Глава третья, самая деловая

НА ПЕРЕПУТЬЕ. Казалось, все хорошо. «Живем веселой, интересной жизнью». И вместе с тем – угрожающие признаки. В наказе первых сборов новому поколению коммунаров стоит: «Закрепить обычаи... Сделать мачту... Сделать баскетбольную площадку... Провести физкультурный праздник...» Всё – для себя, для коммуны.

Но для чего же тогда коммуна? Кому от нее лучше на свете, кроме нас самих? Нет, красивая жизнь не такая... Красивая жизнь – это когда ты чувствуешь, что нужен людям. И ты сам нужен, и вся твоя коммуна...

А КАК ЖЕ КРЫМ? Поход коммунаров в Крым был делом решенным. Ревком предложил, общий сбор одобрил, и родители согласны.

О Крыме мечтали полгода. Мечтали о грузовых вагонах с нарами, о теплушках военного образца. Лишь бы дешевле и, если удастся, по принципу «прицепите мой вагон». Постоять день-другой на станции – и снова в путь... В общем, чего только не придумаешь за полгода!

На последнем сборе от ревкома многого не ждали: всего лишь уточнения маршрута.

– Олег Иванович, как там, кстати, насчет теплушек? Договорились?

По виду Олега Ивановича поняли – готовится тронная речь. Так и есть.

– Ребята, вам не кажется, что в коммуне сейчас примерно такое же состояние, какое было в колонии имени Горького перед завоеванием Куряжа? Все у нас как будто хорошо, а чего-то не хватает...

Не успели мы оглянуться, как на столе очутилась большая карта Ленинградской области. И тут по рукам быстро пошла записка: «Кажется, дело пахнет подшефным районом». И верно: в самом верхнем углу карты большим красным кружком, отмечен поселок Ефимовский... А как же Крым? А как же веселый отдых?

– Дело за вами, ребята, решайте. Хотите отдыхать – поедем в Крым. В Ефимовском районе веселого мало. Там очень нужна наша помощь.

Саша Прутт (без энтузиазма):

– Раз надо – поедем.

Гуля Кулиева:

– Два года мы считаемся шефами ефимовских пионеров. А что сделано за эти два года? Собрали подарки, отрапортовали райкому, а сами что? На лето в Крым смываемся?

ПИ-ШИ-ТЕ! Через ограду закрытого садика перед Домом пионеров то и дело перепрыгивают коммунары и, к возмущению родителей, ревкомовцы тоже. Сегодня мы уезжаем.

Сбор начинается традиционной линейкой. Слышите, команда на построение. А сейчас с речевками и песнями выстраиваются на линейку отряды. И вот...

– Командирам отрядов доложить о готовности к сбору!

– Товарищ председатель совета коммуны! Отряд к операции «Человек – человеку» готов!

Мы идем по Загородному проспекту. Рядом с нами второй, гораздо менее стройной колонной идут родители.

Нам никогда не узнать всего, что говорила неделю назад на собрании наш полпред в стране родителей Фаина Яковлевна. Может быть, оно к лучшему, потому что, если бы мы это услышали, нам трудно было бы удержаться от тихих завистливых вздохов: «Вот ведь какие места есть на земле!» Места – словно из книжки-раскраски для малышей. Жить будем в самом современном и шикарном интернате, через дорогу (не волнуйтесь, по ней не ходят машины) – аптека...

А если без раскраски? Тогда – наши палатки в получасе ходьбы от ближайшей деревни, а до медпункта – пять километров. И только солнце на обеих картинках одинаковое: не зажатое домами и трубами, оно заполняет все небо. Но о солнце родители спрашивают меньше.

– Вовка, не пей сырой воды!

А вы забыли вкус родниковой в день, когда готовы расплавиться палатки?

– Таня, не работай слишком много, береги себя! Разве вспомнишь это, когда в 100 метрах от лагеря горит поле от сорняков? В одном все едины:

– Пишите!

И когда поезд трогается, снова:

– Пи-ши-те!

Вот это постараемся. Не слишком часто, конечно, но постараемся.

Стоп! Надо приступать к своим обязанностям. Мы едем в двух вагонах. По одному из них дежурю я. Дежурю – это значит, сейчас всех уложить спать, а завтра... Впрочем, завтра – завтра, а сейчас – спать. Но можно ли уложить всех, когда по вагону мечется завхоз – уверяет, что на перроне оставили все ведра, и собирается бежать обратно, а навстречу ему пробивается паренек из другого вагона, безнадежно и монотонно повторяя:

– Лишнего рюкзачка нет? Лишнего рюкзачка нет?

И пока не найдешь завхозу ведра под головой уже заснувшей девочки, пока не вытащишь парню из какого-то бака его рюкзак, покоя в вагоне не будет.

На часах 2.30. Все постепенно стихло. Беру книжку и сажусь на край полки. Если по правде, не спать сейчас совсем не обязательно, но в конце концов почему не воспользоваться своими правами?

ЧИСТИТЬ ЗУБЫ ЗАПРЕЩАЕТСЯ. Утром в Ефимовском нас встретил друг отряда «Урал» Вадим Лисовский – в робе, загорелый. Вадим уже работает бригадиром в Заголодно. С чьей-то легкой руки все ответственные за работу в поле будут называться теперь Вадимами.

После «огонька» меня дернуло пойти на речку – почистить зубы и помыться. Только начал чистить зубы, как вдруг в голову пришла мысль, что мне нельзя оставлять отряд перед сном, если я – ДКО. И тут же на пригорке показались Марик, Люся Гудкова, Данилова и стали хором и наперебой возмущаться моим поступком. Я сказал, что в конце концов каждый человек имеет право почистить зубы на ночь, а они, между прочим, могли бы справиться с ребятами и без меня. Но Таня ответила, что ничего подобного: помощники вожатого не вмешиваются в обязанности ДКО, и мне, мол, пора бы это уже знать. А вот имеет ли право ДКО чистить на речке свои драгоценные зубы, когда дан сигнал отбоя, а ребята никак не улягутся спать, – это еще большой вопрос.

В палатке Сашка Прутт завел разговор на свою любимую тему: искусство не нужно человеку. Он сказал, что поставил перед собой две цели. Первая – физика, в частности радиотехника, а вторая – доказать людям, что они много времени своей жизни теряют даром – на искусство, сон и прочее. Потом он рассказал кое-что из радиотехники, и наконец мы заснули.

РАПОРТЫ ДЕЖУРНЫХ КОМАНДИРОВ. «15.VI. Утром после завтрака три группы отправились в разведку. Вадимы трудились на свиноферме, а завтра пойдут на кукурузное поле. Группа Тимуров начала с местными ребятами подготовку к спартакиаде, которую решено провести через два дня. Третьей группе повезло меньше всех. Работу она найти не смогла, но зато обнаружила здание новой школы, которое можно украсить к учебному году. С этими новостями наши вернулись к обеду. Дождь заставил отодвинуть начало нашего первого «огонька» в Озереве. Рассказали озеревцам о коммуне, о наших законах, обычаях и делах. Но встреча не совсем удалась, так как озеревцы и зареченцы торопились в кино. ДКО – Женя Хрычкин».

«16.VI. Рано утром с поля вернулись изрядно уставшие вадимы и узнали от Костровых, что завтрака нет и будет он не раньше, чем через час. Завтрака решили не ждать. Взяли по куску хлеба, и снова за работу. Вместе с озеревскими и зареченскими ребятами продолжали готовиться к спартакиаде. Но сначала пришлось перекидать огромную гору земли, чтоб засыпать камни у входа в школу. Тем же утром отправилась разведка в Климово. ДКО – Люся Сурова».

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ. Не знаю, есть ли в Ленинградской области место красивее, чем Ефимия. Лицо Ефимии не всегда разглядишь за сетчатой пеленой бесконечного дождя, свисающей с серого неба. Но вот она открывает тебе сказочные красоты лесных холмов, извилистых рек и веселого оранжевого солнца. Смотришь на речную излучину, кажется, что выплывет сейчас из-за поворота красный с золотыми разводами купеческий струг или деловитый петровский парусник. Но возникший внезапно и тотчас отошедший куда-то стук тракторного мотора возвращает тебя в XX век.

Вечером Ефимия, как на полотне Корина, раскидывает по предзакатному небу множество красок. Над притихшей землей разворачивается молчаливая и величественная симфония цвета. Человек, которому случится попасть в этот час под ефимовское небо, бывает поражен. Что приготовила ему природа, да еще в таком суровом краю, как наш северный! Он уносит это феерическое впечатление с собой, и оно становится частицей того, что называется чувством России...

ДЕСАНТ. На летнем сборе в Ефимии у нас был шестидневный десант. Мы должны были остановиться в Чудской. Это в 60 км от нашего постоянного лагеря. До Чудской мы должны были добраться за день. У «Балтики» был самый дальний десант, но никого это не пугало, все были бодры и веселы. В 10 часов утра, после линейки, мы двинулись. Шли довольно четко, рюкзаки еще не казались тяжелыми. Было очень жарко – 35 градусов, небо было синее-синее, без единого облачка, ветра совсем не было, но комары нас оставили в покое, наверное, потому, что мы шли по дороге. Впереди нас шел отряд «Кавказ»; он вышел раньше, но мы шли быстрее и скоро догнали его. Нам было по пути. Настроение у всех было отличное, мы задирали «кавказцев», они нам отвечали тем же. После привала шли уже вместе. Вдоль дороги тянулся лес. Володя Волков сказал, что знает дорогу короче, и все «балтийцы» пошли с ним через лес. Расспросили деревенских ребят; оказалось, что мы зашли бог знает куда. Надо было идти обратно, иначе мы вообще заблудились бы. Ноги уже начинали болеть, от солнца слегка кружилась голова, но, в общем, все было нормально, мы шли по лесу и разговаривали. Вышли на дорогу и зажмурились от солнца. Деревья не шевелились. Была самая жара. Идти было трудно, ноги уже стерли, камни и песок рвали кеды. Лямки рюкзаков глубоко врезались в плечи. Шли молча, растянулись метров на 200. До этого я и рюкзак никогда не носила. Было немного страшно, думала, что отстану и упаду, поэтому пошла быстрее. Во рту все пересохло, на ногах росли белые пузыри. Другим было не лучше, чем мне, но никто не ныл. Володька Волков шел самым первым. Наверное, расстроился, что из-за него пришлось топать столько, но ничего, шел.

Наконец привал. Через несколько минут все уже шутили над своими бесчисленными пузырями на ногах. Отдохнув минут 10, мы снова зашагали по дороге. Шагали – это, конечно, не то слово: мы кое-как переваливались с пятки на носок, стараясь не задеть пузыри. На отекшие плечи уже никто не обращал внимания. И еще, все как-то почувствовали друг друга, от этого стало спокойнее. Мальчишки тащили на себе все ведра, но крепились и даже пробовали острить. Несколько раз, когда проезжали машины (они там ходят очень редко), мы неистово махали руками, но они только обдавали нас пылью и мчались дальше. Мы уже думали, что будем идти по этой дороге до самой смерти, но вдруг увидели вдали домики. Там была деревня. Ребята из «Кавказа» развалились у старенькой церкви; они были усталые и грязные, как черти, но мы, наверное, были еще хуже. Мы побросали рюкзаки и заковыляли к колодцу. Такую вкусную воду я пила только в Ефимии. После возвращения в Ленинград я еще долго не могла привыкнуть к тому, что, недопив воду из стакана, ее можно спокойно вылить.

До станции нас все-таки подвезли на попутной, и там у нас был обед в столовке. Потом мы сыграли в волейбол, посидели в садике, выпололи грядки с цветами возле почты, а в 9 часов вечера собрались и опять пошли. Нам осталось пройти 17 км. Шли цепочкой, человек в 50: «Кавказ» и «Балтика». Пели «Там, где змея не проползет» и еще много разных веселых песен. Стало прохладно. Появились комары. На первом привале все выстроились в длинную очередь, и Люся Сурова стала всех мазать репудином. Снова шли. Оставалось 12 км. Идти было очень трудно: пузыри, натертые днем, болели и лопались. Руки сожгли на солнце: они были красные, носы тоже побаливали. Плечи затекли, и суставы совершенно не двигались, а тут еще надо было отмахиваться от комаров и чесаться. Очень хотелось пить. Когда увидели колодец, все к нему бросились – пить хотелось ужасно. Было какое-то идиотское животное состояние. Все забыли друг о друге. Даже не так, нет, – просто уже все так измучились, что не было сил думать о ком-нибудь. Но это состояние продолжалось не больше минуты. Все стали уступать и передавать кружку товарищам. Но вот идем дальше.

Мальчишки из «Кавказа» помогают отстающим, все друг друга подбадривают. Холодно и сыро. Уже 12 часов ночи. Приходим на какую-то поляну. Идти дальше невозможно. Осталось 3 км. На поляне высокая трава, так что ноги сразу промокают до колен. Все дрожат, ходят как привидения. Но тут приказ: «Всем за хворостом!» Продираемся сквозь деревья, ищем сухой хворост. Натаскали целую гору, как муравьи работали. Разожгли огромный костер. Палатки ставить было очень долго, да и трава была совсем мокрая. Расстелили палатки прямо на траве. Стали переодеваться в сухое. Мокрые ноги совали чуть ли не в огонь. Половина кед тогда обгорела. Наконец все улеглись вокруг костра. И тут началось чудо: три девочки из «Кавказа» (их там уже назначили дежурными по кухне) мазали сгущенкой черный хлеб, а мы его медленно, со вкусом ели. Это была пища богов. А тут еще, в завершение идиллии, Игорь Смелов стал петь хриплым голосом цыганские песни. И тут мы поняли, что не можем жить в десанте отдельно: «Балтика» и «Кавказ». Единогласно решили жить вместе. Через несколько минут все спали. Так крепко я, кажется, никогда в жизни не спала. На следующее утро мы все были единым целым. Федерацией «Кав-Балт».

Через два дня из Ленинграда приехали новые ребята из «Балтики» и «Кавказа» – те, что сдавали экзамены. Мы, конечно, были им очень рады, но все-таки было немножко трудно к ним привыкнуть. И все потому, что их не было с нами в тот день, когда мы прошли 38 км. («Как солдаты на учениях», – смеялись потом ребята). Когда мы вернулись из десанта, мы все равно жили федерацией «Кав-Балт». У нас было после этого много общих очень интересных дел. Но все равно, дольше всего я буду помнить, как шли с рюкзаками, а потом в 2 часа ночи пели песни и ели сгущенку.

О ЧАСАХ И ЗАНОЗЕ. С утра лагерь превратился в Город веселых мастеров. С утра Раскин, Тамарка Королева и я стали «американцами». Почему именно американцами, сказать трудно. С таким же успехом мы могли бы изображать новозеландцев или папуасов. На руке у меня были Тамаркины часы – я изображала миллионерскую дочь.

Уже через год я услышала эту историю в солидной фольклорной обработке. Но мне ли не знать, кто потерял эти часы, если с самого утра они болтались у меня на руке?

Когда мы зашли в ресторан «Кавказ» (в этот день в лагере было много чудес), часов уже не было. Я пришла в ужас. Тамарка утешала меня как могла и тут же взяла с меня слово – молчать и не портить никому настроение. До вечера я честно молчала. Мы продолжали турне по Городу веселых мастеров.

Ночью мы взяли фонарик и отправились на розыски. Но, несмотря на фонарик, я наткнулась на пень и загнала в ногу огромную занозу. Вытащить удалось примерно половину.

Утром Тамаркины часы нашлись под нарами в нашей палатке. Нога у меня распухла, но я все-таки встала и, хромая, пришла на совет. Фаина Яковлевна осмотрела мою ногу и сказала, что нужно резать, а резать в таких условиях она не может, придется везти меня в Ленинград. Кто-то попросил, чтоб я на обратном пути захватила мыла.

– Ты что, соображаешь,– закричал Эдик Биккарт, – человеку ногу будут резать, ей не до мыла!

Я из последних сил изобразила улыбку и заверила, что ничего страшного и мыла я вполне могу захватить сколько угодно.

Меня повезла Рита Кружкова. В поезде я договорилась с ней, что поедем прямо в больницу и, ради бога, ни в коем случае ни слова родителям – иначе пропал мой сбор.

В больнице меня решили положить в стационар. Я сказала:

– Мне нельзя в стационар, у меня через шесть дней кончается сбор.

Врач посмотрел на меня как на сумасшедшую. Я сказала:

– Режьте, пожалуйста, только скорее.

Меня резали. Рита падала в обморок, сестра советовала мне кричать. Но кричать я почему-то не могла, и получилось так, будто я держалась очень прилично.

Из больницы мы отправились прямо на вокзал, купив по дороге мыла. Когда дотащились до лагеря, ребята ужинали. Они заметили нас издали, выбежали навстречу и на руках отнесли меня к столу. Но тут вступила в свои права Гуля Кулиева – в тот день, как назло, именно она была дежурным командиром коммуны.

– Отрядам «Алтай» и «Сибирь» объявляется выговор за побег из-за стола! Все зашумели.

– Слушай, Гуля! – крикнул Эдик. –У тебя когда-нибудь были друзья?

– Да никогда у нее не было друзей, никогда! – кричал Сашка.

А после отбоя Гуля пришла ко мне в палатку. Ей было очень неудобно, и она старалась как-то загладить свой выговор. Ревком хотел было перевести меня на ночь в дом, но ребята меня отстояли, забросали одеялами и неестественно быстро позасыпали. Но это уж было совершенно лишнее, я все равно всю ночь не спала.

А когда стала старше, часто думала: «Еще бы пять заноз с радостью всадила бы и пять операций вынесла, чтобы такое повторилось!»

МНОГО ОТКРЫТИЙ. Когда я впервые пришел в коммуну, ребята готовились к «огоньку». Надо было сделать сюрприз.

– Володя, может, ты прочтешь что-нибудь?

Начал отказываться. Но приготовился согласиться: ждал уговоров. Уговоров же, увы, не последовало. Очень хотелось читать стихотворение, но выступать вызвались другие, и обо мне забыли.

В Ефимии открыл очень много. Понял, что есть хорошие взрослые, которые и не взрослые вовсе: вместе в десанте, рядом сидят на земле у костра, на равных говорят с тобой. И очень нравилось, когда они пели: «Жили-были два пингвина». А потом и мы все запели: «В стуже ледяного края...»

Захотелось жить по-ефимовски, по-коммунарски всегда, а не только на сборах коммуны. И еще приятно было, когда в последний день, на обратном 15-километровом пути, видел новые вывески «Клуб» в деревнях, ребят и взрослых, вышедших попрощаться, слышал «спасибо», может быть ко мне лично и не относящееся, и «приезжайте к нам еще».

ВСЁ – ТВОРЧЕСКИ, ИНАЧЕ ЗАЧЕМ? День складывался так: утром – работа, вечером – творческое дело. Диспут, игра, концерт-«ромашка», «Суд над песней»... Шел поиск форм. Творческие дела придумывались и отбирались так, чтобы они не нуждались в многодневной подготовке, чтобы они действительно требовали творчества и чтобы в них приходилось принимать участие всем. А не так, как иногда бывает в лагерях: 10 человек полсмены готовят сбор, разучивают какие-то «тексты», а 200 слушают и смотрят.

Постепенно выработался такой прием. Когда решат провести вечер (или операцию, или трудовой десант), создают совет дела. В совет дела входят добровольцы из каждого отряда. Совет собирает предложения отрядов, обсуждает их, докладывает план общему сбору, руководит работой и потом отчитывается на «огоньке». Вожатые отрядов и дежурные командиры только помогают совету. А так как творческие дела – каждый день, то и советы дел возникают каждый день. Это очень удобно. Все ребята учатся придумывать, планировать, руководить и разбирать достоинства и недостатки своей работы.

МОЙ «УРАЛ». Председателям колхозов приказали принять коммунаров и обеспечить работой. Они усмехались: «Чего обеспечивать? Работы хватит. Только вот захотите ли?»

Но не прошло и недели, как в Спирово к 6 утра стали съезжаться председатели. Прямо к нам, не заворачивая в райком. Просили прислать коммунаров на поля. А нас было всего 150 человек. На планерках от председателей только и слышно было: «Мой «Урал»... «Моя «Волга»... «Мой «Алтай»...

Не последнюю роль в нашей ефимовской жизни играли шоферы. Они подвозили коммунаров днем и ночью, в любую погоду. Часто делали лишний конец, чтобы подбросить наших до лагеря.

Когда мы были в этих местах через год, ночью на станцию должна была срочно выехать одна женщина. Она обратилась к Ф. Я.:

– Что делать? Знаю я этих шоферов – ни один не возьмет на попутку.

Фаина Яковлевна дала ей свой красный плащ, и первый же проезжавший мимо шофер остановил машину. Потом он, правда, сказал ей:

– А ведь вы не та...

«КАКИМ СТАНЕТ ЧЕЛОВЕК БУДУЩЕГО?» На диспуте о будущем выступали «киты»: Саша Прутт, Ленька Добровольский, Витя Капустин. Прутт предложил в будущем воспитывать детей на специальных островах, вдали от родителей. Наклонности юных граждан определять еще в младенческом возрасте с помощью электронно-вычислительных машин. Олег Иванович рассказывал о городах будущего. Потом долго спорили о школах. Какими они станут? Будут ли учителя по-прежнему ставить оценки ученикам?

Наташка Андреева ради смеха спросила, сохранятся ли в будущем дураки. Кто-то в тон ей ответил, что дураков в будущем не будет, машины этого не допустят. Лариса Павловна спросила вполне серьезно: «А что ты понимаешь под словом «дурак»?»

Я аккуратно переписал в тетрадь вопросы диспута. После каникул договорился с классным руководителем Аллой Михайловной организовать такой диспут в нашем VII «А». Перепечатал вопросы на машинке, повесил их в классе за несколько дней до диспута. В последнюю минуту оказалось, что Алла Михайловна прийти не сможет. Я заволновался, но отступать было уже поздно. Прозвенел звонок на последний урок. Я вышел к учительскому столу и прочел по тетрадке:

– Вопрос первый. Каким будет человек будущего?

Ребята молчали. На задних партах перешептывались, пересмеивались. И тут встал наш местный комик и начал, задумчиво растягивая слова:

– Каким будет человек будущего? Ну, прежде всего, я полагаю, он будет лысым...

Все рассмеялись. Я разозлился, но все-таки перешел ко второму вопросу. Если реакция и была, то совсем не такая, какую я хотел. Я обиделся, закрыл тетрадь и объявил, что диспут окончен и все могут уходить.

Позже я понял, как незаметно и тщательно готовится в коммуне каждое дело. И чтобы повторить его в школе, мало иметь при себе список вопросов.

ШВАМБРАНИЯ. «Говорит коммунарская радиорубка! Объявляем план дня, принятый королевой объединенного королевства Швамбрании.

9.30–10.00. Народное вече, присяга королеве, всеобщий референдум. Во время утреннего пиршества – оглашение швамбранских законов.

11.00–12.00. Смотр вооруженных сил.

12.00–16.00. Обед ее величества королевы с приглашением всех желающих. Величайшее горе, постигшее швамбранский народ, покрытое мраком и туманом.

16.00-17.00. Война.

17.00–17.30. Заключение мира.

17.30–18.00. Бал придворной знати! Бал в старинном замке! Бал в двенадцать баллов!

18.00–20.00. Пир горой!»

...Отплытием в Швамбранию командует Джек – Спутник моряков.

– Поднять якоря! – кричит он.– Плывем! Коммунары качаются подобно морским волнам.

– Спускайтесь в трюм! – Джек приседает на носки и поднимается, не отрывая от палубы рук. Швамбраны за Джеком тоже спускаются в трюм, забираются на мачты, крепят паруса и идут против ветра.

– Земля! – кричит Спутник моряков.

– Земля!!! – подхватывают швамбраны.

– В Швамбранию бегом!.. – командует Джек.

Зарядка кончилась.

Наступил час народного веча. Народ согнали к трону королевы. Королева была умница и изредка кивала головой – золотая корона ее слегка вздрагивала над толпой. За троном почтительно стояли министры.

– Приветствую вас, мой добрый народ! – стараясь держаться с достоинством, промолвил Сатанатам.

Все шло как нельзя лучше. Довольный премьер зачитывал швамбранскую конституцию.

– Права и обязанности швамбран. Первое – права.

Права, права, права, права.
Росла на улице трава.
А что сегодня на обед?
Не будет прав и вовсе нет.

– Обязанности,– провозгласил премьер-министр. – А, Б, В, Г, Д, Е, Ё, Ж, 3, И, К... – на все обязанности не хватило алфавита.

Потом министр внутренних дел рассказывал о государственном устройстве Швамбрании. Был принят герб Швамбрании и флаг. Народ отправился на утреннюю трапезу.

И вот наступило время смотра великих армий Швамбрании. Что это были за армии!

Тах-тах-тррах! – шла непобедимая армия Пилигвинии, потрясая палками. На головах пилигвинцев блестели неподражаемые шлемы – тазики. Прогрохотал танк, сплетенный из человеческих тел.

Трум-порум-пум! – выступала армия Кальдонии. Летели самолеты – маленьких гибких солдатиков, раскинувшихся ласточкой, несли на руках рослые гренадеры.

Да здравствуют пушки и мясо!
Да здравствует пушечный гром!
По черным стопам Карабаса
Мы с вами, швамбране, пойдем!

Пух-трух-тух! – швамбранская пехота ловко передвигалась на четвереньках.

Смотр закончился исполнением швамбранского гимна на расческах:

Эй, швамбране, эй, швамбране,
Слава вам и честь.
Всех врагов мы победили,
Справедливость есть.

Усталые воины и зрители приняли приглашение королевы на обед, и никто не заметил, как между первым и вторым блюдом королева исчезла.

Вдруг прибежал маленький героический гвардеец, шатаясь от ран. В наступившей тишине он сказал: «Швамбране! Пилигвинцы украли нашу королеву. Горе нам!» Маленького гвардейца подхватили на руки и отнесли в лазарет. Маршал Уродонал немедленно отправил ноту наместнику Пилигвинии: «Бесчестному наместнику пилигвинцев. Иду на ты. Готовь к бою свои дырявые пушки и жди смерти. Уродонал».

Тряслась земля, когда союзные силы подходили к королевскому замку, в котором засели пилигвинцы. Солдаты бросились на приступ – двери не поддавались. Наконец пилигвинцам надоело сидеть в бездействии, и они распахнули дверь. Началась рукопашная. В войне участвовали все чины. Маршал Уродонал, изорвав мундир, колотил своих подданных. Ревкомовцы, поддавшись искушению, бросались в битву, не уяснив, за кого биться. Это был великий бой!

Но тут показались гренадеры – они несли королеву.

«Ура! Да здравствует народ! Да здравствует королева!»– крикнули гренадеры и водрузили королеву на престол.

«Ура, ура! – закричали
Тут швамбране все. –
Ура, ура!» – и упали.
Туба-риба-се.

...Швамбране хоронят Джека – Спутника моряков, погибшего от удара мечом в левое предсердие (так сообщает придворный бюллетень). Скорбный гроб плывет на плечах Уродонала, мага Уна (Володи Магуна) и других уважаемых людей королевства. «О! Горе нам! О! Куда ты уходишь?!» – плачут женщины. Мужчины не пытаются сдержать слез. Тайный советник сквозь плач подмигивает ревкому и говорит: «Как плачут? А?!» Но что это? Народ упал на землю, держится за животы... Массовое отравление? Нет, народ смеется! Уродонал, забывшись в плаче, стянул с гроба покрывало, и всей Швамбрании стали видны ноги Джека – желтые палки. Кто-то хитроумно приладил Джеку две палки на плечи и накрыл их одеялом, а сам Джек жив и невредим. Под общий хохот улыбающийся Джек удаляется.

И грянул бал в 12 баллов! Вот началась мазурка! Терноусый гвардеец осторожно вертел свою даму. 3а ними кружились другие, еще более прекрасные пары.

«А теперь мы хотим послушать стихи!» – заявила знать, и на середину, оглядывая себя, как павлин, вышел поэт Игого. Он достал стихи, снял с них розовую ленточку и вдохновенно начал читать. Стихи восхваляли знать и порочили народ. «Черен, глуп и жалок тот, кто зовет себя народ!» – эффектно закончил Игого.

«Ах, так?!» Народ сорвал веревку и с ревом бросился на аристократов. Сашка сидел верхом на Сатанатаме. «Королеве наконец удалось проявить свою демократичность. «Долой королеву!» – кричала она. В минуту знаки сословий были растоптаны, министры побиты. Тайный советник хрипло призывал к порядку. Все было напрасно.

Сатанатама чуть не убили. «Братцы, мы же играем!» – кричал он, задыхаясь. Сашка, сияя, провозгласил победу. Швамбране плакали, смеялись и обнимались от счастья. В огромном костре, почти до неба, горели реликвии старой королевской Швамбрании. На «огоньке» коммуна отплывала в ночную Швамбранию. Низложенный премьер награждал орденом трудовой Швамбрании тех, кто помог провести праздник-сказку.

От усталости швамбранам даже не снились сны.

УТРЕННИЙ СОВЕТ. (Присутствуют вожатые, т. е. командиры коммунарских отрядов, их помощники и вадимы.)

«Алтай». Мы должны вернуться в Озерево. Участок трудный, и доверили его нам.

«Волга». До Озерева 27 километров, а у вас маленькие есть. Лучше мы пойдем – не бойтесь, справимся с вашими сорняками.

«Кавказ». Нам надо в Сомино. Нас ждут.

«Днепр». Не вас ждут, а коммунаров! Идите лучше на праздник песни, у вас хороший хор, а мы в Сомино...

АНКЕТА. Когда сбор в Ефимовском районе кончался, по традиции была роздана анкета. Среди других вопросов – один каверзный:

«Если тебе следующим летом представится одновременно три возможности:

1) отдыхать с родителями;

2) поехать с коммуной в Ефимию;

3) получить путевку в пионерлагерь,– что ты выберешь?»

На анкету отвечали 111 человек: 98 выбрали коммуну и Ефимию.

– Я бы поехал в коммуну, потому что в коммуне можно стать человеком.

– Я бы поехал в коммуну, чтобы увидеть, как она изменится.

– По-моему, не обязательно каждый год ездить на сбор. Но обязательно продолжать дело коммуны в лагере и в школе – всю жизнь. По-моему, для того и существует коммуна, чтобы давать какой-то заряд человечности.

Многие участники ефимовского сбора и сегодня работают в коммуне, хотя все они уже кончили школу.

Глава четвертая, самая драматичная

«КТО ВАМ РАЗРЕШИЛ?..» Отряды вернулись из десантов. После обеда вдруг раздался тревожный сигнал горна. Через полминуты отряды выстроились на линейке. Все переглядываются. Что случилось? Почему тревога? Дежурный член ревкома делает молча шаг вперед.

– Несмотря на предупреждение, опять остались грязные миски. Кто не вымыл посуду?.. (Все молчат.) Очень хорошо. Значит, посуду за собой не вымыли ревкомовцы. Ревком, на мытье грязной посуды с линейки шагом марш!

Ревком уходит. Олег Иванович гордо шагает впереди. А из отрядов вслед несутся крики:

– Безобразие! Кто им разрешил уйти с линейки? Отряды требуют слова.

«Урал». Если каждый отряд будет уходить с линейки без разрешения дежурного командира коммуны, тогда зачем вообще собираться по тревоге?

«Байкал». Мы просим разрешить отряду вымыть посуду вместо ревкома.

Дежурный командир коммуны. Не разрешаю.

«Балтика». Предлагаем объявить ревкому выговор за самовольный уход с линейки,

«Алтай». Грязная посуда вообще не причина для того, чтобы горнить тревогу.

Большинством голосов проходит предложение «Балтики». Через 10 минут ревком, покончив с посудой, сдает рапорт дежурному командиру коммуны. ДКК объявляет ревкому выговор общего сбора. Выговор ревкомовцы принимают с достоинством, хотя для них это полнейшая неожиданность. Взрослые рассчитывали на другое – ну, по крайней мере, на то, что детям станет стыдно и они дружно бросятся мыть посуду.

А утро следующего дня совет коммуны начал с того, что присудил «черепаху» ревкому, который в полном составе проспал зарядку. На разведку – выбрать место для игры «Борьба за пакеты» – совет послал не Олега Ивановича, как предложил накануне ревком, а отряды «Днепр» и «Кавказ».

САМОУПРАВЛЕНИЕ. Что за жизнь у нас в коммуне? И месяца не бывает спокойного. Всегда что-то случается, возникают какие-то новые трудности, новые идеи, и коммуна бурлит, спорит, ссорится, страсти разгораются, пока не будет найден выход или пока не возникнет еще более сложная задача. Отчего это? Может, потому, что мы сами все время меняемся, растем, становимся другими? То, что вчера казалось замечательным, сегодня обнаруживает новые стороны и кажется не таким уже привлекательным, а то и вовсе никудышным.

Если бы нас спросили, какая у нас коммуна, как она живет,– на этот вопрос нельзя было бы ответить, не прибавив слова «сегодня». Сегодня наша коммуна живет так-то. А вчера она была совсем другой и завтра опять будет другой!

Мы учились думать, учились считать дела коммуны собственными, учились руководить и подчиняться – все это довольно сложные науки. Самоуправление нельзя «дать», нельзя «взять», нельзя «ввести». Его приходится годами вырабатывать и отрабатывать. Само-управление. Но что скрывается за словом «сами». Кто это «сами»? Совет коммуны? Старшие коммунары? Вся коммуна? Кто реально должен вести коммуну, чье слово решающее?

Идеал – чтобы весомым было слово каждого. Чтобы мальчишка, впервые попавший на сбор коммуны, тоже чувствовал себя значимым человеком, к голосу которого прислушиваются с таким же уважением, как к голосу коммунара с пятилетним стажем. В коммуне должна быть дисциплина – иначе она ничего не сможет сделать, и в то же время эта дисциплина не может быть суровой, жестокой, беспрекословной. Мы мечтали о какой-то гибкой, свободной дисциплине. Пусть каждый чувствует себя вольно, а в коммуне – порядок. Возможно ли такое сочетание?

Возможно, если дисциплина не самоцель, если каждый из взрослых, каждый из сменных командиров готов поступиться даже своим авторитетом во имя более значительного – во имя коммуны.

В большинстве случаев наши взрослые были на высоте. Их авторитет держался на том, что они – самые опытные среди нас, самые умные, самые большие выдумщики, самые преданные коммуне люди, больше и лучше других работают. И все-таки не всегда обходилось без трений.

ПЕРВЫЕ ВОЛНЕНИЯ. Краткая хроника двух дней:

26 марта, после обеда – изгнание оркестра Павлика Колка

26 марта, вечер – голосование

Ночь на 27 марта – тревога

27 марта, утром – отказ от вымпелов

27 марта, после завтрака – «алтайский» ультиматум

На весеннем сборе решили провести коммунарский бал...

Идея коммунарского бала всем понравилась, а Павел Колк, наш главный горнист, вызвался привести оркестр. Народ в оркестре был довольно взрослый – 18– 20-летние парни, набившие руку на разных платных вечерах. Павлу стоило немалого труда уговорить их прийти в коммуну, где играть надо было бесплатно. К тому же двое оркестрантов неожиданно заболели, и Павлик чуть ли не в последний день ездил куда-то за город искать замену.

Держались парни довольно-таки развязно. Один даже повязал под «бабочку» пионерский галстук. Но играли не очень плохо, нормально. И вдруг ревком в разгар бала вызывает оркестр наверх, в рекреацию интерната, где проходил сбор, и тут же объявляет «языковую тревогу». Это значит – говорить по-русски запрещается, только на немецком, английском или французском, кто какой учит.

Мы стояли внизу и ждали. В рекреации за закрытой дверью что-то происходило. Наконец, дверь открылась, оркестранты спустились с лестницы и прошли через весь зал к выходу. Последним, ни на кого не глядя, шел Павел. Кто-то спросил у него, в чем дело. Он ответил: «Выгнали» – и ушел из коммуны. Навсегда.

На «огоньке» Сашка Прутт встал и спросил у Олега Ивановича:

– Какое вы имели право выгнать оркестр без решения совета коммуны? Без дежурного командира?

За Сашкой встал весь «Алтай». Ира Леонова, член ревкома, с жаром начала объяснять, что игра оркестра была проявлением самых низких музыкальных вкусов, недопустимых вообще и в коммуне в особенности. Но ее почти не слушали. Тогда поднялся Олег Иванович:

– Вы можете не доверять мнению музыканта-профессионала, это ваше право. Но Ирина Михайловна говорила сейчас от имени ревкома. Я ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы считать решение ревкома правильным?

Ребята поднимали руки нехотя. Кто-то сказал: «Ну, раз халтура...» – и дело пошло быстрее. Наш «Алтай» остался в меньшинстве.

Ночью в интернате, кажется, не спал ни один человек. В спальнях шумели. Кто-то плакал. По коридорам двигались тени. Из глубины рекреаций доносились возбужденные голоса. Отбой игнорировали почти в открытую.

Но эпицентром оставался «Алтай», хотя Сашки Прутта в отряде не было – сразу после «огонька» он уехал во Дворец пионеров на вечерние соревнования ультракоротковолновиков. Вернувшись с совета, Таня Теплиц рассказала, что утром «Алтаю» будут вручать переходящие вымпелы «За смекалку» и «За чистоту».

– Надо отказаться! Сейчас же!

– Нет, лучше подождем до завтра. Отказаться надо при всех.

На том и порешили. Утром дежурный командир коммуны зачитал решение совета:

– По итогам второго и третьего дня сбора присудить вымпелы: «За заботу о коммуне»,– отрядам «Днепр» и «Сибирь», «За смекалку» – «Алтаю», «Сибири», «Волге», «За чистоту» – «Алтаю».

И «Алтай» ответил:

Только слабый ищет славы,
Только слабый ждет награды.
Обойдутся коммунары
Без почета, без награды.

– «Алтай» отказывается от вымпелов! – гордо крикнул наш дежурный командир.

– «Сибирь» единогласно присоединяется к «Алтаю»! – услышали мы голос командира «Сибири».

После завтрака «алтайских» зачинщиков пригласили в ревком. Все было обставлено очень торжественно. За столом сидели Олег Иванович, Фаина Яковлевна и Лариса Павловна. Мы сели напротив. Олег Иванович откашлялся и сказал:

– Ребята, это была проверка. Вы ее выдержали. А теперь, если у вас есть какие-то предложения, подумайте, посовещайтесь, и давайте вместе всё обсудим.

Мы удалились на совещание. Говорить с ревкомовской тройкой поручили Сашке Прутту. Он был краток.

– «Алтай» требует: не ущемлять прав совета коммуны! Комплектование отрядов передать в руки коммунаров. И никаких закулисных назначений сверху на посты вожатых отрядов!

Сашку выслушали молча. Когда он кончил, Олег Иванович спросил:

– Это что же, ультиматум?

– Да..

Несколько минут за ревкомовским столом тихо перешептывались. Потом Олег Иванович встал и сказал:

– Ну что ж, мы принимаем ваш ультиматум. – И снова повторил: – Вы с честью выдержали проверку.

Конечно, ни в какую «проверку» ребята не поверили, но версию приняли спокойно, потому что ревком огласил свой ответ на наш ультиматум.

Решение ревкома коммуны
(от 28 марта, утро)

1. Требования коммунаров считать справедливыми. В этом выразился рост наших ребят (ядра коммуны).

2. Нужно сделать новый шаг вперед по пути расширения ребячьих прав в организации жизни коммуны.

3. Учитывая требования ребят – членов совета коммуны, признать изгнание оркестра без решения совета коммуны ошибочным;

впредь ревкому отказаться от «административных» функций;

в совет коммуны входить только дежурным членам ревкома;

вожатых и помощников вожатых коммунарских отрядов выбирать на сборе коммунаров, а затем представлять на общем сборе.

РАЗРЫВ. Но это были лишь первые признаки надвигавшейся бури. А скоро случилось невероятное.

Мы долго спорили: рассказывать об этом или нет? Большинство считали: нет, это невозможно. Это наша, личная драма. А потом решили: все-таки расскажем. Надо быть честными. Взялись рассказывать – так уж всё до конца. А то выйдет, что мы хотим показать себя лучше, чем мы есть.

Итак, об Олеге Ивановиче. Кто всех яростнее отстаивал самоуправление в коммуне? Олег Иванович. Кто первый предложил принять дерзкий «ультиматум» «Алтая»? Олег Иванович. И еще похвалил нас: «Молодцы, умеете отстаивать свои права!»

Но вот мы постепенно начинаем замечать: все хорошо в коммуне, пока все делается в согласии с Олегом Ивановичем. Самое смелое предложение пройдет, если Олег Иванович сразу согласится с ним. А если он против? Тогда в коммуне наступают трудные дни. Олег Иванович мрачнеет. Уходит из лагеря (если дело происходит на сборе), исчезает на часы. Все ходят подавленные, настроение плохое у всех. Он такой, Олег Иванович: если ему весело – всем вокруг весело. Если он мрачен – у всех все из рук валится... Бывают же такие люди! Мы и любили его и не любили. Уж очень тягостно все это было.

Некоторые из нас говорят, что мы его не понимаем. Мол, человек отдал коммуне много лет своей жизни; он сросся с нею, и его надо принимать со всеми его достоинствами, со всеми его недостатками.

И все же никто не имеет права распускаться ни на минуту! Что получится, если каждый из коммунаров, чуть что не так, начнет дуться, сердиться, говорить, что его не ценят? Нет, коммуна научила нас не обижаться на коммуну. Если тебя ругают, то ругают за конкретную ошибку или недостаток в характере. Но никто не собирается рвать с тобой, никто не отворачивается от тебя – уважение к тебе остается прежним. Олег Иванович нас этому научил! И мы привыкли, что требования к любому из старших друзей и к самому новенькому из ребят одинаковы.

...Однажды Олег Иванович пришел на заседание ревкома с новым планом. План был ошеломительный. Коммуна закрывается! Весь район, вся пионерская организация района должна жить так, как живет коммуна, и, следовательно, существование особых коммунарских отрядов теряет смысл.

Внешне это было очень красиво: от небольшой коммуны – к коммунарскому району! А получится ли это на практике?

Коммуна открыта для всех. Не было случая, чтобы кто-нибудь захотел вступить в нее, а его бы не приняли, сказали бы: «Ты недостаточно хорош». Мы рады каждому, работа найдется для всех; а если работаешь хорошо, получишь звание коммунара.

В чем-то Олег Иванович прав: в коммуне много находок, хочется, чтобы побольше ребят жили так же интересно. Мы должны лучше работать в школах. Но надо ли для этого закрывать коммуну? И другое возражение: если коммуна станет обязательной для всех ребят, живущих во Фрунзенском районе, – правильно ли это будет? Какое мы имеем право решать за ребят, как они должны жить?

Ревком план Олега Ивановича не принял. Он показался утопическим и опасным.

– Но ведь вся наша работа – педагогический эксперимент, – настаивал Олег Иванович, – а я руководитель эксперимента. Мы должны попробовать работать по-новому! Получится – хорошо, не получится – постараемся понять, в чем дело.

Это поразило всех. Мы не думали, что мы – «подопытные»; мы не хотели быть «участниками эксперимента», мы просто жили и воевали как могли.

Олег Иванович стал горячиться.

– Нам казалось, у нас другие отношения, – сказали в ревкоме. – Мы – друзья, товарищи по работе, и среди нас нет никаких руководителей...

Лариса Павловна поддержала Олега Ивановича:

– Неужели вы думаете, что мы имеем моральное право обсуждать Олега Ивановича? Кто мы по сравнению с ним? Ведь всё, что есть хорошего в коммуне, – всё это он придумал, открыл, нашел!

Да, это была правда. Всё он. Тем не менее...

– Или вы подчинитесь, или я уйду, – сказал наконец Олег Иванович.

Гром среди ясного неба! Такого в коммуне никогда не было. Но вспомнили все: никогда и не было, чтобы предложение Олега Ивановича не принималось на «ура»...

Все смотрели на Фаину Яковлевну. Только она одна из трех основателей коммуны была на нашей стороне. Но что она сможет сделать? Все три года работы Ф. Я. ничего не решала без Олега Ивановича... Олег Иванович предложил:

– Хорошо, если так, давайте соберем старших ребят-коммунаров. Я уверен, они согласятся со мной!

Возможно, кому-нибудь это покажется недопустимым: «Как же так? Переносить споры взрослых в детский коллектив, обращаться к ребятам!» Но коммуна никогда не делилась на «взрослых» и «ребят», она живет единым целым. Коммунары собрались. Олег Иванович обратился к нам:

– Мы должны четко определить наши отношения. Я веду педагогический эксперимент. Коммуну надо перестроить так...

И Олег Иванович развернул перед нами аккуратные схемы-планы на больших листах. Вверху каждого листа было написано: «Научный руководитель...» – и стояла фамилия Олега Ивановича. Вот эта строчка, этот пустяк и определили исход дела. «Научный руководитель»! Опять то же самое. Выходит, все было игрой, «научной работой», экспериментом, который по воле исследователей можно куда угодно повернуть, а в случае чего и закрыть, тщательно подведя итог? Нет! Нет и нет! Все было реальностью, правдой и останется правдой!

– Мы так не можем, – сказали ребята,

– Значит, погибнет дело, – мрачно проговорил Олег Иванович, встал и ушел.

Вместе с ним ушла Лариса Павловна. Наступила страшная тишина. Как будет коммуна без Олега Ивановича? Это немыслимо. Но как будет коммуна с Олегом Ивановичем после того, что произошло? Тоже немыслимо.

Фаина Яковлевна тихо сказала:

– Ребята, я тоже должна уйти. Я не могу заменить их. У меня нет ни опыта, ни подготовки, ни способностей таких...

– Фаина Яковлевна, не бойтесь, мы поможем, – сказал Володя Лосенков.

Лосенков говорит меньше всех, позже всех и только то, что думают все ребята. Кажется, Лось ни разу в жизни не сказал лишнего слова. Но в этот день даже такая поддержка мало значила. Коммуне угрожала бесславная гибель.

Не однажды собирались мы. Говорили, спорили. Кажется, за эти дни все стали старше. Горе делает людей мудрее. У нас было горе. Всё казалось: завтра придет Олег Иванович, жизнерадостный, как обычно, и скажет, что это была «проверка» или что-нибудь в этом роде, и всё останется по-прежнему. Мы опять охотно поверили бы в «проверку».

Но Олег Иванович стоял на своем. И, как всегда бывает в таких случаях, мы будто второй раз смотрели один и тот же фильм. Только теперь, когда было известно, чем фильм кончается, мы обращали внимание на детали, пропущенные при первом просмотре.

Всё хорошее в коммуне – от него, от Олега Ивановича. Но никто, кроме него, ничего не решал... Как он скажет, так и будет. Раньше мы этого не замечали – просто потому, что всегда и во всем были согласны с ним.

Хорошо ли это – зависеть от настроения одного человека, пусть даже и такого необыкновенного, как Олег Иванович? Нет, мы до последних дней ничего плохого не могли сказать о нем. Всё это было для нас так же неожиданно, как и для читателей этой книги. Но страшные догадки приходили на ум. А может быть, в то время, пока мы были готовы за ним в огонь и воду, он... играл? Играл в искренность, играл в демократию, играл вдохновенно, страстно, но – играл? Мы жили, а он – играл. Или это не правда? Но он же сам научил нас доверять взрослым, доверять друзьям до конца, во всем! И мы теперь не представляем себе жизни без такого доверия. Мы не сможем смотреть ему в глаза. Олег Иванович и Лариса Павловна должны уйти из коммуны. Друзья коммуны уговаривали нас:

– Что вы делаете? Опомнитесь, вы еще мальчишки и девчонки, вы ничего не знаете о жизни! Какое вам дело до того, что он за человек? Но ведь голова, понимаете? Голова! Кем вы его замените?

Общий сбор выслушал все уговоры молча. Олег Иванович и Лариса Павловна из коммуны ушли.

* * *

С тех пор прошло 6 лет. И только теперь мы понимаем, что, быть может, это поражение Олега Ивановича и было самой важной, самой полной его победой.

Олег Иванович все время учил нас быть принципиальными во всем и перед всеми. Свободолюбие без принципиальности – пустой звук. Но отстаивание принципов – дело необходимое. Если бы мы подчинились Олегу Ивановичу, мы тем самым предали бы его.

Сколько всевозможных отрядов, кружков и команд распадается, как только уходит их руководитель-энтузиаст! А коммуна выжила и сохранила положения, на которых она была основана Олегом Ивановичем. Эти положения оказались сильнее всех – даже сильнее самого Олега Ивановича. А что может лучше говорить в их пользу?

Поиск по сайту: