CLXXVII

Я заговорю с тобой, и с моей помощью тебе откроется очевидное. Я верну

тебе твои божества. Кто-то верит в ангелов, кто-то в демонов, кто-то в

духов. Достаточно, чтобы они народились, и вот они уже трудятся. С мига,

когда ты постиг, что же такое милосердие, оно начинает привлекать к себе

человеческие сердца. У тебя есть родник. Но не каменный обод чаши, истертый

многими поколениями, не журчание и не запас воды, собранный в эту чашу,

словно урожай в корзину (твои волы приходят к ней на водопой и пьют), нет,

не сама по себе вода, журчанье, молчаливая чаша, не прохлада воды в ладонях

-- прохлада не только ночью, когда в воде дрожат звезды, такие освежительные

на вкус, -- значима божественность твоего родника, она осеняет и этот

камень, и тот, и лоснящийся обод чаши, и медленное шествие волов, и утоление

жажды, ее ты и чувствуешь, ее не теряешь среди дробности вещного. Ибо

драгоценнее всего радование роднику.

Я сделаю так, что ты будешь слышать его журчанье в ночной тишине.

Неважно, что останется он где-то далеко-далеко: мне достаточно будет

разбудить тебя. Подарок мой будет драгоценнее золотого обода, кольца с

бриллиантом, потому что дорого нам не то, что мы используем, -- дорого

предвосхищение праздника или воспоминание о нем. Вот и хозяин царства идет

полевым проселком (чем ему царство сейчас в помощь?), и все-таки он --

хозяин, а не слуга, на сердце у него забота и о стадах, и о хлеве, и о

спящих пока фермерах, и о зацветающем миндале, и о будущих тяготах жатвы;

никого, ничего он сейчас не видит, но за все ощущает себя в ответе. Вот она,

власть Божественного узла, что связал воедино разноликую дробность мира,

превратил ее в божество царства, смеющееся над стенами и стенаниями бездн. В

твоей ночи я хочу видеть и тебя хозяином, пусть ты умираешь в пустыне от

жажды, пусть влагу твоей жизни иссушила скупость засыпанного песком колодца,

но тебя не оставит божество твоего родника. И если я говорю тебе, что

журчанье родника -- это стук сердца яблонь, кедра, оливы, ибо он питает их

жизнью (ты увидишь, как умирают деревья, стоит замолчать воде), то говорю

это, чтобы передать тебе сокровище, чтобы ты уподобился моему воину: он

спокоен и уверен в себе в той пустыне, куда я пришел на заре рассевать свои

зерна, спокоен, потому что где-то далеко-далеко находится его любимая,

которой словно бы нет на свете, оттого что она крепко спит, но голос ее, ее

дыхание -- живительный ток для его сердца.

Больше всего на свете не хочу я, чтобы ты убивал своих хрупких богов,

они умрут беззвучно, словно голубки, не оставив ни перышка. Ты и не

заметишь, что погубил их. Останется обод чаши, и вода, и ее журчанье, и

оловянный водосток, и каменная мозаика, и ты, что перебираешь все это, желая

понять и не понимая, что же ты все-таки потерял. Ты не поймешь, потому что

не потерял ничего вещного, кроме жизни этой вещи.

Порукой моей правоты -- слово в поэме, ставшее для тебя откровением. Я

могу присоединить и его к тем божествам, что наживаются так постепенно.

Медленно перевоплощается в божество и твоя деревня, сейчас она задремала,

припрятав в запас зерно и солому, прибрав лопаты, цепы и мотыги; дремлет

вместе с невеликим грузом желаний, соблазнов, гнева и жалости; с древней

старухой, что, будто перезрелое яблоко, готова скатиться с этого дерева; с

новорожденным, что вот-вот готов появиться на свет; с преступлением, что

всколыхнуло ее, будто вспышка болезни; с прошлогодним пожаром, о котором ты

вспомнил, залечивая оставленные им раны; с ратушей, с именитыми гражданами

-- они так горды, что ведут свой корабль по потоку времени, хотя этот

корабль всего лишь рыбачья лодка с малозаметной под звездами судьбой. Но вот

я сказал тебе: "Родник твоей деревни", -- и сердце в тебе встрепенулось, ты

сделал шаг вперед, и еще, и мало-помалу твой путь откроет тебе лик Господа,

Который только и может насытить тебя и удовлетворить; от одной вехи к другой

пойдешь ты к Тому, Чье присутствие так ощутимо сквозь полотно жизни, к Тому,

Кто суть и смысл той книги, откуда я беру отдельные слова, к Нему --

Мудрости, к Нему -- Бытию и Жизни, к Нему, Который возвращает тебе все

востребованное, Кто, ведя со ступени на ступень, связует воедино вещную

дробность мира, чтобы в ней появился смысл, -- к Господу, Который обожествил

и родники, и деревни.

Народ мой возлюбленный, ты растерял свой мед, он не в вещности -- в

осмысленности всех вещей на свете, теперь тебе так не терпится жить, но

дороги сыскать ты не умеешь. Я знал садовника, он умирал, не успев обиходить

свой сад. Он спрашивал: "Кто обрежет мои деревья?.. Кто посадит цветы?.." И

просил продлить ему дни, чтобы навести в саду порядок У него были прекрасные

цветы, затаившиеся в кладовке семена, лежали в сарае лопаты и грабли,

способные разбудить силу земли, острый нож на поясе, умеющий омолаживать

усталые деревья, но без него все это было инструментами, предметами, вещами,

а не священной утварью, необходимой для обряда богослужения. Вот и с тобой,

мой народ, сталось то же, что с утварью садовника, с тобой и с твоими

хранилищами -- с твоей соломой, зерном, устремлениями, милосердием, тяжбами,

спорами, умирающими старухами, ободом колодца, мозаикой, журчанием воды. Ты

не можешь стать единым целым со своей деревней, со своим родником:

развязался магический Божественный узел, а алчущее сердце сыто лишь пищей

духа.

Поиск по сайту: