Глава XXVII. Как-то в полдень они сидели за обеденным столом, поглощая новоизобретенный Мамушкой пудинг из кукурузной муки и сушеной черники

Как-то в полдень они сидели за обеденным столом, поглощая новоизобретенный Мамушкой пудинг из кукурузной муки и сушеной черники, подслащенный сорго. Была середина ноября, в воздухе уже чувствовалась прохлада-первая предвестница зимы, – и Порк, стоявший за стулом Скарлетт, вопросил, довольно потирая руки:

– А не приспело ли время заколоть свинью, мисс Скарлетт?

– Что, у тебя уже слюнки потекли? Небось спишь и видишь требуху? – с усмешкой спросила Скарлетт. – Да я и сама не прочь отведать свежей свининки, и если погода продержится еще несколько дней, пожалуй, мы…

Мелани перебила ее, замерев с ложкой у рта:

– Слышишь, дорогая? Кто-то едет!

– Кричит кто-то, – встревожено сказал Порк.

В хрустком осеннем воздухе уже отчетливо был слышен стук копыт – частый, как толчки испуганного сердца, – и высокий женский голос, срывающийся на отчаянный вопль:

– Скарлетт! Скарлетт!

Скрестились испуганные взгляды, и в следующее мгновение все вскочили, отодвигая стулья. Несмотря на испуг, исказивший голос, его узнал каждый: кричала, звала на помощь Салли Фонтейн, всего час назад заглянувшая к ним по дороге в Джонсборо перемолвиться словечком. Все бросились, толкая друг друга, к входной двери и увидели, что Салли – растрепанная, шляпа болтается за спиной – вихрем мчится на взмыленной лошади по подъездной аллее к дому. Не осаживая коня, Салли бешеным галопом подскакала прямо к крыльцу и, махнув рукой назад, туда, откуда она примчалась, крикнула:

– Янки идут! Я их видела! На дороге! Янки!

Одним рывком она подняла лошадь на дыбы у самых ступеней крыльца, пустила ее в три прыжка по газону и, словно на охоте, перемахнула через четырехфутовую живую изгородь. До них донесся глухой стук копыт – сначала с заднего двора, потом с неширокой дороги между хижинами негров, – и они поняли, что Салли поскакала прямиком через поля к своей усадьбе.

С минуту все стояли оцепенев, а затем Сьюлин и Кэррин начали всхлипывать и цепляться друг за Друга, а Уэйд, широко разинув рот и весь дрожа, стоял, как пригвожденный к месту, но не издал ни звука. То, чего он все время со страхом ждал еще с той ночи, когда они бежали из Атланты, случилось. Янки пришли, чтобы схватить его.

– Янки? – беспомощно произнес Джералд. – Но янки уже были здесь.

– Матерь божия! – воскликнула Скарлетт, перехватив испуганный взгляд Мелани. На миг все ужасы их бегства из Атланты ожили перед ее мысленным взором: руины домов, пепелища… а затем – и все то, что передавалось из уст в уста: убийства, истязания, насилия. Она снова увидела перед собой солдата-янки, стоявшего в холле со шкатулочкой Эллин в руках… «Я умру, – подумала она. – Я сейчас умру, прямо здесь, на месте. Я думала, все это позади. Я умру. Я больше не выдержу».

И тут в глаза ей бросилась лошадь-лошадь под седлом, стоявшая у коновязи в ожидании Порка, который должен был отправиться верхом с каким-то поручением к Тарлтонам. Ее лошадь! Ее единственная лошадь! Янки уведут ее! И корову, и теленка! И свинью со всеми поросятами… Сколько ушло времени и сил, чтобы словить эту свинью и ее быстроногое, верткое племя! А янки заберут и свинью, и кур-несушек, и петуха, и уток, которыми поделились с ними Фонтейны. И яблоки, и яме, и бобы из кладовой. И муку, и рис, и сушеный горох. И бумажник солдата-янки со всеми деньгами. Они возьмут все и оставят их подыхать с голоду.

– Ничего они не получат! – громко воскликнула Скарлетт, и все ошалело поглядели на нее – уж не рехнулась ли она с испугу? – Я не стану больше голодать! Ничего они не получат!

– Что с тобой, Скарлетт? О чем ты?

– Лошадь! Корову! Свинью! Поросят! Они их не получат. Я не допущу!

Она повернулась к четырем неграм, столпившимся в дверях, – лица их были пепельно-серыми от страха.

– В болото! – коротко бросила она.

– В какое болото?

– К реке, дурни! Гоните свинью и поросят к реке в болото. Вы все гоните их туда. Живей! Порк и Присей, полезайте в подпол, вытащите поросят. Сьюлин и Кэррин, возьмите корзины, положите в них продукты – все, что влезет, и унесите в лес. Мамушка, опусти серебро обратно в колодец. Да вот еще, Порк! Слушай меня, Порк, не стой как болван! Уведи отсюда папу. Куда, куда! Куда хочешь! Ступай с Порком, па. Вот хороший па, вот умник.

В смятении, в суматохе она все же успела подумать о том, какое воздействие может оказать вид синих мундиров на помутившийся рассудок Джералда. И примолкла на секунду, в растерянности ломая руки. А тут испуганно захныкал Уэйд, ухватившись за юбку Мелани, и она почувствовала, что теряет над собой власть.

– А я чем могу помочь, Скарлетт? – услышала она среди воплей, всхлипываний и топота шагов спокойный голос Мелани. Лицо Мелани было белее мела, ее трясло как в лихорадке, но этот спокойный голос помог Скарлетт прийти в себя: она поняла, что все надеются на нее и ждут от нее указаний.

– Корову и теленка, – быстро сказала она. – Они на старом выгоне. Возьми лошадь и загони их в болото и…

Она еще не договорила, как Мелани, оторвав ручонку Уэйда от своей юбки, сбежала по ступенькам, подхватила на бегу подол и устремилась к лошади. Мелькнули худые ноги в облаке широких нижних юбок, и Мелани уже была в седле. Ноги ее далеко не доставали до стремян, но она собрала поводья, замолотила по бокам лошади пятками и вдруг с искаженным от ужаса лицом снова резко ее осадила.

– Мой малютка! – вскричала она. – О боже, мой малютка! Янки убьют его! Принеси его мне!

Ухватившись одной рукой за луку, она готова была соскочить с седла, но Скарлетт крикнула:

– Скачи! Скачи! Угони корову! Я позабочусь о ребенке! Скачи, говорю тебе! Неужели ты думаешь, я позволю им тронуть ребенка Эшли? Скачи же!

Мелани оросила через плечо последний, исполненный отчаяния взгляд, снова замолотила пятками и, рассыпая каскады гравия, умчалась по аллее в сторону выгона.

«Вот уж не ожидала, что увижу Медли Гамильтон в седле по-мужски!» – мельком подумала Скарлетт и бросилась в дом. Уэйд бежал за ней по пятам, всхлипывая, стараясь уцепиться за ее развевающийся подол. Взбегая в холле по лестнице, прыгая через две ступеньки, она видела, как Сьюлин и Кэррин с плетеными корзинами в руках спешили к кладовой, а Порк не слишком почтительно тащил Джералда под руку к заднему крыльцу. Джералд что-то бормотал ворчливо, как ребенок, и пытался вырваться.

С заднего двора долетел скрипучий голос Мамушки:

– Да ну же, Присей! Полезай в подпол, передавай мне поросят! Ты что – не понимаешь? Мне же туда с моим брюхом не пролезть! Дилси, поди сюда, вели этой балбеске…

«А мне-то казалось, я так здорово придумала спрятать свиней в подпол, чтоб их не украли, – подумала Скарлетт, вбегая в свою спальню. – Почему, ну почему я не построила для них загона на болоте?»

Она рывком выдвинула верхний ящик бюро и, порывшись в платках и косынках, вытащила бумажник. Торопливо достала кольцо с солитером и бриллиантовые подвески из своей корзинки с рукоделием и сунула их в бумажник. А где его спрятать? В матраце? В печной трубе? Бросить в колодец? Засунуть себе в корсаж? Нет, только не это! Толстый бумажник может быть заметен, и тогда янки начнут ее обыскивать и разденут догола.

«И тогда я умру!» – с отчаянием подумала она.

Снизу доносился суматошный топот ног, голоса, чьи-то всхлипывания. Среди всего этого смятения Скарлетт пожалела, что рядом с ней нет Мелани. Нет Мелли с ее тихим голосом. Мелли, которая проявила такую отвагу, когда был убит солдат-янки. Мелли стоит десятерых. Мелли… Что Мелли ей сказала? Ах, да! Ребенок!

Прижимая к груди бумажник, Скарлетт бросилась в другую комнату, где малютка Бо спал в своей низенькой кроватке. Она взяла его на руки, и он проснулся и захныкал спросонок, размахивая крошечными кулачками.

Она услышала громкий голос Сьюлин:

– Идем, Кэррин! Идем! Хватит, набрали! Ну же, сестренка, поторапливайся!

С заднего двора донесся отчаянный поросячий визг и возмущенное хрюканье, и, подбежав к окну, Скарлетт увидела Мамушку с извивающимся поросенком под каждой подмышкой, ковылявшую что было сил через хлопковое поле. Следом за ней спешил Порк, тоже с двумя поросятами, подталкивая идущего впереди него Джералда. Джералд, спотыкаясь, брел по бороздам и размахивал тростью.

Скарлетт высунулась из окна и крикнула:

– Уведи свинью, Дилси! Заставь Присей выгнать ее наружу. Угони ее подальше!

Дилси подняла голову; бронзовое лицо ее было встревожено, она держала за края передник, в котором лежала груда столового серебра.

– Свинья укусила Присей и не выпускает ее из подпола.

«Ай да свинья!» – подумала Скарлетт. Она метнулась обратно к себе в комнату и достала из тайничка браслеты, брошь, миниатюру и серебряную чашечку, найденные в ранце убитого янки. Куда все это спрятать? На руках у нее был малютка Бо, в одной руке зажат бумажник, в другой – все эти безделушки. Она положила младенца на постель.

Он сразу расплакался, и тут ее осенило. Лучшего места, чем детские пеленки, не придумаешь. Она быстро перевернула Бо на животик, распеленала и сунула бумажник под его подгузник. От такого обращения он разревелся еще громче, засучил ножками, и она торопливо запеленала его снова.

«Ну, теперь, – подумала она, переведя дыхание, – теперь – к болоту!»

Подхватив одной рукой заходившегося в плаче младенца, другой рукой прижимая к груди драгоценности, она выбежала на верхнюю площадку в холл. Внезапно шаги ее замедлились, колени подогнулись от страха. Как тихо стало в доме! Какая страшная, мертвенная тишина! Неужели все ушли и оставили ее? Неужели никто не подумал о ней? Она не ждала, что они все уйдут, бросят ее здесь одну. В эти дни с одинокой женщиной может случиться все что угодно… Придут янки…

Какой-то негромкий звук заставил ее подскочить от страха. Резко обернувшись, она увидела своего всеми позабытого сынишку. Он сидел на ступеньках, прижавшись к перилам, и пытался что-то произнести, но только беззвучно разевал рот и смотрел на нее круглыми от ужаса глазами.

– Встань, Уэйд Хэмптон, – приказала она. – Вставай и иди за мной. Мама не может тебя сейчас нести.

Точно маленький испуганный зверек, он бросился к ней и зарылся лицом в ее широкую юбку. Она чувствовала, как он, путаясь в пышных складках, пытается ухватиться за ее ногу. Она начала спускаться с лестницы, но его цепляющиеся руки мешали ей, и она сердито крикнула:

– Отпусти мою юбку, Уэйд! Отпусти и спускайся вниз сам! – Но ребенок только теснее прижимался к ней.

Она спускалась вниз, а снизу все словно бы устремлялось ей навстречу. Все с детства знакомые, любимые вещи, казалось, шептали ей в уши: «Прощай! Прощай!» Рыдания подступили у нее к горлу. Дверь в маленький кабинет, где всегда так усердно трудилась Эллин, была приотворена, и Скарлетт бросился в глаза угол старинного секретера. В столовой стулья были сдвинуты с мест, некоторые опрокинуты, на столе – тарелки с недоеденной едой. На полу – лоскутные коврики, которые Эллин сама красила и сама плела. На стене – портрет бабушки Робийяр: высокая прическа, полуобнаженная грудь. Сильно вырезанные ноздри придавали лицу выражение утонченной надменности. Все овеянное бессчетностью воспоминаний детства, все – кровная часть ее души – шептало ей: «Прощай, Скарлетт О'Хара! Прощай!»

Придут янки и все сожгут!

В последний раз окинула Скарлетт взглядом родительский дом. Потом из болота под прикрытием леса ей суждено будет увидеть только, как рухнет охваченная огнем кровля и из облаков дыма выплывут очертания печных труб.

«Я не могу уйти отсюда, – подумала она, и у нее застучали зубы от страха. – Я не могу покинуть тебя, дом. Папа бы не ушел. Он ведь сказал им: жгите его вместе со мной. Пусть теперь сожгут тебя вместе со мной, потому что я тоже не могу тебя покинуть. Ты – последнее, что у меня есть».

И когда решение было принято, страх сразу куда-то отступил, и осталось только леденящее чувство в груди, словно страх и погибшие надежны застыли там холодным сгустком. Так она продолжала стоять, пока не услышала стук копыт на подъездной аллее, позвякивание уздечек и сабель в ножнах и резкий голос, отдающий команду:

– Спешиться!

Тогда, быстро наклонившись к ребенку, прижавшемуся к ее ногам, она проговорила настойчиво, но необычно для нее мягко и нежно:

– Отпусти мою юбку, Уэйд, сыночек! Беги скорей вниз и через задний двор к болоту – там Мамушка и тетя Мелли. Беги скорей, милый, и ничего не бойся.

Услышав эти, такие непривычно ласковые слова, Уэйд поднял голову, и Скарлетт ужаснулась, увидев его глаза – глаза кролика, попавшего в силок.

«О, матерь божия! – взмолилась она. – Не допусти его до припадка! Нет, нет, только не перед янки! Они не должны знать, что мы их боимся!» И чувствуя, как Уэйд лишь крепче вцепился в ее подол, произнесла твердо:

– Будь мужчиной, малыш. Подумаешь, свора проклятых янки!

И она стала спускаться с лестницы им навстречу.

Шерман вел свои войска через Джорджию от Атланты к морю. Позади лежали дымящиеся руины Атланты: покидая город, синие мундиры предали его огню. Впереди на триста миль простиралась ставшая по существу беззащитной полоса земли, ибо остатки милиции и старики и подростки из войск внутреннего охранения идти в счет не могли.

Впереди лежали плодородные земли – плантации, служившие приютом женщинам, детям, старикам, неграм. Янки шли, прочесывая пространство шириной в восемьдесят миль, все сжигая по дороге и грабя. Сотни домов стояли, объятые пламенем, в сотнях домов раздавался стук сапог. Но Скарлетт, глядя, как синие мундиры заполняют холл, не думала о том, что такова участь всего края. Для нее это было чисто личное дело – злодеяние, направленное умышленно против нее и ее близких.

Когда янки ввалились в дом, она стояла в холле возле лестницы, держа на руках младенца, а из складок юбки торчала головка Уэйда, придравшегося к ее ногам. Одни солдаты, толкая друг друга, бросились вверх по лестнице, другие стали вытаскивать мебель на крыльцо и вспарывать штыками и носками обивку кресел, ища спрятанные драгоценности. Наверху они тоже вспарывали тюфяки и перины, и вскоре в воздухе замелькали, поплыли пушинки и стали, кружась, мягко опускаться на пол, на волосы Скарлетт. И бессильная ярость заглушила остатки страха в ее сердце, когда она беспомощно глядела, как вокруг нее грабят и рушат.

Сержант – кривоногий, маленький, седоватый, с куском жевательного табака за щекой – подошел к Скарлетт, опередив своих солдат, смачно сплюнул на пол и частично ей на подол и сказал:

– Дайте-ка сюда, что это тут у вас, барышня.

Она забыла, что все еще держит в руке безделушки, которые хотела спрятать, и с усмешкой – достаточно презрительной, как казалось ей, чтобы не посрамить бабушки Робийяр, – швырнула их на пол, и последовавшая из-за них алчная схватка солдатни доставила ей своего рода злорадное удовольствие.

– Еще, если позволите, вот это колечко и сережки.

Скарлетт покрепче задрала младенца под мышкой, так что он оказался вниз лицом, отчего стал пунцовым и пронзительно завизжал, и отстегнула свадебный подарок Джералда – гранатовые серьги Эллин. Потом сняла с пальца кольцо с большим сапфиром – подарок Чарлза в день помолвки.

– Не бросайте. Давайте их сюда, – сказал сержант, протягивая руку. – Эти шельмы уже хорошо успели поживиться. Ну, что у вас есть еще? – Его зоркий взгляд скользнул по ее корсажу.

На мгновение у Скарлетт остановилось сердце. Она уже чувствовала, как грубые руки касаются ее груди, распускают шнуровку.

– Больше у меня ничего нет, но у вас, кажется, положено обыскивать свои жертвы?

– Ладно, поверю вам на слово, – добродушно ответил сержант и отвернулся, сплюнув еще разок. Скарлетт вернула ребенка в нормальное положение и стала успокаивать его, покачивая; рука ее нащупала припеленутый бумажник, и она возблагодарила бога за то, что у Мелани есть ребенок, а у ребенка – пеленки.

В верхних комнатах слышен был топот сапог, негодующий скрип передвигаемой мебели, звон разбиваемого фарфора и зеркал, грубая брань, изрыгаемая, когда ничего не удавалось обнаружить. С заднего двора неслись громкие крики:

– Гони их сюда! Не упусти! – И отчаянное кудахтанье кур, кряканье уток и гогот гусей. Скарлетт вся сжалась, словно от боли, когда услышала неистовый визг и резко оборвавший его выстрел, и поняла, что свинью убили. Черт бы побрал Присей! Она убежала и бросила свинью. Хоть бы уж поросята уцелели! Только бы все благополучно добрались до болота! Но ничего же ведь не известно.

Она недвижно стояла в холле, а мимо нее с криком, с руганью бегали солдаты. Уэйд не разжимал вцепившихся в ее юбку скрюченных от страха пальчиков. Она чувствовала, как он дрожит всем телом, прижимаясь к ней, но не могла заставить себя поговорить с ним, успокоить его. Не могла заставить себя произнести ни слова, не могла обрушиться на янки ни с гневом, ни с мольбами, ни с угрозами. Могла только благодарить бога за то, что ноги еще держат ее и у нее хватает сил стоять с высоко поднятой головой. Но когда кучка бородатых солдат с грохотом спустилась по лестнице, таща награбленное добро, какое подвернулось им под руку, и она увидела в руках одного из них саблю Чарлза, с губ ее против воли сорвался крик.

Эта сабля принадлежала теперь Уэйду. Это была сабля его отца, а прежде – деда, и Скарлетт подарила ее сыну в этом году в день его рождения. Они устроили тогда маленькую торжественную церемонию, и Мелани расплакалась – от гордости, от умиления, от грустных воспоминаний, – поцеловала Уэйда и сказала, что он должен вырасти храбрым солдатом, как его отец и дедушка. Уэйд очень гордился этим подарком и частенько залезал на стол, над которым висела, на стене сабля, чтобы погладить се. Скарлетт нашла в себе силы молча смотреть на то, как чужие, ненавистные руки выносят из дома принадлежащие ей вещи, любые вещи, но только не это – не предмет гордости ее маленького сынишки. Уэйд, выглядывавший из-за юбок, услыхал ее крик, обрел голос и отвагу и громко, горестно всхлипнул, указывая ручонкой на саблю:

– Моя!

– Этого вы не можете взять! – решительно сказала Скарлетт, протягивая к сабле руку.

– Не могу? Вот как! – произнес невысокий солдат, державший саблю, и нагловато ухмыльнулся ей в лицо. – Еще как могу! Это сабля мятежника!

– Нет… нет. Она сохранилась с Мексиканской войны. Вы не имеете права ее брать – это сабля моего маленького сына. Она принадлежала его деду. О, капитан! – воскликнула Скарлетт, оборачиваясь к сержанту. – Пожалуйста, прикажите вашему солдату вернуть мне саблю.

Сержант, довольный неожиданным повышением в чине, шагнул вперед.

– Дай-ка мне глянуть на эту саблю. Боб, – сказал он.

Невысокий солдат нехотя протянул ему саблю.

– Тут эфес из чистого золота, – сказал он.

Сержант повертел саблю в руках, луч солнца упал на эфес, на выгравированную на нем надпись, и он громко прочел ее вслух:

– «Полковнику Уильяму Р. Гамильтону. От штаба полка. За храбрость. Буэна-Виста. 1847».

– Ого! – воскликнул сержант. – Я сам дрался при Буэна-Виста, леди.

– Да ну? – холодно произнесла Скарлетт.

– А как же! Жаркое было дело, доложу я вам. В эту войну я таких схваток не видал, как в ту. Так эта сабля принадлежала деду этого мальца?

– Да.

– Ну, пусть она останется у него, – сказал сержант, удовлетворенный доставшимися ему драгоценностями и безделушками, которые он увязал в носовой платок.

– Но эфес же из чистого золота, – никак не мог успокоиться солдат-коротышка.

– Мы оставим ей эту саблю на память о нас, – усмехнулся сержант.

Скарлетт взяла у него саблю, даже не поблагодарив. Почему она должна благодарить этих грабителей, если они возвращают ей ее собственность? Она стояла, прижав саблю к груди, а кавалерист-коротышка все еще спорил и пререкался с сержантом.

– Ну, черт побери, эти проклятые мятежники еще меня попомнят! – выкрикнул под конец солдат, когда сержант, потеряв терпение, сказал, чтобы он перестал ему перечить и проваливал ко всем чертям. Солдат отправился шарить по задним комнатам, а Скарлетт с облегчением перевела дух. Янки ни слова не обмолвились о том, чтобы сжечь дом. Не сказали ей убираться вон, пока они его не подожгли. Быть может… быть может… Солдаты продолжали собираться в холле – одни спускались из верхних комнат, другие входили со двора.

– Есть что-нибудь? – спросил сержант.

– Одна свинья, несколько кур и уток.

– Немного кукурузы, ямса и бобов. Эта дикая кошка верхом на лошади, которую мы видели на дороге, успела их тут предупредить, будьте уверены.

– Рядовой Пол Ривер, что у тебя?

– Да почти что ничего, сержант. Нам остались одни объедки. Поехали быстрей дальше, пока вся округа не прознала, что мы здесь.

– А ты смотрел под коптильней? Они обычно там все закапывают.

– Да нет тут коптильни.

– А в хининах негров пошарил?

– Там ничего, окромя хлопка. Мы его подожгли.

Скарлетт мгновенно припомнились долгие дни на хлопковом поле под палящим солнцем, невыносимая боль в пояснице, натертые плечи… Все понапрасну. Хлопка больше не было.

– Чтой-то у вас нет ничего, а, леди?

– Ваши солдаты уже побывали здесь до вас, – холодно сказала Скарлетт.

– Верно. Мы тоже были в этих краях еще в сентябре, – сказал один из солдат, вертя что-то в пальцах. – А я и позабыл.

Скарлетт увидела, что он разглядывает золотой наперсток Эллин. Как часто поблескивал он на пальце Эллин, занятой рукодельем! Вид наперстка воскресил рой мучительных воспоминаний о тонких бледных руках с этим наперстком на пальце. А теперь он лежал на грязной, мозолистой ладони этого чужого человека и скоро отправится в путь на север, где какая-нибудь янки будет щеголять этой краденой вещью – наперстком Эллин!

Скарлетт наклонила голову, чтобы враги не увидели ее слез, и они тихонько покатились по щекам и закапали на личико младенец… Сквозь застилавшую глаза пелену она видела, как солдаты двинулись к выходу, слышала, как сержант громким, хриплым голосом отдавал команду. Янки уходили, дом остался цел, но истерзанная воспоминаниями об Эллин Скарлетт уже не находила в себе сил радоваться. Удалявшееся позвякивание сабель и стук копыт не принесли ей облегчения, и она стояла, совсем вдруг обессилев, равнодушная ко всему, и слышала, как они отъезжают, нагрузившись краденым, – увозят одежду, одеяла, картины, кур, уток, свинью…

Потом в носу у нее защекотало от дыма и запаха гари, и она безучастно обернулась: ей уже не было дела до хлопка, страшное напряжение сменилось апатией. В открытые окна столовой она видела дым, медленно ползущий из негритянских хижин. Это разлетается по ветру хлопок. Это разлетались по ветру деньги, которые должны были пойти в уплату налогов и прокормить их в зимние холода. А ей оставалось только смотреть, как они тают, спасти их она не могла. Ей доводилось видеть и раньше, как горит хлопок, и она знала – справиться с этим огнем нелегко, даже если за дело берутся мужчины. Хорошо еще, что хижины расположены вдали от дома. И хорошо еще, что нет ветра: ни одна искра не долетит до крыши.

Внезапно она обернулась и замерла: все тело ее напряглось, словно у пойнтера, делающего стойку. Расширенными от ужаса глазами она смотрела в глубь крытого перехода, ведущего в кухню. Из кухни тянуло дымом!

На бегу, где-то между холлом и кухней, она положила младенца на пол. Вырвалась из цепких ручонок Уэйда, отпихнув его к стене, вбежала в полную дыма кухню и попятилась, сразу закашлявшись. Дым ел глаза, и слезы потекли у нее по щекам. Но она ринулась вперед, прикрыв нос и рот подолом юбки.

В кухне, слабо освещенной одним маленьким оконцем, ничего нельзя было разглядеть из-за густых клубов дыма, но Скарлетт услышала шипенье и потрескивание огня. Прищурившись, прикрывая глаза рукой, она всматривалась в дымовую завесу и увидела языки пламени, расползавшиеся по полу, ползущие к стенам. Кто-то вытащил из топившегося очага горящие поленья, разбросал их по всей кухне, и сухой, как трут, сосновый пол мгновенно занялся, заглатывая огонь, как воду.

Скарлетт метнулась обратно в столовую и схватила ковер, с грохотом опрокинув при этом два стула.

«Мне же нипочем не затушить пожара… Нипочем, нипочем! О господи, если бы кто-нибудь помог! Пропал дом… пропал! О боже мой, боже мой! Вот что этот коротконогий мерзавец держал на уме, когда сказал, что мы его еще попомним! Ах, зачем я не отдала ему сабли!»

Пробегая по переходу, она заметила своего сынишку – он забился в угол, прижимая к себе саблю. Глаза у него были закрыты и личико застыло в каком-то расслабленном, неестественном покое.

«Господи! Он умер! Умер от страха!» – промелькнула у нее порожденная отчаянием мысль, но она побежала дальше – в конец перехода, где возле кухонной двери всегда стояла бадья с питьевой водой.

Она сунула ковер в бадью и, набрав побольше воздуха в легкие, ринулась снова в темную от дыма кухню, плотно захлопнув за собой дверь. Целую, как ей показалось, вечность она, кашляя, задыхаясь, кружилась по кухне. Била и била мокрым ковром по струйкам огня, змеившимся вокруг нее. Дважды загорался подол ее длинной юбки, и она тушила его голыми руками. Ее одурял тошнотворный запах паленых волос, выпавших из прически вместе со шпильками и рассыпавшихся по плечам. Но куда бы она ни повернулась, языки пламени тотчас взвивались у нее за спиной, все ближе и ближе к стенам, крытому переходу, ведущему в дом. Огненные змейки вились, плясали вокруг нее, и, теряя силы, она понимала, что все ее усилия тщетны.

Отворилась дверь, и ворвавшийся поток воздуха сильнее раздул пламя. Дверь со стуком захлопнулась, и в водовороте дыма Скарлетт, полуослепшая от слез, увидела Мелани: она затаптывала ногами огонь и колотила по горящему полу чем-то темным и тяжелым. Скарлетт видела, как ее шатает, слышала ее кашель, на мгновение сквозь серую пелену проглянуло ее бледное, напряженное лицо с зажмуренными от дыма глазами. Протекла еще целая вечность, пока они вдвоем, бок о бок, боролись с огнем, и наконец Скарлетт стала замечать, что огненных змей становится меньше, что они слабеют. И тут Мелани неожиданно повернулась к ней, вскрикнула и со всей силы ударила ее ковром по спине. Скарлетт покачнулась и полетела куда-то в дымный мрак.

Открыв глаза, она увидела, что лежит на заднем крыльце, голова ее покоится на коленях у Мелани, и лучи послеполуденного солнца заливают ей лицо. Руки, лицо, плечи нестерпимо жгло. Хижины негров все еще были окутаны клубами дыма, дым продолжал обволакивать все вокруг, и в воздухе стоял удушливый запах горелого хлопка. Скарлетт увидела клочья дыма, выползавшие из кухни, и вскочила было, порывась броситься туда, но Мелани удержала ее, сказав спокойно:

– Лежи тихо, дорогая! Пожар потушен.

С минуту она лежала неподвижно, закрыв глаза, с облегчением дыша, и слышала где-то рядом мирное посапывание Бо и привычную для уха икоту Уэйда. Значит, он жив, слава тебе господи! Она открыла глаза и поглядела на Мелани. Волосы у нее опалило огнем, лицо было черным от сажи, но глаза возбужденно сверкали, и она улыбалась.

– Ты похожа на негритянку, – пробормотала Скарлетт, устало зарываясь глубже головой в то, что служило ей подушкой.

– А ты – на персонаж из «Минстрел шоу»[9].

– Зачем ты меня ударила?

– Затем, моя дорогая, что у тебя все платье на спине занялось. Я не думала, что ты потеряешь сознание, хотя, видит бог, ты столько сегодня натерпелась, что можно было и на тот свет отправиться… Я побежала домой, как только привязала в лесу наших животных, и чуть не умерла со страху, думая о том, что ты с малюткой осталась здесь одна. Эти… янки не обидели тебя?

– Ты хочешь сказать: не обесчестили ли они меня? Нет, – заверила ее Скарлетт и застонала, попытавшись сесть. Если голова ее покоилась относительно удобно – на коленях Мелани, то телу лежать на полу было далеко не так приятно. – Но они украли все, все. У нас ничего больше нет… Интересно, чему это ты так радуешься?

– Мы не потеряли друг друга и наших детей, и у нас есть крыша над головой, – сказала Мелани, и голос ее звучал радостно и звонко. – О большем в наши дни не приходится и мечтать… Господи, Бо, кажется, лежит мокрый! А янки, верно, прихватили заодно и пеленки? Ой! Скарлетт! Что это у него тут?

Она испуганно сунула руку под пеленку и извлекла оттуда бумажник. С минуту она так смотрела на него, словно видела этот предмет впервые, потом расхохоталась – неудержимо, почти истерически.

– Ни один человек на свете, кроме тебя, не мог бы до этого додуматься! – воскликнула она и, обвив руками шею Скарлетт, поцеловала ее. – Ты самое поразительное существо на свете, ни у кого нет такой сестры, как ты.

Скарлетт не противилась этим объятиям: она была еле жива от усталости, похвала приятно льстила ее самолюбию, а потом – в сизой от дыма кухне – в ее душе укрепилось чувство уважения к золовке и зародилось нечто похожее на дружескую близость.

«Одного у нее не отнимешь, – не могла не признаться себе Скарлетт, – когда нужна помощь, Мелани всегда тут как тут».

Поиск по сайту: