Цепочка не оборвалась

Учителя один за другим переходили в новую веру – начинали понимать, что же делает пионерская, и становились убежденными сторонниками новой методики. Математик Нина Васильевна Кожанова сказала мне:

– Ученики стали неузнаваемыми. Деловой настрой. Сдвиг в сознании.

Маргарита Васильевна Иванова, учительница литературы:

– Отношение к общественной работе стало лучше во сто раз.

А учительница химии Тамара Алексеевна Старицына (9 лет стажа) после первого же осеннего сбора работала в пионерской так, словно она тоже вожатая или воспитатель. «Я нашла здесь смысл жизни», – объяснила она.

Тамара Алексеевна привезла 14 своих десятиклассников на зимний сбор. «И вдруг они такие же, как коммунары, стали, – рассказывает она. – Ну абсолютно то же самое, поняли, в чем дело, что надо и что не надо. Раньше приходилось заставлять класс работать, а теперь ребята сами. Всё делают сами, и без всяких, без ругани. Я фактически освободилась от классного руководства, только контроль, чтобы в рамках, потому что они еще маленькие, могут глупостей наделать. Для меня вопрос бесспорный: я приобрела методику. Я и раньше понимала, что всегда надо действовать через ребят... Но я не понимала, как это делать, не понимала в институте, о чем речь. И на педагогической практике этого не было. Все было непонятно, пока не увидела».

И еще подмога подоспела: старший вожатый соседней школы Михаил Федорович Мосалев перешел сюда работать лаборантом – лишь бы поближе к пионерской. «Поет, рисует и еще умный», – говорили о нем.

Михаил Федорович сделал обратную карьеру: конструктор в КБ, учитель, старший вожатый, затем лаборант. Каждый переход стоил ему чуть ли не ползарплаты, и ровно двойной выигрыш, по его мнению, получал он в духовном развитии.

...Так что теперь их пятеро было в пионерской, потом еще 8 учителей стали «своими»... И пропадала в пионерской М. Г. Казакина, прибегали выпускники и старые коммунары – чем помочь? Настоящий штаб... Там, где истинное воспитание, там всегда много взрослых. Магнит! «130 своих ребят, 8 учителей, 1 завуч, завхоз, 3 нянечки (а было с ними совсем худо), 7 прошлогодних десятиклассников – такой актив насчитала Фаина Яковлевна через год после начала работы. – И еще около 200 человек улыбаются нам, когда мы идем по школе...» Конечно, она слишком строга, конечно, как показали анкеты, «своих» было куда больше. Но отметим этот подсчет улыбок, которыми, оказывается, можно измерить результат...

Прошел всего год, и на страшный вопрос «да или нет?» твердо отвечали: да. Стало ясно, что и вся школа может жить по коммунарским законам, хотя до полной победы еще далеко. Надо было начинать и с другого конца, с младших. Тут возникло такое теоретическое разногласие: а правильно ли вообще сделала пионерская, что сначала сосредоточила свои силы на старших, даже на десятиклассниках, которые тут же ушли из школы и, казалось, унесли с собой все затраченные на них труды? Не впустую ли усилия? Нет. Лицо школы определяют старшие ребята, их отношение к работе, их настрой. Завоевали старших – и по невидимым каналам пошло по школе их влияние на младших, начал работать реальный идеал – мощнейшее средство воспитания. А когда старшие стали «своими», когда учителя на примере старших увидели, каким может быть воспитание, то появилась возможность взяться за самых маленьких, за первоклашек. И вот, когда принимают малышей в октябрята, то не концерт у них, нет! Расходятся по домам, и с помощью родителей (заранее проинструктированных) каждая звездочка готовит первый свой «творческий сюрприз» для всей октябрятской группы – вот это праздник!

Так они и работали – с утра до ноченьки, со старшими, с младшими, с пионерами...

Приведу свидетельство очеркиста Нины Павловой из журнала «Клуб и художественная самодеятельность». Она побывала на втором летнем сборе школы. Сторонними глазами свидетеля посмотрим, как претворяются в жизнь те общие положения, о которых мы говорили.

«...Лагерь ошеломил меня настолько, что отчетливо помнится лишь первое впечатление. Помню, брела я по лесу наугад, отыскивая палатки лагеря. Спросить не у кого – ели да сосны. Вдруг через просеку бесшумным призраком скользнул отряд индейцев. Из ельника вышли несколько королей и королев в бумажных мантиях. «Вы к нам в лагерь? – спросила меня королева. – Тогда я знаю, вы будете жить в Санкт-Петербурге».

За деревьями показались палатки... и запестрило в глазах: 200 мальчишек и девчонок в самых невероятных костюмах из бумаги носились в разных направлениях со своими сверхсрочными делами – красили, строили, жгли костры, варили борщи и каши, спорили, орали, командовали...

Я действительно поселилась в Санкт-Петербурге. Он же Спарта. Он же партизанская землянка. Он же... проще сказать, что в лагере никогда не знаешь, где и в каком веке проснешься. По утрам нас будят стихами, объявляя, что сегодня мы подданные Шахматного королевства или древние греки. Погода – хуже не бывает: холодно, вторую неделю костры и палатки заливает дождь. Не живем, а тонем. Тонем и хохочем – утром в нетерпении выскакиваем из палаток на холод, потому что если объявлено, что сегодня XIX век, значит, в лесу уже что-то случилось: ветер раскачивает старинные фонари на шестах. Столовая (поляна у костра) превращена в особняк графов Ростовых. Графиня Ростова, в кринолине из простыни, суетится, принимая гостей. А мы, гости, важничаем, изображая кто во что горазд: Болконских, Безуховых. Таково правило здешней жизни: войдя в столовую, надо войти в роль и назваться кем-то из героев книги или фильма, а ежедневно меняющиеся вывески над столовой означают тему импровизации.

Каждый день в лагере с утра до вечера идет такая непрекращающаяся игра, спектакль, бал-маскарад, уж не знаю, как назвать. Каждый день необычный: сегодня день шахмат, завтра день Древней Греции, послезавтра партизанский день, потом день телевидения, день сказок, день рыцарей и т. п. Пересказывать сценарий какого-либо дня было бы неразумно – их здесь не пишут, а сочиняют живьем на ходу...

Фантастический лагерь! Здесь бывает, чего не бывает: пассивные одержимы жаждой творчества. Разболтанные – дисциплинированны. Главное, все рвутся совершать положительные поступки и являют чудеса трудолюбия: ребята не только сами готовят и обслуживают лагерь – они ежедневно перевыполняют норму на прополке...

Парадокс лагеря: здесь не борются за дисциплину – здесь вообще никого не уговаривают быть хорошими. Непривычно, а все-таки может быть и такая мода: на талант, подтянутость, самоотдачу в любом деле.

...Своеобразный стиль: говорят с ребятами вполголоса – и мало говорят. А чтобы стал понятным стиль немногословной педагогики, надо пояснить: в этом лагере взрослые живут на общих основаниях. Строятся, как все, на зарядку – своим отрядом. Это отряд друзей. Они действительно друзья – между собой и в отношениях с младшими. У каждого отряда есть свой друг. Он не вправе командовать отрядом – в лагере самоуправление. Отношения с ребятами построены на чисто человеческой основе: если нужен совет, друг всегда придет на помощь. И он не пойдет к отряду, если увидит, что в нем не нуждаются...

Система здешней творческой иерархии такова: каждым днем руководит совет дела из 5 – 7 ребят. Тот же принцип добровольческого набора – кто хочет войти в совет дела ко дню индейцев? Вызываются охотно, потому что совет дела не просто оргкомитет, это штаб и герои будущей игры: вожди индейских племен, Гекторы, Ахиллы, Менелаи... Совету дела дается на подготовку несколько дней, чемодан книг и консультанты из друзей. На период дела вся полнота власти в лагере передается совету – он раздает задания командирам, те, в свою очередь, разбивают отряды на творческие группы...

Мне очень понравились здешние «сырые» концерты. Скажу больше: не раз присутствовала на представлениях талантливых детских коллективов, искренне восхищена ими, а вот, пожалуй, впервые увидела самый ребячий жанр в искусстве. Это же главный талант детства – жажда выдумывать, фантазировать, сочинять...

Почти традиция больших летних сборов – когда лагерь начинает шатать от усталости и ливней, общий сбор принимает решение: на работу выходят только добровольцы, остальным – отсыпаться, набираться сил. «Хитренькие! – разгадал этот маневр Петя. – Так ведь каждый выйдет». Невелика хитрость, но почему-то волнуешься, когда в серое холодное утро раздается команда: «Добровольцы, вперед...» В этом главная воспитательная сила лагеря: подростки здесь совершают поступки, заставляющие их почувствовать себя хорошими людьми. Именно потому, что не принуждают (хочешь – выбирай себе ношу потяжелее, твое дело; за подвиг в лагере не превозносят, а за слабость не осуждают), личный, хотя в итоге массовый, выбор – жизнь по нравственным нормам сильных».

Художественный руководитель Краснодарской филармонии В. А. Малов, который прошел с коммуной все ее первые годы, долгое время работал в «Орленке» и очень хорошо знает, что такое коммунарский дух и стиль, писал мне с первого зимнего сбора:

«Такой глоток свежего воздуха этот сбор, что даже постоянное старческое несогласие со многим, что происходит и что не происходит, не отравляет общей моей человеческой радости. Уже 15 лет пытаюсь осознать, понять до конца, где скрыта самая главная мысль всего этого. Методика? Не уверен. Хотя и не без оной. Почти неуловимое, построенное на тончайших нюансах взаимоотношений взрослых и детей братство без лицемерия, искреннее уважение и дружба...

Словом, понять не дано.

И все же, до чего чист педагогический труд! На какой самоотверженности, на каком бескорыстии он держится – с утра до ночи, спанье в неудобных кроватях, питание в несъедобных столовых. И все-таки этим детям суждено стать коммуной, вернее, они уже стали ею. Ибо противостоять Ф. Я., не поддаться ее педагогической магии не под силу даже взрослым».

Это на сборах, на летнем, на зимнем... А в школе?

Я приезжал в школу через год после начала работы, после того вечера, на котором никто и танцевать не хотел и вызывали отчаяние лица: тусклые взгляды, и никто тебе не ответит, никто с тобой не заговорит, все глаза отводят. Попроси о чем-нибудь – отвернутся, пожмут плечами.

А теперь? На каждой перемене в пионерскую сбегаются ребята, собираются вокруг столиков, расставленных по углам, спорят, о чем-то говорят тихо и деловито. Посреди пионерской, на самом неудобном месте, – шаткое металлическое сооружение с тремя горшочками цветов. Для красоты и... чтобы не бегали. И все же почти каждый день кто-то из малышей, расшалившись, задевает сооружение, оно падает, горшочки – вдребезги, мальчишка – в ужасе. Но тут же спокойно подходит Елена Ивановна, Лена-большая, утешает: «Разбились? Ничего, вон совок и веник» – и на утро несет новые горшочки... Только звонок с утра – кто-нибудь из ребят включает проигрыватель, а один день был – на всех переменах звучала Пятая Бетховена: оказывается, вечером школа идет в филармонию, больше ста билетов купили. Я тоже пошел на концерт, и на верхней галерее со мной то и дело здоровались незнакомые юные личности – видели в школе.

Я был на комсомольском собрании «Школа, комсомол, ты». Висело у входа огромное, в два роста, объявление с вопросами, и все собрание называлось «Восемнадцатое мгновение весны» (видимо, на совет дела, который готовил собрание, повлиял только что показанный тогда фильм). Старшеклассники с утра пришли в школу нарядными – наряднее, чем на прошлогодний вечер! Разодетыми! За столиками в вестибюле комсорги раздавали анкеты, и каждый должен был выразить свое отношение к учению, поставив галочку под одной из улыбающихся и хмурых рожиц. Весь день перед собранием школа хлопотала, как перед праздником,– разбирали анкеты, украшали зал, прикалывали белые бумажные буквы на темный занавес: «Человек должен учиться потому, что он человек. Сухомлинский». Никакого напряжения, все весело, дружелюбно, открыто – лица открыты! До собрания было еще много времени, а уже стали собираться в зале. У входа стояли дежурные и спокойно, не уставая, повторяли: «По рожицам садитесь, по рожицам...», т. е., если ты отметил в анкете, что доволен своим учением, налево садись, недоволен – направо. Все деловито рассаживались «по рожицам», никаких насмешек, все шли на собрание с интересом и полным доверием, и никого не волновало, что не по классам будут сидеть (а как держать дисциплину, если не по классам? А как классный руководитель будет над рядами нависать: «Тихо! Я кому сказала!»). На сборах у них все перемешалось: класс классом, но и в соседнем классе – друзья, и в младшем – друзья, и всюду – друзья. Говоря языком социологов, между формальной и неформальной структурой появилась третья, объединяющая – «сборовская», и она все подчинила себе. В назначенное время все до одного оказались на местах, и не пришлось председателю устанавливать тишину, он просто начал собрание тихим и будничным голосом, немного флегматичный мальчик попался, но и его слышали, здесь все всех слышали. А потом начали выступать перед двумя трибунами: одна – слева, другая – справа, довольные учением и недовольные. Очередь желающих выстроилась! Очередь желающих выступить на школьном комсомольском собрании, на котором не персональное острое дело, а речь об учении, об уроках, двойках и прочей прозе... Говорили и глупости, не без этого, и тогда зал смеялся, но беззлобно и дружелюбно: мол, не робей, говори! Я смотрел на этих ребят и думал: а куда же делись те, прошлогодние? Как будто их распустили по домам и набрали каких-то новых, особенных... Честно говоря, не только радовался я тогда, но и злился: «Да что же это такое? Да что же мы ругаем наших ребят? Да вот что с ними можно сделать за один только год!»

Случилось так, что в зале вдруг погас свет – пробки перегорели. Ну, словно нарочно – кромешная тьма, ибо окна были плотно зашторены. Позже я во многих школах спрашивал: «Что будет, если в зале, где сидят все старшеклассники, погаснет свет?» В ответ обычно переглядываются: «Что будет? Кто-то свистнет, найдется такой... Кто-то завизжит...»

А здесь не случилось ровным счетом ничего. Взрослые, учителя как сидели все вместе в последнем ряду, так и остались сидеть: дежурные побежали похлопотать насчет пробок. А зал? В зале сразу стали петь, словно репетировали этот педагогический фокус заранее. Свет зажегся, песня оборвалась, и трое парней-ведущих продолжали собрание как ни в чем не бывало.

И еще через год я был в школе, после второго летнего сбора. Опять попал на собрание «Комсомольская организация и интеллектуальный фон класса». Я записал 37 выступлений, одно другого интереснее. За президиумом стояли две доски, а специально приставленные ребята вылавливали из речей деловые предложения и тут же их на досках записывали: так составилось решение собрания. Был в кафе: в большом актовом зале, где два года назад бродили подвыпившие и понурые, теперь были расставлены столики, накрытые для кофе, – чашки, сахар, баранки, сухари. Пришли нарядные ребята. У дверей внизу нет дежурных, приходи в школу кто хочет. Мальчишка-девятиклассник пригласил садиться, но никто не торопился занять место, подождали, пока девочки сядут, потом на свободные – мальчики, а остальные ребята, кому не хватило место за столиком с чашкой, спокойно устроились вдоль стен, без малейшей обиды. И никого из взрослых! То есть были, конечно, все тут, но мы были как в гостях. Все шло само собой: читали короткие доклады о великих математиках (кафе на этот раз было математическое), потом была защита математических действий, включая танцевальную сюиту на тему «Извлечение корней» (по мотивам сказки о репке), потом математический кроссворд, смешной до невозможности – математические забавы, но лежали на столиках и труднейшие задачи для любителей, а в углу работал киоск с самыми серьезными книгами по математике и физике. Все эти выдумки меня не удивили, понятен был механизм – как это делается. Удивляло другое – дежурные в белых колпаках, потихоньку разливавшие кофе, терпение, с каким слушали даже и скучноватые докладики. Перерыв – и все спокойно поднимаются, шумят, весело. Объявляют продолжение – вмиг все на местах. Стали под конец танцевать, но танцы сами собой превратились в смешные детские игры в общем кругу: «Шел козел по лесу, по лесу, по лесу, нашел себе принцессу, принцессу, принцессу...» Потом так же в кругу пели при свечах, и было им всем хороню. Тремя годами прежде мы заспорили с воспитателями: «Ну вот вы пойдете в школу, станете работать, а что считать результатом?» Кто-то в шутку сказал: «А когда старшеклассники, не стесняясь, в «козлика» играть будут – тогда и скажем, что получилось».

Получилось... При настоящем воспитании, я заметил, ребята, когда они серьезные, серьезнее и содержательнее своих сверстников, а когда веселятся, гораздо моложе их. Совсем как дети. С упоением пляшут «козла» – только плечами пожмешь.

Ребята скакали по кругу, взявшись за руки, прыгали, пели, громко хлопали в ладоши, дрыгали ногами, дурачились и смеялись. Им было легко, а я подумал тогда, что это и есть то прекрасное, что дала ребятам пионерская: способность испытывать чувство единения с людьми, способность радоваться этому чувству. Чтобы дать детям радость, мало удовлетворять какие-то их желания, надо научить их желаниям новым, не известным им прежде. Сейчас в зале, когда руки в руках друзей, это не минутное обманное возбуждение у них, за которым обычно следуют разочарование и усталость, – это глубинное слияние душ в общей любви к друзьям и к себе самим. Всю жизнь будут ребята помнить чувство единения, слияния и, не побоимся сказать, забвения себя. Ведь самый тяжелый груз человека – груз своего «я». На что только не идут люди, чтобы освободиться от него хоть на мгновение! А эти ребята – они как в невесомости парят самозабвенно, но кто из них потерял себя? Лишь серость делает людей одинаковыми, а в радости лица так непохожи одно на другое! Добавим к научным определениям истинного коллектива: в нем каждый человек – «я», причем мощное «я», но это «я» не давит, а поднимает. Личность и растворяется, и концентрируется в едином сложном движении, которое, по сути, и есть духовная жизнь. Пионерская взялась воспитывать, т. е. учить лучшей жизни, и вот он – результат.

Я пошел в старшие классы и попросил ребят написать несколько слов про жизнь в школе – без подписи, отметив только, мальчик или девочка писали. Вот, что обнаружилось в ответах мальчиков:

«Мне нравится та атмосфера, которая царит у нас во время работы».

«Нравится, что выполняется все задуманное. Даже неудавшееся имеет черты крупного масштаба».

«Нравится то, что почти все что-то делают (можно сказать, всё), чего в других школах я не видел».

Я разговаривал с родителями старшеклассников, и они тогда же в один голос говорили о том, как переменились их дети. Одна мама сказала:

– Одухотворенность – вот самое положительное, что появилось в их жизни.

– Я вижу по своему Андрею: за эти два года он понял, что такое вкусно, интересно жить, – сказала мама.

Конструктор Вадим Лукич Седых, человек крайне занятый, привез своего сына на летний сбор и, увидав, какая там жизнь, остался в лагере на весь свой отпуск. Он говорил мне:

– Для меня все это – как появление нового качества в нашей школе. Какая-то жилка в них, струнка, другие отношения. Сами собой командуют... А главное – отношение к труду. Никогда не видел, чтобы люди так работали! Начинаешь уважать этих ребят. А фактор творчества? Приходят с работы усталые и сами друг перед другом что-то выдумывают, изобретают, откуда что берется! Пошли мы с ними в поход, заблудились, 30 километров крюка дали, пришли – у многих ноги окровавлены. А в походе – ни звука, ни один не пикнул, один о другом заботился. Я-то нес стандартные 32 килограмма, а они с маленьких мешки снимают, на себя наворачивают. И без разговоров, вот что приятно! Пришли на место – стали работу искать, помогли в уборке урожая, а вечером – творческое дело... Уважение к своему слову прививается и точность. Уезжаешь со сбора – как будто 10 лет сбросил...

Итак, и в обычной школе у Витебского результат снова был получен. Цепочка не оборвалась.

1977 г.

Поиск по сайту: