Глава 14. Вновь забираю у Дикуля эстафету повествования

Вновь забираю у Дикуля эстафету повествования. Хотя в данном случае скорее подходит — вынужден забрать. Сколько раз просил его рассказать о его Центре, столько же раз слышал в ответ: “Рассказать не могу. Приезжай, сам все увидишь”.

В центре Валентина Дикуля, официально называемом “Российский центр реабилитации больных со спинномозговой травмой и последствиями детского церебрального паралича”, сейчас бываю чуть ли не каждый день.

Помню, когда в двухэтажном здании, только-только Валентину переданном, было пусто и гулко, многое надо было перестраивать и переделывать, и Дикуль, не похожий на себя, какой-то взъерошенный, суматошный, крикливый и нетерпеливый, являл в одном лице и прораба, и экономиста, и архитектора, и администратора.

Он без конца сыпал названиями стройматериалов, с гордостью объясняя, что с кем-то договорился и достал какую-то фантастическую плитку, которой выложит бассейн, первый в Союзе бассейн для инвалидов. И в том бассейне будет специальный лифт, с помощью которого инвалиды, прямо из колясок, будут попадать в воду и доставляться обратно...

Апрель 1990 года. Работаем над книгой в Центре реабилитации Валентина. Новорожденная парковая зелень успокаивает глаз и душу. Через дорогу высится; многоэтажная коробка Останкинского телецентра, - олицетворяющая электронную суматоху городской цивилизации. А тут властвует покой.

Дикуль предупредил: “Освобожусь минут через пятнадцать. Новый тренажер доделываем, нужно кое-что изменить”.

Я знал, что во время доделывания чего-нибудь теребить его вопросами, не относящимися к этому самому “доделыванию”, без толку,

Решил пока погулять по Центру. Не был здесь месяца три и обалдел от происшедших здесь перемен.

Первый тренажерный зал. Светлый, будто солнечная поляна. И на этой поляне в тысячу двести квадратных метров — шестьдесят сверкающих отполированным металлом тренажеров, придуманных Дикулем. Самых разных. На все группы мышц. Треть из них — вот сию минуту — в работе.

Больным помогают родители и инструкторы Центра. Родители по истечении курса разбираются в методике не хуже инструкторов.

Тысяча человек за день — такова пропускная способность Центра. Пока — чуть меньше.

— Когда будет гостиница, то сможем выйти на максимум помощи,— будто читая мои мысли, произносит кто-то рядом. Оборачиваюсь. Мне приветливо улыбается женщина средних лет. Когда я входил в здание Центра, то видел ее за столиком главного администратора.

— Валентин Иванович попросил, чтобы я сопровождала вас, вдруг появятся вопросы. — Голос такой же мягкий, как и улыбка.

Знакомимся. Мою провожатую зовут Нина Семенова.

— А вот и мой тренажерный зал,— произносит она перед дверью, на которой наклеен разноцветно-кричащий, в стиле диско, плакатик: “Атлетик-клуб имени Дикуля”.

И я увидел уютный тренажерный зал аппаратов на двадцать, бесчисленно отраженных в стенных зеркалах.

— Значит, обогнали,— недовольно пробасил невесть откуда появившийся Дикуль, сразу же возникший во всех зеркальных измерениях.— Я ему (это мне) хотел свои любимые апартаменты на десерт продемонстрировать, а теперь — никакого эффекта.

— Эффект полный, Валя,— сказал я.— Только никак не могу взять в толк: все это — роскошь, простому человеку, в общем-то, непривычная, да и преждевременная, наверное. Или все-таки необходимость?

Нина Семенова, сославшись на неотложные административные дела, неслышно растаяла в прямоугольнике коридора.

— Ты опять забыл,— назидательным тоном продолжил Дикуль,— если есть возможность, то лучшее надо давать людям обездоленным. Им во сто крат хуже, чем нам с тобой. И я хочу, чтобы все в этом доме было самого высшего класса. И сделаю это, можешь быть уверен, сделаю.

Повода, чтобы засомневаться в серьезности намерений директора Центра, у меня не было. Полтора миллиона рублей уже стоила эта незаконченная первая очередь.

За шесть миллионов Дикуль планировал пристроить “крыло” второй очереди. Государство, похоже, давало. И больше миллиона рублей пришло на счет Центра пожертвований от граждан и организаций. Деньги переводили и самые бедные из инвалидов — кто три рубля, кто пять, кто десять. Когда Дикуль рассказывал об этом, голос его дрожал от волнения.

— Вот подойдет срок, я закажу огромную каменную доску, знаешь, из белого, благородного мрамора, высотой в полвестибюля, и напишу на ней имена всех, кто хоть чем-то помог становлению центра. Эти люди достойны того, чтобы знал о них всяк сюда входящий.

— По-моему, ты ошибаешься в выборе формы,— сказал я.— На таких досках, установленных почти в каждом официальном здании, мы привыкли видеть имена тех, кто ушел оттуда на фронт и не вернулся. Согласись, все-таки есть в нашем восприятии стереотипы, идею которых менять не то чтобы кощунственно, но неэтично, что ли.

— Хорошо,— неожиданно легко согласился Дикуль.— Я закажу тогда очень красивую книгу в дорогом переплете и впечатаю все имена золотыми буквами. Пускай с них и начнется летопись нашего центра.

Этот монолог Дикуль произносил “на полном скаку”. По другому назвать нашу спринтерскую экскурсию по Центру нельзя.

Валентин распахивал передо мной двери строящихся или ремонтируемых комнат, залов, кабинетов, саун, операционных, массажных. И злился, если дверь была заперта, а он никак не мог найти нужный ключ в звенящей связке и сердито говорил мне:

— Ты, самое главное, не торопись. Сейчас я тебе все покажу и расскажу.

Наконец ключ находился, и дверь открывалась.

Дикуль, ласково поглаживая шершавые стены (если попадали в еще незавершенное строительство), ждущие “полезной для глаз” краски, объяснял, что здесь будет, и я чувствовал, что мысленно он уже в будущем.

Хотя и завершенного было уже немало.

Бассейны, поставленные на профилактику, вот-вот должны наполниться водой. На бортике малого, пятнадцатиметрового, я с удивлением увидел искусственную елочную гирлянду. Дикуль мгновенно среагировал на мой немой вопрос.

— Инвалиды делают. Трудотерапия. Правда, не от хорошей жизни, но как иначе? Ты знаешь мой принцип: за лечение не берем ни копейки. Где разместиться больным, продумали: люди, приезжая в центр со всех концов страны, живут или в гостиницах, или на частных квартирах. Но финансовые возможности у всех разные. А платить надо. Вот и договорился с соседней фабрикой, что будем брать у них посильную работу. Больные проводят в центре, считай, целый день. Утром наш автобус забирает их, вечером развозит. Ну а в перерыве между процедурами и занятиями, кому необходимо хоть немного заработать, пожалуйста, фабрика заказ дает... Кстати, ты ж столовую нашу не видел? Идем скорее.

И мы опять помчались. Теперь на второй этаж. Попутно Валентин успел переброситься парой фраз со сборщиками, которые доводили до механического совершенства придуманный им новый тренажер.

— Запатентован? — спросил я.

— Оставь,— отмахнулся Дикуль.— Центром по-настоящему некогда заняться — первая половина дня уходит на заседания в Верховном Совете, а ты хочешь, чтобы я на эту ерунду время тратил. Буду посвободнее, тогда и запатентую. Если к тому времени идею не сопрут и по миру не протиражируют,— улыбнулся он.— А я новый придумаю. И хочешь верь, хочешь нет, но в себе такую творческую силу чувствую, столько во мне разных идей, что дострою Центр и займусь воплощением идей в жизнь. Закроюсь в кабинете и каждый день буду выдавать по тренажёру или оригинальной системе упражнений. Не слабо, да? Когда устану или иссякну, дочку с женой возьму и пойдем по парку прогуляться, воздухом подышать. В ста метрах отсюда знаменитый Шереметьевский дворец, так у меня нет времени до него дойти.

И не будет,— подумал я. — Во всяком случае, в ближайшем будущем.

И тринадцатичасовой его рабочий день продлится минимум на ближайшее десятилетие, да и то если у Дикуля хватит сил выдержать эту непосильную для обыкновенного человека гонку. Но мне думается, хватит. Наоборот, он на ходу заряжается работой, как аккумулятор автомобиля. А если простаивает в праздности, то разряжается.

По собственному опыту знаю, что “разрядившийся” Дикуль становится ужасно тяжелым в общении человеком — раздражительным, сварливым. Благо, это состояние приходит к нему редко и по большей части случайно, когда вдруг не состоялось ранее планируемое мероприятие и он не знает, за что теперь хвататься.

А различных дел у него всегда невпроворот.

Уйму времени отнимают депутатские заботы.

Месяцами он разрывается между Кремлем и своим Центром. На цирк его, понятно, уже не хватает. Программа идет без него. Когда в цирк все-таки попадает, в фойе его узнает народ, и по залу мгновенно проносится: “Дикуль здесь, может быть, выступит”.

Во время экскурсии по Центру он сказал, что скоро начнет усиленно тренироваться, готовя свой номер для новой программы московского цирка на проспекте Вернадского.

Я ответил, что не верю.

Он обиделся и сказал:

— Раз так, иди и смотри Центр сам, я занят.

— А как же столовая? — спросил я.

— Столовую покажу, а после — я занят, — пробурчал Валентин.

— Почему не веришь-то? — как бы невзначай поинтересовался после некоторой паузы.

— Давай считать,— предложил я. — Депутат Верховного Совета — раз, недоделанная первая очередь — два, вторую очередь Центра вводить — три, а пятнадцать гектаров, выделенных тебе правительством под строительство суперсовременного и принципиально нового центра, по твоим задумкам больше похожего на город Возвращенного здоровья, нежели на медицинское учреждение — это что, в свободное от работы время?

— Ты же знаешь, что цирк бросить не смогу.

— Знаю. Но ни тебе, ни мне, ни твоим потенциальным зрителям от этого не легче. Ведь не можешь себе позволить хотя бы в месячное заграничное гастрольное турне из Москвы отлучиться. Вот и весь сказ.

— Любишь ты по больному, — отрывисто бросил Дикуль. — Ни капли сострадания. Впервые такого человека встречаю. Ладно, смотри, столовая наша.

Небольшая комната, согретая ароматом свежего хлеба, уютная, как и все в этом доме. Деревянные резные столы, стулья, длинные, на несколько человек, лавки, места для инвалидных колясок.

— Высший класс! — говорю я.

— А как иначе?! — довольно улыбается Дикуль.— Без психологии тут ни шагу ступить нельзя. Поставил бы я сюда безликий казенный инвентарь и получил бы вокзал: перехватил человек что-то, даже не заметил что, и дальше в работу. Но ведь это дом его, понимаешь, родной дом. Вспомни историю: большие семьи подчас только за столом и встречались — чтобы и поесть, и пообщаться.

Слушая его, поймал себя. на мысли, что слово “психология” вызвало в моей памяти одну из историй серии “Дикуль — большой психолог”. Мне рассказала ее Люда, жена Валентина.

Это случилось несколько лет назад, когда Дикуль еще практиковал на втором этаже цирка. Среди его больных была дама средних лет, явно не из бедных и явно из той породы сверхмнительных людей, которые находят у себя болезни, перелистывая медицинский справочник.

Нет, травма позвоночника у нее была, но не настолько серьезная, чтобы дама, стеная и охая, не выпуская из рук костылей, каждый раз обещала Дикулю энную сумму, чтобы он как можно скорее поставил ее на ноги.

Дикуль никому из больных отказать не может. Это у него в крови. И лечит только бесплатно. Однако он не любит, когда его эксплуатируют почем зря, отбирая драгоценное время.

И вот в один из вечеров дама, сотрясая очередными стенаниями своды цирка, вскарабкалась на второй этаж и якобы из последних сил, несмотря на то, что Дикуль в тот момент делал процедуру больному, ввалилась в его артистическую.

— Ой, Валентин Иванович,— прошептала она,— не могли бы вы поскорее меня отпустить, а то такси на улице ожидает, сейчас так трудно поймать свободную машину.

— Сейчас-сейчас, отпущу,— многообещающе промолвил Дикуль.— Давайте в коридор выйдем, чтобы больному не мешать.

Помог он ей, поддержал, вдруг вконец ослабевшую, и в коридоре поставленным артистическим голосом, что называется, выдал ей по первое число. В выражениях Дикуль особо не стеснялся. Правду — так правду. Сама захотела.

Объяснил он даме, что она собой представляет (понятно — ничего хорошего), что сидит со своими оханьями у него в печенке, что дома не делает, как должно, ни одного из рекомендованных упражнений и что следует ей вот сейчас, сей миг, бежать прямо отсюда, со второго этажа, домой и не появляться, пока не дойдет до нее, что, только каждодневно работая и превозмогая боль, встанет она на ноги.

Дама, ожидая чего угодно, но только не этого разноса, сначала испуганно присела, а затем, ничего не понимая, так бочком-бочком засеменила к выходу.

— Костыли здесь оставить! Ну, что я сказал! — догнал ее приказ Дикуля.

Дама выронила костыли и, вцепившись в перила, тихонько повизгивая от страха, но самостоятельно, преодолела лестничный пролет.

Поиск по сайту: