Объем воинских железнодорожных перевозок 7 страница

1937 год связан для меня с особыми воспоминаниями. Сложившаяся после убийства С. М. Кирова обстановка всеобщей подозрительности не могла не затронуть знакомых и близких мне людей. Все чаще по радио передавали сообщения о происках мирового империализма, о необходимости выявления и уничтожения врагов народа.

Никто не сомневался, что на скамьях врагов народа сидят действительно враги народа. Этому верили и двенадцати-тринадцатилетние школьники, каким тогда был и я. Внезапно исчезали отцы моих товарищей, а вслед за ними на больших грузовиках вместе с вещами навсегда увозили их семьи. Эту горькую судьбу разделили со своими родителями многие мои друзья. Подверглись арестам и были высланы на долгие годы (а некоторые навсегда) В. Ф. Виноградов, К. Н. Комягин, Л. И. Лившиц и другие товарищи моего отца по совместной работе в Твери, Вышнем Волочке и Москве. Я был далек от мысли, что отец мог быть арестован. Однако этот дамоклов меч постоянно висел над его головой.

Весной 1940 года народ с радостью воспринял сообщение о завершении конфликта с Финляндией и подписании с этой страной мирного договора. Через несколько дней я буквально прилип ухом к тарелке громкоговорителя. После непонятного для меня слова «демаркация», диктор вдруг упомянул Василевского Александра Михайловича, который был назначен с советской стороны в комиссию по уточнению и оформлению новой государственной границы с Финляндией. У меня не было сомнений, что это мой отец, и я помчался в школу поделиться и похвастаться перед своими приятелями этой радостной вестью.

В том же году, в день моего пятнадцатилетия, вышла газета с портретами военных, которым были впервые присвоены генеральские звания. И среди них я увидел портрет своего отца. Эта газета долгое время висела над моей кроватью.

С началом войны мы вместе с родителями постоянно несли дежурство на крыше нашего дома, а через некоторое время старшие классы нашей школы были направлены в район Волоколамска, в деревню неподалеку от поселка Латышино, где нам предстояло убирать картофельные поля. Из тридцати двух учеников 8 «А», где я учился, смогли поехать только восемнадцать человек. Остальные по различным причинам остались в Москве или были эвакуированы.

В деревне, куда мы приехали, застали одних женщин и ребятишек. Все мужчины ушли на фронт. И вместо сбора овощей нам пришлось с лопатами в руках оказывать посильную помощь взрослым, приехавшим из Москвы и Московской области, в создании противотанковых рвов и других препятствий.

По настоянию отца 16 октября 1941 года с одним из последних эшелонов мы с мамой и нашими соседями надолго покидали Москву. На Ярославском вокзале нас погрузили в товарные вагоны, где мы разместились на двухъярусных нарах. В центре вагона стояла печка-буржуйка. Конечной точкой нашего путешествия должен был быть один из районов Свердловской области, однако через пятнадцать дней пути мы оказались в Лысьве, недалеко от Котласа. Наша поездка сопровождалась трескучими морозами, и только частые остановки и стоянки по нескольку дней давали нам возможность запастись немножко дровами или углем.

В Лысьве нас приютила семья железнодорожника, в доме которого мы разместились. Иссякли наши продовольственные запасы, и одна за другой уходили в обмен вещи, которые мы захватили из Москвы. Палочкой-выручалочкой оказалась швейная машинка и умение мамы шить на ней.

С началом войны одна из маминых сестер, имеющая отношение к медицине, вместе с госпиталем была эвакуирована из Калинина (Твери) на восток. Но, конечно, адреса расположения госпиталя мы не знали. Только случайно, от сотрудников подвижного госпиталя, по номеру войсковой части маме удалось узнать его. И через некоторое время, продав последнее, что у нас было, с большим трудом добрались до Первоуральска. Нет необходимости писать о той радостной встрече, которая произошла между сестрами.

Для того чтобы получить хлебные карточки, маме пришлось работать в госпитале, а я поступил на работу в клуб новотрубного завода в качестве помощника киномеханика. Многие слова из фильмов и песен из них я знаю наизусть и сейчас. Неприятное воспоминание осталось от слова «сапожник», которое часто раздавалось из зрительного зала.

Мечта стать летчиком не оставляла меня. Я с интересом изучал все книги, которые имеют отношение к авиации, мысленно представлял себя в кабине истребителя и даже управлял им.

Вернулись мы в Москву только осенью 1942 года. Я знал, что отец постоянно находился на фронтах, поэтому связи мы с ним не имели.

В конце 1942 года я получил повестку из военкомата о призыве в армию. Все мои просьбы и доводы зачислить меня в летное училище комиссия оставила без внимания. Но, учитывая мое пристрастие к авиации, меня направили в город Миасс, куда эвакуировалась с Украины Васильковская школа авиатехников. В расстроенных чувствах, но, не теряя надежды летать, я с горечью покидал Москву и со слезами прощался с мамой.

В этой авиашколе я принял присягу и приступил к изучению авиамоторов к самолету-штурмовику Ил-2 и пикирующему бомбардировщику Пе-2. Одели нас в бушлаты, шапки-ушанки, а на ногах — ботинки и обмотки. Чтобы научиться пользоваться ими, требовалось не меньше времени, чем на изучение авиадвигателей М-105. Вид у нас был, конечно, аховый. Куда девались мои кудрявые волосы! Да и кормили нас так, чтобы мы могли дойти только до учебного корпуса и вернуться когда надо в казарму. Наряд на кухню воспринимался как наивысшая мера поощрения. Патрулируя по городу, неизменно посещали рынок. И, если были деньги, покупали ряженку и мгновенно съедали ее. Плохо было и с табаком. Наше отделение получало, не помню на сколько дней, пачку табака, на котором почему-то была надпись «Смерть немецким оккупантам!». С благодарностью вспоминаю маму, которая как опытный конспиратор присылала мне толстые книги, внутри которых было сделано отверстие для пачки с табаком. Эти бандероли доходили гораздо быстрее, чем посылки, никому и в голову не приходило проверять их. Но мама не могла не знать, чем рискует она ради родного сына.

События последующих лет моей жизни заставили меня поверить в судьбу. Весной 1943 года в один из теплых апрельских дней, будучи с курсантами на лесозаготовках, мы с товарищем, подложив под себя бушлаты, ненадолго задремали на полянке, где уже не было снега. И на следующий день у меня появился кашель, поднялась температура. Очевидно, это было воспаление легких, которое очень быстро перешло в открытую форму туберкулеза. Обращаться к врачам у курсантов считалось плохим тоном, поэтому я по своему самочувствию отчетливо понимал, чем все это должно было закончиться. И в это время меня вызвали к начальнику училища, у которого раньше мне бывать не приходилось.

Он принял меня в присутствии своего заместителя по политчасти и спросил, какое отношение я имею к маршалу Василевскому. Я сказал, что давным-давно не встречался с ним, но считаюсь его сыном. Мне предложили сесть и уточнили ряд обстоятельств из моей биографии, связанных с отцом. «Мы получили телеграмму от командования ВВС, — сказал начальник училища, — которая обязывает вас срочно явиться в Генеральный штаб для встречи с маршалом. Проездные и другие документы будут готовы сегодня, а назавтра будет заказано место в вагоне поезда. Я сейчас же распоряжусь, чтобы вам вместо обмоток и бушлата выдали сапоги и шинель». Я поблагодарил начальника училища и строевым шагом вышел из его кабинета. Узнав о моем вызове в Москву, товарищи дали мне ряд поручений. Однако предчувствие, что я больше никогда не вернусь сюда, делало это прощание грустным.

В Москве приехал я к маме на нашу прежнюю квартиру. Она посмотрела на меня, и в ее глазах появились слезы. Я думаю, только материнское сердце могло подсказать ей, какая беда могла ожидать меня и ее в ближайшее время. На следующий день я был доставлен в Генеральный штаб, который находился на улице Кирова. В приемной по взглядам адъютантов, которые с любопытством изучали меня, я еще раз убедился, что внешний вид у меня далеко не гусарский.

В годы нашей размолвки я постоянно думал о предстоящей встрече с отцом. С каким волнением я переступил порог его кабинета, известно только мне. Отец отошел от большого стола, где лежала карта, и вышел мне навстречу. Он располнел и через густые темные волосы начала заметно проступать седина. Передо мною стоял человек, которого я в детстве боготворил, и вместе с тем в нем было что-то новое, неузнаваемое. Выражение усталости и озабоченности, видимо, не сходило с его лица. Взглянув на его плечи, я впервые увидел, как выглядят погоны Маршала Советского Союза. Отец крепко обнял меня и долго с какой-то болью, тревогой, а может быть, и с чувством раскаяния за прошлое внимательно смотрел на меня. Казалось, что если бы мы встретились где-то случайно, вряд ли бы он узнал меня.

Недалеко от письменного стола была открыта дверь в небольшую комнату, куда отец пригласил меня. На небольшом столе возле дивана стояла ваза с фруктами, коробка с любимыми мною в детстве вафлями-ракушками, конфеты и пирожные, и все это, очевидно, для меня, поскольку отец раньше никогда не увлекался сладким. Рядом со столиком на тумбочке кипел самовар. Вдоль стены стоял платяной шкаф с зеркалом, в углу — высокая вешалка, где на плечиках висела шинель отца и его фуражка.

Я пил чай с вафлями, а отец часто курил и задавал мне вопросы, на которые можно было бы отвечать целую вечность. Я рассказал ему, что был направлен в техническое училище не по-своему желанию, что моя заветная мечта — стать летчиком и принять участие в боевых действиях. Отец вновь изучающе посмотрел на меня и сказал, что мы продолжим наш разговор после того, как он вернется с фронта, куда ему предстоит убыть в ближайшее время. «А теперь прошу тебя, Юрик, — так называл он меня и в детстве, — поехать в санаторий “Архангельское” и отдохнуть там несколько дней до моего возвращения в Москву. Откровенно говоря, мне не нравится, как ты выглядишь». — «А как с училищем?» — спросил я. «Ради Бога, не беспокойся, считай, что этот вопрос мы сумеем решить». После моего согласия он вышел в кабинет, и оттуда я невольно слушал его разговор по телефону! «Ефим Иванович? Доброго здоровья, это Василевский. У меня в кабинете мой старший сын, которого я вызвал из училища для того, чтобы с ним повидаться. Однако его вид вызывает у меня серьезное беспокойство. Убедительно прошу вас дать указание разместить его на несколько дней, до моего возвращения, в санаторий “Архангельское”. Желательно за это время провести всесторонний медицинский осмотр его. Да, да... благодарю вас, завтра в первую половину дня он будет на месте».

Генерал-полковник медицинской службы Е. И. Смирнов во время войны и после ее окончания был начальником Военно-санитарной службы РККА. Отдавая должное его незаурядным организаторским способностям и человеческим качествам, отец всегда с глубоким уважением и симпатией отзывался о нем.

Вернувшись из кабинета, отец сказал, что ему удалось решить вопрос с санаторием, и добавил, чтобы я в его отсутствие решил все вопросы с начальником секретариата подполковником М. Ф. Овчинниковым, который, по словам отца, постоянно находится в Москве «на хозяйстве» в Генеральном Штабе. А завтра он должен отвести меня в «Архангельское» и помочь устроиться там.

Я встал и перед уходом хотел поблагодарить отца за все. «Погоди, — сказал он, — я хочу вручить тебе скромный подарок, — и с этими словами снял со своей руки часы и вручил их мне. — Помни, что с этими часами у меня осталось много воспоминаний о Сталинграде. Кстати, скажи, который сейчас час? Я должен быть на совещании в Кремле».

Мы оделись и вместе вышли из кабинета. В приемной отца уже ожидал адъютант с папкой документов и еще один офицер в звании майора, к которому отец обратился: «Петр Георгиевич, у нас все готово?» «Так точно, товарищ маршал», — ответил тот. Позже я узнал, что Петр Георгиевич Копылов был начальником охраны отца, и с ним у меня в дальнейшем сложились доверительные и очень теплые отношения.

На площадке возле подъезда стояли две машины. Одна фирмы «Додж», цвета слоновой кости, куда сели отец, его адъютант и майор, которого он назвал Петром Георгиевичем, а в другую, ЗиС-101, поспешно усаживались офицеры, держа в руках футляры для скрипок. Я никогда не думал, что через пару дней мы встретимся вновь¹.

## ¹ Юрий Александрович Василевский продолжает работу над своими воспоминаниями.

Игорь Василевский

Масштаб жизни

Александр Василевский — легендарный полководец Великой Отечественной войны, а для меня прежде всего — это мой любимый отец. Первые теплые чувства связаны с детскими воспоминаниями о редких воскресных встречах, когда отец не был поглощен работой. Общение с ним всегда сопровождалось долгожданной радостью.

Кто наделил моего отца высокими человеческими качествами, я узнал несколько позже, познакомившись со своим дедом Михаилом, приезжавшим погостить к сыну. Несмотря на свой преклонный возраст, дед остался в моей памяти общительным, добросердечным и веселым человеком, что можно сказать и про отца, хлебосольство которого постоянно собирало вокруг него родных и близких. В молодости дед обладал хорошим голосом, пел в хоре костромского собора, затем стал регентом, а позднее — священником в селе Новопокровское. В семье росло восемь детей, и все они не только учились, но и трудились в огороде и в поле. Отец вспоминал, что мама, Надежда Ивановна Василевская, часто напутствовала детей: «Помните доброе, им живите. Доброе душу поднимает». Это трудовое детство в большой дружной семье, близость к церкви, ежедневная причастность к ее миру неизгладимо воздействовали на формирование моего отца и на всю его последующую жизнь.

Духовная семинария, где отец продолжил образование, определила для него эталон высокой нравственности, он предполагал в будущем стать педагогом — диплом давал ему такое право. Объявление Германией войны России изменило все его планы. Движимый патриотическим чувством, он заканчивает экстерном семинарию, поступает в Московское Алексеевское пехотное училище и по окончании его добровольцем уходит на фронт.

Сколько бы ни вспоминать об отце, постоянно прослеживается главная линия его жизни, его судьбы, которой угодно было, чтобы Александр Василевский посвятил себя защите Отечества и просветительству. Именно эта миссия — защита Отечества и просветительство, — избранная им в юности, до последних дней оставалась делом его жизни. В армии им были пройдены все ступени — от первой начальной до самой высокой, выпавшей на период тяжелейшей войны. В последующие после окончания войны годы судьба вернула его к неосуществленной мечте юности — просветительству. Он собственноручно написал книгу «Дело всей жизни», где скрупулезно изложил, давая подробный разбор сражений, весь ход второй мировой войны, а также события своей жизни, пережитые им заново. Я никогда не видел отца не поглощенным работой! Он работал всегда, даже когда бывал не совсем здоров. Каждое утро он входил в свой кабинет, садился за стол, на котором стоял портрет мамы, и продолжал прерванную вечером работу. Так ежедневно, по велению сердца он разбирал и фиксировал для истории стратегические партии минувшей войны. Рукопись книги написана его четким, красивым, каллиграфическим почерком, тем самым, каким он писал фронтовые донесения в Ставку Верховному Главнокомандующему.

Книга «Дело всей жизни» еще при жизни отца стала классикой военной мемуаристики. Изданная во многих странах, она вызвала широкий интерес, поток писем читателей, отклик военных историков. Однако отец и после издания продолжал ее совершенствовать. Третье издание он, увы, не увидел, но книга «Дело всей жизни» вышла с внесенными им необходимыми дополнениями.

Работал отец за вместительным массивным столом, стоящим у широкого окна-эркера. Из окна открывался вид на поляну — заснеженную зимой, а летом покрытую травой и полевыми цветами. Вдоль стен кабинета размещались шкафы с тщательно подобранными книгами по истории войн, военному искусству, мемуарами полководцев и военачальников с дарственными надписями. В библиотеке отца находились также художественная литература, книги по искусству, истории России, книги, посвященные родным местам его детства и юности, — ими он особенно дорожил. Воспоминания часто возвращали его туда, где он когда-то жил с отцом и матерью. После войны его мечта наконец сбылась — вместе с семьей он отправился на теплоходе по Волге в край своего детства. Просить разрешение на это путешествие пришлось у главы государства.

Мемуарная работа сопровождалась обширной перепиской, одинаково уважительной и внимательной к любому собеседнику: от писателя, крупного военачальника до ученицы, собирающей реликвии войны для школьного музея боевой славы. Александр Михайлович часто проявлял безграничную щедрость и отправлял в сельские музеи личные вещи, связанные с историей войны, в то время как на них претендовали крупнейшие музеи.

Большая ответственность, добросовестность, обязательность, требовательность отличали его всегда — он не делил проблемы на важные и несущественные.

После войны отец постоянно получал сотни писем, которые шли к нему со всей страны. Он внимательно читал их, и не только отвечал, но и решал проблемы обратившихся к нему людей, благодаря уважению, которым пользовался, и присущему ему аналитизму мышления; его ходатайства были так обоснованы, что ему невозможно было отказать. Он помогал найти работу, получить квартиру, достать редкие лекарства и во многом-многом другом...

Иногда в семейном кругу отец зачитывал неопубликованную часть мемуаров, написанных с надеждой, что когда-нибудь они увидят свет. Горько вспоминать, что после смерти отца этих неопубликованных материалов, как и законченной им рукописи книги «Патриотизм советской молодежи в Великой Отечественной войне» в его кабинете не оказалось. Последняя большая работа маршала о патриотизме была предпослана им молодежи, чье будущее его глубоко тревожило. Существует слабая надежда, что все эти материалы когда-нибудь возникнут из тайных источников.

В военные годы дома никогда не обсуждались служебные вопросы: «стены слушали», да у отца на разговоры и времени не было. Работа в Ставке заканчивалась глубокой ночью, а точнее, с рассветом. Несколько часов сна и утром — снова напряженная работа, и так изо дня в день.

Хочется вспомнить эпизод времен начала войны, дающий представление об атмосфере и особенности условий работы. Как-то под утро отцу позвонил начальник Западного фронта генерал Соколовский: «Срочно нужны подкрепления, не удержимся!» Генеральный штаб находился в те дни в эвакуации, генерал-майор Василевский являлся начальником Оперативного управления Генштаба при Ставке. Поскребышев не решился разбудить Сталина, поскольку он не спал несколько ночей и только что заснул. Положение создалось критическое. И тогда отец позвонил Светлане, дочери Сталина: «Нужно безотлагательно согласовать решение. От него зависят судьбы тысяч людей. Очень прошу — разбуди отца!» Через несколько минут Верховный позвонил в Генштаб, и вопрос был решен.

Время, когда отец занимал должность начальника Генерального штаба, а затем министра обороны СССР, совпало с моим детством и юностью. Наша семья жила на улице Грановского, в доме 3. Надо сказать, что атмосфера, которая царила в окружении семьи, была весьма необычной. Вездесущие глаза и уши вынудили нас к обыкновению не высказывать мысли вслух. Все окружение семьи без исключения работало на НКВД и передавало постоянно письменные отчеты о каждом дне. Система вмешивалась, регулировала и даже прекращала общение с друзьями.

Иногда я с мамой и папой отправлялся в театр. Однажды в конце войны во МХАТе мы смотрели спектакль «Синяя птица». Во время спектакля в ложу, где мы сидели, вошел с сопровождающими И. В. Сталин. Столь волнующая по своей неожиданности встреча затмила спектакль. В антракте Сталин заговорил со мной, интересуясь, где и как я учусь.

Когда мы с отцом бывали где-нибудь вместе, это оставляло во мне яркий след. В феврале 1943 года отец, будучи в Москве, взял меня в Кремль на вручение ему ордена Суворова I степени. Фотография запечатлела на память это событие: Председатель Верховного Совета СССР М. И. Калинин и А. М. Василевский с восьмилетним сыном.

В 1943 году я поступил учиться в московскую школу № 110. Без преувеличения скажу, что повторно начала учиться со мной моя мама, окончившая в 1917 году астраханскую гимназию. Она-то и была моей первой учительницей и наставницей. Поскольку отец забирал нас с собой на фронт, я учился в начальных классах в основном не в школе, а в походных фронтовых условиях. Порученец в Москве по заданию отца ежедневно в конце занятий в школе узнавал, что задано и по специальной телефонной связи — ВЧ — передавал уроки на фронт. При таком контроле неукоснительное выполнение всех заданий стало привычкой, и летом 1953 года к серебряному диплому мамы прибавился мой золотой аттестат зрелости.

Однажды в середине войны в загородном доме в Волынском, который находился рядом с «ближней» дачей Сталина, отец позвал меня и, когда мы остались наедине, признался, что не знает, что с ним будет завтра. Отец был очень сдержан, но я понял, что он со мной прощался. Угроза, которая нависла над ним, исходила не от военных действий на фронте, а от Берии и подвластного ему НКВД.

На протяжении многих лет Василевский работал с чудовищной моральной и физической перегрузкой. Очевидцы из Генерального штаба вспоминают, что бывали моменты, когда маршал в результате бессонных ночей на секунду отключался над картой.

Как он выдерживал это постоянное напряжение, как он вынес то, что суммарно легло на его плечи? Я думаю ответ в следующем. В свое время он научил меня играть в шахматы. Когда мне однажды удалось его обыграть, он сказал: «Жаль, что ты не можешь сыграть со мной на военных картах». В этом признании заключалось, с одной стороны, сожаление о том, что военный талант и дар нельзя передать сыну, и одновременно он раскрывался сам. Это была его стихия, увлеченность, призвание, а точнее, дар Божий, озарявший решения сложнейших военных операций и задач. Примечательно, что на этой стезе Александр Василевский не потерпел ни одного поражения, не проиграл ни одного сражения!

Творческие озарения в решениях сложнейших и ответственных стратегических задач и последующие успехи на фронтах были дороже отцу любых наград. Они-то и давали неисчерпаемые силы, столь необходимые в экстремальных условиях войны.

Другим источником жизненной энергии была любовь к жене, моей маме, со дня их встречи в 1933 году. Любовь оказалась взаимной, она поглощала их чувства, направляла стремления и как путеводная звезда освещала жизнь, проведя через многие посланные им испытания. Моя мама, Екатерина Васильевна Василевская являлась второй женой отца. Свою жизнь она полностью посвятила ему, следуя за ним, куда бы его ни направляли. Отец стремился не расставаться с мамой даже на фронте, если ему позволяли обстоятельства.

Осенью 1942 года мы с мамой вернулись в Москву из Чебаркуля, где находились в эвакуации. Семейные альбомы хранят фотографии времен войны, сделанные водителем отца Борисом Смирновым: я с мамой у отца в сентябре 1943 года в освобождаемом Донбассе (села Матвеевка, Акимовка под Мелитополем); в апреле 1944 года в освобождаемом Крыму в Сарабузе-Болгарском и Гурзуфе; в августе 1944 года в Прибалтике; в марте — апреле 1945 года в штабе 3-го Белорусского фронта в Восточной Пруссии; в мае 1945 года — в освобожденной Риге, в июле 1945 года — на Дальнем Востоке в Малаковке, район Читы, у отца в штабе Главкома войск Дальнего Востока, а после окончания всей операции — в Харбине.

На одной из фотографий запечатлен подорванный на мине автомобиль «опель-адмирал», на котором маршал ехал в Севастополь на второй день после его освобождения — 10 мая 1944 года. На другой — чудом оставшийся в живых, с перебинтованной головой отец на военном аэродроме в Москве. Мама и я были свидетелями этой беды.

Преданность моих родителей друг другу оставалась безграничной до последних дней их жизни. Когда мама тяжело заболела, встал вопрос о срочной операции, однако врачи развели руками, не рискуя ее сделать. Отец вопреки всем настоял на ней, а затем сам выхаживал маму и этим спас ей жизнь. В 1977 году у отца случился инфаркт. Мама, как всегда, находилась неотлучно рядом с ним днем и ночью, вначале дома, а потом в больнице, в реанимации. Она помогала ему всем, чем только могла, до конца надеясь на чудо.

Мое решение стать архитектором, одобренное отцом, еще с одной стороны раскрывает его собственную творческую личность. Окончив школу с золотой медалью, я имел право выбрать любой вуз. Отец принял в этом активное участие. Объехав со мной ряд институтов, он поддержал меня, когда я остановился на Московском архитектурном институте.

Выбор профессии оказался счастливым, и я с благодарностью думаю о причастности к нему отца. Архитектурный институт соединил меня с моей женой Розой Тевосян. Позднее его окончила и наша единственная дочь — Аня Василевская. Ее детство прошло у дедушки и бабушки в их загородном доме. Дедушка обожал внучку, любил ее разыгрывать и радостнее всех смеялся сам.

Отец всегда дорожил домашним очагом и в послевоенные годы с душевной широтой стремился сохранить целостность большой семьи, разбросанной по разным городам России. Он поддерживал теплые отношения со всеми родственниками, а племянников Валерия и Наркиса Евхаритских, Станислава Василевского любил не меньше, чем родных сыновей. В нашем доме все соединялись за одним большим столом во время продолжительных трапез с рассказами о событиях в их жизни, в которых он принимал живейшее участие. Когда отца в последний раз увозили в больницу, он сказал моей жене: «Знай, что ты и Аня для нас — самые близкие люди» (он никогда не разделял себя с Екатериной Васильевной). Отец гордился моим старшим сводным братом Юрием, который успешно продолжил его дело и заслуженно удостоен генеральского звания.

Александр Михайлович был скромным и щепетильным человеком, чем хотел воспользоваться во время своего правления Хрущев. Он потребовал от Василевского общественного подтверждения надуманной версии, которая заключалась в том, что во время второй мировой войны Верховный Главнокомандующий Иосиф Сталин принимал стратегические решения по глобусу. Молчаливый отказ отца не был прощен, и вскоре последовала мелкая и жестокая месть: отцу указали на недопустимость владения собственным домом. В результате загородный дом, в котором наша семья жила многие годы, построенный полностью на средства семьи, был безвозмездно передан Министерству обороны. История нашей семьи очень напоминает историю государства Российского, у которого точно так же и в тот же период изъяли Крым вместе с побережьем Черного моря. В нашем загородном доме отец написал книги «Дело всей жизни» и «Патриотизм советской молодежи в Великой Отечественной войне», а также многочисленные статьи в журналы, которые ему постоянно заказывали, поскольку интерес к его объективной и глубокой оценке минувших событий никогда не угасал.

Разрушительное воздействие власти Хрущева распространялось на всю нашу семью. Отец моей жены, Иван Федорович Тевосян, во время войны возглавлял Наркомат черной металлургии, в задачу которого входило бесперебойно обеспечивать металлом нужды фронта. В 1943 году Тевосяну, одному из первых в стране, было присвоено звание Героя Социалистического Труда «За особые заслуги в области организации производства качественного и высококачественного металла для всех видов вооружения, танков, авиации и боеприпасов в трудных условиях военного времени». С маршалом Василевским его связывали не только проблемы оборонной промышленности, но и внутренняя близость, возникшая во время поездки в ноябре 1940 года в Берлин в составе правительственной делегации. В 1956 году Тевосян предложил свой аргументированный план реформ в промышленности, идущий вразрез с намерениями Первого секретаря ЦК, что стоило ему жизни.

Хотя последние двадцать лет отец не имел руководящей должности в Министерстве обороны, притяжение его личности оставалось огромным. Продолжал звонить телефон, приезжали коллеги, военные историки, редакторы крупных издательств, известные журналисты... Вокруг него никогда не утихала жизнь. Особенно памятно интервью, над которым работал писатель и тележурналист Василий Песков — их встречи сопровождались исключительно доверительным общением.

В последние годы к Александру Михайловичу часто приезжал писатель Константин Симонов. Они вели долгие беседы вдвоем — война продолжала оставаться для них главной темой. Позднее у Симонова сложился сценарий документального фильма «Маршал А. М. Василевский», и он настойчиво уговаривал Александра Михайловича дать согласие сниматься. Однако маршал отказался: то, что он считал необходимым рассказать о войне, уже было написано им в книге «Дело всей жизни» и в многочисленных статьях, а тщеславием он не страдал.

С военачальниками у маршала складывались теплые рабочие отношения. Иногда они трагически обрывались. Так, отец глубоко скорбел, когда был убит генерал армии Иван Черняховский, и ввиду его гибели принял на себя командование 3-м Белорусским фронтом. Добрые отношения сохранялись даже в период, когда маршал оказался в опале и в 1957 году был уволен в отставку, что он, как и другой опальный маршал, Георгий Константинович Жуков, глубоко переживал. Отец решительно добивался реабилитации военно-морского министра Николая Герасимовича Кузнецова. Их связывало глубокое взаимное уважение. По оценке отца, Кузнецов являлся одной из ярких фигур в Вооруженных Силах благодаря своему таланту военачальника, принципиальности и редкому личному обаянию. После смерти Сталина Василевский выступил на съезде партии с ходатайством о полной реабилитации Кузнецова и о возвращении ему звания адмирала флота.

Поиск по сайту: