ЖИЗНЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ (2004 ГОД) 6 страница

Джоуна не отвечал. Майк нажал большим пальцем на металлический колпачок, ингалятор зашипел и выпустил в воздух струйку лекарства.

— Мне… нечем…

Майк все нажимал и нажимал на колпачок, а Джоуна следил за ним полными слез глазами.

— Скажи мне, — сквозь стиснутые зубы процедил Майк. — Скажи мне, и я подарю тебе жизнь.

Джоуна повалился на снег. Лицо его покраснело от напряжения. Майк сел на него верхом и обеими руками ухватился за воротник бушлата.

— Ты должен мне сказать. Ты ведь был священником, помнишь? Тебе нужно мое прощение. — Майк встряхнул его. — Говори, что случилось с моей дочерью?

Джоуна пошевелил губами, но не произнес ни слова.

Майк наклонился над лежащим, приблизив ухо к его губам. Он оказался настолько близко от своего врага, что уловил его гнилостное дыхание, в котором чувствовался страх. Это был запах Смерти.

— Отче наш… Иже еси на небесех…

Майк отдернул голову. Джоуна смотрел в небо. Бескровные губы его шевельнулись, на них пузырилась пена, выкашливая мокроту и прочую жидкость, что закупорила его дыхательное горло.

— …да святится… имя…

Майк снова встряхнул его.

— Я нужен тебе, чтобы простить.

—.. да приидет Царствие Твое…

— Покайся. Я дам тебе шанс искупить свою вину. А теперь говори, сукин ты сын!

—.. яко на небеси и на земли…

Майк тряхнул Джоуну так, что у того лязгнули зубы.

— Говори, будь ты проклят! ГОВОРИ!

В глазах Джоуны появилось мечтательное, отсутствующее выражение. Туман начал рассеиваться, и краем глаза Майк заметил Фанга на другой стороне дороги. Пес увлеченно елозил носом по земле, вынюхивая что-то и приближаясь к пруду «Вертолетик! — сказала Сара, тыча пальцем в телевизор, на экране которого девочка каталась по льду на коньках, а потом вдруг подпрыгнула и сделала в воздухе пируэт, прежде чем приземлиться. — Я тоже хочу научиться крутить вертолетик, папочка». И он повел ее на пруд, надел ей коньки, зашнуровал их, а потом поставил на лед два ящика из-под молока. Прижав к ним ее ладошки, он показал дочери, как надо отталкиваться и сохранять равновесие. Сара внимательно выслушала его, но потом опять пожелала узнать, когда он покажет ей, как прыгать вертолетиком. Сможет ли она научиться такому прыжку, когда вырастет? О да, конечно, на свете нет ничего невозможного, надо только верить, верить искренне и вести себя хорошо, и еще молиться, и тогда Господь защитит тебя, потому что Господь — это и есть любовь, и свет, и…

— ГОВОРИ!

Пар от дыхания уже не клубился вокруг посиневших губ Джоуны.

«Он умирает».

«Пусть умирает. Мне все равно».

«Если он умрет здесь, то унесет свои тайны с собой».

Майк сунул ингалятор в рот Джоуне и нажал на колпачок контейнера. Раздалось шипение. Он снова и снова впрыскивал лекарство, и губы умирающего шевельнулись, сначала неуверенно, а потом с жадностью впились в насадку ингалятора, словно новорожденный — в материнскую грудь.

Еще через мгновение взор Джоуны прояснился.

Майк выпрямился во весь рост, тяжело дыша. Несколько минут они просто смотрели друг на друга — двое мужчин, последними прикасавшиеся к Саре.

— Скажи мне, что она жива, — пробормотал Майк. — Хотя бы это ты можешь мне сказать?

Прошла еще целая минута, прежде чем к Джоуне вернулась способность дышать.

— Только Господу известна вся правда.

Краем глаза Майк заметил его тросточку. Взгляд его устремился на колено Джоуны, и он воочию представил себе, как трость ударяет по нему, круша кости.

Майк выронил ингалятор и, спотыкаясь, побрел прочь. Ему показалось, будто он услышал, как Джоуна заплакал, но он заставил себя идти дальше, не оглядываясь.

ГЛАВА 21

В тот же день, в воскресенье, после обеда Билл устраивал пикник с жаренным на углях мясом. Майк заехал к нему с утра пораньше и принялся помогать по хозяйству. Он не стал рассказывать другу о своей встрече с Джоуной.

На краю просторной веранды стояли два бочонка, а из динамиков неслись заводные ритмы музыкальной передачи «Рок из Бостона». Майк пил ледяную колу из баночек, через силу улыбался и старательно делал вид, что все в порядке, пытаясь поддерживать непринужденную беседу с друзьями и соседями Билла, а в ушах у него назойливо звучал плач Джоуны.

Быть может, тот факт, что сегодня утром Джоуна взглянул смерти в лицо, заставит его осознать, что ему осталось жить всего несколько дней или даже часов. Быть может, тот факт, что он получил свою жизнь обратно — то, что от нее осталось, во всяком случае, — пробудит в нем давно уснувшие человеческие качества.

«Мне не следовало уходить, — думал Майк. — Я должен был подождать еще немного. Он наверняка рассказал бы что-нибудь, а так я все испортил».

«Еще несколько минут не сыграли бы никакой роли».

«Я должен был попытаться!»

«А если бы он не дал того, что тебе было нужно, что бы ты сделал? Разбил бы ему тростью коленную чашечку?»

Майк не понимал, что вселяло в него больший ужас: холодное спокойствие, с которым он наблюдал за тем, как Джоуна старается проглотить хоть каплю воздуха, или потрясающая легкость, с которой он вернулся в свое прежнее состояние. Состояние, которое, как он был уверен вплоть до сегодняшнего утра, пробуждала в нем только выпивка. Он вдруг понял, что тлевшая в душе ярость не угасла и никуда не исчезла, она всегда жила в нем, и спиртное было лишь неубедительной отговоркой, чтобы она вспыхнула ярким пламенем.

Он посмотрел на часы. Начало четвертого. Может, Меррик уже узнал что-то.

Майк вынул свой сотовый, отошел в уголок двора, где было поспокойнее, и набрал прямой номер Меррика в участке.

Звонок.

«Джоуна умирает».

Звонок.

«И ты ничего не можешь с этим поделать».

Звонок.

«Но тебе придется смириться с этим».

Включилась голосовая почта Меррика. Майк оставил сообщение с просьбой перезвонить немедленно и закрыл телефон. Сердце гулко колотилось у него в груди, на лбу выступил пот.

В то последнее утро он вошел в спальню Сары и поцеловал ее в лобик. Это был неизменный и ежедневный ритуал, и он всегда изумлялся тому, как один вид малышки, которая одновременно была частью его и не походила ни нa него, ни на кого-либо еще во всем мире, наполнял его любовью и страхом. И эти чувства жили в нем постоянно. Эту любовь можно познать только тогда, когда у вас родится ребенок, когда вы станете менять ему пеленки, баюкать его на руках ночи напролет и класть его с собой в постель, когда он заболеет. И только когда ваш ребенок впервые взглянет вам в глаза и улыбнется, вы поймете, насколько редко встречается такая любовь и как она вас изменила. В то утро, глядя на нее, он понял, что у него уже есть все. Если в жизни у него больше не будет радости, то он все равно будет счастлив. Он искренне верил в это.

«Та жизнь закончилась. Ты не сможешь вернуть ее обратно».

Она родилась недоношенной, но выжила, несмотря ни на что, превратившись в замечательную, упрямую, маленькую девочку, которая…

«Ты должен отпустить ее. Неси в сердце тоску и печаль, но живи дальше».

Ради чего?

«Когда-нибудь узнаешь».

«Я не хочу больше ничего узнавать. Я хочу, чтобы моя дочь вернулась ко мне!»

«Та жизнь ушла».

И ушла уже давно, не правда ли? И та жизнь, которую он вел сейчас, тоже заканчивается, верно? И Джоуна должен был умереть не сегодня, так завтра — точная дата особого значения не имела, поскольку Майк знал, что он унесет все тайны с собой в могилу, а ему останется только голос Джоуны, который вечно будет звучать у него в памяти вместе с голосом дочери.

Майк поднес стаканчик ко рту и обнаружил, что тот пуст.

Он прошел через задний двор, поднялся на веранду и оказался в кухне. Там, на столике, вместе с содовой выстроились бутылки «Джека Дэниэлса», «Абсолюта» и «Капитана Моргана».

В кухне он был один.

Майк пожирал глазами бутылку «Джека», когда в боковом кармане у него завибрировал сотовый телефон.

Это был не Меррик. Звонила Сэм.

— Салли, хорошо, что я тебя разыскала. Я оставила сообщение на твоем домашнем телефоне.

— Что случилось?

— Я разговаривала с частным детективом, который иногда выполняет наши деликатные поручения, и мне удалось заполучить копию лабораторного отчета об исследовании куртки твоей дочери. Я понимаю, что звоню в самый последний момент, но не мог бы ты в течение часа подъехать в город?

— Уже еду.

ГЛАВА 22

Сэм не преувеличивала продолжительность своей рабочей недели. День близился к завершению, а адвокатская контора по-прежнему напоминала пчелиный улей. Людей, правда, было уже не так много, как давеча, и они не носились по коридорам с таким видом, словно от них зависели судьбы мира, тем не менее в их походке по-прежнему ощущалась энергичность заводных игрушек. Стол Сэм пребывал в том же беспорядке, как и вчера, а корзина для мусора ломилась от картонных упаковок из-под еды навынос. Майк подивился про себя, уж не ночует ли она тут.

Во главе стола для совещаний Сэм сидела приятная на вид женщина с короткими взъерошенными светлыми волосами в серой спортивной куртке на молнии. Вставая, она выдула розовый пузырь жвачки, который лопнул с громким треском.

Сэм сказала:

— Майк, это Нэнси Чайлдз.

— Привет-как-поживаете, — произнесла Нэнси. Слова слились в одно.

Пожалуй, она употребляет такие словечки, как «чертовски круто» и «прикольный», решил Майк, обмениваясь с ней рукопожатием. Для секретарши рука у нее оказалась на удивление крепкой.

— Частный детектив скоро будет? — поинтересовался он у Сэм.

Нэнси ответила:

— Он уже перед вами, босс.

Когда Сэм произнесла словосочетание «частный детектив», перед его мысленным взором возник образ мужчины лет этак под шестьдесят, бывшего копа или агента ФБР, с начесом редких волос на лысине и в костюме от «Сиэрса». Может быть, кого-нибудь вроде Роберта Уриха из сериала «Спенсер», но уж никак не жующей жвачку выпускницы Школы секретарей из Ревира средних лет.

— Хотите, угадаю, о чем вы подумали? — улыбнувшись, сказала Нэнси. — Вы решили, что я секретарша.

— Прошу прощения. Наверное, я просто не знал, чего ожидать.

— Не расстраивайтесь. Такое случается постоянно. Мы с Сэм уже привыкли к этому, вот только Сэм достается меньше, поскольку разговаривает она и одевается лучше, чем я. Ты права, мне нужно перестать жевать резинку и начать носить большой револьвер на боку.

Перед тем как сесть, Нэнси метнула на Сэм выразительный взгляд, говоривший: «Все мужики такие идиоты». Сэм устроилась у противоположного конца стола, а Майк выбрал кресло рядом с Нэнси. Верхний свет в кабинете был приглушен, и из динамиков стереосистемы на книжной полке лилась негромкая музыка.

— Сэм говорила, что вам удалось достать копию отчета криминалистической лаборатории штата… — начал Майк.

— Достала. Для этого мне пришлось попросить кое-кого из своих должников об ответной услуге. Большой услуге.

— Вы не представляете, как я вам благодарен.

— Об одолжениях я заговорила только потому, — сказала Нэнси, — чтобы вы поняли, что не должны разглашать полученные сведения ни в коем случае.

— Я понимаю.

— В самом деле?

— В самом деле что?

— В самом деле понимаете? О вас говорят, что вы — горячая голова. Из своего опыта общения с горячими головами я могу заключить, что они не только не способны контролировать свои порывы, но и после общения с ними всегда оказываешься в заднице.

Майк замер, пытаясь абстрагироваться от ее слов. Краешком глаза он заметил, как Сэм пошевелилась в своем кресле.

Нэнси продолжала:

— Прошу прощения за прямоту, но я не привыкла вести светские беседы и не умею льстить. Многим мужчинам это не нравится, и это объясняет, почему я до сих пор одна. Это еще одна общая черта у нас с Сэм, помимо того, что мы обе очень красивы. — Нэнси улыбалась, но она не шутила.

— Есть какая-то особая причина, по которой вы капаете мне на мозги?

— Когда кое-кто помог вам в последний раз, вы повернулись к нему спиной и использовали Джоуну в качестве боксерской груши. Прошу прощения, но известность подобного рода меня не прельщает.

Она явно издевалась и намеренно выводила его из себя. Пожалуй, она могла бы добиться своего, если бы не благодатное общение с королевой унижения мужчин — доктором Ти. Так что грязные приемчики Нэнси были ничуть не хуже тех, к которым прибегали доктор Ти, Теста и Меррик. Нэнси своей нарочитой брутальной честностью и покровительственным похлопыванием по плечу, стремящаяся показать, что она ничем не хуже любого мужчины, явно добивалась того, чтобы он вспылил, и тогда она могла бы преспокойно забрать все свои бумаги и удалиться с гордо поднятой головой. Типа, извини, Сэм, но я не имею дела с горячими головами и алкоголиками.

— Сегодня утром я столкнулся с Фрэнсисом Джоуной, — сообщил Майк.

Нэнси меланхолично жевала свою жевательную резинку. Она или ожидала продолжения, или ей было все равно — Майк не взялся бы судить об этом.

— Моя собака сбила его с ног, и он приземлился на задницу. Вот вам истинный крест, я говорю правду, — продолжал Майк. — Джоуна лежал на снегу и задыхался, причем по-настоящему. Он выронил свой ингалятор, а тот нужен ему, чтобы дышать. Ингалятор лежал у меня под ногами. Я поднял его, и тут мне в голову пришла идея обменять ингалятор на информацию о дочери. Он расскажет мне все, что знает о Саре, а я в ответ верну ему ингалятор, и он сможет дышать. А теперь скажите мне, Нэнси, как бы вы поступили в подобной ситуации?

— Не знаю.

— А если подумать? — упорствовал Майк. — С удовольствием выслушаю ваше просвещенное мнение.

Нэнси принялась барабанить пальцами по столу.

Майк покачал головой.

— Вот этого я и не понимаю. Все говорят мне, как я должен был поступить, — в общем, изображают кабинетных стратегов, а потом осуждают меня. Но когда я прошу их встать на мое место, они лишь пожимают плечами или, подобно вам, сидят словно воды в рот набрали. К чему я это говорю? Если вам, Нэнси, не нравится то, что я сделал из любви к своей дочери, можете взять этот лабораторный отчет, свернуть его в трубочку и засунуть себе в задницу. Говорю откровенно, в полном соответствии с царящим здесь духом полной откровенности, что мне осточертело объясняться с людьми бесцеремонными и невежественными.

Прошло несколько секунд. Никто не проронил ни слова.

Потом Нэнси наклонилась и подняла кожаный портфель, который стоял на полу возле ее кресла. Ну что ж, вали отсюда! Черт с тобой! Ему надоело просить и умолять.

Но она не ушла. Она вынула из портфеля синюю папку-скоросшиватель, положила ее на стол перед ним и открыла.

Там была цветная фотография куртки Сары. Рядом с курткой лежала линейка для масштабирования, а капюшон был откинут.

— Что это? — спросил Майк, указывая на три пятнышка черного цвета размером с четвертак[12], ясно видимых на левой стороне капюшона.

— Это следы крови.

Сердце замерло и оборвалось у Майка в груди.

— Они провели ДНК-тест крови и сравнили его с образцами, которые уже были у них, — с волосами, которые они взяли с расчески Сары после ее исчезновения, — пояснила Нэнси. — Образцы совпали.

Он не помнил, чтобы видел кровь в ту ночь на Холме.

«Л ты и не мог ее видеть. Детектив сложил капюшон, помнишь?»

Да. Детектив в бейсболке «Ред Сокс» сложил капюшон, причем специально. Меррик не хотел, чтобы он заметил кровь, и не обмолвился о ней, потому что, узнай Майк об этом, он бы ни за что не стал…

Майк отвел взгляд от фотографии, вспоминая свое утреннее столкновение с Джоуной.

— Вам ничего не бросается в глаза на куртке?

Он вдруг понял, что его ждет одиночество и страх. Он испугался поражения.

Нэнси пояснила:

— Куртка в отличном состоянии, вы не находите?

Она была права. Если не считать крови, на куртке не было ни пятнышка, дыры или разошедшегося шва, да и белый мех, которым был оторочен капюшон, тоже выглядел чистым.

— Он где-то хранил ее, — сказал Майк.

— Чтобы куртка оставалась в таком состоянии, да, она должна была храниться где-либо. Мы знаем, что после исчезновения Сары из Полицейской лаборатории Бостона прибыла бригада экспертов-криминалистов, которые перерыли дом Джоуны сверху донизу. И мы знаем, что они ушли с пустыми руками. Именно поэтому против Джоуны не было возбуждено уголовное дело. Напрашивается предположение, что Джоуна спрятал куртку где-то в другом месте, быть может, даже в банковской ячейке.

— Я полагал, что Меррик уже давно проверил такую возможность.

— Проверил — и под настоящим именем Джоуны, и под вымышленным. Но тут всплыла куртка вашей дочери, и теперь Меррик думает, что если у Джоуны была одна фальшивая личность, то кто может быть уверенным в том, что у него нет еще нескольких? До меня дошли слухи, что сейчас Меррик глубоко копает как раз в этой области.

— Не понимаю, почему он сохранил курточку. Это же улика против него.

— Некоторые серийные преступники оставляют себе сувениры о своих правонарушениях, чтобы потом, ну, вы понимаете…

— Нет, — ответил Майк, глядя на нее. — Не понимаю.

— Они хранят какой-нибудь предмет одежды своей жертвы, ювелирное украшение — и называют их трофеями. Некоторые серийные убийцы оставляют их на память, чтобы еще раз пережить свои преступления. Насколько мне известно, Меррик уже много лет занимается именно этим аспектом. Вот почему, когда подошел очередной юбилей вашей дочери, он приставил к нему новых людей. Меррик даже просматривал мусор, выброшенный Джоуной, и отслеживал его телефонные звонки — словом, он не сдался. Но вся проблема в том, что Джоуна далеко не дурак. Его IQ намного выше среднего, это во-первых, а во во-вторых, он, к несчастью, знает, как заметать следы. А теперь я отвечу на ваш следующий вопрос: для чего Джоуне понадобилось надевать куртку на крест и рисковать тем, что он вновь окажется под микроскопом, особенно теперь, когда он умирает и хочет закончить свои дни в мире? — сказала Нэнси. — Вполне уместный вопрос. Но проблема заключается в том, что на него нет удовлетворительного ответа. К таким вот Джоунам обычная логика нормальных людей неприменима. Я разговаривала на эту тему с несколькими психологами-криминалистами, которых уважаю, и они склоняются к мысли, что Джоуна хочет, чтобы его поймали. Как бы невероятно это ни звучало, такое желание испытывают большинство преступников. Одних ловят, и они начинают хвастаться своими подвигами. Другие затевают нечто вроде игры — возьмите, к примеру, Теда Банди[13].

— Джоуна умирал сегодня утром и отказался говорить.

— Почему это вас удивляет?

— Вас там не было. Он страшно боялся умирать. Я видел это по его глазам.

— Разумеется, ему было страшно. Вы уже отделали его один раз. Задохнуться или быть избитым до смерти… Что бы вы выбрали?

Майк спросил:

— Вы узнали что-либо еще?

— Лаборатория обнаружила два волокна, оба синтетические. Одно из них совпадает с той имитацией меха енота, что Джоуна носит на капюшоне своей куртки. Но coup de grace[14] — это единственный волосок, который эксперты обнаружили на одном из обшлагов куртки.

— Это был волос Джоуны.

— В самую точку. По словам моих источников, Меррик может со дня на день нагрянуть к Джоуне с ордером на обыск. Располагая такими уликами, я бы предположила, что домой Джоуна уже не вернется.

Наконец-то. Прошло пять лет, и теперь он имел осязаемые вещественные доказательства, привязывающие Джоуну к исчезновению Сары.

Майк уставился на фотографию куртки. Эта борьба отняла у него столько времени и сил, что он надеялся ощутить… Что? Отмщение? Неужели? Почему же в таком случае он не чувствует ничего, кроме опустошения?

«Чувство опустошения вызвано шоком».

— Я не отдам вам эту папку, — заявила Нэнси. — Если кто-нибудь увидит вас с ней и об этом станет известно Меррику или еще кому-либо, связанному с этим делом, мне чувствительно прищемят задницу.

— Спасибо вам. — Майк все еще не мог прийти в себя.

— Не за что.

Нэнси встала, держа в руке портфель и папку, и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Майк откинулся на спинку кресла и провел рукой по гладкой поверхности стола, глядя в окно на полудюжину небоскребов, торчащих вдали, на горизонте.

— Прошу прощения за то, что Нэнси вела себя так резко, — спустя несколько мгновений сказала Сэм. — Она хороший человек. Просто у нее были большие проблемы с пьяницами. Ее отец и брат алкоголики.

— Ну, по крайней мере, ты знаешь, чего от нее ожидать. Спасибо за то, что организовала эту встречу, Сэм. Я твой должник.

— Я могу еще чем-нибудь помочь?

Майк покачал головой и закрыл глаза. Потирая их, чтобы избавиться от непрошеной влаги, он представил курточку Сары лежащей в ящике для вещественных доказательств, с заклеенной клейкой лентой крышкой, в каком-нибудь темном шкафу.

Когда он открыл глаза, Сэм смотрела на него. Выражение ее лица было беззащитным, как много лет назад, вечерами на пляже, когда они сидели рядышком и поверяли друг другу свои разочарования и обиды. Тогда она выслушивала его рассказы об отце и не судила его, и Майк готов был биться об заклад, что она не станет осуждать его и сейчас.

— Мне все время снится один и тот же кошмар, — признался Майк. — Сара спит в своей комнате и плачет во сне. Плачет и не может успокоиться. — Он сделал глубокий вздох и продолжал: — Я хватаю подушку и прижимаю к ее лицу. А вчера ночью мне приснился другой кошмар. Мы едем в машине, Сара плачет, и я вышвыриваю ее вон. Я. Ее отец. Почему мне снятся такие сны, хотел бы я знать?

ГЛАВА 23

Той ночью Сара вновь пришла к нему.

Она стояла на краю пруда Салмон-Брук в застегнутой под горло розовой курточке, но капюшон Пыл откинут, и лицо дочери оставалось ясным и чистым. Она приоткрыла рот и высунула язык, облизывая нижнюю губу.

— Смотри, папочка, смотри! — закричала она, едва не срываясь на визг от восторга, и поехала через пруд, судорожно перебирая ногами в манере «О господи, я сейчас упаду», свойственной всем юным фигуристам, и размахивая руками, как крыльями.

Майк катился на коньках рядом с ней. Стоял чудный зимний день: небо было пронзительно-синим, а воздух — прохладным и свежим, и в нем не чувствовалось той морозной крепости, что заставляет вас сидеть дома. Пруд в форме бобового стручка был битком забит детишками и родителями. В одном его конце, подальше от основной массы народа, мальчишки играли в хоккей, и в ясном воздухе раздавался глухой стук их клюшек об лед.

— У тебя отлично получается, Сара.

— Поехали со мной.

— Я могу взять тебя за руку?

Сара задумалась.

— Ладно, — сказала она и, перебирая ногами, понеслась вперед. — Но мы должны сделать прыжок вертолетиком.

— Ты же знаешь, что я так не умею, хорошая моя.

Сара остановилась, подняла на него глаза и поправила сползшие на кончик носа очки. Сейчас, на ярком солнечном свете, каждая черточка ее лица смотрелась выпукло и объемно: ямочки на бледных ирландских щечках, синева глаз.

— Но ведь так нас будут оценивать судьи, — сказала она.

Он нахмурился, пытаясь понять, что она имеет в виду.

— По телевизору, папочка, помнишь? Мужчина и женщина катались по кругу. А потом получили очки.

— A-а, ты имеешь в виду фигуристов.

— Мужчина подхватывает женщину и держит ее в воздухе. А судьи дают им очки.

— Ага, понятно. Ну, думаю, на это я способен. Готова?

— Готова, — ответила дочка и протянула руку.

Ее маленькая ладошка напомнила ему наполненные страхом и тревогой дни, когда она лежала в реанимационном отделении для недоношенных детей Центральной клинической больницы Массачусетса, и все четыре фунта ее крошечного тельца опутывали шланги и провода хитроумного компьютерного оборудования. Тогда Сара только училась дышать самостоятельно, потому что легкие у нее еще не сформировались окончательно, а потом сражалась с инфекцией, едва не погубившей ее.

— Папочка!

— Да, хорошая моя?

— Ты невнимательный. Судьи смотрят на нас. Они хотят, чтобы ты поднял меня в воздух и подержал над головой.

Он сделал так, как она просила: поднял ее над головой, что было совсем не трудно, поскольку она весила едва сорок фунтов. Для своего возраста Сара по-прежнему была очень маленькая.

Она вытянула руки и ноги в стороны.

— Морская звезда! Теперь твоя очередь.

Он посадил Сару себе на плечи, а потом обхватил ее ноги одной рукой и прижал их к груди, а вторую руку отставил в сторону.

— Так?

— Назови, что ты делаешь, папочка!

(Гаав-гав)

— Стрелу!

Сара возразила:

— Судьям не понравится такое слово.

— А как бы ты назвала это?

— Бойцовая рыбка!

(Снова залаял Фанг: Гаав-ГАВ!)

Он открыл глаза. Комнату заливал лунный свет. Фанга на кровати не было. Майк повернул голову и увидел, что пес стоит под одним из открытых окон, выходящих на задний двор, уткнувшись носом в сетку и принюхиваясь. Его короткий хвост вилял из стороны в сторону.

Наверное, енот или еще кто-нибудь. Окна на втором этаже были распахнуты настежь, и по дому гулял сквозняк, принося с собой запахи леса.

— Фанг, ко мне!

Пес не сдвинулся с места. Майк встал, чувствуя, как исчезает из памяти лицо Сары, и быстро схватил пса за ошейник.

— Папочка!

Майк отпрянул от окна, налетел на пса и едва не упал. Испуганный Фанг вывернулся у него из рук и залаял.

Голос Сары. Это был голос Сары, и он доносился со двора.

«Я все еще сплю. Сон не окончательно выветрился у меня из головы, и воображение сыграло со мной злую шутку».

Порыв ветра всколыхнул занавески. С бешено бьющимся сердцем он опустился на колени и выглянул в окно. Над темными вершинами сосен висела полная луна, заливая неверным неоновым светом островки слежавшегося снега. Он обвел взглядом задний двор и стал ждать.

«У тебя слуховые галлюцинации. Сегодня ты столкнулся с Джоуной, тебе приснился кошмар, и…»

— Папочка, где ты?

Голос Сары. Это был голос Сары, и она звала его.

Майк нашарил в полутьме джинсы и надел их, дрожащими руками застегнул пуговицу и молнию.

— Папочка?

Он сунул босые ноги в кеды, сбежал по лестнице и влетел в гостиную. Фанг с лаем мчался за ним. Дрожащими руками Майк отпер замок раздвижной стеклянной двери, откатил ее в сторону, и пес выскочил наружу. Майк побежал по тропинке. Низко нависающие еловые лапы, ощетинившиеся иглами, и ветви деревьев закрывали луну, и по мере того как он углублялся в лес, вокруг становилось все темнее. Фанг с лаем несся скачками где-то впереди, и сухие сучья трещали под его лапами.

— Папочка, где ты?

Голос Сары, это был голос Сары. Каким-то чудом Господним она вернулась, но заблудилась в лесу, и сейчас он найдет ее и отведет в дом.

— Я здесь, Сара, здесь!

Он побежал еще быстрее, спотыкаясь на каждом шагу.

Майк остановился на опушке леса, там, где тропинка переходила в грязную проселочную дорогу, залитую лунным светом.

— Сара, я здесь, в лесу, рядом с тобой.

В верхушках деревьев засвистел ветер, раскачивая ветви. Майк ждал, что она ответит, расширенными глазами вглядываясь в тени. Ноги у него подгибались, и он безуспешно пытался проглотить комок в горле.

— Папочка?

Ее голос доносился откуда-то спереди, из чащи леса.

— Держись, Сара, я уже иду!

Майк сошел с тропинки и стал спускаться по склону. Резиновые подошвы кедов скользили по подмерзшему льду, а он думал о голосе Сары, о том, каким восхитительно спокойным и терпеливым он кажется, и это хорошо, это просто невероятно хорошо.

Здесь, у подножия, было темно, хоть глаз выколи. Земля была неровная, вся в ямах, усеянная крупными валунами, ветками и сучьями. Майк углублялся в лес, шагая быстро, но осторожно. Ветки то и дело ударяли его по лицу, а иглы впивались в голые руки. Ему показалось, что прямо впереди, в залитом лунным светом просвете между деревьями, он заметил Фанга, взбирающегося по крутому заснеженному склону.

— Я не вижу тебя, — раздался где-то над его головой голос Сары. Голос, все еще исполненный терпения, но в нем уже звучали панические нотки.

— Я прямо под тобой, — откликнулся Майк. — Оставайся на месте. Я поднимаюсь.

Он принялся карабкаться вверх по склону, хватаясь за кусты, чтобы не упасть. Он продвигался медленно, резиновые подошвы скользили, не давая возможности упереться.

— Папочка? — Сара уже готова была расплакаться.

— Не бойся, хорошая моя. Говори со мной. Я уже почти нa месте.

Майк продолжал карабкаться наверх. По его лицу ручьями стекал пот.

— Ты где? — снова окликнула его Сара.

Залаял Фанг.

Звуки по-прежнему раздавались где-то впереди и выше, но явно стали громче и ближе.

— Слушай мой голос, Сара. А другие звуки, треск ветвей и сучьев, — это Фанг, он тоже бежит к тебе. Мы оба очень по тебе скучали.

— Папочка, где ты?

— Милая, я прямо…

Голос был неправильный. Это был голос Сары, никаких сомнений, но это был ее прежний голос, голос шестилетней девочки. А ведь теперь Саре исполнилось уже одиннадцать. И голос ее должен звучать совсем по-другому. И нем не должно быть этих пронзительных высоких ноток. Он, пожалуй, должен стать глубже.

— Сара, — закричал он со склона, — скажи мне, как зовут твою собаку!

Поиск по сайту: