это — процесс, призван-
ный утвердиться «всерьёз и надолго» (Из газет).

Взглянем, однако, в это выражение с общесла-
вянской «временной» перспективы. И окажется, что
оно также стойко хранит в себе первичное, общее
исходное значение время и буквально значит в одно
[и то же] время, то есть — одновременно. Именно
так его и понимают буквально украинцы, в языке
которых давно сосуществуют наречия водночас и
одночасно (в то же самое время, одновременно).

Время непостоянно, а час — не равен, или, го-
воря фразеологическим языком, не ровён. Мы упо-
требляем просторечный оборот не ровён час, выра-
жая некоторое опасение в том, что может случиться
нечто непредвиденное, неприятное и неожиданное.
Эта смысловая тональность — тоже древнее мифо-
логическое отношение к переменчивости Времени.
Как бы человек ни возносился высоко, как бы ни
был здоров, богат, удачлив — все может случиться,
ибо Час — не ровён, колесо Фортуны ненадежно.
Еще и теперь такая «сбалансированность» Време-
ни как распределителя взгод и невзгод (это тоже,
кстати говоря, бывшие «временные» слова) живо
ощущается в этом выражении. Века же два-полто-
ра назад она была совершенно прозрачной. Один из
писателей XVIII в. Н. Николев в сатире «Мирон»,
например, легко увязывает «нсровённость» лихого
часа с тем, что его подкликает сам бес:

Пусть наш Миронушка на споры богатырь,

Пусть гордостью надут как дождевой пузырь;

Но не равен часок, какого бес подкличет...

Тотчас увидит всяк, что дождевик пустой.

Бес тут — как и положено в сатире, связанной
происхождением именно с одним из бесов, козлоно-
гим греческим Сатиром, — может сыграть положи-
тельную роль, наказав не в меру возгордившегося
«дождевика» Мирона. Бог — с хорошими, бес — с
плохими, добрый час — с добродетельными, недо-
брый — с грешниками, счастье — достойным, не-
счастье — негодяям.

Этот народный, сначала языческий, а потом и
христианский, идеал, конечно же, понятен и близок
каждому современному атеисту, — разумеется, до-
брому, а не лихому. Ведь этот идеал справедливого
распределения Времени — одна из тех вневремен-
ных мудростей, которые, утратив ныне мифологи-
ческий смысл, продолжают сохранять свою гумани-
стическую, «добровременную» сущность.

II. ОТ ПЕРВЫХ ПЕТУХОВ ДО БИТОГО ЧАСА

До куръ дорискаше Тмутороканя

Мифология, однако, — мифологией, а практическая
жизнь — жизнью. Людям издревле приходилось не
только поклоняться всевластному Времени и «ис-
пытывать» у него свою судьбу, но и вести этому вре-
мени нехитрый прозаический счет. Какова же была
изначальная ориентация в этом бытовом времени?

«По месяцу, по пятунам да по солнцу раньше
время узнавали», — ответила мне некогда на такой
вопрос одна псковская старушка. Ответ этот, по
сути дела, исчерпывает основные способы отсчета
времени не только на Псковщине «во время оно», но
и в других, весьма удаленных от нее краях.

Возьмем, скажем, определение времени по
«пятунам» — петухам. У многих народов петух из-
давна «работает как часы», точнее — как будильник.
В одной сибирской деревне, кстати, так и сказали
диалектологам: «Петухи поют как будильники».

На старинной монете, выпущенной на Крите еще
до нашей эры, изображен петух как непременный
атрибут Солнца, что вполне гармонирует с «часо-
вой» функцией этого «певца зари», как поэтически
зовут героя-петуха в средневековых баснях, напри-
мер, французы: Chantecler. Он — глашатай солн-
ца, его верный проводник как в суточном, так и в
годовом цикле. Особенно это было важно для рим-
лян, которые сравнительно поздно заимствовали от
греков измерение времени с помощью солнечных
часов.

Плиний Старший в своей знаменитой 37-томной
«Естественной истории» пишет о петухах проник-
новенные строки: «Природа создала их для того,
чтобы они пробуждали людей на труд и встряхива-
ли их ото сна. Они знают созвездия и своим кука-
реканьем разделяют и днем время по три часа; они
ложатся спать вместе с солнцем, а во время четвер-
той ночной стражи уже призывают к хлопотам и
ежедневному труду. Они не выносят, чтобы восход
солнца остался людьми незамеченным, и возвеща-
ют грядущий день кукареканием, которое предваря-
ется хлопаньем крыльев».

Упоминание о четвертой ночной страже не слу-
чайно — в древности смена военного караула, кото-
рая сейчас переросла в торжественный ритуал, так-
же служила единицей «почасового» измерения. Об
этом до сих пор свидетельствует «военное» выраже-
ние стоять на часах. Сравните, кроме того, выраже-
ния остеречь свои часы, быть на часу, записанные
в словаре В. И. Даля, или его же объяснение старин-
ного оборота отдача часов: «время восхода и заката
солнца; счет часов вели по сим срокам, в которые и
стрелка на башенных часах переставлялась».⁶

Часовой страже, следовательно, даже в относи-
тельно недавнее время доверяли гораздо больше,
чем башенным часам. А лучшими «часовыми» счи-
тались все-таки петухи: недаром у древних иудеев
петух являлся символом третьей стражи ночи, то
есть времени от полуночи до рассвета. «Стражни-
ческие» функции петуха проявляются и в поверьях
многих народов о том, что его крик разгоняет мерт-
вецов, призраков и прочую нечистую силу. Петух —
символ не только солнца, но и вообще огня: древние
языческие выражения красный петух и пустить
красного петуха — верное тому языковое свиде-
тельство.

Мифология и здесь, как видим, неудержимо
вторгается в бытовую крестьянскую прагматику. Да
именно она, собственно, и определяла в конечном
счете все самые путаные и возвышенные мифоло-
гические ассоциации и поверья. «Петух в доме —
главный побудчик, несмотря на свою петушиную
глупость» — пишет В. Белов в повести «Лад» об
этой прагматической функции «певца зари». «Не
иметь петуха означало то же, что в нынешние вре-
мена вставать по соседскому будильнику. Первые
петухи пели в полночь, их слышали одни чуткие
старики и старухи. Этим пением как бы подтверж-
далось ночное спокойствие, мол, все идет своим че-
редом. Вторые петухи заставляли хозяек вставать и
глядеть квашню, третьи — окончательно поднимали
большуху [то есть хозяйку дома] на ноги».

Эта реальная обстановка и породила русское
выражение вставать с первыми петухами или до
первых петухов — то есть вставать очень рано, а
ложиться с петухами или просидеть до петухов
означает очень поздно; выражение первые (вто-
рые, третьи) петухи пропели указывает на то, что

наступило утро.

Такие обороты в нашем языке имеют древнюю
предысторию. «...А самъ [Всеслав] въ ночь влъкомъ
рыскаше: из Кыева дорискаше до куръ Тмуторо-
каня, великому Хръсови влъкомъ путь прерыска-
ше», — читаем в «Слове о полку Игореве». Речь
идет о том, что князь Всеслав с неимоверной «вол-
чьей» скоростью из Киева домчался до Тмуторокани
еще до пения первых петухов, на исходе ночи. Сло-
во куръ здесь употреблено именно в мужском ро-
де: сравните попал как кур во щи, где оно стоит в
именительном падеже единственного числа. В древ-
нерусском языке уже с XI в. широко употреблялись
подобные «курные» обороты: въ куры поюща (в то
время, когда поют петухи, на рассвете), въ куры (на
рассвете), къ куромъ (к пенью петухов, к рассвету).
Эти обороты — прямые родственники современных
«петушиных» фразеологизмов.

Поскольку в русских народных говорах петуха
называют и петун, и певун, и петел, и кочет, эти
выражения можно услышать в разных словесных
вариациях. Особенно частым «соперником» петуха
в народной речи (обычно в южнорусских говорах)
оказывается кочет и кочеток, например: встать
в кочета (в полночь), донское встать с первыми
кочетами, просидеть до первых кочетов; мордов-
ское встать с первыми кочетками (очень рано). А
одна девочка, побывавшая на каникулах в Карпатах,
говорила, что они вставали не с петухами или коче-
тами, а... с индюками! «— Почему же не с петуха-
ми? — А там петухи были ленивые».

Что же, времена меняются, меняя нравы не толь-
ко людей, но и «певцов зари»... Не случайно, быть
может, и в некоторых воронежских деревнях просы-
паются уже не только по петушиному крику, а и на
коровьем реву, то есть гораздо позже, чем нужно:
«Какой-нибудь праспит — на каровьим риву при-
шол, вот и праспал». А белорусы и украинцы про та-
ких сонь говорят еще резче: встау свшыя галасы,
то есть тогда, когда начинают утром подавать голос,
визжать свиньи. Известно, что свиньи встают гораз-
до позже третьих петухов и всякой домашней скоти-
ны. «Ложится с курами, встает со свиньями» — так
презрительно оценивает народ лежебок и тунеядцев,
не думающих о быстротечности времени.

Часы для красы, а время — по солнцу

Петушиное кукареканье, как мы видели, тес-
но связано в представлении людей именно с солн-
цем. До сих пор мы смсло говорим солнце взошло,
солнце зашло, заход солнца, хотя и знаем, что на
самом деле это мы, земляне, «взошли» или «зашли»
за него. В этих привычных сочетаниях — давние
общечеловеческие ориентиры времени. Так, греки
считали день периодом от захода солнца до его за-
хода на следующий день, а римляне — от полуночи
до полуночи, что соответствовало лунарному году,
который был для них одной из основных точек от-
счета Хроноса. Петушиный клич, солнце и месяц со
звездами, таким образом, уже в Афинах и Риме ис-
правно выполняли те функции времяисчисления, о
которых совсем недавно обмолвилась старушка из
псковской деревни.

Конечно, у разных народов были попытки и ино-
го отсчета времени. Например, у афинян полдень
(10-12 часов дня) именовался «периодом полной
площади», ибо на городской площади действитель-
но в эти часы царило оживление. Римляне из во-
енных соображений делили ночь на четыре стра-
жи — вигилии: латинское vigilia означает бдение,
бодрствование и ночная стража; это и породило,
как мы уже видели, обычай сменять караул и сто-
ять на часах. Однако подобная регистрация времени
была вторичной — солнце оставалось его главным
мерилом. Те же римляне делили день и на такие
части, как время кукареканья петухов (рассвет,
утро), время до полудня и т. д. Греки тоже в основ-
ном ориентировались на солнечный цикл.

Именно такая ориентация и привела древних к
изобретению солнечных часов. Первоначально это
был воткнутый в землю шест, тень которого сме-
щалась при круговороте Солнца и показывала вре-
мя дня на шкале рядом с шестом. На основе этого
принципа греческий философ Анаксимандр (VI в.
до н.э.) изобрел гномон, по-гречески gnomon, —
вертикальную палочку, с помощью которой опреде-
ляли равноденствие и изменение положений солнца
на солнечных часах. Собственно, этим изобретени-
ем и начинается деление времени на часы: сутки
были разделены на дневной и ночной периоды по
12 часов каждый. Деления же на минуты и секунды
тогда еще не было.

С тех пор предпринималось немало попыток
усовершенствовать это древнейшее часовое устрой-
ство, причем широко «перенимался опыт» раз-
ных народов. Так, в Риме в 263 г. до н.э. на фору-
ме — центральной площади, куда стекался народ
послушать своих трибунов или заключить торговые
сделки, — был установлен солярий, солнечные ча-
сы, захваченные в качестве трофея из сицилийской
Катаны; solarium — от sol (солнце). До этого, как
мы знаем, время римлянами измерялось достаточно
приблизительно. Новинка прижилась, хотя потребо-
валось целых 99 лет, чтобы жители «вечного горо-
да» обнаружили весьма большую хронологическую
неточность: сицилийские часы были «заведены»
для географической точки, которая располагалась
на целых 4° южнее, а потому и время отмеряли от-
нюдь не по-римски. Лишь в 164 г. до н.э. римляне
получили часы, соответствующие географической
широте своего родного города. А в 10 г. до н.э. в
Риме появилась и другая новинка — привезенный
из Египта по велению самого императора Августа
обелиск высотой 22 м, который был установлен на
Марсовом поле и превращен в солнечные часы.

На румынском побережье, в месте, где Дунай вы-
текает из ущелья Казанеле Мару, можно и сейчас
увидеть солнечные часы, вытесанные в скале. Они,
как считают специалисты, «идут» уже 1800 лет и
помнят эпоху Римской империи, из которой и при-
шла на Дунай «солярная» традиция.

Каменные «солярии» VII в. н.э. диаметром 1 м
найдены и в Армении — в руинах храма Звартноц,
недалеко от Еревана.

Время не только шло, но и совершенствовало из-
мерительные приборы. Солнечные часы изготовля-
лись в самых разных вариантах и размерах. Были
даже «карманные» солнечные часики величиной с
небольшую современную пудреницу. Владелец при-
открывал крышечку, поднимал маленькую верти-
кальную палочку и, определив с помощью вмонти-
рованного в часы компаса их положение по солнцу,
рассчитывал время. Вполне «модерные» солнечные
часы можно увидеть до сих пор в Петербурге, на
углу Съездовской линии и Университетской набе-
режной. Они представляют собой мраморный че-
тырехугольник с дельтовидной стрелкой и шкалой
«временных» отметок.

Память об измерении времени по солнцу до сих
пор сохраняется и нашим языком, «Еще и солнце не
взошло, а мы уже были на ногах», — говорим мы
об очень раннем подъеме. Вставать до солнца, ло-
житься с солнцем — такие же древние временные
ориентиры, запечатленные в устойчивых фразах.
Известная шутливая поговорка Часы для красы, а
время — по солнцу также подчеркивает древность
и достаточно большую надежность «солярного» ча-
соисчисления.

Русские диалекты сохранили обороты, свиде-
тельствующие о том, что наши предки пользовались
солнечными часами «собственного изготовления» и
иной конструкции, чем та, которую диктовала антич-
ная «солярная» мода. «Уж солнце в полдуба: пора ко-
феек пить», — говорят на Дону. Это в полдуба, около
8 часов утра, — лишь осколок весьма точно граду-
ированной шкалы народных солнечных часов, в ко-
торых «часовой стрелкой» является (или точнее —
первоначально являлся) дуб. Солнце в дуб вышки
означало буквально, что дневное светило поднялось
над вершинами самых высоких и мощных деревьев.
В донских деревнях до сих пор время в дуб — это
около 10-11 часов утра, солнце в дуб — полдень
(или, наоборот, положение солнца над горизонтом
при восходе или закате), солнце за дуб — время захо-
да солнца, солнце у дуба — время, близкое к закату
солнца. В полдуба, следовательно, — это положение
солнца, наполовину равное его положению в дуб, то
есть либо «восходное», либо «заходное».

Колоритного донского выражения солнце в дуб
не мог, конечно же, не заметить такой знаток мест-
ной речи, как М. Шолохов. В рассказе «Лазоревая
степь» он, например, употребляет его хронологиче-
ски точно — как обозначение полуденного времени:
«Бабы с утра харчи им отнесли, а солнце в дуб — на
бугре появилась конница». Так народная речь про-
должает напоминать о том, что древнейшим мери-
лом времени остается именно дневное светило.

Утечка времени и вода в клепсидрах

Прогресс, однако, требовал такого измерения
времени, которое бы не зависело от капризов приро-
ды. Первыми конкурентами солнечным часам оказа-
лись водяные часы, изобретенные древними грека-
ми. Чтобы измерять время после захода солнца и но-
чью, а также для отсчета более кратких временных
отрезков (например, для установления «регламен-
та» судебных речей) ими были сконструированы
гак называемые клепсидры — от греческого klepto
(тайно совершаю) и hydor (вода). Принцип их ра-
боты был достаточно прост: сначала сосуд, обычно
прозрачный, имевший внизу отверстие, наполнялся
водой. На поверхности воды лежал поплавок, соеди-
ненный с часовой стрелкой. Достаточно было выта-
щить пробку из отверстия на дне сосуда, чтобы часы
пошли. Вода вытекала, поплавок опускался и тянул
за собой на веревочке стрелку, которая отмеряла ча-
сы в точном соответствии с «водными порциями»,
заданными хронологической программой.

И при такой простой системе, конечно, остава-
лись трудности, вызванные сезонностью и разли-
чием географических широт. Грекам приходилось,
например, изобретать способы «подгонки» водяных
часов к перепадам светового дня, который в разное
время года имел разную протяженность. Известны
такие клепсидры, в которых регулируемый приток
воды приподнимал с помощью системы зубчатых
колесиков небольшую куколку, палочкой указывав-
шую время на циферблате, отражавшем такого рода
различия. Да, кроме того, водяные часы отнюдь не
вытеснили в Древней Греции добрые старые «со-
лярии», фиксировавшие естественный ход времени.
Не случайно на знаменитой «башне ветров» в Афи-
нах снаружи были солнечные часы, а внутри — во-
дяные. Как говорится, «доверяй, но проверяй».

Мода на водяные часы распространялась хоть и
медленно, но повсеместно. Довольно рано они по-
пали и в Древнюю Русь. В Уставе Студийском кон-
ца XII в., например, упоминаются именно «водяные
часы», по-видимому, византийские клепсидры.

Многие историки русского языка с водяными
часами связывают происхождение оборота много
воды утекло, который встречается уже в XVIII в.
«Сие дЪло долго протянется, на долго пойдет: много
воды утечет, пока сие будет», — говорится в одном
из документов того времени. Один из популяриза-
торов прошлого века Н. Я. Ермаков в том же ключе
истолковывает и русскую пословицу В русский час
много воды утечет, подчеркивая, что «один из древ-
нейших способов измерения времени был основан
на количестве вытекающей воды, при помощи так
называемых водяных часов».⁷

Уже в древности такой способ измерения време-
ни отразился и на языковой образности. Известен
древнегреческий оборот вода [в водяных часах]
протекает, значащий время кончается, который
явно «намекает» на клепсидры. С ним связано и на-
ше русское выражение время истекло, распростра-
ненное (благодаря греческому прототипу) во многих
современных языках.

Связь же оборота много воды утекло с водя-
ными часами далеко не столь очевидна, во всяком
случае — не столь прямолинейна. Излагая общее
мнение, авторы «Опыта этимологического словаря
русской фразеологии» пишут: «Калька с француз-
ского. Восходит к античности, когда время изме-
рялось водяными часами».⁸ Однако достаточно за-
глянуть во французские словари, чтобы убедиться,
что предполагаемый источник выражения сильно
отличается по образу от своей русской «кальки».
Французы говорят II passera bien de 1'eau sous les
ponts, то есть «пройдет много воды под мостами»,
что почти полностью разрушает представление об
античных клепсидрах.

Образ здесь прозрачен: речь идет именно о теку-
щей речной воде. Это движение напоминает нескон-
чаемую реку жизни, о которой когда-то прочувство-
ванно писал Г. Р. Державин:

Река времен в своем стремленья
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.

Это его последние стихи. Высеченные на аспид-
ной доске в Публичной библиотеке Петербурга, они
призваны были напоминать живущим о быстротеч-
ности времени.

Образ Реки времен — не поэтический вымысел
нашего поэта-классициста. Это тоже античный ми-
фологический образ, бережно хранимый и постоян-
но обновляемый литераторами разных эпох и наро-
дов. Секрет его постоянной обновляемое™ — ив
том, что он широко известен фольклору и глубоко
укоренен поэтому в народном сознании. В выраже-
нии много воды утекло важно, что есть связь имен-
но с водными источниками, а не с водяными часами.
Например, белорусские яшчэ многа вады у мора
упадзе, шмат вады сплыло у раку или украинские
(западноукраинские) богато води до моря уплйне,
закйм ся то стане, немало потечё води з колодй
(нескоро сбудется) находят массу аналогий в язы-
ках неславянских народов, например, в немецком
есть выражение bis dahin lauft noch viel Wasser den

Berg (den Bach, den Fluss, den Rhein, den Main, die
Elbe) hinunter, что в буквальном переводе: до этого
еще много воды утечет с горы (из ручья, реки,
Рейна, Майна, Эльбы); сравните латинское multe
prius vasto labentur flumina ponto, буквально: мно-
го сначала воды под мост утечет.

Эти параллели показывают, что русский оборот
много воды утекло отражает не древний способ
измерения времени водяными часами (как в выра-
жении время истекло), но древнейшую временную
метафору, когда текущую воду сравнивают с невоз-
вратным потоком Времени. Можно даже с полным
основанием предположить, что в хронологической
иерархии эта метафора гораздо древнее, чем антич-
ные клепсидры. Более того, вполне вероятно, что
эта метафора, основанная на повседневных наблю-
дениях за «водотёками» разного рода, и натолкнула
первого «гидрочасовщика» на его замечательное,
очень практичное изобретение.

Употребляя сейчас оборот много воды утекло,
мы то и дело оживляем в памяти эту древнюю мета-
фору, возвращая фразеологическую воду к ее перво-
истокам: «Много полезного свершилось за эти годы,
много воды за это время утекло. Но ни капли — через
городской водопровод. Деньги потрачены впустую,
сооружения не используются» (Из газет). Это, даже
намеренно каламбурное, оживление нашей метафо-
ры не только усиливает экспрессию оборота, но и
недвусмысленно дает нам понять, что естественное
течение рек было гораздо более древним и популяр-
ным измерителем времени, чем водяные часы.

Битые склянки и пробитые часы

А шаги Времени требовали между тем более
точного отсчета. Некоторой аналогией водяных ча-
сов стали часы песочные, в которых тонкий песок
струился, «тек», подобно воде, в узкое отверстие
между двумя сужающимися сосудами. Такие часы
используют и сейчас в химии, фармакологии, быту.
Современные песочные часы, как правило, отсчи-
тывают небольшой отрезок времени: песок пере-
сыпается из одного стеклянного сосуда в другой
за тридцать секунд, за минуту, за полторы мину-
ты. Раньше были в ходу и песочные часы с гораз-
до большей часовой шкалой. На одной из гравюр
А. Дюрера (1471-1528) — «Всадник, Смерть и Дья-
вол» — Смерть изображена с песочными часами в
руках: они могли отмерять при жизни художника
столь большие хронологические пространства, что
стали символом вечнотекущего Времени.

Язык сохранил память и о песочных часах. Из-
вестно морское выражение склянки бьют, всегда
поражающее своей загадочностью, как и его сино-
ним рынду бить. «Через каждые полчаса на судах
отбивали склянки, оглашая море разнотонным пере-
звоном колокола», — читаем у А. Новикова-Прибоя.
Выходит, морские склянки — это удар в судовой ко-
локол, отмеряющий какой-то промежуток времени?

Действительно, у моряков склянки обозначают
удар «стоимостью» в полчаса и сам получасовой
промежуток времени, фиксируемый ударом в коло-
кол. Но при чем тут стеклянные сосуды и песочные
часы?

Оказывается, как часто бывает в языке, здесь ко-
рабельное бытие просто несколько опередило язы-
ковую форму. В морском выражении бить склянки
до сих пор сохраняется воспоминание о стеклянных
песочных часах, широко применявшихся на судах
в эпоху парусного флота. Пружинных хронометров
тогда еще не было, а громоздкие маятниковые часы
устанавливать на кораблях не имело смысла.⁹ Песоч-
ные часы в мореходстве поэтому долго оставались
наиболее надежным прибором для измерения време-
ни. Стеклянные сосуды с узким горлышком монтиро-
вались в деревянную клетку и оплетались пенькой. К
донышкам прикреплялись петли, на которых такие
часы подвешивались. Ни качка, ни яростные шторма
этим склянкам были не страшны, останавливались
же они только в горизонтальном положении.

Многие морские традиции уходят корнями в
древние «сухопутные» обычаи. Так, и ревностно
сохраняемая традиция деления суток на четырех-
часовые промежутки — морские вахты — является
лишь одним из старинных способов исчисления вре-
мени «стражами», которыми пользовались, как мы
знаем, и в Вавилонии, и в Риме. Такая вахта стала
у моряков называться большой склянкой. В прак-
тике мореходства нужны были и самые маленькие
склянки — минутная и полминутная. Они использо-
вались при измерении скорости корабля с помощью
лага. «Младший [штурман] взял в руки минут-
ную склянку, — читаем, например, у К. Станюкови-
ча, — чтобы усчитать время маневра». Самой ходо-
вой склянкой, однако, была получасовая. Она и стала
основной единицей текущего времени на судне.

Вахтенный обязан был неусыпно следить за «пе-
ретечкой» песка из одного стеклянного сосуда в дру-
гой. Как только верхний сосуд получасовой склянки
пустел, матрос переворачивал се и давал короткий
резкий удар по судовому колоколу. Это означало, что
первые полчаса очередной судовой вахты истекли.
Через следующие полчаса раздавались уже два удара
в колокол — и так далее, пока не опустошался верх-
ний сосуд большой, четырехчасовой склянки. Тут
уже вахтенный, в радостном предвкушении оконча-
ния дежурства, переворачивал обе склянки и ударял
в колокол восемь раз. Каждая вахта тщательно по-
вторяла этот древний корабельный ритуал. За сутки
четырехчасовая склянка переворачивалась, следова-
тельно, 6 раз, а получасовая — 48. Эти 48 ударов в
колокол, сопровождавшие такие перевороты песоч-
ных часов, и получили название бой склянок.

Общий порядок измерения судового времени
имел, однако, одно исключение. В полдень вме-
сто 8 склянок, как следовало бы ожидать, били не
склянку, а — рынду, то есть звонили в судовой коло-
кол по-особому. Били рынду и в других «особых»
случаях — при выходе корабля из гавани в благопо-
лучной обстановке, в момент восхода солнца, в час
неожиданной опасности. Выражение бить рынду
еще более специфично морское, чем бить склян-
ки. Его происхождение — результат неправильного
употребления английской морской команды Ring
the bell, буквально значащей Звони в колокол! Та-
кую команду в полдень отдавал вахтенный офицер,
и часовой обязан был тут же ее выполнить. Русские
матросы «внесли ясность» в это чуждо звучащее для
них иностранное сочетание, поменяв местами гла-
гол и существительное. Глагол to ring был замещен
устаревшим русским рында, в древности означав-
шим телохранителя, а в народной речи — несклад-
ного верзилу. Существительное bell превратилось в
нужный здесь глагол бей. Возможно, «обрусение»
английской команды — вовсе и не заурядная язы-
ковая ошибка, а лукавый морской юмор, вроде гри-
боедовского перелицовывания на русский лад фран-
цузского оборота не в своей тарелке. И тот остряк,
который впервые употребил оборот рынду бей вме-
сто английского ring the bell, прекрасно знал, и что
оно значит, и как оно верно произносится.

Появление на кораблях часов с пружинным меха-
низмом привело к некоторой модернизации привыч-
ной для мореплавателей терминологии. Когда-то, на-
пример, для обозначения двух часов дня говорили:
пробили четыре склянки, а при приближении вре-
мени к половине четвертого — седьмая склянка на
исходе. Сейчас же моряки скажут в таких случаях:
склянки бьют два часа или склянки скоро ударят
полчетвертого. Так битье склянок в морской речи
скрестилось с привычным для всех нас боем часов.
И в этом скрещении есть объективная историческая
справедливость, ибо песочные часы гораздо древ-
нее механических.

Поиск по сайту: