|
|||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Три минуты «на шум»Но вот день коммунарского сбора подходит к концу. Приближается кульминационный момент: «огонек», счастливейшие для ребят минуты. Я бы сказал про воспитателя, что он в той степени профессионал, в какой умеет проводить «огонек». И берусь определить результаты воспитания по «огоньку». Если где-нибудь царит дух коллектива, то здесь, на «огоньке»... Вечер. Ребята за день устали физически – они до пота работали, много двигались. Устали умственно – они узнали много нового за день, весь день что-то придумывали, решали всевозможные проблемы. Они устали эмоционально – от обилия впечатлений, от множества микроконфликтов, возникавших на каждом шагу. Они с утра – все и каждый! – несли ответственность за день, волновались, получится ли он. Они гордились, восхищались, бурно реагировали, утешали неудачников, помогали кому-то и сами принимали помощь. Теперь они идут на «огонек» – неторопливо, не все вместе, по одному тянутся, садятся в общий круг так, чтобы видеть лицо товарища, это неписаный закон коммуны. Если сбор летний, то разложен маленький костер для света, две головешки, два сучка – и медлительный дежурный, который очень не любит, чтобы ему напоминали о костре: не погаснет, не беспокойтесь... Рассаживаются вольготно – кто в обнимку, а кто и уляжется, если есть удобное местечко. Никакого напряжения: тихо поют, пока все не соберутся. О песнях не спорят, песню заводит гитарист, и если сбор продолжается хотя бы третий-четвертый день, то уже много общих песен, и даже те, кто поначалу никак не мог взять в толк, зачем это петь вместе, теперь поют, как умеют. Наконец дежурный дает знак, и начинается разбор дня, или, как говорят ученые, «коллективный самоанализ». Он и заканчивает длиннейший коммунарский день, пролетающий как одно мгновение. Что сегодня было хорошего? Что плохого? Кому было сегодня хорошо от нашей работы? Кто работал лучше всех? Кому было труднее всех? Кто помогал товарищам, кто должен был помочь, да не помог? Словом, как сделали день? Прообраз «огонька» – макаренковский общий сбор, с той лишь разницей, что здесь упор делается не на проступки и происшествия, а на анализ дня. Говорят потихоньку, не спеша, бережно сохраняя чувство единения. Если ребята неопытные, не умеют говорить, ничего не увидели, не заметили и не могут оценить происходившее, то ведущий дает время «на шум»: соберитесь отрядом в кучку и предложите общую оценку. ...Больше всего я люблю коммуну за мелочи, за то, что все здесь продумано в интересах самого слабого, самого неопытного, самого пассивного: не дергать его, не взывать к его совести, не стыдить, не уговаривать «будь активнее», а дать ему возможность выразить себя. До чего просто – три минуты «на шум»... и ты человек! В отрядной тесной компании ты говоришь, не дожидаясь очереди, не стесняешься. Может, и не говоришь вовсе, а сначала только выкрикнешь что-то, или промычишь, или кивнешь головой, когда тебя спросят, а все же ты участвовал в общей оценке дня, думал. Пусть бедноват твой аналитический аппарат – ничего! В следующий раз будешь думать чуть отчетливее и говорить чуть бойчее. А главное, вот что случилось: пока днем составляли вопросы для «разнобоя» или читали докладики о великих людях XIX века, твое участие могло быть мизерно малым, не эрудит ты. Но вот оценка дня – и ты такой же, как все, у тебя такой же голос, и ты со всеми равный, ты можешь и превзойти других, потому что умение анализировать день ценится как высшее достоинство. Редко услышишь: «Ребята сегодня хорошо работали». Что ж такого? Конечно, работали, чему удивляться... Но вот восторг, вот о чем будут долго говорить: «Николай вчера такой анализ выдал!» Думать над своей и коллективной работой – вот забота коммуны, вот ее задачи: научить думать о работе, о товарищах, о жизни, о себе. И не вообще думать, а основательно, серьезно. Параллельно коллективному анализу идет самоанализ личный, это явно видно по анкетам: «Попала в круг людей отличнейших, поверила в моральное самовоспитание». ...«Огонек» продолжается. Говорят тихо и слушают внимательно: в коммуне все слышат всех. Устали, начали отвлекаться? Ведущий подает знак, заводят песню, сначала тихую, потом повеселее, потом лихую шуточную, и кто-то обязательно выйдет в круг подурачиться, «драматизирует песню». И опять разговоры о дне и о жизни. Говорит один из старших, оценивает день по-своему, высказывает свои мысли, не обязательные для всех. Кто-то из ребят может не согласиться с ним, поспорить – что такого? Нет ажиотажа, перешептываний, переглядок, обид. Я много раз видел: вот мальчишку покритиковали, и он видит, что и весь «огонек» согласен с этой критикой. Тяжело ему, наверное. Но буквально через минуту он участвует в общем разговоре и так же открыто говорит о своих товарищах. Здесь персональных дел нет, нет виновных и правых, и потому никто не боится идти на «огонек». Трудное дело – «огонек». В первые годы коммуны лишь Игорь Петрович Иванов умел вести его, да и то чуть ли не с полдня начинал готовиться, записывал вопросы, которые следует поставить перед ребятами. А сейчас дежурный командир, мальчишка-девятиклассник, управляет «огоньком», зорко следит за темпом и настроением, вовремя пошутит, вовремя заведет песню. Если бы каждого студента педвуза научили проводить «огонек»! Как обычно бывает в общественной работе? Провели собрание? Провели. Пошли по домам. Ребята не обсудили, что было хорошо на собрании и что плохо, оценка работы принадлежит только взрослым или откладывается чуть ли не на год. Воспитательный эффект собрания – или любого другого мероприятия – резко снижается, он почти равен нулю. Чаще всего мы боимся вынести общий суд потому, что знаем: ребята могут раскритиковать работу и таким образом косвенно взрослого ее организатора. А если всю работу проводят сами ребята, воспитателю нечего бояться, он храбро идет на этот «суд». Во всяком человеческом деле мы сначала планируем работу, потом проводим ее, потом оцениваем. В общественных же делах получается так, что ребята и не планируют, и не обсуждают итогов – на их долю остается лишь роль исполнителей. Что же удивляться, если они теряют интерес. Дисциплинирующее влияние «огонька» огромно. Каждый вечер приходится выносить оценку общей работе, и, значит, ты должен весь день всё видеть вокруг себя, всё замечать, должен добиваться высших результатов. Нет лучшего способа научить думать об окружающей жизни. Тебя не принуждают, не заставляют, не уговаривают, не наказывают и даже не поощряют (системы наказаний и поощрений в коммуне нет вообще). Но ты стремишься поддержать дисциплину, потому что только вчера на «огоньке» ты сам требовал оценить день на тройку из-за того, что какой-то отряд сорвал творческое дело. Невидимый институт общественного мнения работает круглосуточно: собирает мнения и вырабатывает их. Он как губкой снимает расслабляющие мысли типа: «А ладно, и так обойдется». Не обойдется! Всякая нетщательность будет отмечена, или, хуже того, замучит совесть. Разговариваю с четвероклассником на летнем сборе коммуны: – Я очень изменился, – важно объявляет он. – Ну да? В чем же это проявляется? Долгое молчание. – Сначала, когда приехали, то дежурные разложат хлеб перед обедом, а я побегу и стяну кусок... Перед обедом так есть хочется! – Тебя ругали за это? – Нет, никто не видел... – Так что же? – Ну сначала таскал, а потом нет. Стыдно стало. Сколько воспитатель ни говори об отношениях, о коллективе – лишь немногие, да и то не сразу, услышат его. В коммунарской методике каждой высокой цели соответствует цель конкретная, точная, совершенно определенная по результатам. Установить высокие отношения? Нет! Сделать сбор... И сразу появляется истинное самоуправление, которое невозможно в детском коллективе, пока нет практической цели и результата. Скажите ребятам: «Построим дом» – самоуправление возникает тут же. Скажите им общими словами, что надо бороться за дисциплину в школе – и вам придется годами и без толку разговаривать о самоуправлении, и в лучшем случае у вас возникнет орган самоуправства, от которого стоном стонать будут ребята. В коммуне и ее спутниках самоуправление действует настолько четко, что, например, горловские коммунары самостоятельно организовали сбор на сто ребят. Только вечером, после работы, приезжал к ним старший друг – Владимир Гамаюнов, работник горкома партии. Такой же сбор – без взрослых – провел под Одессой девятиклассник Сергей Лазарев. И еще был большой сбор в Братске, который организовали десятиклассники из Гродно, Архангельска и других городов: ездили в командировки, списывались, договаривались с начальством – огромнейшую работу провели! Установка «сделать день», насыщенность дня работой, творческий процесс, коллективный самоанализ работы на «огоньке», дисциплина и самоуправление – все это связано в узел. По отдельности ни одна из этих проблем не решается. Например, если бы коммунарский день не был до такой степени насыщен творческими делами, то на вечернем «огоньке» не было бы достаточно материала для анализа: если ничего не происходит, то что анализировать? Ребята не научились бы думать о происходящем, не было бы самодисциплины. И наоборот, если бы не было самодисциплины, то ни одно творческое дело не удалось бы, ребята просто не смогли бы усидеть в совете дела. И не стали бы они сидеть и думать, если бы не чувствовали себя ответcтвенными за день и за сбор, если бы не было реального самоуправления. И не самоуправление, а только фикция его была бы, если бы не бесчисленные советы дела. За всеми этими зависимостями можно следить без конца... Но ребята ничего этого не замечают. Их отношения к коммуне проще. На моих глазах на сбор привезли очень трудного мальчишку 15 лет, через 3 дня он уезжал: куда-то должен был торопиться по семейным обстоятельствам. Никак не хотел уходить, даже всплакнул. Я спросил, чего это он так. – А тут ребята такие... – пробурчал он. – Какие? – Не ехидные... Потом я узнал, что он в первый же день намочил трусы в реке и ждал, что над ним будут смеяться. Но первый же, кого он встретил, спросил: «Ты что? Трусы намочил? На мои». А в анкетах пишут: «Я впервые услышал, как поются песни по-настоящему. Решают всё сами ребята. Дисциплина. Дружба. Я даже удивлялся, как совсем незнакомые друг с дружкой ребята веселились, работали, всё делали вместе». «В первый раз я встретилась с коммуной на общем сборе. Сначала было страшновато, но недолго. В зале было много ребят, шумели, пели, и было как-то легко. В отряде приняли меня за свою, и через пять минут казалось, что ты всех знаешь давно. Меня удивило, что взрослых совсем мало и что решают всё сами ребята и говорят очень серьезно, с большой ответственностью». «Мне очень понравились ребята. Когда можно – пошутят, когда надо – отчитают, всегда всё объяснят, помогут». «Лучшее, что было на сборе, – это дружба большая и верная, которую каждый увезет с собой в сердце. Хотя мы вместе были всего лишь пять дней, кажется, что знаем друг друга уже очень и очень давно. После таких сборов убеждаешься больше и больше, что вокруг живут удивительно хорошие и интересные люди: и если с кем-нибудь случится несчастье, оно обязательно отступит, ведь вокруг столько настоящих и замечательных друзей... А еще главным на сборе был коммунарский дух, присутствующий во всем! Правда, были и недостатки, и ошибки, но важно то, что к этому мы приходили сами, подробнейше обсуждая прожитые часы и минуты». «Такие сборы помогают понять то, к чему мы стремимся, все те «высокие слова» и «сияющие вершины», поверить в их реальность, в их простоту, силу и необходимость».
Если остановиться лишь на творческих делах и «огоньках», то, как бы они ни были интересны и полезны, они скоро превратятся в развлечение и наскучат ребятам. Раз – концерт-«ромашка», два – суд над песней, а зачем? Цель! У всей этой работы должна быть возвышенная цель, которая делает ненужным принуждение, побуждает к творчеству. Уже указывалось на многие причины, по которым ребята преображаются за каких-нибудь 5 дней сбора, но самая мощная из сил – возвышенная цель. «...Чем больше сознает воспитанник возвышенную цель труда, – писал В. А. Сухомлинский, – тем меньше он нуждается в контроле и тем ярче для него выступает в качестве побуждаемого стимула его собственная совесть». У. Бронфенбреннер, на книгу которого я уже ссылался, считает, что советское коллективное воспитание детей своими успехами во многом обязано возвышенным целям. «На наш взгляд, – пишет психолог, – именно использование подобного рода цели открывает самую многообещающую перспективу при разработке воспитательных и социальных программ». В коммунарской методике педагогическая сила возвышенных целей используется исключительно полно, с самым высоким КПД. Что делает работу возвышенной? Сознание ее необходимости для людей и – главное – хотя бы малый элемент самоотверженности. Возвышаться – над кем? Над самим собой! Отрываться от сугубо личного, поступаться личным. Вот чем опасна работа по самообслуживанию: если все воспитание строят только на ней, то слишком выпирает «само», обслуживание себя (даже если и не себя лично). Здесь нет возвышающей человека самоотверженности, здесь обращаются не к альтруистическим чувствам ребенка, а к эгоистическим: «Уберем класс, и нам будет хорошо». Скажите ребятам в пионерском лагере, что надо сделать спортплощадку, все окажутся в лентяях. Скажите им, что в соседней деревне пожар, все будут в героях. Так герои они или лентяи? В коммуне постоянно стараются найти работу для кого-то. Не «для чего» мы работаем, а именно «для кого» – так ставится вопрос. В основании цели – всегда человек, люди. Для кого мы работаем, кому от нашей работы легче, веселее? И обратный ход мысли: вот мы сегодня прожили день – кому от нас сегодня была польза? Не просто «что мы делали», а кому было от нас хорошо. Важная педагогическая тонкость! Потому что если есть или хотя бы предполагается человек, который обрадуется нашей работе, то вот она и награда. «Я узнала, – читаем в анкете, – что делать людям полезное, хоть немного, очень приятно. Жизнь становится полнее и радостнее, а люди от этого добреют и становятся лучше. Так живется веселее и проще». Сливаются в одну три цели: работа для людей, работа для коммуны и работа для себя («моя жизнь становится полнее и радостнее»). Эта тройная цель: для дальних людей, для близких, для себя, если она просматривается в каждом деле, необыкновенно возвышает человека. Но лишь только бледнеет одна сторона триады, кривая педагогической ценности труда резко падает или даже вовсе сходит на нет. «Особая организация сбора, образ жизни, творчество – обо всем этом можно писать долго. Но основное в коммуне – это помощь людям, в колхозе у которых мы живем. Будь то колхоз, совхоз, завод, школа – везде мы ищем работу, чтобы поработать с людьми на равных, помочь чем можем. Отношение к труду в коммуне особенное. Каждый день мы на сборах работаем, каждый день на линейке говорится, что на работу пойдут добровольцы, и каждый раз в числе добровольцев оказываются все. Не забуду, как впервые почувствовал пользу от того, что мы делаем. Это было в Ефимовском районе, в Ефимии. Мы уже прожили дней десять и каждый день работали в поле. А работать в поле, полоть свеклу, когда ее не видно из-за сорняков, «не очень-то приятно, не очень-то легко, не очень-то понятно и очень далеко» – грядки у нас действительно были длиннющие. Засуха была уже дней пять, и вот однажды ночью раздался сигнал тревоги, мы построились, и с нами стал говорить председатель колхоза. Он просил нас выйти ночью и дополоть оставшиеся 10 га, так как свекла может погибнуть, и мы тут же пошли работать. Не удивляйтесь, что это ночью. Ефимовский район – Ленинградская область, а у нас в июне белые ночи. Работали мы здорово, часов до восьми утра, но успели все выполоть. Тогда-то я и понял, что все, что мы пропололи, действительно нужно. И было очень приятно чувствовать себя полезным и нужным человеком. Работаем мы не только на сборах. Но и в любое время года, когда хочется собраться всем вместе и поработать. Работать в коммуне очень приятно. Каждый старается сделать быстрее свое и помочь товарищу, мальчики и девочки дерутся из-за лопат и ломов. Мальчишки пытаются доказать, что лом – мужское орудие труда, девочки – обратное. Работаем мы часто с песнями. В общем, работаем так, что сачковать никому не приходится» (из сочинения). – Дух связан с самоотверженностью, и только так! Только! – говорит руководитель Фрунзенской коммуны Фаина Яковлевна Шапиро. – Помогите детям проявить самоотверженность, стать добровольцами – и дух ребят, и дух всего коллектива поднимется необыкновенно, и включатся многие другие побудительные мотивы, которые ничего не дали бы, если бы не было высокого духа: Без принужденья коммуна живет, Когда работа для людей и стремление к новым отношениям соединяются в одно, когда деятельность становится нравственностью, а нравственность – деятельностью, то можно выбирать и такие дела, которые требуют долгих усилий. Мы увидим дальше, как в одном из коммунарских коллективов ребята еженедельно ходят на молокозавод мыть бутылки – дело, не романтичное во всех отношениях. И тем не менее школьники принимают работу с радостью, любят походы на завод, потому что видят, как они сами изменяются в совместном труде. Труд на заводе и творческие дела не разделяются. День не делится на труд и отдых: день – это все время труд, с утра до вечера, и все время праздник. «Огромный завод. Мы работаем на строительстве нового цеха. Девчонки грузят на машины кирпичи. Мы ломами сбиваем застывший цемент. На каждый отколотый кусок уходит 15–20 минут. Невыносимо жарко (больше 30°), тяжело и... невыносимо весело. У рабочих давно перерыв: смотрят на нас кто с удивлением, кто с улыбкой, а мы без перерывов, только бегаем обливаться из шлангов. Солнце. Все мокрые. Борис Михайлович рисует (раньше бы на него злился, а теперь весело). Рисует, наверное, большие ломы, маленькие фигуры, худые руки в огромных перчатках, а ты поднимаешь лом, привстаешь на носки – сейчас ударишь! И чувствуешь себя очень сильным, ну просто Геркулесом. Правда, после свершения десятка подвигов руки устали. На каждый кусок теперь уходит больше получаса. Часто меняемся. Бьем неверно. Ну хоть бы ветерочек. От девчонок доносится песня про вольный ветер. – А ну-ка вдарим!.. И еще час. И еще. Солнце. И весело.» Это – когда они все вместе. А если кто-то из воспитанных таким образом ребят окажется один, без коммуны? «Я на Брянщине – на этюдах. Попросили помочь колхозу с торфом. Нарезанный торф мокрый и очень тяжелый. Перекур. – Что вас в Ленинграде – работать учат? – Учат.» Обе записи из книги «Фрунзенская коммуна», их сделал Володя Цивин, теперь он член Союза художников СССР. Не все нынешние идеи воплотятся в жизнь. Но и через 100 лет, и через 200, и через 500, и всегда детей будут воспитывать на добровольных возвышенных делах и в творчестве. Ничего лучшего человечество не изобретет, потому что ничего так не соответствует сущности человека, как высокий дух и творческое стремление.
Старшие друзья Постороннему человеку, если он попадет случайно на сбор, могут прийти в голову совсем иные объяснения. Он скажет, как и все говорят, что ларчик просто открывается, что все дело в старших друзьях, что каким-то чудом собрались вместе необыкновенные энтузиасты. Конечно, у таких все получится. Но много ли их? И сколько не объясняй метод – «Да, конечно... Но личность, знаете, личность! Личность в воспитании – всё». Вечная проблема педагогики – метод и личность. Все наше существо восстает против мысли, будто метод в воспитании хоть что-то значит, будто он может быть независим от личности. Характер воспитывается характером, убеждения – убеждением, любовь – любовью, и причем здесь метод? Весь наш собственный опыт убеждает, что профессия воспитателя – это призвание. Одним дано, другим не дано... Не станем спорить. Однако согласимся, что условия, в которых работает педагог, сильно влияют на его личность, и в одних случаях позволяют развернуться природным способностям педагога, а в других – глушат эти способности. Достоверно судить о том, есть ли у человека призвание к воспитанию или нет, мы можем лишь тогда, когда он попадает в оптимальные условия. А условия эти создает применяемый в воспитании метод. Личность, возможно, не зависит от метода. Но раскрытие и развитие личности воспитателя зависит от метода почти полностью. Обычно спрашивают: какими способностями должен обладать взрослый, чтобы овладеть коммунарской методикой и получить результат? Но поставим вопрос по-другому: что дает методика воспитателю? Прежде всего, коммуна снимает с взрослого тоскливое чувство страха, которое знакомо каждому, кто хоть раз оставался один с 30–40 ребятами: никто в целом мире не в состоянии тебе помочь, успех работы полностью, на 100 процентов зависит лишь от тебя, от твоих способностей, и ты с горечью замечаешь, что этих способностей не хватает. Ты не можешь справиться с ребятами или справляешься с трудом, огромным напряжением сил. В коммуне же взрослый не одинок. Человеческая ответственность, лежащая на нем, очень велика, но она не давит, потому что состояние его ребят и успех его работы точно на те же 100 процентов зависят от общего духа, установившегося на сборе. Взрослый – добровольный помощник ребят и в их трудной работе «сделать день, сделать сбор», и ребята эту помощь с благодарностью принимают. А если старший в чем-то слаб или если его даже и совсем не будет, то и не страшно. Ребята, мы видели, могут проводить сборы и вовсе без взрослых – только уровень работы будет гораздо ниже и запас идей, необходимых для творческой жизни, быстро иссякает. Ребята это прекрасно понимают, не случайно вернувшиеся из «Орленка» комсомольцы первым делом сами искали – и почти всегда находили – старших друзей. Конечно, нетворческому по своему духу человеку трудно работать в коммуне, но таких людей на практике почти не находится. Механизм коллективного творчества увлекает и развивает всех, и даже у взрослых открываются способности, о которых они не подозревали. Высокая ответственность перед детьми, но без страха не справиться с работой, без страха перед детьми полностью раскрепощает взрослого. Он чувствует себя на сборе необыкновенно свободным: он и воспитатель, он как бы и воспитанник, он на равных правах со всеми – равно ответствен. Он даже не бывает весь день со своим отрядом: старшие друзья в своем особом отряде, который, как и другие отряды, выходит на линейку, на зарядку, участвует в творческих делах. И так же, как дети, взрослые стараются победить в состязаниях и радуются, если им это изредка удается. Взрослый не нависает над детьми, не давит на них своим присутствием, он с детьми тогда, когда он нужен детям и дети нужны ему. Добавим, что коммуна дает взрослому чувство равенства с детьми, поразительное, ошеломляющее чувство, знакомое лишь очень немногим людям. Даже с собственными детьми, как бы они ни были близки с нами, мы всегда чувствуем себя старшими. В коммуне бывают часы, когда ощущение возраста пропадает совершенно, и взрослый действительно видит себя равным ребенку, а ребенка видит равным себе. Нетрудно понять, отчего так. Когда учитель математики дает ребятам задачу, сам-то он знает ее ответ. Учитель и ученик перед задачей не равны. Только лучшие учителя в математических классах могут позволить себе роскошь вместе с учениками на равных решать не решенные ими задачи. В коммуне эта педагогическая роскошь – норма. Когда взрослый и дети в совете дела вместе придумывают выступление для «боя ораторов» или разрабатывают день Гайдара, они равны перед задачей, они одинаково нуждаются в сотрудничестве: дети без взрослого и взрослый без детей решат задачу хуже, чем вместе. Отношения равенства и общей ответственности возникают естественно, это искренние отношения: взрослый не играет роль «демократичного» воспитателя, не прикидывается добрым из педагогических соображений и не боится думать и предлагать, не повторяет: «Сами, сами, ну-ка сами, ребята». Нет, он старается изо всех сил – дело-то надо сделать! Нет ничего более полезного для ребенка, чем видеть рядом с собой думающего взрослого, и нет другого способа научить ребенка думать, кроме одного: думать вместе с ним. И нет ничего более полезного для воспитателя, чем работа вместе с ребенком. Взрослый забывает, что он воспитывает. Он вовсе не воспитывает, он «делает день»! Он увлекается – и тут-то человек и становится истинным воспитателем. Теперь он и вне дела может говорить с ребенком как равный. Освобожденные от многих забот, не обремененные необходимостью поддерживать дисциплину (и значит, ссориться с ребятами из-за мелочей), свободные от всяких страхов, взрослые получают время и силы для задушевных разговоров то с одним, то с другим подростком. Разговаривают неторопливо, часами, действительно как равные, потому что это не проработка, не лавина укоров, не разбор проступков, а важный для ребенка и интересный для взрослого разговор о жизни. Не удивительно, что в коммуне взрослые быстро отвыкают командовать детьми. Как можно командовать, если твоя цель – развитие творческой активности? Ну, раз крикнешь, ну, другой раз одернешь на совете дела или на «огоньке» – все замолчат, работа будет не сделана. Взрослому приходится сдерживать себя не из педагогических, а из чисто деловых, практических соображений. Конечно, в коммуне и ругают детей, и злятся на них, и кричат – живые люди! Но тут же, как правило, возникает конфликт, и, пока он не разрешится, дело не пойдет. В этих конфликтах, в творческих делах, во всей жизни сбора взрослый получает чисто профессиональные воспитательские навыки, к нему приходит мастерство. Человек любой профессии умеет делать нечто такое, чего другие люди, непрофессионалы, делать на достаточно высоком уровне не умеют. Только воспитатель вроде бы никакими особыми умениями не обладает. В коммуне же взрослые обучаются проводить сбор, «огонек», творческие дела, быстро перенимают приемы, и способы незаметного влияния на детей, постигают искусство эффективного воспитания и, главное, воочию видят результат своего труда: «сделали сбор»! Я много раз наблюдал, как люди, не собиравшиеся идти к детям, случайно попадают на коммунарский сбор – и остаются с коммунарами навсегда. Они впервые обнаруживают, что дети не орава, с которой никак не управиться, а верные и чистые друзья: и услышат тебя, и расспросят, и в глаза хорошо посмотрят, и бросятся помочь, если нужно. Взрослые, попадая в коммуну, испытывают такое же чувство духовного обновления, что и ребята, они молодеют. Учитель, привыкший командовать детьми, покрикивать, делать замечания на каждом шагу, – словом, «воспитывать», успокаивается в коммуне. У него и голос другой становится, и глаза загораются. А со стороны кажется – какие удивительные люди собрались вместе!.. Конечно, им всё под силу, но много ли их? Да ведь и детей, участников коммунарских сборов, взрослые удивляют: не слишком часто встречали они людей, которые разговаривают с тобой, как с равным, не дергают, предельно искренни, никогда не притворяются, говорят только правду и не навязываются, стараются держаться в тени. Взрослые удивляют детей своим отсутствием! Их очень любят, старших друзей, к ним приходят, с ними переписываются, но, например, в анкетах после сборов имена взрослых почти не встречаются. «Когда я была меньше, старшие коммунары казались мне высшими существами, особенно по сравнению со взрослыми ребятами во дворе и в школе. Магун, Лосенков, Шенс, Тамара Галкова, Цивин, Прутт поражали меня своим умом, цельностью, юмором», «В «Орленке» я узнал, какие есть люди...», «Я убедилась, что есть очень много хороших ребят и девчат», «По-настоящему увидели, как живут настоящие люди» – таких записей в анкетах десятки и десятки. Здесь важно множественное число: «ребята», «люди», «высшие существа». Никто и никогда не говорит об одном каком-нибудь человеке – именно обо всех или о многих. Несколько лет назад в Подмосковье собралось человек 200 молодых людей, когда-то побывавших в «Орленке». У микрофона, установленного посреди зала, выстроилась длинная очередь желающих выступить. Говорили коротко, говорили совершенно одно и то же, но все-таки каждый хотел и сам сказать: «Орленок» перевернул мою жизнь». Именно «Орленок», а не тот или иной вожатый «Орленка». Так коммуна снимает со взрослого еще одно, самое тяжелое бремя: чтобы добиться результата, ему не обязательно быть идеалом. Есть кружки, работающие по 30 лет, и спортсекции с красивыми традициями, и прекрасные школьные классы, которые собираются у своего учителя чуть ли не полвека. Но все такие коллективы складываются вокруг одного учителя, воспитателя, тренера, режиссера, ученого. Они принципиально неповторимы в соседнем классе, кружке или клубе. Коммунарская же методика – в этом ее преимущество – рассчитана на обыкновенных людей, которым нет необходимости нести трудную службу ребячьего идеала. Им не нужно быть лучше, чем они есть: каждый отдает коммуне то, чем обладает, не больше. На практике всегда происходит некоторое разделение труда: одни взрослые – выдумщики, другие – организаторы, третьи – собеседники детям. Каждый делает, что может, и все вместе побеждают и становятся лучше. Когда мы говорим о личности и методе в педагогике, мы порой путаем трудность метода и трудность новаторства. Метод представляется нам трудным не потому, что он труден, а потому, что применение его – пока что новаторство и требует усилий и борьбы, сопряженных со всяким новаторством. Но ведь не всегда метод будет новаторским. Станет и он нормальным, естественным, даже рутинным. Вот уже сегодня приезжает человек на работу в «Орленок», а там все воспитывают по коммунарской методике, и ничего особенного тут нет, никакого новаторства, уже забыли, как методика в «Орленок» попала. И человек начинает работать, как все: проводит «огоньки», говорит с ребятами о смысле жизни, старается пробудить творческую активность, ставит возвышенные цели – стремится получить результат. Обычное дело. Традиция. Будет и коммунарская методика традицией. Потому что ребята, воспитанные коммуной, в той или иной степени сами несут ее идеи в жизнь. Об учителе химии можно достоверно судить по тому, какое количество его учеников становится химиками. Об учителе физики – по его ученикам-физикам. Пожалуй, это самый надежный из всех имеющихся критериев. Но как оценить воспитателя? Как измерить достоинства его работы? Вырастая, комсомольцы, воспитанные коммуной, идут, как и все, работать на предприятия, служить в Советской Армии, учиться. В свое время «Комсомольская правда» опубликовала письмо мальчишки из «Орленка», который, окончив школу, пошел работать на завод. Однажды случилась авария: струей бил горячий состав, в котором был большой процент серной кислоты. «Первыми пришли в себя я и Павлик. Без фартуков, противогазов, перчаток мы бросились к емкости, и он закрыл вентиль с реактора на емкость, а я открыл другой – на материальную линию. Удивительно, что ни Пашке, ни мне гидролизат не попал на руки. Ему попало на лоб и нос, мне же пришлось хуже... Но я держу хвост пистолетом. Сейчас выгляжу как пятнистый олень». Письмо было написано девушке, она переслала его в «Комсомолку». На страницах газеты возникла дискуссия: стоит ли рисковать собой? Но сейчас о другом. Ребят растит вся наша страна. Коммуна лишь концентрирует, фиксирует то лучшее, что есть в окружающей действительности. Однако при самом широком разбросе профессий и судеб более половины ребят из коммуны выбирают работу, связанную с воспитанием людей: они становятся учителями, пионервожатыми, комсомольскими работниками, психологами, психиатрами, научными работниками в области теории воспитания. И если врачом, то детским! Автором интересных книг о подростках стал А. Мудрик, один из руководителей «Алого паруса»; психологами стали ленинградские коммунары В. Лосенков и В. Магун, московский коммунар А. Зубаткин; редактором литературы для детей стал Н. Крыщук; Айк Котанджян, чье письмо из Ленинакана мы читали, стал первым секретарем ЦК ЛКСМ Армении; несколько человек из клуба «Алый парус» работают в области теории воспитания. В 1961 году архангельский инженер Владимир Сотрудинов попал в Ленинград и познакомился с Фрунзенской коммуной. Вернувшись в свой город, он создал при городском комитете комсомола штаб школьников. Прошло 17 лет. Вот что писал в «Комсомольской правде» корреспондент А. Морозов в апреле 1978 года: «Штаб существует для города. В первую очередь для его школ. Каждые каникулы проводили сборы комсомольского актива. А летом – копачевский двадцатидневный сбор... Поток творческих дел – диспутов, концертов, импровизированных инсценировок, всевозможных вечеров, все это – после работы. А работа отнюдь не легкая: за лагерную смену они вырубали по 900 кубометров известняка. Две трети зданий в поселке Копачево построено из этого камня. Среди других тематических дней на сборе – день истории коммунарских сборов, и на него со всей страны съезжались «старики». Люди уже взрослые, семейные, почтенные, но один день они жили по законам коммуны – ставили свои спектакли и преодолевали различные препятствия в конкурсе рыцарей... Две трети бывших штабистов стали профессиональными организаторами: педагогами и комсомольскими работниками». Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.012 сек.) |