Внезапный кататонический срыв

Пациентка пришла на следующую встречу в ужасном состоянии. Она провела «кошмарную ночь»: вещи и формы в комнате «оживали»; на стене появлялась тень и тянула руки, пытаясь достать ее. «Я не боялась, но это была ужасная ночь», — сказала она.

Ей стало немного лучше, когда возникли телесные потоки и она позволила себе воспринимать их.

На следующий день ее сознание было совершенно спутанным и сопровождалось тяжелым расстройством речи и мыслей. Все вещи были «незнакомыми», а действия — ужасно сложными, если что-то не удавалось, она считала, что это «силы» оказывают давление на ее волю. Ее работа в офисе стала тяжкой ношей, совершенно непосильной. На протяжении всей встречи ее речь была очень заторможенной и неразборчивой, но она очень старалась, чтобы ее поняли.

Она оставалась в процедурной комнате до 7.20 вечера, а затем начала одеваться. Один из моих ассистентов обнаружил ее там в 8.50 в кататонической позе, она не могла двинуться и полтора часа оставалась в неподвижности. Очень медленно, прилагая огромные усилия, она сказала нам, что не могла позвать на помощь. Ее организм отреагировал кататонической каталепсией, то есть полностью блокировал движения, когда ее захлестнул сильный плазматический поток.

На следующий день пациентка избавилась от каталептического приступа, но вместо этого у нее возник бред величия, который выполнял функцию ограждения от переживания потока биоэнергии в организме и восприятия природы в ней самой.

Когда во время сессии внезапно возникли сильные предоргасти-ческие ощущения, она сказала: «Я слишком благородна и хороша для того, чтобы быть животным...» Через несколько минут она добавила: «Силы заставляют меня порезать левую щеку. Но я держу себя в руках, я сильнее, чем они [силы]...»

С точки зрения оргонно-биофизического функционирования, эта реакция была очевидным проявлением иллюзии силы, вызвавшей новое и удовлетворяющее переживание биофизической, вагинальной экспансии ее плазматической системы. Она все еще была неспособна полностью принять функцию удовольствия и насладиться ею, она сопротивлялась, прибегая к иллюзии: теперь она была даже сильнее, чем «силы», то есть все же сильнее, чем животное в ней. Это вскоре неожиданно подтвердилось. На следующий день я получил от нее письмо.

Четверг.

Дополнительно улаживать — аффективные (должны быть эффективными) адвокаты лицея в Риме. Вы не видите этого из-за бессмертной силы Воли выживания и достижения. «Мой ум» смешал подходящие осколки власти и моего славного начальника и работы. Вы не собрали мои осколки, и никто не мог и не может, и вот почему я иду к психиатрам, чтобы узнать. — Дети воды, божественная Диана и сказка о докторе Дулиттле, когда я была ребенком. Я гораздо старше Будды и Мохаммеда в пещерах и Изиды на распятье, меня всегда угнетала моя природа. Я должна получить точный ответ на вопрос, не «меняя своего мышления», как вы говорите — который ничего не разрешит — но вы очень-очень добрые мои мысли — не мысли, но оплодотворенные знанием, вложенным в мою голову. Наказание описано в книгах, которые знают, как и почему я страдаю, написаны для моих глаз в одиночестве без знания и воли автора. _ч Оплодотворенные мысли.

Но страшная паника, возникшая из ужасного смятения, причиняет боль.

Есть и другое сообщение вдобавок к вашей коллекции. Оно может однажды оказаться очень цепным — я вовсе не собираюсь говорить: «Я вам так сказала».

Знаете кто я? Я говорила вам, что могла бы нарисовать для вас портрет в полный рост — и греков и римлян — древних, конечно — проникнув прямо в эту картину. Я полагаю, что вы слышали об Изиде

Я — ЕЕ ВОСКРЕШЕНИЕ.

. И есть те, кто противостоит Чуждым Силам— их, наверно, всего пять. — Бог слева, остальные более или менее чем-то противоположны ему — Это те, кто иногда внушает страх, потому что они часто бывают против меня и умело истязают меня. Вы знаете, что полная реинкарнация бывает не всегда, а когда она бывает частичной, я открыта снарядам со стороны противников. У меня нет жриц и т.д. — нет в этом мире, поэтому мне приходится бороться самой — и мне не всегда хватает моей сверхсилы, чтобы делать это с легкостью — Бог, конечно — мой союзник. Когда я полна, как тем вечером в вашем доме, нет ничего, что я не могла бы сделать — если бы я этого пожелала — пришла домой, а там полицейский арестовал кого-то, кто выключил свет в магазине -для предотвращения воздушного налета — я надеялась, что он мог бы что-нибудь сказать мне или кто-то другой мог бы — приказать мне сделать что-то — Дураки те люди, они не могут оценить моего величия — они его не понимают — они видят только нечто странное, но не знают силы.

Проблема самоубийства очень сложна, потому что возникает вопрос состояния за пределами — возвращусь ли я к исходному рождению или достигну большего — будущего королевского воплощения — до тех пор, пока этот вопрос не будет решен, я ничего не могу сделать. Смерть — это другая сила, она действительно королева, и очень серьезная фигура — она приходила раньше — и с тех пор ее нет. Тот, кто был сегодня, он же был и на прошлой неделе, но то был Дьявол, я думаю, вы знаете, я как Изида, была не совсем тем же самым, что Другие — есть одна принципиальная причина для того, чтобы я предопределила жить здесь на земле и должна выносить эту жизнь — тот вопрос, на который я никогда не могла найти ответ — в чем же главная причина существования на земле — Ну, достаточно писанины,

Ф

Имена столь бессмысленны, почти как семейные пережитки -совсем нереальные -

Она стала божественной Изидой из-за сильных телесных ощущений; психотическое искажение восприятия силы, «миссии» и контакта со Вселенной, весьма очевидно, стадо порождением неспособности позволить себе во всей полноте воспринять естественную оргонотическую мощь и наслаждаться ею, оставаясь живым организмом, целостным и в здравом рассудке. Поэтому мое заключение таково: шизофреник в противоположность невротику обладает полной силой естественного оргонно-энергетического функционирования; он отличается от здорового животного, включая и человека, отщеплен-ностью восприятия от возбуждения и, таким образом, трансформирует собственное переживание силы в иллюзорное величие, а слабое восприятие отстраненного возбуждения в бред «запредельности» и преследования.

Эти выводы имеют первостепенную важность для понимания всей сферы психотических бредовых расстройств; дело не в том, вызвано ли расщепленеие высокой температурой, как это бывает при послеродовой аменции (postpuerperal amentia) или постсифилисных структурных повреждениях, или как в случаях выраженного паралитического бреда, или истинно шизофренического расщепления. Суть остается той же: когда единое функционирование организма раздроблено, происходящий в организме биофизический процесс будет восприниматься как сила, отчужденная от эго, в форме разного вида галлюцинаций или бреда. Специфические механизмы, которые отличают бред при параличе от бреда послеродовой аменции или бреда при старческом слэне вынести все это. Когда есть только одна «сила», я способна это вынести, но когда их так много вокруг, я не выдерживаю, мне не хватает духу.

Не правда ли, сказано прямолинейно? Необходимо научиться понимать этот язык, а не впадать в шоковое состояние от этих надломленных людей. Homo normalis запирается в четырех стенах за спущенными шторами, если яркий солнечный свет раздражает его и когда он не может выстоять перед лицом природных сил. Старая дева сплетничает, рассказывая дурные истории о влюбленных, потому что ее организм не способен вынести возбуждения, когда дело касается функционирующей вокруг нее любви. Биопат-фюрер убивает миллионы людей, поскольку не выносит ни одного проявления живого. Преступник убивает того, кто вызывает в нем чувство гуманности и доброты. Шизофреник разрывается на части эмоционально и биологически.

На этой сессии пациентка впала в ступор, замкнулась, и один из ее родственников отвез ее домой.

На следующий день около 1.30 пополудни она проглотила крест, который носила на груди. На сессию пациентка пришла в очень болезненном состоянии. Сначала она только взяла крестик в рот, затем «он проскочил туда сам собой...». Зев был поранен, но в конце концов крестик все же проскользнул по пищеводу. Этим действием она намеревалась «угодить Господу» и помешать людям следить за ней. Ей пришлось напрячься, когда она глотала крест, но Бог улыбнулся ей. Ей хотелось взойти на высокую гору, воздеть руки к небесам, и тогда Господь приблизился бы к ней и принял бы в свои объятия.

Острое желание генитального контакта, таким образом, раскрылось в форме психотического бреда, связанного с божественными объятьями.

Я велел ей немедленно съесть большой кусок хлеба. Она посмотрела на хлеб и сказала: «Здесь глаза [дырочки на хлебе], которые ел едят за мной...»

Ее отправили к терапевту, который назначил ей рентгенологическое обследование. Крестик обнаружился в животе. Терапевт был в курсе оргонно-терапевтического эксперимента и способствовал тому, чтобы ее выпустили из клиники. Но все усилия пропали напрасно. За^всю свою долгую карьеру терапевта-исследователя я встречался со многими человеческими существами, которые скорее бы умерли, чем позволили бы себе воспринимать биоэнергетический поток ощущений. Я знаю людей, которые предпочитали уйти на войну, нежели рискнуть понести наказание за слова правды. Поэтому, я нисколько не удивился, когда пациентка предпочла отправиться в психиатрическую клинику, вместо того чтобы принять полное генитальное возбуждение собственного организма.

Через некоторое время крестик вышел из ее тела естественным путем. Но днем позже я получил от одной из приглядывающих за ней родственниц следующие заметки:

23 мая 1942 года.

«Я впервые осознала некоторые изменения в ее поведении, когда она попросила мать оставить ее и сказала, что она могла бы приготовить что-нибудь поесть. Позже я поняла, что она настаивала на том, чтобы мать ушла из дома. Она накрыла на стол. Когда я в другой раз посмотрела на нее, она стояла возле раковины и била по ней стаканом, который держала в руке. Он не разбивался, и тогда она попыталась разбить его маленькой лопаткой, но это тоже не удалось. Я подумала, что она может повредить себе, и поэтому подошла к ней с тем, чтобы предложить ей разбить стакан за нее. Она отдала его мне, и я разбила. Она собрала все кусочки и аккуратно сложила их в ведро».

«Никаких инцидентов во время еды больше не было. Она была на кухне и наблюдала за мной, взгляд у нее был странным. После еды я собиралась пойти в душ. Потом, уже под душем, я очень испугалась, когда увидела ее в ванной с большим кухонным ножом в руках. Она была полностью раздета и впервые предстала передо мной голой».

«Я спросила, зачем ей нож. Она ответила, что он понадобился ей для того, чтобы поднять щеколду и открыть дверь. Потом она положила нож на полочку и уставилась на меня. Я пыталась продолжать мыться, но вынуждена была все время наблюдать за ней. Она все так же молча смотрела на меня. Я попробовала завести с ней разговор, но это не удалось. Вдруг она вспрыгнула на край ванны, в которой я находилась, схватила меня за горло и попыталась столкнуть меня под воду. Мне в горло попало мыло, и ее хватка была совсем слабой. Я ухватила ее запястья и столкнула с бортика ванной. Я спросила, зачем она все это сделала? Она сказала, что хотела посмотреть на меня под водой. Она еще некоторое время постояла, наблюдая за мной, а потом ушла».

«Когда я вышла из ванной, она была в другой комнате. Свет не был включен, и она сидела в темноте. Я не стала туда входить, но прислушивалась как можно внимательнее. Через некоторое время я услышала плач. Что вызвало се слезы, я не знала и, поскольку плачь не прекращался, я пошла проверить, чем она занимается. Она разорвала в клочья книгу «Функции оргазма» доктора Вильгельма Райха и собиралась сделать то же самое с другим экземпляром, когда я его отобрала. Она уже была в халате и стала прохаживаться по темной комнате».

«Когда я опять навестила ее, она влезла в стенной шкаф и пребывала там в кататоническом состоянии, из ее руки выпала сигарета. Через десять минут, на протяжении которых она неподвижно стояла в шкафу, я позвонила доктору Райху и спросила его, как мне быть. Он велел, чтобы я положила ее и дала ей телефонную трубку, чтобы он мог поговорить с ней. Я взяла ее за руку и опустила вниз. Она легко осела в моих руках. Но когда я попыталась перенести ее к телефону, она начала биться и попросила, чтобы я оставила ее лежать. Я оставила ее в покое. Она поправила халат и села, чтобы поговорить с доктором Райхом по телефону. Я оставила ее одну и прошла в другую комнату».

«Доктор Райх сказал мне, чтобы я дала ей две таблетки снотворного и уложила в кровать. Но поговорив по телефону, она почувствовала себя гораздо лучше и захотела посетить одну свою замужнюю подругу, с которой собиралась встретиться. Мы обе отправились туда и провели там весь вечер. Когда около двух часов ночи мы вернулись домой, она приняла две таблетки снотворного и улеглась в кровать».

«Она проспала все воскресенье и отказывалась встать, чтобы поесть или сделать что-нибудь еще. В понедельник утром она, наконец, встала, но на работу в тот день так и не пошла».

Через несколько часов после того, как я получил это письмо, пациентка позвонила мне. Она хотела «что-то сделать, но не могла мне сказать, что именно..,». Я знал, что она в достаточно хорошем состоянии, и не стала бы предпринимать ничего ужасного. Я понимал, что прорвались глубинные шизоидные механизмы и продолжают прорываются, и что ее поступки вызваны именно этим, но кроме этого, я знал, что ее желание лечиться и доверие ко мне были достаточно сильными, чтобы удержать ее от опасных действий. Элемент взаимного доверия имел в наших отношениях огромный вес. Она продемонстрировала мне, что готова немедленно отправиться в клинику, как только потребуется; я должен был положиться на ее слово, если хотел продолжать лечить ее. Невозможно вернуть душевное равновесие шизофреника, если не поддерживать его благоразумие и не рассчитывать на него. Она знала, что я полагаюсь на нее, и это было самой сильной гарантией против реальной опасности. Дальнейшее развитие событий, как и окончательное выздоровление, подтвердили, что именно такой подход был абсолютно верным.

В полдень того дня позвонила ее родственница и сказала, что пациентка разделась, взобралась на высокий комод и стоит там, как статуя, заявив, что она божественная Изида. Кроме того, она соблазняла своего брата, после чего пыталась утопить его в ванной. Часом позже позвонил ее брат: она все так же неподвижно стояла там и явно не собиралась сдвинуться с места. Я уговаривал ее родственников сохранить трезвую голову; я сказал им, что она проходит через определенную эмоциональную ситуацию, при этом наиболее важно позволить ей оставаться вне клиники — если это вообще возможно, но они могут вызвать «скорую помощь», как только ситуация покажется им опасной. Им не пришлось вызывать «скорую помощь».

Еще я попросил их немедленно и в любое время звонить мне, как только появятся какие-то изменения. Звонков не было до следующего вечера. Пациентка вечером легла в постель в изможденном состоянии. Потом, до четырех часов дня, она не хотела вставать. Мать пыталась силой поднять ее из постели. Я сказал им, чтобы они позволили пациентке спать; очевидно, она была измождена и нуждалась в отдыхе после огромного напряжения, которое ей пришлось пережить.

Пациентка проспала почти три дня и пришла ко мне в шесть часов вечера. Она «собиралась опять вернуться в клинику, но та оказалась закрытой». Я сказал, что ей необходимо вернуться в госпиталь, если она чувствует такую необходимость. Она ответила, что не знает, должна ли возвратиться туда или нет. Она опасалась, что ей станет хуже, если она вернется. Я согласился, что такая опасность есть и что она достаточно велика.

Из этой сессии было понятно, что после сильного приступа она одновременно переживала прояснение и находилась в непосредственной близи к кататоническому срыву. Прежде мне никогда не приходилось видеть такой ясности и здравого рассудка в паре с кататони-ческим состоянием. Обычно прояснение и здравомыслие появляются после того, как пациент выходит из кататонического ступора благодаря приступу бешенства. Здесь и в помине не было ярости и имела место явная борьба с неподвижностью. Что в конце концов победит? Я не знал, и никто не смог бы этого сказать.

Кататоническая неподвижность клиентки была очень устойчивой и возрастала по мере того, как усиливались попытки вступить в коммуникацию со мной, что-то сказать мне, рассказать о том, что с ней происходит. Она говорила очень четко, но чрезвычайно медленно, каждое слово давалось ей с огромным трудом. Лицо было похоже на маску, она совсем не могла пошевелить лицевой мускулатурой, но взгляд не был затуманен, напротив, он светился разумом и пониманием. Ее речь, хоть и замедленная, была ясной и артикулированной, логичной и четкой.

На протяжении почти трех часов она рассказывала мне, как недавно «полностью ушла в другой мир». «Силы» сумели втолкнуть ее туда против ее воли. В конце концов ей удалось вернуться обратно в этот мир. Но она все еще ощущает себя очень-очень далеко. У нее совсем нет контакта с вещами и людьми, все кажется отдаленным на большое расстояние. Она чувствует себя совершенно равнодушной ко всему — ей все равно, сколько сейчас времени, девять часов утра или девять вечера, смеются окружающие или плачут, нравится она им или нет. Она изо всех сил старалась приблизиться к людям и вернуть переживания, но не могла этого сделать.

Пациентка внимательно рассматривала солнечный блик на полу. Она знала, что это свет, но в то же время он выглядел в ее глазах странным, «чужим», будто это «что-то живое». Я понимал, что она ясно воспринимает эти впечатления, но в то же время не может установить контакт со своим восприятием.

Разница между внутренним состоянием пациентки до лечения и тем, которое имело место теперь, была в том, что прежде состояния прояснения чередовались со спутанностью сознания, теперь же она, впадая в смятение, четко понимала, что именно вызывает такое состояние. Это был большой шаг к выздоровлению. Такие инсайты в процессе лечения очень важны сами по себе. Они не только предупреждают о приближении кататонического ступора, но и обнаруживают важные функции самовосприятия и сознания как такового. Любой естествоиспытатель знает, какую решающую роль играют такие инсайты для перспективы понимания величайшей загадки всей естественной науки — функции само восприятия. И на протяжении всего эксперимента я чувствовал и действовал скорее как естествоиспытатель, нежели как психиатр. Я должен отметить, что только психиатрам с большим опытом работы, в совершенстве изучившим проблемы сознания, можно отважиться на исследование естественного функционирования человека. Но с другой стороны, нет сомнений в том, что такие рискованные исследования незаменимы, если медицина собирается овладеть обширной сферой эмоциональной чумы.

Пациентка отчетливо вспомнила, что хотела утопить брата и включить газ, но заявила, что «оно захотело сделать это», а она пыталась сопротивляться «этому», но неудачно. Поэтому она и хочет возвратиться в клинику. Было ясно, что если ей удастся сохранить прояснение, то психотическое состояние пройдет. Такое положение требовало, чтобы она не пыталась скрыться за стенами клиники.

В момент отступления кататонии она вспоминала только день, который провела, стоя, как божественная Изида, и не могла воспроизвести в памяти следующие два дня, когда она пролежала в постели. Она находилась в кататоническом состоянии два дня и совершенно не помнила их.

Я позволил говорить ей обо всем, о чем она захочет. Она вновь и вновь по-разному описывала отчужденность мира. В конце сессии я предложил ей лечь в оргонный аккумулятор. После 20 минут процедуры ее движения лишились замедленности, и она ушла от меня в хорошем состоянии. Первая ощутимая победа над кататоническим срывом была одержана.

На следующий день пациентка вернулась опять несколько заторможенной. Иррадиация в оргонном аккумуляторе быстро оживила плазматическое течение. Это вселяло надежду. Выяснялось, что оргонный аккумулятор может однажды сыграть огромную роль в преодолении кататонических состояний биофизического сокращения организма.

Должен признаться, что я не уставал удивляться результатами работы с помощью оргонного аккумулятора, хотя уже более семи лет был хорошо знаком с его вагатоническими эффектами. Тем не менее обнаруживалось много удивительного и невероятного даже для меня. Поэтому я могу отлично представить реакцию терапевтов, которым никогда не приходилось работать с оргонной энергией.

Я сообщил брату пациентки о значительном улучшении ее состояния, но предостерег его от излишнего оптимизма. Я предупредил его, чтобы он был готов в любое время поместить ее в клинику. Пациентка была со всем этим вполне согласна.

На следующее утро с ней случилось несчастье. Полицейская сущность менталитета наших психиатрических учреждений приобретает несомненно гротескные размеры. Несмотря на официальную информацию об экспериментальной терапии и о хороших результатах, которые она давала, вместо того, чтобы попытаться развить ее, они следующим утром в 7.30, применив силу, препроводили пациентку в клинику Бельвью в сопровождении двух санитаров, не известив об этом ни меня, ни ее родственников. Пациентка не сопротивлялась.

Это «богоподобное всемогущество» психиатров — самое громадное препятствие для полноценной работы рациональной психической гигиены. Они могли бы по крайней мере известить меня или родственников. Нет. Они почувствовали всемогущество, после того, как худшее было позади; за пациенткой умело и старательно ухаживали опытный биопсихиатр, родственники, да и она сама приложила немало усилий. Пациентка, учитывая ситуацию, вела себя прекрасно. Я искренне надеюсь, что психическая гигиена однажды будет обладать такими возможностями, которые позволят осадить судебных и клинических психиатров и заставить их прислушиваться и внимательно относиться к новым, обнадеживающим медицинским достижениям в тех случаях, когда они сами ничего не понимают. Усилия многих месяцев могли пропасть даром из-за подобных действий официальных представителей клиники. Мне не удалось выяснить, как это произошло. Психическая гигиена не утвердится в своем положении до тех пор, пока будут возможны подобные вещи.

В ряде случаев пациентка действительно реагировала на происходящее в опасной психотической манере. Я отдаю себе отчет, что действительно сильно рисковал. Но мы идем на риск ежедневно, если просто-напросто ходим по улицам, где с крыш домов валится черепица. Мы пока не сажаем в тюрьму владельцев таких домов. Мы не сажаем в тюрьму родителей, которые в массовом порядке производят на свет преступников. И мы не сажаем в тюрьму судью, который приговорил невиновного человека к электрическому стулу. Логично было бы не возмущаться из-за контролируемого поведения шизофреника. Несмотря ни на что, наша пациентка была гораздо менее опасна, нежели какой-нибудь психопатический профессиональный нейрохирург или диктатор, управляющий миллионами. Они не обеспокоены тем, что Гитлер в свое время сидел в тюрьме, но они заключают в застенки пациентку, которая так мужественно боролась за свое здоровье. Очевидно, что за этими действиями стоит нечто гораздо большее, чем просто безопасность населения.

Здесь важен еще один факт. Мы, медицинские оргонные терапевты, работаем с глубинными человеческими эмоциями, и нам хорошо знакомо по опыту, что даже самый адаптированный невротик может издавать звуки, которые покажутся дикими и сумасшедшими для ушей некомпетентного невропатолога. Если такой невропатолог поприсутствует всего лишь на одном приеме оргонной терапии, он действительно может побежать к окружному адвокату, как однажды случилось в Нью-Джерси, США. Когда глубинные эмоции, особенно ненависть, пробивают панцирь, — а это совершенно необходимая для излечения процедура — это происходит в искусственно созданной ситуации, вызывающей подлинные эмоциональные импульсы. Нам известно, что эмоции потенциально опасны, но процесс прорыва стимулируется намеренно. Как правило, мы крепко держим пациента за руки и очень тщательно, на протяжении многих дней и недель готовим эмоциональный взрыв. Нечто подобное происходит во время операции, когда больному вскрывают живот, при этом никому не приходит в голову объявлять хирурга убийцей. И никто не возражает против жестокого метода шоковой терапии или протыкания таламуса длинными иглами, так же как и против фронтальной лоботомии, которая убивает пациентов.

Но поскольку невежество в эмоциональной проблематике широко распространено, а каждый невежа считает себя «экспертом» в данном вопросе, только на основании того, что сам обладает эмоциями и поэтому может судить о биофизических или психологических процессах, — то ситуация в отношении биопсихиатрии складывается совершенно иначе, нежели в отношении хирургии.

Мне самому недостаточно известно, в какой мере эмоциональное состояние моей пациентки было вызвано терапевтическими процедурами и в какой мере — настоящим психотическим срывом. Надзиратели далеки от любых подобного рода рассуждений. Можно сказать и больше о ненависти homo normalis к шизофреникам. Только через несколько дней мне удалось окончательно разобраться, что психоти-чески реакция пациентки была связана с терапевтической ситуацией и не имела отношения к психотическому срыву. Она перенесла несправедливость с достоинством. Вскоре после случившегося она написала следующее вполне разумное письмо брату:

28 мая 1942 года.

Большое спасибо за то, что так быстро написал — я знаю, что обстоятельства моего отъезда и его неожиданность должны были потрясти тебя и маму — я сама была потрясена, поэтому вполне представляю, как могут чувствовать себя другие. Как бы там ни было, единственное, что я могу сказать, — данный шаг со стороны госпитальной администрации был излишним — но поскольку я не могла ничего сделать, чтобы остановить их, — я смирилась с этим, как с неизбежностью.

Меня немного беспокоит моя работа. Я хотела бы знать, есть ли возможность избежать увольнения, если я достаточно скоро выйду отсюда. Мне тягостна мысль о потере отличной рекомендации, которую, я знаю, они могли бы мне дать, если бы не рассердились тем, что я ушла без предупреждения.

Если ты получишь это письмо вовремя, — так чтобы успеть прийти ко мне в воскресенье, то прекрасно; если же нет, то твой визит произойдет на следующей неделе. Если можешь, постарайся, чтобы с тобой пришел доктор Райх — мне бы хотелось его увидеть. Если ты еще будешь писать мне, пришли адрес Е. — он в моей записной книжке (она на столе в моей комнате). Дай мне знать, когда она свяжется с тобой, если не сердится на меня из-за того, что я не смогла встретиться с ней в эту субботу. Проверяй почту, я ожидаю на этой или на следующей неделе сертификат от Красного Креста.

Свяжись с О. и М. и дай мне знать, когда она соберется рожать и, конечно, как она себя чувствует.

Скажи маме, чтобы она прислала мне несколько пар носков. Скажи ей также, чтобы она не расстраивалась — я отлично себя чувствую и надеюсь, что очень скоро выйду отсюда.

С любовью, Ф.

Позже я узнал, что ее госпитализация произошла из-за того, что лечащий терапевт неадекватно воспринял ее описание «сил», которые ее посещали во время оргонной терапии. Это письмо из клиники звучало разумно и совершенно рассудительно. Лечение продвинулось достаточно далеко, что позволило ей выстоять против применения жестокого метода госпитализации. Я получил следующее письмо отпациентки, которое ясно показало, что ее реакции были совершенно типичными для психиатрической оргонной терапии.

6 июня 1942 года.

Я не знаю, что творится вокруг — меня схватили и бросили сюда, в госпиталь, что конечно же вызвало во мне шок. Я могла долго раздумывать па тему о возвращении сюда, но никогда всерьез не думала, что они водворят меня сюда силой — по-моему, они занервничали — я не сделала ничего такого, что дало бы им повод поступить со мной так — и без предупреждения. Брат вам рассказывал? Я могла учинить скандал и отказаться ехать, но я знаю, что у них в карете скорой помощи есть смирительные рубашки, и этого было бы достаточно, чтобы стащить меня вниз силой, поэтому я приняла это с таким смирением, па какое у меня достало сил. Я приспособилась здесь, как и прежде — я обошла все вокруг и мне стало легче, но пару раз я почувствовала себя «выключенной»; здесь, по крайней мере, это ни черта не имеет значения, — я бы унеслась отсюда так, будто черти за мной гонятся, дай мне только волю. Единственное, что меня беспокоит, что надо мной установят насильственную опеку, и я потеряю все преимущества, которых добилась — будучи полезной, имеющей столь хорошую репутацию, хорошей работницей, я не знаю, если это произошло... Увидим...

Во всяком случае, Христос, и т.д. — что-то вроде покоя вокруг меня, то есть по воздействию, что-то вроде состояния... Смешать это во мне... Но не достаточно проводить какие-то различия до тех пор, пока... Я удивлюсь,если электрошок принесет какую-то пользу. Кстати, как я могла в воскресенье позвонить вам, если была здесь, вы же не думаете, что они позволяют пациентам звонить по телефону, правда? Я даже не могла вам написать это письмо без цензуры врачей, сестер и санитаров; возможно, они вовсе и не отправляют писем. Тогда мой брат пронесет его.

Я думаю, что вы все (доктора) отвратительны! Я не знаю, кто из вас прав, а кто — нет, или какой метод лучше, или кто есть кто... Могу ли я сказать докторам, что намерена увидеться с вами, когда вы придете? Я не видела здесь ни одного доктора — только во время заключительного консилиума, когда они решали, можно ли меня отпустить домой.

Вот в чем дело — достаточно ли вы благородны, чтобы прийти и увидеться с пациенткой? Я просила брата, чтобы он попросил вас придйти, но он сказал, что вы не можете. Я догадываюсь, почему — я не знаю, кто на моей стороне, а кто нет...

Постоянно существует угроза, что меня переведут в дальний корпус, который отвратителен — шум, вонь, ужас больничного помещения...

Может быть, вы сказали этим докторам или ведущему терапевту о том, что случилось, когда я была дома? Это причина моей госпитализации?

Заставила ли я вас почувствовать вину? Я буду ненавидеть вас до

конца своих дней.

Позже стало сказываться типичное влияние клиники.

Воскресенье.

Я пишу в ожидании своего брата. Я ни во что не вникаю, более того — здесь все не так уж и плохо — на самом деле, даже замечательно. Мы каждый вечер собираемся в компании: я, некоторые другие пациенты, имеющие те же привилегии, как у меня, и несколько санитаров — конечно, это все делается тайно. Я совсем не могу разглядеть никаких перспектив в жизни. Мы увидим... чего больше. Христос и Смерть и т.д., снова окружили меня... докучая мне... Я «сижу на пороховой бочке», потому что, хоть я и здорово провожу здесь время, я отношусь к этому с большим подозрением. Я думаю, что Христос и т.д. все преувеличивают, так что грядет Большой взрыв, который разнесет все в клочья -чтобы просто разозлить меня...

В течение дня и вечера я несколько растеряна — но не сегодня — больше — вы знаете — делаюсь вялой и т.д. отсутствующей... Я даже не знаю, будем ли мы с вами продолжать после... я ничего не знаю... Это все обман.

Как бы там ни было — Ф.

:

Я написал письмо наблюдающему терапевту, который неверно истолковал ее рассказ о реакции на терапию. Я попросил его дать ей шанс выздороветь и перевести в частную клинику. Он согласился, но ухудшение, которого я ожидал, стало быстро прогрессировать. Я привожу здесь письма, которые получал от нее в то время. Они дадут довольно ясную картину происходящего с ней; в своей борьбе за жизнь и выздоровление пациентка демонстрирует глубокую проницательность, которую выражает в психотической форме. Если читатель вчитается в ее письма, отделив психотическую форму выражения от содержания идей, он согласится, что шизофрения обострилась не из-за слишком слабого, а из-за слишком сильного и бескомпромиссного контакта с миром скованных панцирем людей. Действительно, идея Иисуса выражена в типично психотической манере, свойственной многим психотикам. Но верно и то, что Иисус был распят на кресте больными, жестокими homines normales.

Четверг, девятнадцатое ноября 1942 года.

Все ужасно, и я не знаю, что делать. Ночью я поняла причину мира и войны и почти всего. Они выпили галлоны крови у меня на глазах. Дьявол по этой причине красный, и он становится все краснее и краснее, а потом кровь вылилась на солнце и зажгла его. Иисус истекал кровью на кресте, капля за каплей, и это все было выпито, потом он занял место подле дьявола и тоже стал пить -стол был залит кровью (он без ножек). Мать Мария из угла наблюдала за этим. Она была белой, как овечка. Вся ее кровь вылилась и смешалась. Она смотрела, как ее сын пьет эту кровь, и страдала. Я не хотела ни видеть, ни знать причины происходящего, но сила заставляла меня смотреть и слушать. Может из-за Изиды, которую они использовали все эти тысячелетия, я не знаю, что делать.

Ф.

Ночью я поняла причину мира и войны и почти всего. Они выпили галлоны крови у меня на глазах...

Все, что она написала, — совершенная правда и полностью соответствует реальности. Гитлер и другие милитаристы пролили миллионы галлонов крови. Упоминание красного солнца представляется не более чем психотической ассоциацией, и все же мы не спешим отбрасывать ее.

Несколько месяцев у меня не было сведений о пациентке. Затем, в феврале 1943 года я получил следующее письмо. Было ясно, что она продолжает вести упорную борьбу и что всеми силами старается показать мне это..

14февр. 1943 года.

Все верх дном, как в аду — мир и люди в нем смердят — все режут друг другу глотки... большими мясницкими ножами — они убили 8 миллионов — тех, кто были евреями, и они сохранили нам жизнь — это бессмысленно... ничего, я не думаю, что меня съедят, и ем так, будто мщу интрижками и мелочностью. Все вокруг меня — будто за мной охотятся, в центре всего этого... я должна быть 115 фунтов. В течение длительного времени, и я приближаюсь к этому, а потом ем тонны и получаю все это обратно... 10 учеников все еще ждут, что их заберут из катакомб, и я не могу забрать их, пока я вешу 115 фунтов, — теперь они с правой стороны. Бог и они помогают мне не есть, но я ем и, как я уже говорила, сполна расплачиваюсь — так сполна, что уже не могу справиться со всем этим. Я не понимаю современное, только прошлое поколение — столетия назад... вечность назад — древних мудрецов.

Только работа сегодня истина и реальность — я люблю ее — она никогда не подведет — никогда... работа — это прямая дорога... Вы сказали моему брату, что будете писать — пожалуйста, пожалуйста, пишите — я не понимаю ничего, и мне бы хотелось услышать от вас о прямых углах — очень благодарна — Ф.

Письмо выражает, хотя и в искаженном виде, глубокое понимание реалий нашего общества и нашего образа жизни. Таково шизофреническое видение нашего мира.

Пациентка оставалась в психиатрической клинике еще несколько месяцев, в общей сложности — больше года. Ее брат информировал меня о состоянии ее здоровья. Она вышла из больницы серьезно травмированной эмоционально, но она выстояла, благодаря трехмесячному курсу оргонной терапии — превосходный результат. Теперь она казалась не столь психотичной, но ее характер изменился в сторону компульсивного невроза. Она стала мелочной, придирчивой и вредной в отношениях с родственниками — в общем, стала типичным homo normalis. Ее благородство и «искра» гениальности исчезли. Брат женился на девушке другого вероисповедания. Раньше ее бы это ничуть не обеспокоило, она отнеслась бы к этому по-философски. Теперь же она находила в этом повод для мелочных придирок, точно так же, как ее мать, которую она прежде ненавидела и которой теперь подражала. Она перестала работать в офисе, чего не случалось даже в критические периоды ее состояния. Тупо и без интереса слоняясь вокруг, она цеплялась к ненавистной матери в типично невротической манере. Переживание насильственной госпитализации оказалось для нее непосильным. Оргонная терапия не возобновлялась вплоть до октября 1944 года, то есть еще год после того, как ее выписали из клиники.

Поиск по сайту: