ЗРИТЕЛЬНАЯ КОМПЕТЕНТНОСТЬ И БИЛЛИ 6 страница

Эти новые сотрудники наряду с пришедшими ранее и еще всеми другими, не описанными здесь, отдавали все свои знания и опыт в борьбе за прогресс детей и для понимания этого прогресса.

17.

РЕЧЬ

Нет важнее привилегии для человека, чем его способность под на­званием «речь».

Речь может быть определена как способность присваивать идее оп­ределенный звук, символизирующий ее. В английском языке, как и в большинстве современных языков, звук является почти неизменно символическим, искусственным и абстрактным событием, не имеющим никакого отношения к идее кроме того, которое мы присваиваем ему. Английский- это не ономатопоэтический язык. Человек согла­шается представить себе определенную идею, в то время как другой человек издает определенный звук.

В английском языке мы согласились с тем, что если мы слышима что человек издает звук pencil, то мы представим себе длинный тонкий объект, внутри содержащий грифель, который используется, что­бы писать. Нет никакого врожденного соответствия между звуком и объектом. По-французски согласились, что звук сrауоп вызовет ту же мысль. По-португальски согласились, что звук 1аpis будет означать то же. Дальнейшее углубление той же идеи создало и отточило этот под­ход, пока не стало возможным передавать самые сложные идеи.

Ни в какой другой области человек так не страдает от непонимания, критики и прямого

оскорбления от своего собрата, если он не в состоянии развить свою речь или, добившись этого, теряет ее, потому что когда человек теряет способность самовыражаться с помощью речи окружающий мир начинает подозревать его в том, что он потерял так же и те чувства, с помощью которых он приходит к выводам, которые выражает затем в виде речи. Окружающий мир, можно сказать, чув­ствует, что если человек не может сказать свое имя, то это доказывает, что он не знает его. Это так же несправедливо, как утверждение, что если парализованный человек не ходит, то, несомненно, только потому, что он не знает, что такое ходьба.

Та же самая травма мозга, которая прекращает ходьбу, часто также останавливает и речь, насколько я могу вспомнить из моих случаев с инсультами за последнюю дюжину лет. Дорогой читатель, если Вы молоды и немедленно вычеркиваете себя из этой категории, пусть будет понятно, что если Вы достаточно зрелы, чтобы читать этот абзац, то Вы достаточно созрели и для инсульта, потому что даже дети не за­щищены от этой разрушительной проблемы. Мы наблюдали инсульты в любом возрасте, от одного года и меньше до девяноста шести лет. Ребенок, испытавший инсульт, трагически похож во всех мелочах на взрослого, который также перенес его.

Вообразите, если сможете, трагические обстоятельства, которые могли бы иметь место, если бы Вы сами перенесли удар - так назы­ваемую "церебрально-сосудистую травму". Трагедия, которую мы со­бираемся описать, происходит ежедневно во всем мире и происходила всегда с тех пор, как появился человек.

Ваш инсульт мог бы быть вызван многими обстоятельствами. На­зовем только два:

1. Вы могли перенести кровоизлияние в мозг; то есть разрыв одной из артерий, капилляров или вен, которые несут кровь к мозгу и от него. Это привело бы к попаданию крови в окружающие ткани и могло бы сильно повлиять на функцию затронутых тканей. Это может случиться из-за травмы головы при автомобильной аварии, упавшего кирпича, неудачного ныряния, пули на поле битвы, ослабления кровеносных со­судов мозга из-за преклонного возраста или любой другой причины.

2. Вы могли перенести прекращение циркуляции крови в час­ти мозга, вызванное блокадой одного из кровотоков сгустком крови (тромбом). Это лишило бы ткань мозга ее нормального снабжения кис­лородом и нанесло бы повреждение этой части мозга. Это могло бы случиться потому, что Вы только что перенесли хирургическую опера­цию на какой-нибудь другой части тела, или потому, что Вы (если Вы женщина) недавно родили ребенка, или по многим другим причинам. Сгустки могут формироваться где угодно и могут двигаться свободно по большим артериям, забивая первый попавшийся канал поменьше, в который они попытаются войти.

Позвольте нам предположить, что ваша трагедия произошла и что в некоторый час дня или ночи Вы потеряли сознание, не поняв, что с Вами случилось. После периода бессознательного состояния (о кото­ром, конечно, Вы не знаете), Вы, в конечном счете, приходите в себя, оказавшись в одиночестве на больничной койке. Спросив себя, где Вы находитесь и почему Вы здесь, Вы пытаетесь встать с кровати, но только выясняется, что Вы полностью или частично парализованы с рабочей стороны вашего тела; то есть, если Вы - правша, Вы оказались парализованным с правой стороны.

Вы также обнаружили, что и другая сторона вашего тела, кажет­ся, не реагирует так, как нужно, и после неудачных попыток встать с кровати Вы лежите, обдумывая то, что случилось. Вполне возможно, что вскоре после этого медсестра войдет в комнату, и Вы с облегче­нием скажете медсестре: "Что я делаю здесь? Где я? Что случилось со мной?" Но обнаруживаете, к вашему ужасу, что слова, сходящие с Ваших уст, похожи на что-то вроде "ба-ба-ба-ба" или "ду-ду-ду-ду."

Если медсестра посмотрит с сожалением, но, быстро опомнившись, скажет: "Все хорошо," то было бы понятно, если Вы ответите: "Не все хорошо, я парализован, и мне, кажется, трудно говорить." Если то, что прозвучит, будет снова "ба-ба-ба-ба", то можно будет понять ваше состояние.

Предположим, что затем приехала Ваша семья. Естественно, Вы пробуете сказать вашему семейству: "Где я? Что случилось со мной? И, слава богу, что вы все здесь." Если снова Вы услышите от себя "ба-ба-ба-ба", воображаю Ваши чувства в этот момент.

Позвольте нам далее предположить, что семейство, стоя у Ваших ног, произносит

рядом с Вашим все понимающим телом: "Разве это не ужасно, он был всегда таким умным и понятливым." Если в этот момент Вы, отчаявшись заставить семейство понять, что, хотя Вы не можете говорить, Вы хорошо понимаете то, что происходит, и знаете, что хотите сказать... если Вы берете утку и бросаете ей в семейство, то это действие, конечно, никоим образом не решит проблему, но очень вероятно приведет к такой реакции: "А теперь он не только не в себе, но еще и стал агрессивным."

Если этот пример Вам кажется невозможным или преувеличенным, то можно только сказать, что, к сожалению, это случается ежедневно. Мы видели много пациентов, с которыми после удара и потери речи обходились, как с психами, и что, в конечном счете, заканчивалось смирительными рубашками. В такой ситуации легко понять, почему мучение пациента может быстро кончиться еще одной сосудистой травмой мозга, возможно последней.

Вы можете также представить себе удовлетворение многих пациен­тов, которое они чувствуют при начальном опросе в Институтах, когда доктор, сразу понимая, что пациент страдает «афазией» (правильное название неспособности общаться из-за проблемы коры), говорит: "Г-н Джонс, хотя Вы не можете говорить, я хорошо понимаю, что Вы знаете то, что хотите сказать, но не можете сказать этого."

Было большим удовольствием в те дни наблюдать перед тем, как дети окружали большинство взрослых, выходящих из дверей Институ­тов, как пациент глубоко вздыхал с облегчением и очень ясно говорил всем своим видом, если не словами: "Слава богу, что хоть кто-то знает, что я не ненормальный только из-за того, что я не могу сказать то, что хочу сказать."

Возможно, читатель скажет себе, что то, что я описал, ужасно и что такие ужасные вещи, возможно, случались пятьдесят или сто лет назад, но они не могут случиться сегодня.

Если Вы действительно думаете так, то было бы благоразумно усомниться в этом. Именно в недавней истории (начало 60-ых) очень известный человек перенес удар и был парализован с правой стороны, потеряв способность говорить.

Примерно в это же время я преподавал большой группе специали­стов, включая врачей, терапевтов, психологов и др. Когда я обсуждал этот аспект проблем речи, я видел недоверие на лицах нескольких че­ловек. Это достаточно раздражало меня.

«Очень недавно, - я начал, - очень известный человек перенес удар и, естественно, имеет проблемы с речью. Легко представить, что ка­кой-нибудь терапевт сейчас показывает ему картинку с изображением кота и говорит: «Г-н Посол, это — кот. Это — голова кота, а это — хвост кота»».

«Этот незаурядный человек, — я продолжал, — заработал полмилли­арда долларов. У него есть сын, который является Президентом Соеди­ненных Штатов, другой сын является Генеральным прокурором Соеди­ненных Штатов, а третий — сенатором. Я абсолютно уверен, что Джозеф Кеннеди знает, что такое кот. Однако, весьма вероятно, что с ним обра­щаются, как со слабоумным только потому, что он не может говорить». Два с половиной года спустя я имел возможность узнать, что все, что случилось с Джозефом Кеннеди, было именно так.

Иногда становится интересно представить, что случилось бы, когда, однажды, открывается дверь, чтобы впустить врача с картинками кота, а пациент, находясь в явном мучительном расстройстве чувств, берет пепельницу и запускает врачу прямо в голову. Если пациенту удаст­ся поразить врача точно в правильное место на голове (на несколько дюймов выше уха, на доминирующей стороне мозга), с правильно рас­считанной силой (достаточной, чтобы разорвать среднюю мозговую артерию, но недостаточной, чтобы убить), то станет уже два человека, которые знали, что такое кот, но теперь всего лишь неспособны про­изнести слово «кот».

Хотя, в принципе, я в значительной степени не согласен с любым человеком, бьющим другого по голове, я думаю, что в этом случае мои симпатии были бы, скорее, на стороне нападающего, чем потер­певшего.

Пациент, который не может говорить, не обязательно слабоумен, безумен или околдован, но, возможно, просто потерял способность произносить слова. То, что случилось с пациентом, упоминается в ме­дицине как афазия. Хотя есть много

определений «афазии», мы выбра­ли такое, как "неспособность общаться из-за повреждения в коре".

Важно обратить внимание на то, что мы не использовали термин «не­способность говорить», а выбрали термин «неспособность общать­ся». Слово «общаться» - очевидно, намного более широкий термин, чем термин «говорить». Пациент, который неспособен говорить из-за афазии, также неспособен общаться с помощью письма, языка знаков и т.д., и он может читать только в зависимости от его способности понимать произнесенное слово. Он сможет писать только по мере раз­вития своей способности говорить, поскольку афазия — действительно потеря во всей области общения, а не просто в области самой речи.

Мы имели дело со взрослыми на этом отрезке времени, поскольку было важно сравнить проблемы взрослых пациентов, которые потеря­ли свои способности речи и общения, с проблемами детей, которые, возможно, никогда не могли говорить из-за повреждения мозга. Да­вайте вернемся к определению афазии, как к «потере способности общаться из-за повреждения в коре». Подходит ли это определение к детям, которые также не могут говорить из-за поврежденной коры? Подходит, кроме одного слова: потеря. Нельзя сказать, что человек потерял что-то, что он и не имел. Так как дети, которые не говорят из-за повреждения мозга - по крайней мере, те из них, кто перенес это повреждение в возрасте до одного года — никогда не говорили, то справедливо будет сказать, что они не могут потерять то, что никогда не имели.

При этих обстоятельствах, очевидно, было бы неправильно сказать, что ребенок, который никогда не говорил, потерял способность гово­рить. Если бы это была просто игра слов, то было бы неважно, но это - больше, чем игра. Сравнивая детей и взрослых, важно обратить внимание на то, что одни имеют преимущество перед другими.

У ребенка есть одно простое преимущество перед взрослым. Поз­вольте предположить, что ребенок первоначально собирался стать правшой. Это означало бы, что его левая кора будет областью, ответ­ственной за его речь. Теперь предположим, что до того, как речь сфор­мировалась в его левом полушарии, это полушарие было повреждено. То, что случится, будет очень простой вещью. В огромном большин­стве случаев, ребенок просто развил бы речь в своем правом полуша­рии вместо левого, и эта речь была бы развита так же, как если бы он развивал ее в полушарии, первоначально предназначенном отвечать за функции речи. Очевидно, что в этом отношении ребенок имеет ог­ромное преимущество перед взрослым, речь которого твердо установ­лена в его левом полушарии (если он правша). Только если ребенок травмирован на обе стороны его коры, он действительно будет иметь афазию.

Какое преимущество взрослый имеет перед ребенком? Его преиму­щество простое: он раньше знал, как говорить, и ясно понимает, что от него требуется. Ребенок с повреждением мозга, который, возможно: имеет повреждение в обоих полушариях и поэтому не развивает свою речь, не имеет этого преимущества.

Позвольте нам рассмотреть теперь проблемы речи детей с повреж­дением мозга. Конечно, большинство детей с повреждениями мозга имеют проблему речи того или иного вида. Некоторым из них трудно даже издавать звуки. Другие могут издавать звуки, но это звуки, не имеющие значения. Третьи издают значащие звуки, но не создают слова. У четвертых свободно течет речь, но не изменяется интонация голоса. Иногда ребенок с повреждением мозга не демонстрирует никакихпроблем, кроме проблемы речи.

Ничто так жизненно не важно для него, как развитие речи.

Сначала мы изучали речь или, точнее, отсутствие речи у травмированнных детей за много лет до этого. То изучение было сильно ослож­нено тем, что мы нашли, или, точнее, тем, чего мы не смогли найти.

Затем мы обратились к тому, что в медицине называют литерату­рой. Здесь, в отличие от недостатка информации, который существовал относительно подвижности здорового ребенка, мы нашли достаточное количество информации о речи здорового ребенка и большое количест­во записей относительно речи ребенка с повреждением мозга. Однако,

от этого изучения мы вышли еще более озадаченными, чем от изучения детей непосредственно! То, что мы прочитали в этой области, было чрезвычайно противоречиво.

И это, несмотря на тот факт, что ученые вместе с матерями вни­мательно наблюдали развитие речи и тщательно делали записи по ее хронологии. В литературе были разногласия даже относительно того, когда различные стадии или уровни развития речи наступают. Некото­рые наблюдатели, например, считали, что "лепетание" происходит на первом или втором месяце жизни, другие считали, что лепетание начи­налось на втором году жизни. Очень немногие, если таковые вообще Пыли, давали определение лепетанию. Когда мы заглянули в словарь, то нашли «лепетание», как определение детской речи, речи идиота или звука, издаваемого птицей.

Некоторое разногласие относительно того, что и когда происходило, очевидно, объяснялось тем, что язык, описывающий язык, был крайне неточен, и «лепетание», или «гуление», очевидно, означали различные вещи у разных наблюдателей.

К тому же, как было замечено, большая часть того, что было написано о речи здоровых детей, нам казалось верным, но не значимым. Слово «значимое» при научном использовании не означает то же самое, что и при обычном использовании. Наверное, лучше всего это можно объяснить очевидным примером истинного, но не значимого наблюдения.

Предположим, кто-то изучил тысячу детей младше одного года и отметил, что подавляющее большинство из них не владели речью. По­том он изучил тысячу двадцатилетних и отметил, что тысяча из них умеют разговаривать. Он мог бы тогда заметить, что те люди, которые говорят, намного выше, чем те люди, которые не говорят, и, хотя это было бы правдой, ему следовало бы быть повнимательнее, чтобы не прийти к выводу, что речь — это результат роста.

Наше мнение заключалось в том, что лепетание, гуление и различ­ные другие детские звуки на пути развития речи не были сами по себе необходимым условием для возникновения речи, но были, скорее, просто методом оценки развития речи, чем основаниями для ее раз­вития. Итак, мы снова вернулись к здоровым детям и не были теперь удивлены, обнаружив, что опять было четыре значимых стадии в раз­витии речи у ребенка и что эти четыре стадии снова по хронологии и развитию совпадали с четырьмя стадиями, которые мы наблюдали много раз.

Вот эти четыре стадии:

Стадия I - ребенок начинает свою жизнь с крика новорожденного, который является рефлекторным по природе и полезным для развития, но не существенным в отношении общения. Этот крик младенца обо­значает не что иное, как само присутствие жизни, и когда мать слышит этот крик, она не получает никакой информации за исключением той, что ребенок жив. Этот крик не несет никакого сообщения о счастье или несчастье. Фактор для оценки на этом уровне -это просто присутствие или отсутствие способности кричать или издавать другие звуки.

Стадия 2 - младенец может теперь передать звуком факт, что он испытывает серьезную боль, которая может действительно угрожать его существованию, и эти звуки, по сути, являются криком о помощи. Мать быстро признает этот крик как призыв к действию, днем или ночью и отвечает на него немедленно и инстинктивно.

Стадия 3 — это стадия существенного, значащего звука, еще не язы­ка, но уже и не простого крика о помощи. На этой стадии ребенок мо­жет передать удовольствие, неудовольствие, предчувствие, ожидание и другие состояния счастья или несчастья. Мир вокруг признает гуление, например, как выражение счастья. Значимость этой стадии состоит не столько в новооткрытой способности издавать разные звуки, изменяя форму рта и управляя дыханием, сколько в том, что каждое измене­ние является теперь значащим и передает ясное, хотя и ограничен­ное, сообщение. Измеряемым фактором здесь является то, насколько действительно эти звуки являются значащими для матери, даже при том, что слова все еще отсутствуют. Эта стадия направлена на цель, и ребенок может получить много того, что он хочет, хотя еще и не знает никаких слов.

Стадия 4- на этом уровне ребенок фактически начинает подра­жать звукам, которые он слышит, и использовать их со значением. Для центральной нервной системы не имеет значения, какие это слова: английские, французские или португальские. Существенно только то, что нервная система созрела для того, чтобы теперь иметь дело со звуковыми символами. Ребенок начинает говорить отдельные слова и создавать словарь. Его язык

будет улучшаться в диапазоне и значении прибли­зительно до шести лет жизни, когда основное созревание мозга будет закончено. Это, очевидно, не означает, что его способность улучшать речь прекращается в шесть лет, но различие между немногословным взрослым и взрослым с красноречием Уинстона Черчиля не зависит от простого созревания, а скорее от многих, многих факторов, описание которых заняло бы слишком много места.

Теперь, когда мы чувствовали, что мы поняли основные стадии развития речи, вставал следующий вопрос: что мы можем сделать в отношении проблем речи у ребенка с повреждением мозга?

Нас не впечатляли результаты речевой терапии у детей с повреж­дениями мозга. Действительно, мы не могли припомнить, что видели когда-нибудь немого из-за травмы мозга ребенка, который научился бы говорить в результате применения стандартных методов речевой терапии.

Наша вера, которая теперь была очень сильна, состояла в том, что, когда нарушение существует в мозгу, нужно лечить мозг, казалось, была справедлива и в случае отсутствия речи. Мы заключили, что ре­бенок не сможет справиться со своей проблемой речи, если работать с языком, ртом, губами и гортанью, точно так же, как не сможет ходить ребенок, которому пытаются решить проблемы ходьбы, воздействуя на его ноги, колени, лодыжки или бедра, если причина всех этих проб­лем находится в пределах мозга. Тогда мы полностью не осознавали, что, по мере развития наших новых методов лечения, мы развивали и адекватные методы обучения речи для ребенка с повреждением мозга, занимаясь лечением его мозга и, затем, просто давая ему возможность говорить.

18.

ЧТЕНИЕ

Родитель серьезно больного ребенка, который дошел до этой гла­вы под названием «Чтение», возможно, будет удивлен, узнав, что ребенок с повреждением мозга с речевыми проблемами может быть достаточно далек от того, чтобы иметь проблему и с чтением.

Сам тот факт, что такая глава существует в книге о детях с повреж­дениями мозга, восхищает нас, и мы не можем не вспомнить здесь о тех обстоятельствах, которые завели нас так далеко всего за одно десятилетие.

В начале нашей целью было заставить ребенка с серьезной травмой мозга только немного - двигаться. Позже нашей целью стало научить ребенка - двигаться немного больше. Когда мы преуспели в выпол­нении этого с некоторой регулярностью, нашей целью стала ходьба. Когда мы начали добиваться этого у многих детей, нашей целью стало научить его ходить нормально.

Однажды у нас была ограниченная цель помочь ребенку с серь­езной травмой мозга издавать значащие, хоть и ограниченно, звуки. Затем, заставить его говорить немного больше. И затем нашей целью стало заставить его говорить нормально.

Когда иногда это достигалось, нашей целью было отправить ребен­ка в школу, любую школу. Еще позже, нашей целью было отправить ребенка в школу для здоровых детей, независимо от того, как сильно он отставал. Дальше, нужно было пойти в школу для здоровых детей его возраста, даже если он был отстающим учеником в классе. Нако­нец, нашей целью стало сделать так, чтобы он общался наравне со сверстниками всегда, в школе и на улице. Позвольте мне поторопиться заметить, что мы не подразумеваем, что это — всегда возможно, но, по крайней мере, сегодня это — наша цель.

Я бы рискнул предположить, что многие из Вас, родителей детей с повреждениями мозга, говорят в этот момент: «Я был бы счастлив, если бы наш ребенок смог только ходить или говорить, и не важно, сможет ли он читать».

Я не могу не вспомнить случай, который имел место давным-дав­но, когда я только закончил обучение и получил место сотрудника в большой больнице. Я помню очень ясно привлекательную тридцати­летнюю женщину, которой поставили диагноз "неизлечимая болезнь". Эта болезнь не только не давала ходить и делать большинство других движений, но и была весьма болезненна, прежде всего, для ее ног, часто сгибавшихся непреднамеренно, тянувшихся к ее груди и причинявших этим сильную боль.

Я хорошо помню слезную просьбу пациента, которая начиналась с объяснения, что она поняла, что никогда, возможно, не сможет ходить, но, она говорила, «если бы только эта ужасная боль прекратилась». Эту пациентку лечили долго и упорно, и действительно настал день, когда боль прекратилась. Пациентка тогда сказала: «Я знаю, что никогда не буду способна двигаться, но если бы только я смогла шевелить моими ступнями, то так было бы хорошо почувствовать, что они мои.» И после большой работы и многих усилий некоторые движения ног были достигнуты. Пациентка тогда сказала, что она знает, что никогда не сможет функционировать или действовать, но, если бы только, ис­пользуя руки, она могла немного использовать свои ноги, как здорово - было бы чувствовать себя в вертикальном положении. После многих месяцев работы это было достигнуто. На сей раз пациентка сказала, что она знает, что она никогда не сможет ходить, но если бы только она могла приподнять одну ногу и другую, когда она стоит, поддерживая себя руками..., и это также было достигнуто. И к этому времени начало казаться, что чудо самой ходьбы стало действительно возможным. Я не скоро забуду тот день, когда она должна была сделать свои первые шаги. Это был драматический момент. Многие из основных сотрудни­ков больничного персонала присутствовали в отделении упражнений в тот день, когда пациентка встала и ей сказали сделать ее первые шаги. Она прошла через всю комнату без поддержки, и я помню тревожное ожидание ее первых слов, которые она должна была сказать после этого чудесного достижения, потому что, я был уверен, они останутся в душе навсегда. И действительно, то, что она сказала, так скоро нельзя забыть. Идя через комнату, она повернулась к восхищенному персона­лу и вскричала: «Я, что, теперь буду хромать?»

Ее удивительное восстановление было замечательным примером большой удачи и очень плохого диагноза. Каждый раз когда мы слышим, что родитель говорит: «Я был бы так рад, если бы только мой ребенок мог делать это, то или еще что-нибудь», мне это напоминает

о той далекой пациентке.

Остается фактом, что сегодня дети с повреждениями мозга в возрас­те всего два и три года регулярно обучаются читать по программе Ин­ститутов. Того, кто открыл нам глаза, звали Томми Лански. Нам было трудно поверить абсурдной истории, которую г-н Лански

рассказал нам о Томми. И это было странно еще потому, что, когда мы первый раз

увидели Томми вИнституте, мы уже знали обо всех вещах, о которых нам нужно было знать, чтобы понять то, что происходило с Томми.

Томми был четвертым ребенком в семействе Лански. Родители Лан-ски не имели достаточного количества времени для обычного образо­вания и работали очень много, чтобы растить своих трех замечатель­ных здоровых детей. К тому времени, когда Томми был рожден, г-н Лански имел пивную, и дела шли успешно.

Однако, Томми родился с очень сильным повреждением мозга. Ког­да ему было два года, он прошел нейрохирургическое обследование в прекрасной больнице в Нью-Джерси. Когда Томми закончил обсле­дование, у главного нейрохирурга был откровенный разговор с четой Лански. Доктор объяснил, что, по его данным, Томми был ребенком, подобным овощу, который никогда не будет ходить или говорить и поэтому должен быть помещен в специальное учреждение.

Но польская родословная г-на Лански только укрепила его амери­канское упорство, когда он встал во весь свой громадный рост, допол­ненный значительным обхватом и объявил: «Доктор, Вы все перепу­тали. Это — наш ребенок.»

Лански потратили много месяцев на поиски кого-то, кто скажет им, что все не обязательно должно быть так. Ответы были все те же.

На третий день рождения Томми, однако, они нашли компетентною нейрохирурга.

После внимательного собственного нейрохирургического обследова­ния, он сказал родителям, что, хотя Томми имел действительно сильное повреждение, возможно, кое-что могло бы быть сделано для него в груп­пе учреждений в пригороде Филадельфии с названием Честнат Хилл.

Томми прибыл в Институты Достижения Человеческого Потенци­ала когда ему было только три года и две недели. Он не мог ходить и произносить больше, чем несколько звуков.

Травма мозга Томми и вызванные ей проблемы были оценены в Институтах. Была разработана программа лечения для Томми. Роди­телей обучили, как выполнить эту программу дома, и заверили, что, если они последовательно будут придерживаться ее, состояние Томми значительно улучшится.

Не вызывало сомнений, что Лански будут следовать строгой про­грамме. И они следовали ей с религиозным рвением.

Ко времени, когда они вернулись для второго посещения, Томми мог ползать на животе.

Теперь, вдохновленные успехом Лански навалились на программу с новой энергией. Они были настолько целеустремлены, что, когда их автомобиль сломался на пути к Филадельфии при третьем посеще­нии, они просто купили подержанный автомобиль и продолжили путь к месту назначения. Они сгорали от нетерпения сообщить нам, что Томми теперь может сказать свои первые два слова: «Мама» и «Папа».Томми было теперь три с половиной, и он мог ползать на четвереньках. Тогда его мать попробовала кое-что, что только мать будет пробовать с ребенком, подобным Томми. Почти так же, как отец покупает футбольный мяч для своего маленького сына, мать купила букварь для еётрех-с-половиной-летнего сына с серьезным повреждением мозга, говорящего всего два слова. Томми, объявила она, очень умен, независимо от того, может ли он ходить и говорить или нет. Любой, кто хоть немного понимает, может увидеть это, просто заглянув в его глаза!

Хотя наши тесты на интеллект детей с повреждениями мозга в те дни были намного более содержательны, чем у госпожи Лански, они не были точнее, чем у нее. Мы согласились, что у Томми с интеллектом все в порядке, но, чтобы учить ребенка с повреждением мозга в три с половиной года читать... что ж, это немного другой вопрос.

Поэтому мы уделили очень мало внимания тому, что госпожа Лан­ски позже объявила, что Томми (тогда уже в четырехлетнем возрасте) мог читать все слова в букваре еще легче, чем он читал буквы. Мы были больше заинтересованы и удовлетворены его речью, которая прогрессировала постоянно, вместе с его физической подвижностью. К тому времени, когда Томми было четыре года и два месяца, его отецобъявил, что он может читать всю книгу доктора Сеусса под названием «Зеленые Яйца и Ветчина». Мы улыбнулись вежливо и заме-

тили, как замечательно улучшались речь Томми и его движения.

Когда Томми было четыре года и шесть месяцев, г-н Лански объявил, чтоТомми может

читать и уже прочитал все книги доктора Сеусса. Мы отметили на диаграмме, что Томми прогрессировал замечательно, а также то, что г-н Лански "сказал", что Томми может читать.

Когда Томми прибыл для своего одиннадцатого посещения, он только что отпраздновал пятый день рождения. Хотя мы были восхищены превосходным прогрессом у Томми, не было ничего, что указывало бы в начале посещения на то, что этот день будет важным для всех детей. Ничего, кроме обычного незначительного сообщения г-на Лански. Г-н Лански объявил, что Томми может теперь читать все, включая «Дай джест Читателя», и теперь, более того, он понимает все это, и еще, более того, он начал это делать еще до своего пятого дня рождения.

Поиск по сайту: