Сословная структура

Главный элемент общественного устройства Российской Империи, без которого ее невозможно представить, один из краеугольных камней конституционной реформы Гавриила Великого 2013 года, – сословность. При том что само слово «сословие» вряд ли покажется кому-либо из вас, дорогие соотечественники, вовсе не знакомым, очень трудно дать определение, что же это такое. У нас, в нашем общественном устройстве, этому понятию нет эквивалента – никакие имущественные, социальные или профессиональные группы в Американской Федерации сословиями не являются. Ни в коей мере не являются сословия и синонимом марксистских классов, поскольку не относятся к сфере общественного производства и вообще экономики. Не являются российские сословия и прямым аналогом феодальных сословий, и не только потому, что они не наследственные (подробнее о сравнении российских сословий с феодальными речь пойдет ниже). Есть соблазн сказать, что это группы, к которым закон относится по-разному; но и это не совсем так, точнее, совсем не так, и речь об этом пойдет в главе «Заключение». Наверное, я не смогу дать лучшего определения, чем следующее: сословия в России – это группы с принципиально разным конституционным положением. Надеюсь, вам станет более понятно, о чем я говорю, после прочтения всего данного раздела.

В Российской Империи три сословия: первое, называемое духовным сословием, или духовенством; второе, называемое служилым сословием, или опричниками; и третье, называемое податным сословием, или земцами, в просторечии – просто народом (название не должно вводить в заблуждение – в него входят люди от нищего до миллиардера). Против логики, я начну со второго, потому что так быстрее станет понятно, что же такое сословия в России.

Служилое сословие

Как становятся опричниками. По достижении пятнадцатилетнего возраста любой житель России – не обязательно даже гражданин – независимо от пола, вероисповедания и национальности, а также любых поражений в правах может прийти в специальный пункт и подать заявление, что он (или она) хочет стать опричником. Верхнее возрастное ограничение для записи в опричники раньше определялось сорока годами, а девять лет назад, в связи с распространением противовозрастной терапии, было увеличено до пятидесяти лет и, наверное, вскоре поднимется до шестидесяти. Далее вам станет понятно, от чего это зависит. Единственным заведомым противопоказанием является решение медицинской комиссии о физической негодности, но при нынешнем уровне генетической и регенераци-онной терапии такие случаи крайне редки. Когда я говорю «прийти и подать заявление», я имею в виду физически прийти в специальные пункты – их в России около трехсот, и расположены они более или менее равномерно по стране. Есть в Империи места, откуда добраться до ближайшего пункта не так-то и просто, но опричники говорят: захочешь – доберешься.

Когда человек появляется в таком пункте и подает заявление, его отправляют в специальное помещение (типа закрытого гостиничного номера на несколько человек) и оставляют там для размышления на трое суток. В течение этого времени его кормят и вообще нормально с ним обращаются, но полностью запрещают контакт с внешним миром – от телефона и компьютера до очных встреч с кем-то; общение внутри пункта с себе подобными соискателями и опричниками допускается без всяких ограничений. Соответственно и те, кто хочет переговорить с ним, не могут этого сделать: это относится к кому угодно, от родителей или супругов до милиционеров с постановлением суда на его арест. Когда три дня проходят, человеку предлагают подать заявление еще раз, объясняя, что можно и не подавать, – то есть, по сути, спрашивают, не передумал ли он. Если передумал, с ним прощаются (причем без всякой злобы) и выпроваживают на все четыре стороны. Если же нет, соискатель подвергается технодопросу; такого рода допросы, при которых человек говорит всю правду и только правду, как я уже писал выше и еще буду подробно описывать далее, весьма распространены в Российской Империи и составляют важную часть ее жизни. Но если для земцев технодопросы проводятся по решению суда (все это очень детально регламентировано законом), а духовенство не подвергается им вообще, то опричники – включая кандидатов в опричники – подвергаются им только добровольно. На практике это означает, что они проводятся в оговоренных опричным уставом случаях, в том числе раз в год независимо ни от чего, и отказ от этой процедуры – что бывает крайне редко – является нарушением не закона, а устава и ведет не к уголовному наказанию, а к исключению из сословия.

Но вернемся к первому допросу соискателя – во время него выясняется, в сущности, один вопрос: каковы мотивы кандидата, то есть действительно ли он хочет стать и прожить всю оставшуюся жизнь опричником или доминируют какие-либо иные мотивы. Если этот мотив действительно главный, то все остальные не имеют большого значения. Например, если выясняется, что человек скрывается от правосудия, но на самом деле давно решил стать опричником, а указанные обстоятельства просто повлияли на время его прихода в пункт, то это приемлемо; а вот если уйти от наказания и есть главный мотив, тогда его не возьмут. Особо обращается внимание на то, чтобы истинным мотивом не была любовь к насилию как таковому – это считается неприемлемым. Если с мотивами все нормально, то соискатель проходит уже упомянутую мной медкомиссию и получает заключение о годности, которое является третьим документом кандидата (а всего их пять), после заявления и протокола технодопроса. Четвертым документом является свидетельство о том, что кандидат является русским и православным – не русский или не православный не может быть опричником и даже кадетом (так называют опричников в период начальной военной службы – см. ниже). Этот принцип, который нам, соотечественники, представляется абсолютно диким и возмутительно дискриминационным, в России лежит вполне в русле общих принципов конституционного устройства. Впрочем, являясь дискриминационным, расистским он не является: русский, но не православный, если он желает стать опричником, просто крестится в ближайшей церкви, а нерусский к тому же еще проходит процедуру породне-ния, официально становясь русским. О готовности это сделать должно быть написано в заявлении, иначе его не примут, и именно поэтому выше я писал, что опричником может стать любой житель России независимо от национальности и вероисповедания. Но это не относится к народам-союзникам – немец или казах, например, если захотят, могут абсолютно формально оставаться принадлежащими к народу своих отцов; но православными они должны быть все равно – религиозного плюрализма в служилом сословии не допускается. Пятый документ – присяга кадета, которая приносится при наличии четырех предыдущих документов; это еще не присяга опричника – у них вообще нет присяги, а ее место занимают обеты (см. далее).

Начальная военная служба. На пятый или шестой день после того, как человек пришел в пункт, он, уже став кадетом, отправляется на так называемую начальную военную службу. Впрочем, военной ее назвать можно лишь условно, поскольку готовят там из кадетов не солдат или офицеров, а вообще опричников. Тем не менее у русских она называется военной – начальной же она называется потому, что опричник служит всю жизнь. По сути, это вообще не служба, а нечто вроде нашей военной или полицейской академии, только восьмилетней и с особой спецификой, о которой я сейчас и расскажу. Там кадетам преподают общефизическую подготовку, с упором на выносливость (на уровне наших коммандос); рукопашный бой, владение всеми видами оружия, включая основную военную технику (на уровне наших коммандос); специальную физическую подготовку типа снятия боли, мобилизации всех ресурсов организма, умения замедлять или, наоборот, усиливать его функции (на уровне самых элитных подразделений коммандос); ментальные техники, такие как внушение и сопротивление чужому внушению, ощущение человека на расстоянии, предчувствие опасности (на уровне даже не знаю кого у нас – может, каких-то секретных агентов). В общем, все кадеты – а их выпускается в иные годы до семисот тысяч в год – превращаются в совершенные боевые машины, явно превосходящие наших коммандос (об обычных солдатах я и не говорю) и не уступающие бойцам лучших элитных подразделений, а в чем-то их превосходящих. Чтобы вы поняли, соотечественники, физические возможности русских опричников, приведу один пример: в армии в так называемых основных силах (я еще буду писать о российской военной организации в соответствующей главе) полное боевое снаряжение опричника – включая женщин! – составляет более восьмидесяти килограммов, а облегченное – около пятидесяти; в нем опричник бегом, даже без использования скороходов или анти-грава, пробегает до пятнадцати километров, после чего должен быть готов без отдыха вступить в бой. С необходимостью соответствовать таким физическим требованиям и связано верхнее ограничение в возрасте, поднимаемое по мере совершенствования противовозрастной терапии.

Кроме физической и боевой подготовки, кадеты получают общее образование, примерно в объеме нашего хорошего колледжа; естественным и гуманитарным наукам уделяется примерно равное внимание. Первостепенное значение придается психологической подготовке – на уровне восточных монастырей: она включает как общие вещи (усиление памяти, способности к концентрации, психологическую устойчивость в стандартных ситуациях), так и весьма специфические. Поэтому опричникам мало страшны, например, плен и тюрьма – они просто отключат боль и погрузятся в длительную медитацию, а в крайней ситуации остановят сердце и умрут (если это сделано ради державы, Церковь не считает это самоубийством).

Весьма значительное место в подготовке кадетов занимает религиозное воспитание, в связи с чем правильнее было бы уподобить их образование не обычному нашему колледжу, а католическому. У них, однако, есть еще одна линия подготовки – идеологическая, занимающая не менее часа в день. На идеологических занятиях им вдалбливаются – я не могу подобрать другого слова, а сами опричники против его употребления не возражают – все их сословные принципы и установки: отношение к своей стране и к другим странам, к своему и другим народам, друг к другу и к другим сословиям и т. д. Все это составляет содержание их обучения (или, по их терминологии, службы) первых пяти лет. Вы вправе спросить: а как же они успевают и в том и в другом? Ответ прост: у них вообще нет свободного времени. Занятия продолжаются шесть дней в неделю по одиннадцать часов в день, с 8 утра до 9 вечера, с часовыми перерывами на обед и ужин; в 9 вечерняя молитва, в 11 отбой. И только в воскресенье, после литургии и обеда, у них «всего» трехчасовая физическая подготовка, и с 5 вечера они свободны. В 7 вечера начинается праздничный воскресный ужин, на котором они напиваются, – и этим заканчивается воскресный отдых.

Выезжать из лагеря, где они служат, первые три года нельзя вообще, в последующие пять можно, но достаточно редко; то же относится к посещению их родственниками и знакомыми. Выход в Сеть для вызова фильмов или вирту, да и вообще пребывание в Сети, кроме как на учебных сайтах, также не разрешается (к бумажным книгам это не относится, чтение, наоборот, поощряется). Конечно, самовольно кадет может это сделать, но такого не бывает, как и вообще нарушений дисциплины: они ведь находятся там сугубо добровольно.

Кадеты в возрасте до 25 лет и те, что старше, служат раздельно первые три года, но это связано не с какими-то трениями или даже разными физическими возможностями, а в первую очередь с комфортностью адаптации. Кроме того, для тех, кто уже окончил школу, программа обучения несколько отличается от той, что предназначена для не имеющих школьного образования. Кстати, про физические возможности – обучение кадетов абсолютно не конкурентно: у них в отличие от любой нашей академии не только нет рейтинга лучших, но даже из самого процесса подготовки полностью убран соревновательный элемент. Это жесткая позиция их сословия: опричники не конкурируют друг с другом, у них нет чинов или званий, они просто – опричники, «дозор», как они сами себя называют. И даже заработная плата, называемая у них жалованьем, как и любое другое обеспечение, одинакова у любого из них, от рядового бойца до императора. Если кто-то хуже успевает по какой-то части подготовки, остальных просят ему помочь; это не считается обидным, поскольку из-за обилия дисциплин он наверняка силен в чем-то ином. Вообще не обидеть – важное и императивное требование обучения кадетов. Сословный устав требует абсолютного (на наш взгляд, даже несколько смешного) уважения к кадету (к опричнику – тем более); к примеру, все преподаватели и начальники называют кадета только на «вы». Таким образом, традиционный, хорошо известный у нас по фильмам и вирту типаж сержанта-зверя, в принципе справедливого, но орущего на солдат-новичков и унижающего их, в современной России абсолютно невозможен. Кадет просто убьет его при первом оскорблении и будет не просто сочтен действовавшим в своем праве, но и поощрен за внимательность к чести.

Но вернемся к образу жизни кадетов. Мужчины и женщины служат вместе (с различающимися программами физподготовки, но не сильно) в отличие, кстати, от российских школ, где обучение раздельное. Один опричник объяснил мне глубинный смысл такого положения вещей: для земцев, особенно молодых, существо другого пола – это всегда потенциальный сексуальный, а то и вообще брачный партнер, а в партнере должна быть какая-то тайна, иначе секс превращается либо в механику, либо, наоборот, исключительно в совместное ведение хозяйства. А для опричников существо другого пола (как, впрочем, и своего) – это боевой товарищ, и ровно по этой причине в нем ни в коем случае не должно быть никакой тайны. Вообще организация сексуальной жизни кадетов немудрена: преимущественно она сводится к тому, что в определенные дни им в лагерь привозятся секс-работники обоих полов, с которыми устраиваются пьяные или наркотические оргии; чаще всего это происходит в конце воскресного ужина. Если же какому-либо кадету этого недостаточно, он говорит куратору, и ему или ей привозят секс-работника персонально, если надо – регулярно. Но это не очень распространено, гораздо более характерным и для кадетов, и для опричников является такое отношение к сексу (и вообще к плотским удовольствиям), какое было в обычае у моряков во времена парусного флота, то есть не как к части повседневной жизни, а как к чему-то, что происходит изредка после тяжких трудов и, как правило, в загульном варианте. Связи между разнополыми кадетами никак не регламентируются – ни возбраняются, ни поощряются, – и они не редки, но, как правило, имеют место только при наличии серьезных отношений. При таком отношении к сексу и сексуальным партнерам, какой я только что описал – я бы назвал его полупрезрительным, – это и немудрено: ведь кадеты уважают друг друга. (В боевых условиях все иначе – там разнополые опричники вполне могут вступить в сексуальные отношения из дружеских чувств друг к другу.) Что касается однополых связей, то еще в заявлении будущий кадет-мужчина должен написать, что он не имеет гомосексуальной ориентации (это требование), и несет ответственность за его правдивость. Женщины ничего не пишут, но поскольку лесбиянство категорически осуждается Церковью, а все опричники воцерковлены, то это также не терпится.

Такая служба продолжается пять лет, а затем кадеты выбирают на остающиеся три года специализацию, продолжая службу, то есть обучение, в одном из трех так называемых опричных корпусов: корпусе воинов, корпусе стражей или корпусе правителей. Корпуса скорее являются типом образования и подготовки, нежели частями опричного сословия; по крайней мере, принадлежность опричника к одному из них никак не обозначается, даже на неформальном уровне. Корпус воинов готовит армейцев, корпус стражей – полицейских, а корпус правителей – гражданскую администрацию. Впрочем, различие подготовки не носит критического характера, и в последующем опричники, как правило, проходят неоднократную переподготовку, так что, например, 40-летний опричник (если он пришел служить в 15—20 лет), скорее всего, получил полную подготовку во всех трех корпусах.

В последние три года своей учебы-службы кадеты уже активно участвуют в соответствующей работе и поэтому, хотя в основном продолжают жить в лагере, регулярно на рабочий срок переезжают жить в общежития для опричников. Кстати, раньше, с 2013 года, когда была введена опричнина, и до учреждения Третьей Империи в 2020 году, начальная служба была не восьми-, а пятилетней: базовая служба продолжалась три года, а специализированная – два.

По завершении начальной службы происходит главное событие в жизни опричника – принесение трех обетов, после чего он, собственно, и становится полноценным опричником.

Обеты. Первый обет – обет служения. Принося его, опричник клянется в том, что служение Империи и ее народу (именно в такой последовательности) есть главная и высшая цель в его жизни и смерти; что именно самозабвенное исполнение этой цели и есть его путь к спасению души и обретению жизни вечной. Что ни при каких обстоятельствах – ни из жадности, ни из трусости, ни из властолюбия, ни из тщеславия – не отступит он от этой цели. «Как Господь наш Иисус Христос завещал в притче не зарывать в землю талант свой, данный тебе господином, – произносят опричники ритуальный текст, – так и я не зарою в землю ту решимость защищать страну свою и народ свой до конца, что дал Он мне». И далее: «Мы дозор, который бережет эту землю Господню; мы пастухи, которые охраняют на этой земле овец Его. Добрый пастырь жизнь свою кладет за овец своих, учит нас Господь, и мы без сомнений и печали отдадим свою жизнь за страну и народ, потому что поручил их нам Хозяин овец и пастбищ. А иначе не обретем жизнь вечную на небесах, а на земле жизни вечной и так никому не обещано». Кстати, эта метафора – восприятие себя как пастухов – играет, наряду с восприятием себя как дозора, важную роль в мифологии опричников: их сословная эмблема имеет именно такой смысл, хотя на самом деле это смысл трансформированный. Дело в том, что само понятие «опричники» возникло в Хvi веке, при царе Иване iv Грозном, и оставили они по себе вовсе не добрую память, являясь общероссийским карательным отрядом. Их эмблемой была собачья голова и метла, что означало «грызть, как псы, вычищать, как метла» (в смысле врагов царя). У нынешних же опричников (почему они так назвались – см. часть i, «История России») собачья голова стала как у овчарки, а метла превратилась в пастуший посох, так что эмблема теперь означает «пасти и защищать». Поэтому, к слову сказать, собака считается у опричников священным сословным животным. Они ввели Имперский закон «О собаках», установивший для собак в Российской Империи совершенно особый статус (типа статуса коров в Индийской Конфедерации), запрещающий их убийство, опыты на них и т. д.; а если опричник увидит на улице кого-то, мучающего собаку, он его может убить на месте (это часть третьего обета, см. далее).

Но вернемся к первому обету. Опричник обещает защищать не только страну и людей, но и веру и Церковь: «Церковь есть тело Христово, я же есть телохранитель. Господь защищает нас, мы же обязаны защищать дело Его на земле». Причем в обете это взаимосвязано: Империя в нем представляется не как место, где живут вверенные опричникам самим Господом люди (вернее, не просто как такое место), а как религиозная ценность, имеющая поистине космическую значимость. «Царство дьявола – анархия и тирания, – есть слова в обете, – и только тонкая цепь нашего дозора отделяет закон, порядок и справедливость от этого царства. Не будет нас – не будет угодной Богу православной Империи». Здесь важно понимать, что каждый опричник (и это находит свое отражение в первом обете) осознает себя как автономную и самодостаточную грозную боевую единицу: дело тут не столько в том, что один опричник в полном боевом снаряжении (а оно хранится по месту жительства у любого опричника – я еще буду писать об этом в главе «Армия») обладает огромной огневой мощью, а в том, что и без оружия и брони он есть почти такая же грозная сила, потому что везде, где есть цивилизация, он завладеет необходимым оружием или изготовит его – а там, где цивилизованность низка, оно ему и не нужно. «Моя сила в моих товарищах, – произносит опричник, – но отсутствие живых товарищей не остановит меня в моем долге. Пока я жив, Империя стоит, даже если я последний из оставшихся в живых». В этом ощущении у опричников причудливо сплетаются крайний коллективизм с крайним индивидуализмом, стоицизм и фатализм с космическим самовосприятием. Очевидно, что свой вклад в это вносит не только православие, но и мироощущение дальних языческих предков русских, варягов, чьими наследниками считают себя опричники. Варяги верили в то, что в последней битве богов, Рагнарёк, боги и люди потерпят поражение, и изменить этого нельзя – но все равно надо биться до последнего. «Я служу ради службы, – говорит опричник, – а не ради победы». И наконец, очень важное место в первом обете занимает тема бескорыстности служения: «Не для кормления приставлен я к стаду, но для защиты. Не народ создан для моего удобства, но я для того, чтобы служить ему, ибо такова воля Божья».

Второй обет – обет умеренности. На разговорном языке в народе он называется обет бедности, но, как вы увидите из дальнейшего, официозное название точнее передает его смысл. Интересно, что обет нестяжательства, который приносят наши католические монахи, по смыслу является лишь частью этого обета. Существо этого обета в презрении ко всему материальному: к деньгам, имуществу, комфорту и удовольствиям. Опричник клянется не накапливать денег и не думать о них, не приобретать и вообще не иметь собственности, кроме самой необходимой для жизни и выполнения долга, да и за ту не держаться и не огорчаться при ее потере. «Не скапливайте себе сокровища на земле, ибо тогда на земле будет сердце ваше, учил нас Господь, – говорит опричник, – и я обещаю точно следовать этому». Причем все устроено так, что он может не думать о деньгах, потому что, становясь опричником, человек начинает получать жалованье, которое, как он знает, не изменится до конца его жизни (кроме возможной индексации). Его размер – ныне он составляет 1216 рублей в месяц, то есть около 5000 наших долларов, – вполне достаточен для нормальной, хотя и не богатой жизни, но у опричников от него, наоборот, почти всегда остается, потому что они практически ничего не покупают из вещей и мало за что платят. Судите сами: квартир и домов опричники не покупают – считается, что это запрещено вторым обетом; они или живут в общежитиях, о которых я расскажу чуть позже, и ничего за это не платят, либо снимают квартиру, что оплачивается бухгалтерией их базы. Опричнику не возбраняется снять более дорогую квартиру, чем предусмотрено бухгалтерией, и доплачивать разницу самому, но никто из них не смог вспомнить таких случаев (потому что, в их понимании, комфортная квартира им ни к чему). Они все бесплатно пользуются одинаковыми автомобилями, которые называются «Каштан Импульс-универсал» и представляют из себя довольно уродливый, но большой и мощный военный внедорожник с турбиной; их выпускают специально для армии и полиции, и продажа их кому-либо, кроме опричников, в том числе юридическим лицам, запрещена. Хотя автомобили считаются общим имуществом (казенным, как говорят русские), опричник может взять машину для собственного пользования и держать ее по месту жительства. Это бывает не редко, но и не так уж часто, потому что опричники любят пользоваться общественным транспортом или ходить по улицам, считая это дополнительным патрулированием. Из одежды и обуви они большей частью носят цивильную форму (см. далее), которая вся бесплатна, а другую одежду в основном используют для «свободного поиска», то есть скрытого патрулирования, и по этой причине она самая невзрачная и дешевая. Медицинское обслуживание у них, естественно, бесплатное, поскольку оно бесплатно в России для всех, а если у них есть дети, они тоже не особо за них волнуются, потому что на каждого ребенка, у которого хотя бы один родитель опричник, до пятнадцати лет выдается пособие, ныне равное 350 рублям в месяц; к тому же среднее образование в России бесплатное, а высшее – в значительной части бесплатное.

Обычные развлечения земцев, такие как кино, вирту, спортивные соревнования, казино, дискотеки и т. д., опричники презирают, считая их декадансом (особенно они презирают спорт, считая его пародией на военные навыки); по сути, они тратят деньги только на еду, выпивку или наркотики и на секс-услуги. Но и в этом они предпочитают все простое и недорогое, причем это не связано с деньгами, а отражает их твердую убежденность в том, что все дорогие, совершенные вещи и услуги не просто бесполезны, а мерзки. Образно выражаясь, они считают, что эксклюзивное двадцатилетнее красное вино не просто ничем не лучше дешевого портвейна, а хуже. Это связано с их представлением о том, что комфорт и удовольствия делают человека зависимым, то есть порабощают, и высасывают, таким образом, из него силу, которая для опричников является культом (на их сословной эмблеме, под собачьей головой и посохом, большими буквами на вымпеле написано слово «СИЛА»). В обете есть слова: «Не дам надеть на себя ярмо богатства, которое тяжелее, чем ярмо нищеты; не дам посадить себя в золотую клетку, которая крепче стальной. Не дам удовольствиям мира сего выпить из меня силу, заменив ее на изнеженность». Теперь вы понимаете, дорогие соотечественники, почему я написал, что название «обет умеренности» точнее, чем «обет бедности»: бедность есть характеристика возможностей, а умеренность – желаний. Понятно также, почему этот обет не сводится к нестяжательству: само по себе отсутствие имущества вовсе не означает умеренности в привычках и презрения к комфорту – коммунистическая элита времен поздней Второй Империи в России жила очень широко, формально не имея почти никакой личной собственности. То же можно сказать о российских криминальных лидерах, так называемых ворах в законе. Но вернемся к материальной стороне жизни опричников: еще одна причина, благодаря которой они могут не думать о деньгах, – это наличие системы, называемой «общак». Говоря попросту, перечень того, что оплачивает за них база, не закрытый. Поясню на примере, что это значит: однажды я разговаривал с опричниками на их базе, расспрашивая их обо всем, что меня интересовало (кстати, они ко мне относились довольно дружелюбно), и услышал историю о том, как один из них накануне устроил в каком-то заведении буйную гулянку, заплатить за которую не смог. Заведение тут же отправило электронный счет на базу и получило проплату. На мой вопрос о том, должен ли он будет отдать эти деньги, опричники пожали плечами: захочет – отдаст, не сочтет нужным – нет; никто ему ничего не скажет, если подобные эксцессы случаются не слишком часто (в действительности, конечно, отдаст). Если же у него есть реальная нужда в крупных тратах, выходящих за пределы его финансовых возможностей, но не за пределы второго обета (например, пластическая хирургия или платное высшее образование для подруги или ребенка), за это заплатит база, даже если это и большая сумма – в последнем случае решение об этом примет их сход, называемый опричным собранием.

Третий обет – это обет чести. В нем содержатся, если обобщить, все существенные моральные нормы и правила поведения служилого сословия, не вошедшие в первые два обета. Опричник клянется в верности сословию: «Нет у меня ни семьи, ни дома. Опричнина моя семья, и Империя мой дом». Он обещает никогда, ни вольно ни невольно, не оскорбить и не подвести своих товарищей; защищать жизнь другого опричника в том числе и ценой своей жизни, а равно и всех людей других сословий. Он клянется никогда и ни при каких обстоятельствах не поднять руку на другого опричника и не иметь с ним вражды, а в случае неприязни просто разойтись с ним. И наоборот, в случае если кто-то убьет другого опричника иначе чем на войне, клянется мстить за него и не останавливаться в этом до самой смерти убийц или своей собственной. (Обет мести за своих весьма существенен – из-за него с опричниками боятся связываться.) В случае ухода или исключения из служилого сословия (это хотя и очень редко, но бывает) он клянется никак не использовать свою силу против интересов государства или своего бывшего сословия. Он также обещает хранить сословную и имперскую честь перед другими сословиями, не спускать оскорблений (по крайней мере, демонстративных) себя, опричнины и Империи: «Если кто-то сознательно оскорбит меня, мою страну или сословие, я не буду обижаться, но накажу». Это «накажу», между прочим, может при сильном оскорблении означать и смерть обидчика, поэтому народ в России весьма внимательно относится к своим словам («фильтрует базар», на разговорном русском) в присутствии опричника или незнакомца, который может им оказаться. Сами же опричники обещают: «Никогда не опущусь до оскорбления словами кого-либо – того, кто истинно это заслуживает, надо наказывать действием». Далее идет обещание равного отношения ко всем и вся, то есть, по сути, недискриминации по любому признаку: «Как пастух не может одну овцу выделять и защищать, другую же бросить, так и я обещаю не держать ближе к сердцу никого из народа, но за всех иметь равную ответственность. И как не может дозор одни места охранять, а на другие махнуть рукой, так и я обещаю ни одну из земель Империи не держать ближе к сердцу, но все одинаково». Опричник также клянется не убивать сверх боевой или иной государственной необходимости: «Господь заповедал: не убий, и если я убью того, кого можно было не убивать для защиты людей, государства и веры, то буду нарушителем Божьей заповеди». Вообще третий обет самый длинный, в нем есть обещание нетерпимости к любому встреченному злу, обещание помощи всем особо уязвимым (немощным и убогим, детям, старикам, а также священным для опричников собакам), обещание уважения к проявившему доблесть противнику и многое еще в том же духе. Важно, что третий обет, как ни странно, – самый главный, по крайней мере имеющий примат над первыми двумя; в нем есть слова: «Никогда не поступлюсь своей и общей честью ни для служения, ни для умеренности». Но здесь нет ничего удивительного – русское мировоззрение в большой степени характеризуется фразой «Истина там, где поступают честно». Обесчестить себя – для опричника самое страшное, что можно придумать, гораздо страшнее, чем не справиться с какой-то службой или даже защитой кого-то, и уж тем более намного страшнее смерти, которой они не особо боятся; с уверенностью говорю, что нет в природе вещи, ради которой опричник сознательно пойдет на бесчестье.

Принеся обеты – а начинается каждый из них словами: «Перед Богом и людьми обещаю...», – опричник проходит два особых православных таинства: венчание на службу и миропомазание. Эти таинства никогда не совершались и не совершаются Церковью, во всяком случае в таком виде, над обычными людьми, а только над царями – это соответствует статусу опричников как коллективного царя. Венчание есть символическое возложение короны, такое же, как при венчании на брак, только соединение происходит не с супругом, а со страной. Миропомазание совершается третий раз (первый у православных происходит сразу после крещения, а второй соответствует нашей католической конфирмации и совершается в пятнадцать лет) и означает снисхождение особых даров Святого Духа, необходимых для опричного служения, и завершается причащением но-вопомазанника в алтаре как защитника Церкви. После этого опричнику вручают личную карточку, персональное полное боевое снаряжение и два комплекта цивильной формы, и на этом обряд заканчивается, по крайней мере его торжественная часть: все поздравляют новоиспеченного опричника и идут праздновать – это событие у опричников называется «прописка», а само застолье, как и любое сословное застолье, называется у русских «братчина». Так начинается служба (не обучение, а работа, хотя службой у них называется и то и другое), которая продолжается до смерти опричника: как бы нам ни было трудно поверить в это, соотечественники, но у русских опричников нет ни понятия пенсии, ни понятия инвалидности. Для ослабевшего опричника – от старости или увечья – подыскивается адекватная работа: я сам видел опричника-женщину, у которой не было правой руки и обеих ног (ранение произошло задолго до внедрения регенерационной терапии), и она работала удаленным оператором беспилотного истребителя-перехватчика с помощью сделанного специально для нее интерфейса. Остальные относились к ней как к равному товарищу, не делая вид, что они не замечают ее увечья, но и не концентрируясь на нем, – например, брали на все свои пьянки, но подносили ей стакан и закуску; по виду она была настолько счастлива, насколько это возможно. Если же болезнь или увечье опричника таковы, что длительное время не позволяют делать никакой работы – до выздоровления или до смерти, – то он считается это время просто находящимся на излечении. Поэтому теперь, после своих очных наблюдений, я считаю любимую фразу опричников: «Служба – это жизнь, а жизнь – это служба» – не метафорой, а совершенно буквальной истиной.

Жизнь и служба. Как живут и служат опричники? Жить они предпочитают в общежитиях, которые представляют собой нечто вроде дешевой гостиницы или мотеля, обычно с блоками «две комнаты – один общий санузел». Комнаты бывают на одного и на двоих; кухня (которой, впрочем, пользуются редко) и столовое помещение – на этаже. На одном из этажей общая столовая, с кухней с поварами, – ею пользуются часто: опричников тянет друг к другу, поэтому они любят есть вместе, по той же причине они относительно редко снимают квартиры. В столовой каждое воскресенье происходят братчины; впрочем, раз в три недели, то есть через два раза, устав велит каждому опричнику приходить на братчину к земцам. Работают опричники в полиции или спецслужбах либо в гражданской администрации. Подразумеваются, естественно, только имперские учреждения – в местных администрациях и службах охраны порядка работают земцы, потому что это земские учреждения.

Армейцы живут и служат, как и у нас, обособленно, на военных базах; впрочем, примерно раз в десять лет положено не менее чем на три года перейти работать в другую сферу – из армии в полицию, из полиции на госслужбу и т. д. Все это относится и к высшим должностным лицам: обычная ситуация, когда опричник год назад был министром, а ныне инспектор полиции или военный моряк, причем не из-за плохих результатов работы, а из-за их сословного убеждения: важнее быть правильным опричником, чем наилучшим профессионалом. Я встречался со знаменитым Борисом Фетисовым, который четырежды был министром, дважды – командующим экспедиционным корпусом и дважды – главкомом рода войск; сейчас, в 66 лет, он работает следователем полиции в Константинополе, а в следующем году отправляется инспектором по строительству полярного прибрежного вала. Конечно, те опричники, кто проявил себя способными руководителями, в основном и дальше будут служить на руководящих должностях, потому что талантами не разбрасываются, – но служить в разных сферах, чтобы не «присидеться». Однако и в этом случае ответственная служба опричника непременно время от времени будет чередоваться с рядовыми должностями. Более того, от двух недель до месяца в году опричники работают на общественных работах, вроде строительства дорог: помимо пополнения «общака» это призвано способствовать тому, чтобы они не заносились перед народом. Когда я спросил у командира дружины (по-нашему, батальона) Отто Меркеля, чем же плохо чувство заслуженного превосходства над окружающими, он кратко ответил мне: «Оно высасывает силу».

Раз в год на месяц и раз в три года на три месяца опричники отправляются в лагерь на переподготовку, причем эти лагерные сборы они очень любят. Не менее двух раз в неделю опричники посещают спортзал – для поддержания физической формы. В остальные будние дни опричники, как правило, много работают, поскольку семьи у них обычно нет. Потом либо общаются друг с другом в кафе или в общежитии, либо читают: читать опричники любят и читают много, причем в основном достаточно умные книги, поскольку все получили хорошее образование и освежают его на переподготовках. Они часто обсуждают прочитанное между собой и дискутируют на разные темы. Если же им нечего делать, то у себя в комнате они на многие часы впадают в медитацию, благо они все этому обучены, – по этой причине им никогда не бывает скучно. Выпивкой опричники в будние дни обычно не злоупотребляют. Но самое любимое их развлечение, являющееся, в сущности, продолжением работы, – это так называемый свободный поиск. Опричник бродит по городу, заходит во всякие места, ездит на городском транспорте, стараясь не привлекать внимания (по русскому выражению, «прикидываясь ветошью»), и высматривает какой-нибудь непорядок – кто-то кого-то оскорбляет или на кого-то нападает и т. п., – который, естественно, немедленно пресекается. Хитрость здесь в том, чтобы в тебе не опознали опричника – при их внешнем виде это не просто, даже без формы.

Внешним видом опричники, как правило, отличаются от остальных людей: попросту говоря, они крупнее. У них большая мышечная масса, способная обеспечить бег в восьмидесятикилограммовом снаряжении; чтобы избежать диспропорций, рост им обычно корректируют под вес. Мужчины-опричники обычно имеют рост 195—210 см и вес 110—140 кг; женщины, как правило, сантиметров на десять ниже и на 15—20 кг легче. Нет нужды говорить, что тела их – чистые мышцы, без капли жира, причем наработанные комплексными нагрузками, а не на тренажерах или спортплощадках и потому более равномерно распределенные, чем у спортсменов. Теперь, надеюсь, понятно, в чем состоит творческий элемент «свободного поиска» – не привлекать внимания им не так-то и просто.

Однако внешние отличия опричников размером не ограничиваются – у них своеобразное выражение лица, настолько спокойное, что лицо кажется малоподвижным; яркой и сильно выраженной мимики у них не бывает, равно как вообще не бывает внешних выплесков эмоций. Взгляд у них тоже характерный – не бегающий и почти не мигающий и оттого кажущийся обращенным не на собеседника, а куда-то вдаль. Подобные особенности, по-видимому, являются следствием определенного психологического состояния, которого опричники добиваются в результате и обучения особым ментальным техникам, и образа жизни в целом.

Цивильная форма опричников, которую они обычно носят (кроме как на работе, если та требует мундира, и во время «свободного поиска»), также достойна упоминания. Фасон ее произволен, но обязателен черный цвет, причем низ (брюки, юбки или штанины комбинезона) должен иметь серебряные лампасы по бокам, а верх – серебряные галуны. Обувь также может быть любой, но непременно черного цвета и с серебряными каблуками (обычно их покрывают настоящим серебром). Специальный закон запрещает всем, кроме опричников, продавать и иметь одежду такой расцветки и обувь с серебряными каблуками. Надо сказать, что гигант любого пола в черной с серебром одежде и обуви выглядит эффектно. Поэтому среди земцев – и мужчин, и женщин – считается престижным («крутым») иметь любовницу или любовника-опричника, что разового, что постоянного, в связи с чем опричники, в отличие от кадетского периода своей жизни, не так часто имеют дело с наемными секс-работниками.

Семьями опричники обзаводятся не часто, хотя после принесения обетов это личное дело каждого. Подобное обстоятельство не является следствием стремления к разгульной жизни или нежелания брать на себя ответственность – скорее, это нежелание иметь слабые места, которые уменьшат твою силу. Ведь идти на смерть человеку, обремененному семьей, гораздо труднее – он знает, что, покидая близких, становится для них источником горя. Да и реализовы-вать второй обет – с пренебрежением относиться к материальной стороне жизни – семейному человеку куда сложнее. Так что отказ от семьи есть для опричника добровольное лишение себя еще одной радости жизни ради главного своего дела и предназначения. Но и те семьи, что все-таки возникают у опричников, достаточно редко образуются с земцами. Я долго и достаточно доверительно беседовал с одной женщиной-опричником 46 лет – Светланой по кличке Истребитель, в момент нашей беседы – патрульным полицейским. Те, кому нравятся, мягко говоря, крупные женщины (в Светлане 198 см роста и 102 кг веса), назвали бы ее красивой. Она рассказала мне, что у нее пока двое детей – 8-летний сын от опричника, который сейчас воюет с исламистами на южных границах, и 13-летняя дочь от земца-промышленника. Оба ребенка живут с ее мамой в Москве, но отец дочки часто с ней видится, и это ее беспокоит. Я спросил Светлану, чем он ей так неприятен, что она против того, чтобы он виделся с дочкой? Нет, ответила Светлана, ей он нравится, он хороший парень, и она при любом удобном случае с ним встречается. Она вовсе не против, чтобы он виделся с дочкой, но она надеется, что дочка в 15 лет пойдет в опричники, и папа-земец может невольно сбить ее с этого пути. Когда же я спросил ее, извинившись за возможную глупость, а почему бы ей не выйти за него замуж и не жить с ним и дочкой вместе (тогда никто ее не собьет с пути) – или она принципиально против этого? – она несказанно изумилась. «Нет, я принципиально не против иметь с кем-то нормальным семью, – сказала она, придя в себя, – но с земцем?..» Это было сказано так, что я понял – и вы поймите, дорогие соотечественники: опричники и земцы – это практически разные биологические виды, хотя похожие внешне и способные к скрещиванию. В этом и есть самая суть российской сословности.

Положение в стране. Вы спросите, дорогие соотечественники, а что же получают члены служилого сословия в качестве компенсации за все те трудности и ограничения, которые они добровольно на себя принимают? Многие уже наверняка поняли это из предыдущего текста: вся власть в Империи принадлежит им и только им – и в этом уникальность российской политической системы. В Конституции записано: «Высшим сувереном Российской Империи является служилое сословие. Оно избирает из себя верховное должностное лицо Российской Империи – императора, а также всех иных высших должностных лиц. Для занятия всех иных должностей государственной, военной и внутренней службы Российской Империи члены служилого сословия (опричники) имеют абсолютный приоритет». А помимо особого положения в Империи опричники не имеют за свою службу ничего; это принципиально важно – как говорят они сами: нет другого способа отобрать тех, кому важна страна ради страны и служба ради службы. И как ни удивительно, дорогие соотечественники, ради призрачной принадлежности к великой Империи, ради службы идее, а по сути, ради возможности сложить голову после тоскливой жизни в нищете и скитаний по баракам, сотни тысяч молодых и не очень молодых людей ежегодно бросают обеспеченную, а зачастую очень обеспеченную жизнь и уходят в опричники. В первые после 2013-го годы, когда опричнина только появилась, в пунктах стояли очереди из тех, кому обычная жизнь, по-видимому, чем-то категорически не подходит.

Как относятся к опричникам другие граждане России? У духовенства к служилому сословию отношение явно хорошее. Многие представители Православной церкви считают, что хоть убийства (пусть даже и врагов державы), пьянство и блуд не красят опричников, но их религиозность, бескорыстность и твердая защита веры и Церкви, сравнимая с таковой у самого духовенства, не может не подкупать. Остальной же народ относится к опричникам сложно; ропот «с какой стати они нами правят» явно имеет место, но он несколько сдерживается пониманием того, что войти в «они» может каждый и в любой момент – это вопрос выбора, и ничего более. Восприятия опричников как защитников жизни и крова почти нет, потому что сильных явных врагов у России на данный момент нет – ни внутренних, ни внешних. Так было не всегда (и, наверное, не всегда будет), но кто же это вспоминает? В основном доминирует отношение отчужденной и опасливой недоброжелательности, так что если бы сейчас, в 2053 году, имеющуюся Конституцию России вынести на референдум с участием всех граждан, то ее не поддержала бы и четверть. Но в том-то и дело, что никто, кроме опричников, не может участвовать в референдумах (имеется в виду в референдумах политических – по иным вопросам участвуют все). Опричников крайне мало трогает, как народ относится к ним и к конституционным принципам, и это, в свою очередь, не добавляет им любви земцев. Однако к этой антипатии явно примешивается смутная, малоосозна-ваемая, но явно присутствующая зависть – хотя завидовать вроде бы решительно нечему. Дело, по-видимому, в том, что принципы служилого сословия созвучны очень глубоким бессознательным архетипам русского народа в целом – в отличие от артикулированных общепринятых представлений, которым они явно противоречат. На неосознаваемом уровне для очень многих опричники являются лучшей частью их самих. Поэтому самая большая общественная организация России, ОРИОН (Орден Разделяющего Идеалы Опричнины Народа), обычно называемая «сочувствующие», насчитывает почти 30 миллионов человек. Они приносят только первый и третий обеты (никакого конституционного значения это не имеет и с точки зрения закона является просто игрой). Сочувствующие проводят много свободного времени (часто основную часть) с опричниками, участвуют в их братчинах и часто работают вместе с ними, а если нет, то сугубо добровольно вносят часть своего заработка в опричный «общак»; не очень частые браки между опричниками и земцами происходят в основном с сочувствующими. Опричники хорошо относятся к сочувствующим и с удовольствием берут их на работу, иногда довольно ответственную, в правоохранительные органы или гражданскую администрацию, хотя опричники и имеют абсолютный приоритет для занятия любой должности на государственной службе. В армейские структуры сочувствующие попадают гораздо реже, в основном по причине большой разницы в физических кондициях. В общем и целом я не уверен, что такая система (я имею в виду опричное сословие) прижилась бы – не говоря уже о том, чтобы возникла, – где-нибудь, кроме России: по сути, в ней очень много глубинно русского.

Российское служилое сословие в сравнении со средневековым. Мне, как историку и социологу, было очень интересно сравнить существующую в России сословность с феодальной – точка зрения, что в России мы видим в сущности реванш феодализма, весьма распространена у нас. С сожалением должен заметить, коллеги, что это плод либо плохого понимания предмета, либо принятия желаемого за действительное (последнее – потому что придерживающиеся такой позиции авторы злорадно делают на ее основе вывод о скором историческом крахе). Конечно, сословность обычно ассоциируется с феодализмом (хотя в античные и доантичные времена она была столь же зримо выражена), и его столкновение и капитуляция перед нарождающимся капитализмом была в большой степени связана именно с наличием сословности. Но отличия этой системы в России от феодальной – я считаю, что их пять, – на мой взгляд, принципиальны и приводят к прямо противоположным выводам по поводу стабильности российской политической системы в целом. Разберем это на примере наиболее важного и иллюстративного компонента – служилого сословия, которое я буду сравнивать с таким же сословием при феодализме (феодалами и рыцарями – при раннем, служилым дворянством – при позднем).

Во-первых, опричниками становятся в отличие от феодалов не по наследственному, а по добровольному критерию, открытому для всех, и это приводит к целому ряду существеннейших отличий. При феодализме талантливые, энергичные и властолюбивые молодые люди из простонародья или третьего сословия принципиально не имеют возможности войти в элиту, по крайней мере властно-военную, и потенциал многих из них направляется на борьбу с режимом – а в России таким людям незачем бороться с режимом, поскольку ничто не мешает им стать опричниками. По этой же причине зависть народа к служилому сословию в принципе не может переходить определенной грани: завидуешь? – иди в опричники сам, да и завидовать там в отличие от времен феодализма особо нечему. Кроме того, наследственная система не является фильтром, поэтому в каждом следующем поколении знати и королей никакого отбора не происходит – а следовательно, происходит вырождение, что и имело место; у опричников же отбор происходит постоянно – и на уровне входа в сословие, и на уровне выборов должностных лиц.

Во-вторых, в российском служилом сословии впервые в засвидетельствованной истории человечества разобщены власть и богатство (неудачная попытка подобного разобщения была предпринята в той же России во время Красной Империи), причем полностью, в то время как при феодализме принадлежность к знати означала концентрацию одновременно и власти, и богатства. Это принципиально важно, потому что власть и богатство несовместимы по своей сущности – власть от духа, а богатство от тела. Поэтому при феодализме богатство всегда разлагало власть (действовать на власть иначе оно не может), а опричному сословию это не грозит. Кстати, такая вещь, как боевой дух, в широком смысле, тоже из категории власти, и на него богатство действует так же – опричникам не грозит и это. Но разобщенность власти и богатства служит еще одной не менее важной цели – она делает сословную систему справедливой в глазах земцев. Вместо средневекового представления о знати «вам все, а нам ничего» в современной России податное сословие рассуждает так: ну что ж, вам власть – зато нам богатство. То есть отсутствие у себя политических прав оно воспринимает не как ущемленность, а как разделение труда в государстве – одним одно, другим другое. Немаловажно также, что достаточно скромный образ жизни (в материальном смысле) опричников не превращает их в серьезную нагрузку для хозяйства страны в отличие от феодализма: налоговая нагрузка на народ и бизнес в России относительно невелика (см. главу «Экономика»).

В-третьих, отсутствие феода и вообще рода в феодальном смысле позволяет членам служилого сословия испытывать друг к другу не подозрительность, как у феодальной знати, а товарищество и взаимную симпатию. Тем более что из-за неприятия всего материального и их отношения к службе им и делить-то нечего – а феодализм сгубили междоусобицы, которых не могло не быть, и проистекающая из них ненависть всех к каждому и каждого ко всем.

В-четвертых, уже при позднем феодализме военная сила знати базировалась не столько на рыцарях, сколько на ополчениях, состоявших из людей совсем другого (притом потенциально враждебного) сословия, и это предопределило их слабость в межсословном столкновении. Вот во времена раннего феодализма не было нужды в солдатах, сила полностью обеспечивалась бароном с вассалами (в русском варианте – князем с дружиной), так он и был как строй абсолютно стабилен. Чему тут аналогичны опричники, которые сами по себе составляют 100% военной силы страны, судите сами.

В-пятых, феодалы чувствовали себя поставленными Богом хозяевами страны, и, когда страна (в смысле привычный порядок) начала рушиться, они не могли не растеряться: особенно ярко это видно на примере Французской революции. А опричники чувствуют себя поставленным Богом дозором, а не хозяевами, и, когда все вокруг начнет рушиться, это будет для них тем, чего они всегда и ждут и в чем видят смысл своего существования – тут не от чего деморализоваться, скорее наоборот.

Так что я считаю российскую политическую систему, построенную на сословности, абсолютно стабильной в обозримой перспективе – тем более что способность меняться, оставаясь самой собой, в ней заложена. Действуя как сепаратор, она будет продолжать отделять овец от козлищ, воинов по духу – от обычных людей, превращая потенциальных врагов режима в его опору; и сепарация эта такова, с точки зрения личностных типов, что не ушедшие в опричники опасными врагами государства не станут. Будут, конечно, кризисы и даже восстания – они, собственно, уже имели место (см. главу «Новейшая история России»), – но опричники любые бунты утопят в крови, причем с удовольствием, потому что для них (вспомните первый обет!) это будет поединок с дьяволом. Я не могу представить, кто и что может поколебать, а тем более смести опричную власть – к слову, вопреки тому, что у нас думают, вовсе не кровавую и вообще не репрессивную.

Прежде чем перейти к рассказу о духовном сословии, дорогие соотечественники, выражу надежду, что вы поняли, почему я начал рассказ о сословности со второго, служилого, сословия и почему я посвятил ему основную часть этого рассказа.

Духовное сословие

Священнослужители. К духовному сословию, наиболее чтимому в Российской Империи (оно, а не служилое называется первым), которое многие верующие считают истинным щитом России, относится духовенство только Вселенской Русской православной церкви (ВРПЦ). Духовенство других религий, в том числе весьма уважаемых (например, равилитского ислама), по сословной принадлежности относится к земцам, и особенности его статуса регулируются отдельными законами, а не напрямую Конституцией, как у первого сословия.

Духовное сословие состоит из пяти групп: диаконов, пресвитеров, монахов (среди них тоже есть диаконы и пресвитеры, но особые), епископов, они же архиереи, и церковных людей. Пресвитеры, они же священники, – это те, кто сами совершают таинства, а диаконы всех трех ступеней (диаконы, протодиаконы и архидиаконы) сослужат священникам при совершении таинств, как и у нас. После 2017 года, в результате церковной реформы, диаконами без ограничений могут быть женщины, которые в этом случае называются диаконисами, и их довольно много. И диаконы, и пресвитеры могут быть как из белого духовенства (то есть не приносящего монашеских обетов), так и из черного, то есть из монахов, – в этом случае они называются иеродиаконами и иеромонахами. Стать таковым может как рукоположенный в диаконы или священники монах, так и постриженный в монахи овдовевший диакон или священник. Священники из белого духовенства должны быть женатыми. Неженатым священник может быть – например, если он овдовел (второй брак священникам запрещен) или просто не хочет жениться, – но в этом случае он должен принести обет целибата, как у нас, католиков, все священники. Все это точно так же относится и к диаконам, и к диаконисам. Священнический чин, как и диаконы, также подразделяется на три ступени: пресвитеры, протопресвитеры и архипресвитеры. Архипресвитеров ранее не было, а теперь ими называются священники, обеспечивающие благочиние в целом ряде приходов, обычно от 1 до 10% епархии (к ним так и обращаются – благочинный, а ранее они так и назывались), а также настоятели патриарших и митрополичьих храмов.

Следует сказать, что ныне священник в ВРПЦ в своем основном деле – совершении таинств – является полностью канонически самостоятельным в отличие от прежних времен. Это означает, что, хотя принцип священноначалия существует и неукоснительно соблюдается в отношении и богослужений, и организационных вопросов церковной жизни, он не относится к совершению таинств. Дело не в том, что таинство считается совершенным без всякого утверждения епископом и тот не может его отменить, – так было всегда. Но ныне епископ не может благословить священника (то есть, по сути, приказать ему) допустить к причастию такого-то, если священник этого не хочет, или, наоборот, не благословить венчать или крестить такого-то. Конечно, священник обязан при совершении таинств руководствоваться правилами, утвержденными Патриархатом (или в отдельных моментах митрополией и даже епархией). Например, в соответствии с решениями Архипастырского собора 2029 года он не может отказать в венчании на основании того, что один из супругов женат государственным браком: Церкви это не касается, и, если он не венчан, он может венчаться. Но это общие правила, за нарушение которых священник будет запрещен в служении, а конкретное решение в их рамках остается полностью за ним. Это следствие сознательного курса, который взяла Церковь, тогда еще РПЦ, на повышение роли пресвитеров (то есть священников), – курса, ставшего неизбежным после резкого повышения ее роли и значимости в общественной жизни страны в 10-е, а особенно в 20-е годы.

Перед VIII Вселенским собором, и особенно после него, в Церкви началась дискуссия о том, чтобы разрешить рукополагать женщин и в священники, хотя бы монахинь. Патриархия относилась и относится к этим дискуссиям весьма терпимо, потому что инициируют их не так называемые обновленцы, признанные на VIII Соборе ересью и анафе-матствованные (см. главу «Религия»), а вполне церковные, консервативные люди. Источником сомнений такого рода служит теперь вовсе не общелиберальное кредо, а принципиальное богословское разногласие: дело в том, что любой священник в известной степени прообразует самого Спасителя, поскольку совершает таинства Его именем и соединяет и разрешает данной Им властью. Именно это всегда было главным аргументом за то, что священник не может быть женщиной – Спаситель вочеловечился мужчиной; могло ли быть иначе, мы не знаем, но факт таков. Однако игумен Роман, профессор семинарии в Александро-Невской лавре, еще в 2019 году написал труд, в котором поставил этот аргумент под сомнение. Его основным тезисом было следующее: в Сыне Божьем, как известно, по-халкидонски слиты две природы – Божественная и человеческая. Мужской пол имеет человеческая природа – Бог не имеет пола, потому что Он есть дух. Но человеческое тело Спасителя (непрославленное, то есть до Воскресения) не обладало никакими особыми свойствами – в отличие от языческих богов оно не отличалось ни могучей силой, ни неописуемой красотой, ни особой неуязвимостью. Да иначе и быть не могло: Спаситель сошел с небес и вочеловечился не для того, чтобы увеличить Свою силу, а для того, чтобы ее разбавить человеческой слабостью, – иначе нельзя было бы принести Себя в жертву, нашего ради спасения. Священник же, совершающий таинства, делает вещь сверхъестественную и, следовательно прообразует Божественную, а не человеческую природу Сына. Вот для ариан, которые отрицают Божественную Его природу и признают только тварную земную, писал игумен Роман, запрет хиротонисать женщин был бы вполне естественным. А мы, если соблазнимся и пойдем этим путем, должны тогда рукополагать исключительно евреев или по крайней мере обрезанных – ведь по человеческому естеству Спаситель был обрезанным иудеем.

Поскольку все последователи игумена Романа совершенно лояльны Церкви и ни в чем не поддержали обновленцев на VIII Соборе – напротив, сам Роман был руководителем богословской рабочей группы, готовившей заключение против них и их учения, – то Патриархат, как я уже сказал, считает эту дискуссию не покушением на устои, а нормальным богословским диспутом. Нынешний Патриарх Русский и Вселенский Николай высказался около восьми лет назад на эту тему так: «Помните ли, братья и сестры, как обличал Христос фарисеев: зачем преступаете заповедь Божию ради предания вашего? И Исаию поминал, также отрицавшего заповеди и обычаи человеческие в Божьих делах. Вот поэтому говорить, как иные из нас, что, мол, есть традиции, у отцов и дедов было заведено так, – негоже. Должны мы разобраться в этом, со смирением моля Бога о том, чтобы ниспослал нам познать истину, и истина сделает нас свободными». Тем не менее, хотя вопросу этому уже около тридцати лет, пока все остается по-прежнему – Церковь все-таки весьма консервативный организм и иным быть не должна. А с другой стороны, что такое для Церкви тридцать лет? При этом интересно, что сами верующие женщины – и диаконисы, и монахини, и мирянки – не проявляют никакой активности в этом вопросе и вовсе не являются его движущей силой. Наверное, будь это не так, отношение к этой дискуссии не было бы столь благожелательным – Церковь не терпит отстаивания групповых интересов. Я думаю, однако, что в нашем веке этот вопрос найдет свое положительное решение.

Материально священнослужители живут довольно скромно. По статистике за 2052 год, средний доход священника составлял 1154 рубля в месяц, в том числе у настоятелей – 1816 рублей (все это вместе с доходами от совершения треб), а у диаконов (включая диаконис) – 813 рублей. И хотя при этом налоги они не платят, но существенную часть из этого дохода они тратят не на себя, а на церковные же нужды, особенно настоятели. Позиция епархий в отношении настоятелей приходов, кроме как в особых случаях, такова: почти все, что вы заработали, остается вам – но и траты все осуществляйте из своих. Поэтому указываемый в статотчетности доход настоятелей в большой степени является малоинформативным – его располагаемая часть завышена. Но это и не очень существенно, потому что иереи в любом случае приносят обет нестяжательства, который теперь весьма строг и, в частности включает в себя отказ от любых роскошеств в любой части быта, независимо от того, за чей это счет. То есть живут священнослужители не по-монашески, но достаточно скромно – и по материальным возможностям, и по обету. Но сословие в целом считает, что так и должно жить – при любом другом варианте туда потянулась бы вереница людей, жаждущих в первую очередь комфорта и достатка. То есть духовное сословие, как и служилое, видит в исходно закрепленной бедности единственную гарантию чистоты рядов и залог силы.

Монашество также претерпело определенные изменения в результате церковной реформы: был провозглашен принцип, что главным в монашестве для стяжания Святого Духа является не только отказ от плотского, но и уход от мира. Это не означает смягчения условий жизни для братии – никто не отменял и не смягчал ни монашеских обетов, ни монастырских уставов, – но контакты с внешним миром сильно ограничились. Теперь не встретишь, в отличие от дореформенных времен, иеромонаха, служащего священником в городском приходе и живущего в городской квартире – это считается монашеством не истинным, а притворным, даже если он живет на хлебе и воде. Уединенность от мира с его соблазнами, суетой и приземленностью, даже в относительно верующей России, только и может придать особую силу монашеской молитве, считает Православная церковь – а это один из столпов, на котором стоит вера в стране и сама страна. Поэтому даже те монахи, которые по роду деятельности активны в миру, в том числе и вышеупомянутые иеромонахи (священники и настоятели мирских приходов), чаще всего живут все равно в монастыре; это относится и к епископам (см. далее). Исключением является уход в странствие на несколько лет – это практиковалось по благословению и раньше, но теперь стало обязательным послушанием для иноков, не имеющих к этому противопоказаний. Теперь считается, что миру будет полезно, если в нем будут ходить монахи, напоминая людям своим примером о спасении и подвигах ради Славы Божией. По этой причине в странствие отправляют монахов не только что постриженных, но уже укрепившихся в вере.

Даже проход в монастыри мирян, к святыням или на службу, ограничен теперь в большинстве мест определенными днями; и исповедовать таких мирян архимандриты стараются ставить живущих при монастыре или в округе женатых священников, а не иеромонахов. Все это направлено на то же – сделать уход от мира для монахов более полным. Вообще монастырей в России много, и их количество, равно как и количество монахов, постоянно растет, что удивительно для благополучной и процветающей страны; причем социологические исследования четко показывают, что уходят в монастыри чаще вовсе не от нужды или неурядиц – скорее наоборот. Кого-то охватывает раскаяние и нестерпимый стыд за прежнюю жизнь, кому-то становится невыносимо противно от мелочной суеты окружающей действительности, а кто-то просто слышит зов к тихому и безмолвному житию, от которого невозможно отмахнуться, – но явно очень мало кто, в отличие от Средневековья, идет в монастырь, чтобы укрыться за его стенами от голода и ужасов мирской жизни. Может быть, поэтому монахов и монахинь в России очень любят, многие даже селятся рядом с монастырями, чтобы общаться с монахами и помогать им и деньгами, и работой, – их называют монахолюбцами (на общение с ними монашеские ограничения не распространяются); часто, хотя далеко не всегда, они являются общинниками (см. далее). Еще более распространено так называемое трудничество, когда человек или группа людей приезжает на один-два месяца в монастырь, живет, трудится и ходит на службу вместе с монахами. Во многих университетах и институтах, в том числе самых престижных, это принято или, по крайней мере, считается хорошим тоном для всех студентов первого-второго курсов во время летних каникул.

Поиск по сайту: