CXXVIII

Ты спросил меня: "Почему народ принял рабство, почему не сопротивлялся

до конца?"

Нужно отличать самопожертвование во имя любви -- благородное

самопожертвование -- от самоуничтожения из-за отчаяния -- низменного и

недостойного. Жертвуют собой божеству, им может быть царство, содружество,

храм, что примет отданную тобой жизнь -- жизнь, на которую ты себя тратишь.

Есть люди, которые готовы пойти на смерть во имя других, даже если эта

смерть бесполезна. Она облагораживает живых, у живущих прозревают глаза и

сердце.

Какой отец не вырвется из удерживающих его рук и не бросится в бездну,

где гибнет сын? Ты захочешь и не сможешь его удержать. Но можно ли хотеть,

чтобы оба они погибли? Кому стало лучше от двух смертей?

Почетно сияющее самопожертвование -- не самоуничтожение.

CXXIX

Если ты судишь мое творение, суди о нем, позабыв обо мне. Я пишу

картину, трачу себя на нее, служу ей. Я ей, а не она мне. Я готов даже

умереть, лишь бы ее закончить.

Так не щади мое самолюбие, я люблю не себя -- картину. Но если моя

картина переменила тебя, одарив чем-то еще небывалым, не щади мою

скромность. Нет во мне скромности. Мы с тобой на стрельбище. Исхода стрельбы

мы не знаем. Я -- стрела, ты -- мишень.

СХХХ

В мой смертный час.

-- Господи! Я иду к тебе, я пахал свою пашню во имя Твое, Тебе собирать

жатву.

Я отлил свечу, Тебе зажигать ее.

Я построил храм, Тебе жить в его тишине.

Добыча не для меня, я только расставлял ловушки. Я расставлял их, чтобы

очнулась душа. Я растил человека, следуя Твоим Божественным силовым линиям с

тем, чтобы он шел и шел вперед. Тебе пользоваться этой повозкой, если она

покажется Тебе достойной.

Глядя со стен моей крепости, я глубоко вздохнул.

"Прощай, мой народ, -- думал я. -- Я излил всю свою любовь и ухожу в

сон. Но я неодолим, как неодолимо зерно. Я не высказал в полноте того, что

есть в моей картине. Но созидать не означает выразить словесно. Я все

высказал, воскликнув так, а не иначе. Привыкнув к этому, а не к другому.

Кладя в тесто дрожжи, а не соду. Все вы теперь мои дети, потому что, делая

следующий шаг, невольно вступаете на мой незримый склон и растите мое

дерево, а значит, я помогаю вам сбыться.

Конечно, вам станет куда вольнее после моей смерти. Вольна река

стремиться к морю, а брошенный камень к земле.

Мой возлюбленный народ, я обогатил твое наследство, храни его,

передавая от поколения к поколению".

Я молился, дозорные обходили мою крепость. Я погрузился в раздумье.

Царство посылает мне бдительных часовых. В каждом я зажег тот огонь,

который в моем дозорном стал неусыпным бдением.

Годится мне только зрячий солдат.

CXXXI

Я преображаю для вас мир, как ребенок преображает свои три камешка, он

отводит каждому роль в игре и, значит, наполняет каждый особым смыслом.

Не камешки, не правила игры значимы для ребенка -- они всего лишь

удобная ловушка, значима увлеченность игрой, своим желанием играть он

преображает камни.

Но что тебе до утвари, скарба, дома, до твоих домашних, до музыки,

которую слышишь, зрелищ, какие видишь, если они не кирпичики незримого

дворца, который преобразил их в единство?

Те, у кого нет царства, что наделяет материальный мир смыслом, сердятся

на вещи. "Может ли быть, чтобы, разбогатев, я не стал богаче?!" -- негодуют

они и подсчитывают, сколько еще нужно накопить, потому что богатства явно

недостает. И они собирают еще и еще, жизнь их загромождается все больше и

больше, а они становятся все жестче и жестче от своей неизбывной

неудовлетворенности. Они не знают, что нужно им иное, не знают, потому что

ни разу не встречались с этим иным. Они видели счастье влюбленного, он читал

письмо от любимой. Они заглянули ему через плечо и догадались -- радость его

от черных букв на белой бумаге, -- и повелели слугам на сотни ладов писать

черные буквы. А по

том высекли слуг за то, что те не сумели изготовить талисман,

наделяющий счастьем.

Нет у них того, что связало дробность воедино, сделало бы одну вещь

значимой благодаря другой. Они живут в пустыне, и вокруг них -- рассыпанные

камни.

Но прихожу я и строю из камней храм. Теперь камни одаряют их благостью.

CXXXII

Я постарался, чтобы они стали чувствительны к смерти. И не жалею. Они

острее чувствуют жизнь. Вот я наделил правами твоего старшего брата и,

конечно, дал тебе основания его ненавидеть, но ведь и любить тоже, и

оплакивать после смерти. Несмотря на то что я, дав ему права, утеснил тебя.

Умер старший брат, ты будешь плакать о нем -- он был главным, отвечал за

семью, руководил ею, укреплял. Если умрешь ты, он будет оплакивать свою

овцу, которой помогал, любил любить, наставлял при свете вечерней лампы.

Но если я вас сделаю равными, смерть одного из вас ничего не изменит

для другого. О чем вам горевать? Я видел это бесчувствие, наблюдая своих

воинов в бою. Твой соратник упал, но ничего не изменилось, на его место тут

же встал другой. Свою сдержанность по отношению к убитым ты называешь

солдатским мужеством, видишь в ней согласие с необходимыми жертвами, сухие

глаза для тебя -- знак благородства и достоинства. Я, наверно, обижу тебя,

но все же скажу: "Ты не плачешь, потому что тебе не из-за чего плакать". Ты

еще не знаешь, что твой товарищ умер. Он умрет позже, когда наступит мир. А

пока всегда есть другой с тобой, рядом, другой справа и другой слева, и вы

вместе стреляете. У тебя нет времени, человек тебе не нужен, не нужно и то,

чем этот человек, один-единственный, способен одарить. Только старший брат

оберегает и покровительствует. Но в строю то, что может один, может и

другой. Шарики в мешке не горюют о потере шарика -- мешок полон, и все они

одинаковы. Об умершем ты говоришь: "У меня нет времени, он умрет позже". Но

он уже не умрет, потому что война кончится и разъедутся все живые. Ваш отряд

распадается. Живые смешаются с мертвыми. Отсутствующие станут все равно что

мертвые, а мертвые все равно что отсутствующие.

Но если вы -- дерево, то каждый зависит от всех и все зависят от

каждого. Вы заплачете, когда одного из вас не будет.

Если вы составляете собой какую-то фигуру, то между вами существует

иерархия и связь. И видна необходимость одного в другом. Если нет иерархии,

нет и братьев. Я слышал, говорят "мой брат", когда ощущают свою зависимость.

Я не хочу в вас безразличия к смерти. Если вы перестанете бояться крови

или ударов, ваше безразличие благородно, но смерть переживается тем легче,

чем меньше значимого уходит вместе с ней. Чем меньше радовал ваше сердце

брат, тем меньше вы будете плакать о нем на похоронах.

Я хочу вас сделать богаче, я хочу, чтобы брат вам стал дороже. Хочу,

чтобы ваша любовь, если вы полюбили, открыла вам царство, а не была пеной

забродившего в бурдюке вина. Бурдюки не плачут. И если умрет любимая, вы

очнетесь на чужбине, в изгнании. Но если вы когда-нибудь услышите, будто

кто-то отнесся к смерти любимой по-человечески, знайте, он отнесся к ней

по-скотски... И умри он, его возлюбленная отнесется к его смерти точно так

же, сказав: "Смерть на войне -- достойная для мужчины смерть". Но я хочу,

чтобы вы воевали. Кого и любить, как не воина? Потворствуя малодушию, вы

сделали из сокровища побрякушку, чтобы меньше жалеть о нем. Кто умрет тогда?

Бесчувственный автомат? Где жертва тогда? Где царство?

Я требую, чтобы мне отдавали лучшее. Иначе вам не обрести благородства.

Я поощряю вас не в пренебрежении жизнью, нет -- в любви к ней. Поощряю

в любви к смерти, если она -- дарение себя царству. Здесь нет противоречия.

Любя Господа, ты крепче любишь царство. Любя царство, крепче любишь родную

землю. Любя родную землю, крепче любишь жену и детей. Любя жену, любишь

ничтожный серебряный поднос, потому что вы привыкли пить чай вдвоем после

того, как любили друг друга.

Да, я хочу сделать смерть для вас невыносимой. И я же хочу утешить вас.

Я сложил эту молитву для плачущих. Молитву против боли смерти.

Поиск по сайту: